Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
72. ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Подготовившись к вторжению во вражеский сад, поскольку именно так Жильбер именовал в мыслях дом де Таверне, он с глубочайшим вниманием опытного стратега, собирающегося дать сражение, обследовал из своего окна поле будущей битвы, но вдруг в этом безмолвном и, можно сказать, безжизненном доме произошло событие, привлекшее внимание нашего философа.

Через садовую стену перелетел камень и попал в угол дома.

Жильбер уже знал, что следствия без причины не бывает, и потому попытался выяснить причину, произведшую следствие, свидетелем которого он оказался.

Но как ни высовывался Жильбер из окошка, ему не удалось обнаружить на улице того, кто бросил камень.

Зато почти сразу же он смекнул, что это событие связано с другим, которое вот-вот произойдет, и тут же увидел, как осторожно приоткрылся ставень одной из комнат первого этажа и в окне появилось настороженное лицо Николь.

Увидев ее, Жильбер мгновенно нырнул к себе в мансарду, не упуская, правда, ни на миг из виду действия девушки.

Она же, обведя взглядом все окна, а в особенности окна дома, вышла из своего полуукрытия и пошла через сад к шпалере, где на солнышке сохли какие-то кружева.

По пути Николь катила ногой камень, с которого Жильбер, равно как и она, не спускал глаз. Жильбер наблюдал, как она поддавала носком этот камень, приобретший почему-то для нее такое большое значение, и продолжала этот маневр, покуда не догнала его вдоль длинной узкой клумбы до самой шпалеры.

Тут Николь стала снимать кружева, уронила их, нагнулась, чтобы поднять, очень долго поднимала, а заодно прихватила и камень.

Жильбер поначалу ни о чем не догадывался, но, увидев, как она, подобно лакомке, очищающему орех от скорлупы, снимает с камня оказавшуюся на нем бумажную оболочку, понял, почему сей аэролит удостоился такого внимания с ее стороны.

Просто-напросто он был обернут запиской, адресованной Николь.

Хитрая девица развернула ее, жадно прочла, сунула в карман, после чего ей уже не было никакой нужды продолжать ощупывать кружева, так как они давным-давно высохли.

Жильбер же покачал головой и мысленно решил с чисто мужским эгоизмом, принижающим женщину, что Николь — крайне порочная особа и что он, Жильбер, поступил весьма нравственно и благоразумно, столь резко и мужественно порвав с девицей, которая способна получать записки через садовую ограду.

Однако, рассуждая так, Жильбер, совсем недавно столь ловко связавший следствие с причиной, заклеймил следствие, причиной которого, вполне возможно, был он сам.

Николь вернулась в дом, потом опять вышла и на сей раз держала руку в кармане.

Оттуда она вытащила ключ; Жильбер на миг увидел, как он блеснул у нее в руке, и почти сейчас же девушка сунула ключ под калитку, которой пользовался садовник, калитку, расположенную по отношению к главным воротам на противоположном конце садовой стены.

— Вот оно что! — протянул Жильбер. — Все ясно: записка и свидание. Николь не теряет времени. У нее что же, новый возлюбленный?

И Жильбер нахмурил брови, испытав разочарование, свойственное всякому мужчине, который пребывает в убеждении, что с его уходом в сердце женщины образуется невосполнимая пустота, но вдруг с безмерным изумлением обнаруживает, что пустота эта уже целиком заполнена.

— Но это может нарушить мои планы, — продолжал Жильбер, ища искусственный предлог для объяснения своего ухудшившегося настроения, и тут же после секундного молчания решил: — Ну и пускай. Эка невидаль — обнаружить, что у меня есть счастливый преемник, пользующийся расположением мадемуазель Николь!

Но в одном отношении Жильбер рассудил весьма здраво. Он прикинул, что сделанное открытие дает ему преимущество перед Николь, каковым преимуществом он и сможет при случае воспользоваться: он знает тайну Николь, причем с такими подробностями, которые она не сможет отрицать, меж тем как она, подозревая об его тайне, не имеет никаких вещественных доказательств для подкрепления подозрений.

И Жильбер поклялся при необходимости воспользоваться этим своим преимуществом.

Наконец наступила долгожданная ночь.

Жильбер опасался только одного — что Руссо неожиданно явится и обнаружит его на крыше или на лестнице или вообще увидит пустую комнату. И тут уж женевец страшно разгневается. Жильбер решил отвести удар с помощью записки, адресованной философу, которую он оставил на столике.

В записке было написано:

«Мой дорогой и прославленный покровитель!

Не думайте обо мне плохо, оттого что я вопреки вашим наставлениям и даже приказу позволил себе отлучиться. Я вскоре вернусь, разве что меня постигнет несчастный случай вроде того, который недавно произошел со мной. Но даже при угрозе подобного, а возможно, и худшего несчастья мне все равно нужно уйти на два часа».

«Не знаю, как я стану объясняться, когда вернусь, — подумал Жильбер, — но господин Руссо хотя бы не будет беспокоиться и сердиться».

Все больше темнело. Стояла удушливая духота, как обычно бывает в первые жаркие дни весны, к тому же небо затянули облака, и уже в половине девятого даже самый зоркий взгляд ничего не сумел бы различить в той черной бездне, куда всматривался Жильбер.

И только тогда молодой человек обнаружил, что дышит он с трудом, а лицо его и грудь покрыты обильным потом, короче, открыл в себе все признаки слабости и нездоровья. Благоразумие подсказывало ему не пускаться в таком состоянии в экспедицию, когда сила и надежность всех органов становятся гарантией не только успеха предприятия, но безопасности и жизни, однако Жильбер не слушал того, что ему советовал физический инстинкт.

Голос воли звучал гораздо громче, и именно его, как всегда в подобных случаях, послушался молодой человек.

Пора было отправляться. Жильбер намотал на шею веревку (получилось двенадцать витков) и с бьющимся сердцем вылез из окна; судорожно вцепившись в раму, он сделал первый шаг по кровельному желобу в направлении соседнего окошка, которое, как мы уже упоминали, выходило на лестницу и находилось от окна мансарды примерно в двух туазах.

Итак, Жильбер шел по свинцовому желобу шириной не более восьми дюймов, и желоб этот, хоть он и держался на железных кронштейнах, вбитых через известное расстояние в стену, прогибался под ногами юноши по причине мягкости свинца; руками Жильбер цеплялся за черепицу, но она помогала ему лишь сохранять равновесие и не смогла бы удержать, если бы он стал падать, так как пальцам там не за что было ухватиться. Вот так Жильбер совершал свое воздушное путешествие, длившееся примерно две минуты, то есть целую вечность.

Но Жильбер не желал поддаваться страху, и такова была сила воли этого молодого человека, что он и вправду не боялся. Ему вспомнилось, как он слышал, что канатоходцу, чтобы успешно пройти своим неверным путем, нужно смотреть не под ноги, а на десять футов вперед, а о бездне под ним думать так, как думает о ней орел, то есть считать, что она создана, чтобы он над нею парил. Впрочем, Жильберу уже случалось применять на практике эти правила во время многочисленных визитов к Николь, той самой Николь, ставшей ныне столь дерзкой, что на свидание к ней теперь приходили не по крыше и не через камин, а через калитку, пользуясь ключом.

Случалось Жильберу ходить и по гребню мельничных затворов в Таверне, и по балкам старого заброшенного сарая.

Короче, ни разу не дрогнув, он добрался до цели и гордый собой влез через окно на лестницу.

Однако, оказавшись на площадке, он замер. С нижних этажей доносились голоса: Тереза и несколько ее соседок рассуждали о гении г-на Руссо, достоинствах его книг и гармоничности его музыкальных сочинений.

Соседки прочли «Новую Элоизу» и сочли ее, в чем они откровенно и признавались, непристойной. Отвечая на критику, г-жа Тереза заметила, что они не поняли философской значительности этой превосходной книги.

На это соседкам ответить было нечего, разве что признаться в полнейшей своей некомпетентности в подобных материях.

Эта возвышенная беседа велась между двумя лестничными площадками и была не менее жаркой, чем огонь в очагах, на которых дамы готовили ужин, отчего по лестнице распространялись волны ароматов.

Жильберу оставалось слушать доводы и вдыхать запахи.

Вдруг в разговоре он уловил упоминание о себе, и это ему крайне не понравилось.

— Вот поужинаю, — заявила Тереза, — и поднимусь в мансарду посмотреть, не нужно ли чего милому мальчику.

Определение «милый мальчик» не доставило ему удовольствия, но гораздо больше напугало обещание нанести ему визит. К счастью, он вспомнил, что когда Тереза ужинает одна, то очень долго беседует с божественной бутылкой, подумал, что от жаркого идет весьма аппетитный запах, из чего сделал вывод, что «после ужина» означает, дай Бог, часов в десять. А сейчас было только без четверти девять. И к тому же после ужина направление мыслей Терезы, по всей вероятности, совершенно изменится и думать она будет о чем угодно, только не о «милом мальчике».

Тем не менее время шло, а Жильбер, к великому своему отчаянию, вынужден был таиться наверху, как вдруг одна из собеседниц почувствовала, что у нее пригорело жаркое. Раздался ее отчаянный крик, крик ужаса, и беседа прервалась.

Все дамы ринулись к своим очагам.

Жильбер воспользовался кулинарными тревогами, чтобы, подобно сильфу, проскользнуть вниз по лестнице.

Водосточный желоб на втором этаже вполне мог выдержать веревку; Жильбер привязал ее скользящим узлом, вылез из окна и стал осторожно спускаться.

Он находился между окном и землей, как вдруг в саду под ним послышались чьи-то торопливые шаги.

У Жильбера достало времени подняться, пользуясь узлами, наверх, и посмотреть оттуда, кто это явился так некстати.

Пришельцем оказался мужчина.

Поскольку он шел со стороны калитки, Жильбер ни минуты не сомневался, что это тот самый счастливчик, которого поджидает Николь.

Он стал сосредоточенно приглядываться к пришельцу, вынудившему его прервать опасный спуск. По походке, по профилю, вырисовывавшемуся под треуголкой, по тому, как лихо треуголка была сдвинута набекрень, Жильбер, в свое время уже обращавший на это внимание, узнал небезызвестного г-на Босира, с которым Николь свела знакомство в Таверне.

Почти в ту же секунду он увидел, как Николь отворила дверь и, оставив ее открытой, помчалась, легкая и стремительная, словно бегущая пастушка, к оранжерее, то есть как раз туда, куда направлял свои стопы г-н Босир.

Вне всякого сомнения, то было далеко не первое их свидание: и он, и она без всяких колебаний устремились к месту встречи.

«Ну, теперь я могу спуститься, — подумал Жильбер. — Николь не стала бы встречаться с любовником, когда бы не была уверена, что ее не позовут. Значит, Андреа одна. Боже мой, одна!»

И действительно, нигде не слышалось ни звука, и лишь слабый свет сочился из одного окна на первом этаже.

Жильбер благополучно достиг земли и, не желая пересекать сад по диагонали, пошел вдоль стены, добрался до деревьев, пригнувшись, прокрался среди них и, никем не замеченный, достиг двери, которую Николь оставила открытой.

Там, укрываясь за чубушником, обвивавшим двери и свисавшим наподобие гирлянд, Жильбер обнаружил, что первая комната, довольно просторная передняя, пуста, как он и предполагал.

Из нее в дом вели две двери — одна была закрыта, другая открыта. Жильбер догадался, что открытая — это дверь комнаты Николь.

Он медленно продвигался по этой комнате, вытянув руки, потому что боялся на что-нибудь наткнуться: в ней было совершенно темно.

В конце некоего подобия коридорчика виднелась стеклянная дверь, и в свете, идущем из соседней комнаты, вырисовывался решетчатый переплет двери, в который и были вставлены стекла; по другую их сторону на ветерке развевалась муслиновая занавеска.

Проходя по коридору, Жильбер услышал в освещенной комнате негромкий голос.

То был голос Андреа, и при звуках его вся кровь у Жильбера прихлынула к сердцу.

Ей отвечал второй голос — Филиппа.

Молодой человек заботливо осведомился, как себя чувствует Андреа.

Беззвучно прокравшись, Жильбер спрятался за одной из двух увенчанных чьими-то бюстами полуколонн, какие в ту эпоху служили украшением дверей внутри дома.

Держась все также настороже, он слушал и смотрел, счастливый до такой степени, что сердце его таяло от счастья, но в то же время сжималось от страха.

Он все слышал и видел.