Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
64. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С Г-НОМ ДЕ ЛАВОГИЙОНОМ, ВОСПИТАТЕЛЕМ КОРОЛЕВСКИХ ДЕТЕЙ, В ВЕЧЕР БРАКОСОЧЕТАНИЯ ДОФИНА

Для романиста великие исторические события — то же самое, что гигантские горы для путешественника. Он их разглядывает. Крутится вокруг них, приветствует их мимоходом, но не преодолевает. Давайте же поразглядываем, покрутимся вокруг и поприветствуем внушительную церемонию бракосочетания дофина в Версале. Французский церемониал — это единственный источник, к какому в подобном случае можно обратиться.

В сущности, история, которую мы рассказываем, эта скромная спутница, следующая окольным путем за величественной историей Франции, не найдет для себя ничего интересного ни в пышности Версаля времен Людовика XV, ни в описании костюмов двора, челяди или епископских облачений. Давайте же предоставим церемонии идти своим чередом под жарким майским солнцем; давайте предоставим именитым приглашенным удалиться в молчании и обсуждать красоты спектакля, на котором они присутствовали, а сами вернемся к описываемым нами событиям и персонажам, представляющим в смысле историческом определенную ценность.

Утомленный празднованием и особенно обедом, который длился долго и представлял собою копию свадебного обеда Великого дофина, сына Людовика XIV, король удалился к себе в девять вечера и отпустил всех, кроме г-на де Лавогийона, воспитателя королевских детей. Этот герцог, большой друг иезуитов, которых он благодаря влиянию г-жи Дюбарри хотел вернуть к власти, считал свою задачу частично выполненной после женитьбы герцога Беррийского. Однако это было еще не самое трудное: г-ну воспитателю оставалось свершить образование пятнадцатилетнего графа Прованского и тринадцатилетнего графа д'Артуа. Граф Прованский был замкнут и своенравен, граф д'Артуа — ветрен и необуздан, да и дофин, обладая многими достоинствами, ценными в воспитаннике, был как-никак дофином, первым человеком во Франции после короля. Поэтому г-н де Лавогийон мог потерять много, утратив на него влияние, которое, возможно, собиралась завоевать женщина.

Поскольку король попросил его остаться, г-н де Лавогийон решил, что его величество, понимая тяжесть этой утраты, хочет ее как-нибудь возместить. Когда образование молодого человека завершено, воспитателя принято благодарить. Это побудило герцога де Лавогийона, человека весьма чувствительного, усугубить это свое качество: во время обеда он подносил к глазам платок, демонстрируя печаль по поводу утраты ученика. После десерта он даже разрыдался, но, оставшись наконец один, несколько успокоился. Просьба короля снова вызвала появление платка и слез.

— Подойдите ко мне, мой бедный Лавогийон, давайте побеседуем, — проговорил король, удобно усаживаясь в кресле-кушетке.

— К услугам вашего величества, — ответил герцог.

— Садитесь здесь, дорогой мой, вы, должно быть, очень устали.

— Садитесь, государь?

— Да, вот сюда, без церемоний.

С этими словами Людовик XV указал герцогу на табурет, поставленный таким образом, что свет падал прямо в лицо воспитателя, тогда как лицо короля оставалось в тени.

— Ну вот, дорогой герцог, воспитание и завершено, — начал Людовик XV.

— Да, государь. И Лавогийону остается лишь вздыхать.

— Прекрасное воспитание, ей-богу, — продолжал король.

— Вы слишком добры, ваше величество.

— Оно делает вам честь, герцог.

— Вы льстите мне, государь.

— Дофин, насколько я понимаю, — один из ученейших принцев в Европе?

— Полагаю, да, ваше величество.

— Хороший историк?

— Весьма.

— Прекрасный географ?

— Государь, дофин умеет вычерчивать карты, какие не под силу даже инженеру.

— Он умелый токарь?

— Ах, государь, как вы щедры на комплименты! Но токарному делу учил его не я.

— Неважно, он ведь в нем преуспел?

— И даже в совершенстве.

— В часовом деле тоже? Он так ловок!

— Изумительно, государь.

— Уже полгода все мои часы идут безукоризненно, словно колеса кареты. А ведь это он их регулирует.

— Это уже механика, государь, а в ней, должен признаться, я ничего не смыслю.

— Ну ладно, а математика? Навигация?

— Да, этими науками я всегда старался заинтересовать его высочество дофина.

— Он в них весьма силен. Однажды вечером я слышал, как он разговаривал с господином де Лаперузом[153]Лаперуз, Жан Франсуа де Гало (1714–1788) — прославленный французский мореплаватель. о тросах, вантах и бригантинах.

— Да, государь, это все морские термины.

— Он рассуждает о них, словно Жан Барт[154]Барт, Жан (1751–1802) — французский моряк, корсар..

— Но он и в самом деле хорошо разбирается в морском деле.

— И всем этим он обязан вам.

— Ваше величество с лихвою вознаграждает меня, признавая мои заслуги, впрочем крайне скромные, в том, что его высочество дофин в результате учения приобрел столь ценные познания.

— Но я действительно полагаю, герцог, что из дофина выйдет хороший король, правитель и отец семейства. Кстати, герцог, — с нажимом повторил король, — из него выйдет хороший отец семейства?

— Я думаю, государь, что среди добродетелей, скрывающихся в сердце у дофина, присутствует и эта, — наивно ответил де Лавогийон.

— Вы меня не поняли, герцог, — возразил Людовик XV. — Я спрашиваю, выйдет ли из него хороший отец семейства?

— Я и в самом деле не понимаю вас, ваше величество. Какой смысл вы вкладываете в этот вопрос?

— Какой смысл? Смысл… Вы ведь знаете Библию, герцог?

— Разумеется, я читал ее.

— Значит, вы знаете, кто такие патриархи?

— Безусловно.

— Так выйдет из него хороший патриарх?

Де Лавогийон взглянул на короля, словно тот говорил по-китайски, и, теребя в руках шляпу, ответил:

— Государь, он хочет одного — стать великим королем.

— Простите, герцог, но я вижу, что мы не понимаем друг друга, — продолжал настаивать король.

— Государь, я прилагаю все усилия…

— Ладно, — решился король, — попробую говорить яснее. Вы знаете дофина, как собственного ребенка, не так ли?

— Разумеется, государь.

— Его вкусы?

— Да.

— Его любовные страсти?

— Что касается его любовных страстей, государь, — это другое дело: будь они у него, я вырвал бы их с корнем. Но к счастью, мне не пришлось этого делать: у его высочества дофина нет любовных страстей.

— К счастью, вы говорите?

— Но разве это не так, государь?

— Стало быть, их у него нет?

— Нет, государь.

— Ни одной?

— Ни одной, ручаюсь.

— Вот этого-то я и боялся. Из дофина выйдет превосходный король, превосходный правитель, но он никогда не станет хорошим отцом семейства.

— Увы, государь, вы никогда не говорили мне, чтобы я готовил дофина и в этом направлении.

— В этом моя ошибка. Нужно было подумать, что в один прекрасный день он женится. Ну хорошо, пусть у него нет страстей, но вы ведь не считаете, что он безнадежен?

— Как вы сказали?

— Я говорю, что, надеюсь, вы не считаете, что у него никогда не появятся любовные страсти?

— Я боюсь, государь.

— Как — боитесь?

— Вы мучаете меня, ваше величество, — жалобно проговорил несчастный герцог.

— Господин де Лавогийон! — в нетерпении вскричал король. — Я спрашиваю вас ясно: будет или нет герцог Беррийский хорошим супругом — неважно, в конце концов, со страстью или без оной. Я оставляю в стороне его способности быть отцом семейства и патриархом.

— На это я не могу дать вашему величеству точного ответа.

— Как! Вы не можете мне этого сказать?

— Не могу, потому что не знаю, государь.

— Не знаете? — в изумлении воскликнул король столь громко, что парик на голове г-на де Лавогийона затрясся.

— Государь, герцог Беррийский жил под кровом вашего величества невинным ребенком, который был занят лишь учением.

— Этот ребенок, сударь, уже не учится, он женится.

— Государь, я был воспитателем его высочества…

— Вот именно, сударь, и должны были научить его всему, что необходимо знать.

С этими словами Людовик XV пожал плечами, развалился в кресле и, вздохнув, добавил:

— Так я и знал.

— Боже мой, государь…

— Вы знаете историю Франции, не так ли, господин де Лавогийон?

— Всегда считал и продолжаю считать, что да, государь, если, конечно, ваше величество не убедит меня в противном.

— Тогда вам должно быть известно, что произошло со мною накануне моего бракосочетания.

— Нет, государь, этого я не знаю.

— Бог мой, так вам ничего не известно?

— Но, быть может, ваше величество соблаговолит рассказать мне об этом?

— Слушайте, и пусть это послужит вам уроком при воспитании других моих внуков, герцог.

— Я весь внимание, государь.

— Я, как и дофин, воспитывался под кровом своего деда. У меня был господин де Вильруа — достойный, весьма достойный человек, вроде вас, герцог. Ах, если бы он позволял мне чаще бывать в обществе моего дяди — регента! Но нет, невинное учение, как вы изволили выразиться, заставило меня пренебречь изучением невинности. Тем временем мне пришла пора жениться, когда женится король, господин герцог, это важно для всего мира.

— О да, государь, кажется, я начинаю понимать.

— Слава Богу! Итак, я продолжаю. Господин кардинал прощупал, насколько я готов стать отцом семейства. Оказалось, совершенно не готов: я был столь наивен в этих делах, что возникла опасность перехода королевской власти во Франции в женские руки. На счастье, господин кардинал решил посоветоваться с господином де Ришелье, который был большим знатоком этой деликатной материи. И у господина де Ришелье возникла блестящая мысль. Тогда жила еще некая мадемуазель Лемор[155]Одна из нередких у Дюма ошибок: Катерина Николь Лемор (1704–1783) была не художницей, а оперной певицей. — или Лемур, не помню точно, — рисовавшая замечательные картины, ей и заказали нарисовать целый ряд сцен, понимаете?

— Нет, государь.

— Ну, как бы это сказать? Сельских сцен.

— А, на манер Тенирса[156]Тенирс, Давид Младший (1610–1690) — фламандский художник..

— Даже более того — примитивных.

— Примитивных?

— Ну да, естественных. Точнее, пожалуй, не скажешь. Теперь понимаете?

— Как! — покраснев, воскликнул г-н де Лавогийон. — Вашему величеству осмелились предложить…

— А кто говорит, что мне что-то предложили, герцог?

— Но чтобы ваше величество смогли увидеть…

— Достаточно было, чтобы я посмотрел, — и все.

— Ну и?

— Ну я и посмотрел.

— И…

— И поскольку человек по сути своей склонен к подражанию, я стал подражать.

— Да, государь, средство это, безусловно, хитроумное, надежное, превосходное, но для молодого человека несколько опасное.

Король посмотрел на герцога де Лавогийона с улыбкой, которую можно было бы называть циничной, не промелькни она на губах самого остроумного в мире человека, и проговорил:

— Оставим пока опасность и вернемся к тому, что нам предстоит сделать.

— Слушаю, государь.

— Вы понимаете, о чем я говорю?

— Нет, государь, и буду счастлив, если ваше величество соблаговолит объяснить.

— Значит, так: вы сходите за его высочеством дофином, который принимает последние поздравления от мужчин, тогда как его супруга принимает последние поздравления от женщин.

— Да, государь.

— Вы возьмете подсвечник и отведете дофина в сторонку.

— Да, государь.

— Вы сообщите вашему воспитаннику, — продолжал король, подчеркнув два слова, — что его спальня находится в конце нового коридора.

— От которого ни у кого нет ключа, государь.

— Он у меня, сударь. Я предвидел, что сегодня произойдет; вот вам ключ.

Дрожащей рукою г-н де Лавогийон взял ключ; король заговорил снова:

— Хочу вам сказать, герцог, что в этом коридоре я велел развесить двадцать картин.

— Да, государь, понимаю.

— Так вот: вы поцелуете вашего воспитанника, герцог, отопрете дверь в коридор, дадите в руки подсвечник, пожелаете доброй ночи и скажете, что он должен дойти до дверей спальни за двадцать минут — по минуте на каждую картину.

— Понятно, государь.

— Прекрасно. Спокойной ночи, господин де Лавогийон.

— Ваше величество соблаговолит меня простить?

— Даже не знаю — ведь если бы не я, вы бы так удружили моей семье…

Дверь за г-ном воспитателем затворилась. Король позвонил, и появился Лебель[157]Лебель, Доминик Гиом — первый камердинер Людовика XV с 1744 г..

— Кофе, — приказал король. — Да, кстати…

— Государь?

— Принесите кофе и ступайте следом за господином де Лавогийоном, который пошел засвидетельствовать свое почтение его высочеству дофину.

— Иду, государь.

— Погодите же, я ведь еще не сказал, зачем вам нужно туда идти.

— В самом деле, государь, но я горю таким рвением услужить вашему величеству…

— Прекрасно. Стало быть, вы пойдете следом за господином де Лавогийоном.

— Да, государь.

— Он так встревожен и опечален, что, боюсь, расчувствуется перед его высочеством дофином.

— А если он расчувствуется, что я должен делать, государь?

— Ничего, придете и скажете мне.

Лебель принес кофе, поставил его подле короля, и тот неторопливо принялся пить. Прославленный камердинер вышел.

Через четверть часа он вернулся.

— Ну что, Лебель? — осведомился король.

— Государь, господин де Лавогийон стоял у входа в новый коридор и держал его высочество дофина за руку.

— Потом?

— Мне не показалось, что он сильно расчувствовался, напротив, он довольно игриво вращал глазками.

— Дальше.

— Он достал из кармана ключ, протянул его дофину, а тот отпер дверь и ступил в коридор.

— А после?

— А после господин герцог дал его высочеству подсвечник и сказал — тихо, но я все же расслышал: «Ваше высочество, ваша супружеская спальня — в конце этого коридора, от которого я только что отдал вам ключ. Король желает, чтобы вы дошли до спальни за двадцать минут». Принц воскликнул: «Как за двадцать минут? Да тут идти секунд двадцать!» Господин де Лавогийон ответил: «Ваше высочество, это уже не в моей власти. Учить вас мне больше нечему, я просто хочу дать вам совет: посмотрите внимательно на стены этого коридора, и я ручаюсь, что ваше высочество найдет куда употребить эти двадцать минут».

— Недурно.

— После этого, государь, господин де Лавогийон отвесил низкий поклон, причем выглядел возбужденным и пытался заглянуть в коридор. Затем он удалился, оставив его высочество у дверей.

— И его высочество вошел?

— Взгляните, государь, в коридоре виден свет. Он прогуливается там уже с четверть часа.

Король поднял глаза к окну и через несколько секунд воскликнул:

— Вот свет и пропал! Мне тоже в свое время дали двадцать минут, но, насколько я помню, не прошло и пяти, как я уже был подле жены. Увы, о дофине можно сказать так же, как говорили о Расине-младшем[158]Расин, Луи (1692–1763) — сын великого французского драматурга Жана Расина был довольно посредственным поэтом.: «Он, увы, не сын, а только внук великого отца!»