Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
121. КАТАЛЕПСИЯ

Беспамятство пришло к Андреа не вдруг, как можно заключить из нашего повествования, но постепенно, и сейчас мы попытаемся описать, как это было.

Оставшись в одиночестве, покинутая, охваченная тем внутренним холодом, который всегда приходит на смену мучительным потрясениям нервной системы, Андреа вскоре зашаталась и задрожала, словно перед началом эпилептического припадка.

Жильбер по-прежнему не сводил с нее глаз; он замер на месте, наклонившись вперед и затаив дыхание. Разумеется, Жильбер, понятая не имевший о явлении магнетизма, не отдавал себе отчета в том, что девушка погружена в сон, что над ее волей учинили насилие. Из ее диалога с Бальзамо он ничего или почти ничего не расслышал. Он только видел, что уже во второй раз, сперва в Таверне, теперь в Трианоне, девушка повиновалась призыву этого человека, который имеет над ней такую ужасную и непостижимую власть; короче говоря, для Жильбера все сводилось к тому, что у м-ль Андреа есть любовник или, во всяком случае, любимый человек, с которым она встречается по ночам.

Хотя Андреа и Бальзамо беседовали тихо, но со стороны их диалог напоминал ссору. Бальзамо, который, обезумев, умчался сломя голову, был похож на отчаявшегося любовника, Андреа, застывшая в одиночестве и безмолвная, — на покинутую любовницу.

И тут Жильбер увидел, как девушка зашаталась, повернулась, ломая руки, кругом, затем издала несколько хриплых стонов, которые, казалось, раздирали ее измученную грудь; она, вернее, организм ее пытался отбросить этот неровный поток флюидов, который она, погруженная в магнетический сон, воспринимала благодаря своему дару ясновидения, как это было нами описано в предыдущей главе.

Но натура девушки оказалась побеждена: Андреа не в силах была ускользнуть от мысленного приказа Бальзамо, забывшего, что ясновидящая все еще находится в его воле. Она не могла разорвать эти нерасторжимые таинственные путы, связывавшие ее по рукам и ногам; пытаясь освободиться, она забилась в конвульсиях, как бились некогда пифии перед треножником на глазах у толпы паломников, собиравшихся под колоннами храма в ожидании ответа на свои вопросы.

Потеряв равновесие, Андреа с горестным стоном повалилась на песок, словно сраженная громом, который в ту же минуту грянул с небес.

Но не успела она коснуться земли, как Жильбер с гибкостью и проворством тигра устремился к ней, подхватил ее на руки и как перышко понес ее в комнату, которую она оставила, повинуясь зову Бальзамо, и где горела свеча у разобранной постели.

Все двери на пути Жильбера были отворены настежь, как их оставила Андреа.

Войдя, он наткнулся на кушетку и тут же уложил на нее холодную и безжизненную Андреа.

От прикосновения к этому бесчувственному телу он весь вспыхнул; нервы его были натянуты как струны, кровь бурлила.

Однако первая его мысль была невинна и целомудренна: прежде всего следовало вернуть к жизни эту прекрасную статую; он поискал глазами графин, чтобы брызнуть в лицо девушке водой.

Рука его уже тянулась к тонкому горлышку хрустального кувшина, как вдруг ему почудилось, что деревянная лестница, ведущая в комнату Андреа, заскрипела под чьей-то уверенной и легкой поступью.

Это не могла быть Николь: она сбежала с г-ном Босиром; не был это и Бальзамо: он умчался во весь дух верхом на своем Джериде.

Это был кто-то совсем посторонний.

Если Жильбера застанут здесь, он будет изгнан. Андреа для него словно испанская королева, к которой не смеет прикоснуться ни один подданный даже ради спасения ее жизни.

Все эти мысли, подобно колючим обжигающим градинам, вонзались в рассудок Жильбера за тот миг, пока неведомый посетитель поднялся еще на одну ступеньку.

Из-за бушевавшей в небе грозы Жильбер не мог рассчитать, откуда доносятся шаги; однако юноша, одаренный необычайным хладнокровием и крайним благоразумием, понял, что оставаться здесь ему ни в коем случае нельзя и, самое главное, нельзя допустить, чтобы его обнаружили.

Он быстро задул свечу, освещавшую Андреа, и юркнул в каморку Николь. Оттуда он мог сквозь застекленную дверь видеть и комнату Андреа, и переднюю.

В передней на подставке теплился ночник. Сперва Жильберу пришло в голову, что надо бы и его задуть, как свечу, но на это не было времени; шаги уже зазвучали на паркете коридора, уже слышалось чье-то приглушенное дыхание, и вот темная человеческая фигура выросла на пороге, осторожно скользнула в переднюю и затворила дверь, закрыв ее за собой на засов.

Жильбер едва успел прошмыгнуть в каморку Николь и притворить за собой застекленную дверь.

Затаив дыхание, юноша прижался лицом к стеклу и навострил уши.

В тучах торжественно громыхала гроза, тяжелые капли дождя стучали в окна комнаты и коридора; окно коридора забыли затворить, и теперь оно скрипело на петлях и время от времени громко хлопало под напором ветра, врывавшегося из сада.

Но Жильберу нипочем было смятение, охватившее природу, его не волновал чудовищный шум, доносившийся извне; всеми силами, всей душой он сосредоточился на наблюдении, а предметом наблюдения был ночной посетитель.

Этот посетитель пересек переднюю, прошел в двух шагах от Жильбера и без колебания вступил в комнату.

Жильберу было видно, как он ощупью пробирается к постели Андреа, как удивленно всплескивает руками, обнаружив, что в постели пусто, и почти сразу же нащупывает на столе свечу.

Свеча упала; Жильбер слышал, как разбилась, опрокинувшись на мраморную столешницу, хрустальная розетка подсвечника.

Тогда вошедший дважды приглушенным голосом позвал:

— Николь! Николь!

«При чем тут Николь? — изумился Жильбер у себя в убежище. — Почему этот человек зовет Николь, а не Андреа?»

Однако, не получив отклика на свой зов, незнакомец поднял с пола свечу и на цыпочках удалился в переднюю, чтобы зажечь свечу от ночника.

Теперь Жильбер мог сосредоточить все внимание на этом непостижимом ночном посетителе; он готов был взглядом просверлить стену, так хотелось ему рассмотреть этого человека.

Внезапно Жильбер задрожал и попятился, хоть и без того был надежно укрыт.

В неверном свете двух свечей дрожащий и чуть живой от ужаса Жильбер узнал в человеке, державшем в руках подсвечник, самого короля.

Теперь все для него разъяснилось: и бегство Николь, и деньги, которые она считала вдвоем с Босиром, и незапертая дверь, и все ухищрения Ришелье, и маневры Таверне, словом, вся таинственная и зловещая интрига, сплетенная вокруг девушки.

Теперь Жильберу было понятно, почему король звал Николь — та была посредницей в этом злодеянии, добровольным Иудой; она продала и предала свою хозяйку.

Но когда Жильберу открылось, зачем король явился в эту комнатку, что должно сейчас произойти у него на глазах, кровь хлынула ему в голову и ослепила его.

Ему хотелось закричать; но страх, невольное, причудливое, непреодолимое чувство страха перед человеком, который в глазах Жильбера был по-прежнему исполнен величия, ибо звался королем Франции, сдавило ему горло и поразило немотой.

Тем временем Людовик XV со свечой в руке вернулся в комнату.

Едва ступив на порог, он сразу заметил Андреа; в белом муслиновом пеньюаре, который почти не прикрывал ее наготы, Андреа распростерлась на кушетке, уронив голову на изголовье; одна ее нога лежала на подушке, другая, обнаженная и окоченевшая, опустилась на ковер.

Это зрелище заставило короля улыбнуться. Пламя свечи осветило зловещую усмешку, и тут же лицо Андреа осветилось усмешкой, почти столь же недоброй, как королевская.

Людовик XV пробормотал несколько слов, которые Жильбер принял за любовные излияния; поставив подсвечник на стол и оглянувшись на грозовое небо в окне, он опустился на колени перед девушкой и поцеловал ей руку. Жильбер утер пот, струившийся у него по лбу. Андреа была неподвижна.

Король заключил ее ледяную руку в свою, желая согреть; другой рукой приобняв ее прекрасный, тонкий стан, он склонился над девушкой, желая шепнуть ей на ухо какой-нибудь любовный пустячок из тех, что нашептывают спящим красоткам.

Его лицо склонилось над нею так близко, что коснулось лица Андреа.

Жильбер пошарил по карманам и вздохнул с облегчением, нащупав в куртке рукоять длинного ножа, которым он подрезал ветви грабов в парке.

Лицо Андреа было таким же ледяным, как рука.

Король встал, глаза его скользнули по обнаженной ноге девушки, белоснежной и крошечной, словно ножка Золушки. Король взял эту ножку в руки и содрогнулся. Она была холодна, как у мраморной статуи.

Юноша, для которого вожделение короля было посягательством на то, что принадлежало ему, Жильберу, при виде этой полуобнаженной красы заскрежетал зубами и открыл нож, который ранее держал сложенным.

Но король отдернул пальцы от ножки Андреа, как перед этим отдернул их от ее лица и руки; его озадачил сон девушки, который он сперва приписал было ухищрениям кокетства, и теперь он раздумывал, чем объясняется этот смертельный холод, сковавший ее члены, и спрашивал себя, бьется ли сердце в этом прекрасном теле, если ноги, руки и лицо так холодны.

Он приподнял пеньюар Андреа, обнажил ее девственную грудь и боязливым и в то же время циничным движением руки нащупал сердце, которое было немо в этой ледяной груди, округлостью и белизной соперничавшей с алебастром.

Жильбер застыл в дверях с ножом в руке, с пылающими глазами, стиснув зубы; он решился, если король продолжит свои поползновения, заколоть его и заколоться самому.

Внезапно вся мебель в комнате, даже кушетка, перед которой стоял на коленях король, заходила ходуном от ужасающего раската грома; фиолетовая вспышка молнии, словно окутанной серой, озарила лицо Андреа пронзительным безжизненным светом, и Людовик XV, испуганный ее бледностью, неподвижностью и безмолвием, попятился, бормоча:

— Ей-богу, да она же мертва!

Король содрогнулся при мысли, что целовал труп. Он снова взял свечу и в ее неверном свете еще раз оглядел Андреа. При виде ее посиневших губ, темных кругов вокруг глаз, разметавшихся волос, груди, не вздымавшейся от дыхания, он издал вопль, уронил подсвечник, затрясся и, пошатываясь как пьяный, ринулся в переднюю, от страха наткнувшись по дороге на стену.

Слышно было, как он торопливо спускается по лестнице, потом под его шагами заскрипел песок на садовых дорожках; но вскоре ветер, бушевавший в поднебесье и безжалостно терзавший деревья, заглушил эти звуки своим бурным и мощным дыханием.

Тогда безгласный и мрачный Жильбер с ножом в руке выбрался из своего укрытия. Он остановился на пороге комнаты Андреа и несколько мгновений всматривался в прекрасную девушку, скованную глубоким сном.

Брошенная на пол свеча догорала на ковре, освещая нежную и тонкую ножку прекрасной покойницы.

Жильбер медленно сложил нож; на лице его проступило выражение неумолимой решимости; затем он подошел к двери, за которой скрылся король, и прислушался.

Он слушал довольно долго.

Потом он, как прежде это сделал король, затворил дверь и задвинул засов.

Затем задул ночник в передней.

И наконец с тою же неспешностью, с тем же угрюмым огнем в глазах вернулся в спальню Андреа и наступил ногой на свечу, оплывавшую на паркете.

Внезапная темнота скрыла зловещую улыбку, искривившую его губы.

— Андреа! Андреа! — прошептал он. — Я поклялся, что в третий раз, когда ты окажешься в моей власти, ты не ускользнешь от меня так легко, как в первый и во второй. Андреа! Андреа! Ты уличила меня в том, что я сочинил роман — ужасный роман, и ему нужно ужасное завершение.

И, простирая вперед руки, он пошел прямо к кушетке, на которой, по-прежнему холодная, недвижная и бесчувственная, была простерта Андреа.