Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
129. ЛЮБОВЬ

Для Бальзамо началась новая жизнь, какой до сей поры он не знал в своем деятельном, бурном, превратном существовании. Уже три дня как он не ведал ни гнева, ни страхов, ни ревности, три дня как не слышал разговоров о политике, заговорах и заговорщиках. Рядом с Лоренцей, которую он не покидал ни на секунду, он забывал обо всем на свете. Эта странная, безмерная любовь, словно витавшая над человеческой природой, любовь, полная восторгов и тайн, призрачная любовь — ведь Бальзамо не мог скрывать от себя, что одним-единственным словом он способен превратить свою нежную возлюбленную в неумолимого врага, — любовь, вырванная у ненависти благодаря необъяснимой прихоти природы или науки, насыщала его блаженством, схожим в одно и то же время с изумлением и исступлением.

Не раз в эти три дня Бальзамо, очнувшись от любовного дурмана, пристально всматривался в свою неизменно улыбающуюся, неизменно восторженную подругу: ведь отныне ее существование, сотворенное им, было смесью искусственной жизни и упоения, сна и обмана, и теперь, когда он видел ее такой спокойной, ласковой, счастливой, называвшей его самыми нежными именами, грезившей вслух о сокровенных наслаждениях, он не раз задавал себе вопрос, а не прогневается ли Бог на нового Титана[100]То есть нового Прометея, похитившего у богов тайну огня., пытающегося вырвать у него его тайны, не подаст ли Лоренце мысль обмануть своего друга, усыпить его бдительность, а потом бежать и вновь явиться к нему, но уже в облике мстительной Эвмениды[101]Эвмениды, или Эриннии (греч. миф.)  — богини мщения, обитательницы Аида..

В такие моменты Бальзамо не раз случалось усомниться в знании, унаследованном от древних времен, достоверность которого подтверждалась лишь отдельными примерами.

Однако вскоре неугасающее пламя, пламя ее любви, неутихающая жажда ласк убеждали его.

«Если бы Лоренца притворялась, если бы хотела сбежать от меня, — думал он, — она искала бы поводов удалить меня, нашла бы причины остаться в одиночестве, а меж тем ничего этого нет; руки ее удерживают меня, словно неразрывная цепь, пламенный взгляд говорит: „Не уходи“, нежный голос шепчет: „Будь со мной“».

И Бальзамо вновь обретал уверенность в себе и в своем тайном знании.

Да и впрямь, почему магический секрет, на котором зиждется все его могущество, должен вдруг ни с того ни с сего превратиться в тень, достойную лишь растаять в небытии, словно забытое воспоминание или дым угасшего костра? Что же касается его, то Лоренца никогда еще не была так прозорлива, так ясновидяща: она мгновенно воспринимала любую мысль, возникавшую у него в мозгу, либо чувство, волнующее его сердце.

Оставалось выяснить одно — не является ли эта прозорливость лишь следствием душевного созвучия, ограничивается ли она только кругом, заключающим Бальзамо и Лоренцу, очерченным их любовью и заполненным ее светом, и способны ли очи души этой новой Евы, очи, столь проницательные прежде, до ее грехопадения, и теперь провидеть сквозь мрак.

Однако Бальзамо боялся произвести решающий опыт, он лишь надеялся, и надежда увенчивала его, растворявшегося в своем счастье, звездной короной.

Иногда Лоренца с кроткой печалью говорила ему:

— Ашарат, ты думаешь о другой женщине, о женщине Севера, женщине со светлыми волосами и голубыми глазами. Ах, Ашарат, в твоих мыслях эта женщина всегда идет рядом со мной.

Бальзамо с нежностью спрашивал Лоренцу:

— И ты видишь это во мне?

— Да, так же ясно, как если бы я смотрела в зеркало.

— Но тогда ты должна знать, с любовью ли я думаю о ней. Читай же в моем сердце, милая Лоренца!

— Нет, — качая головой, отвечала Лоренца, — я знаю, ты не любишь ее, но ты делишь свои мысли между нами, как в те времена, когда Лоренца Феличани терзала тебя, та злая Лоренца, которая теперь спит и не хочет просыпаться.

— О нет, любовь моя, — вскричал Бальзамо, — я думаю лишь о тебе, во всяком случае, в сердце моем только ты! Разве я теперь не забыл обо всем, разве не забросил опыты, политику, труды?

— И совершенно зря, — возразила Лоренца. — Я могла бы помогать тебе в твоих трудах.

— Каким образом?

— Разве ты не запирался на целые часы у себя в лаборатории?

— Да, но теперь я отказался от этих бесполезных опытов. То были бы часы, вычеркнутые из моей жизни, потому что в это время я не видел бы тебя.

— А почему бы мне не быть рядом с тобой в твоих трудах, как и в любви? Почему бы мне не сделать тебя всемогущим так же, как я делаю тебя счастливым?

— Потому что моя Лоренца прекрасна, и с этим никто не посмеет спорить, но она ничего не знает. Красоту и любовь дарит Бог, но знания дает одна лишь наука.

— Душа знает все.

— Так, значит, ты действительно видишь глазами души?

— Да.

— И сможешь быть моим проводником в поисках философского камня?

— Несомненно.

— Тогда идем.

И Бальзамо, обняв Лоренцу за талию, повел ее в лабораторию.

Огромная печь, к которой уже четыре дня никто не подходил, погасла.

На решетках стояли остывшие тигли.

Лоренца смотрела на все эти странные инструменты, последние изощрения умирающей алхимии, без всякого удивления: казалось, ей было известно назначение каждого из них.

— Ты пытаешься получить золото? — с улыбкой спросила она.

— Да.

— А в тиглях препараты на разных ступенях?

— Да, только они все брошены и пропали, но я ничуть о них не жалею.

— И совершенно прав: твое золото всегда будет оказываться всего лишь окрашенным меркурием[102]В алхимической терминологии название ртути.. Возможно, тебе и удастся сделать его твердым, но преобразовать — нет.

— Но разве нельзя сделать золото?

— Нет.

— Однако же Даниил Трансильванский продал Козимо Первому[103]Козимо I Медичи (1537–1574) — великий герцог Тосканский с 1569 г. за двадцать тысяч дукатов рецепт превращения металлов.

— Даниил Трансильванский надул Козимо Первого.

— А саксонец Пайкен, приговоренный к смерти Карлом Вторым[104]Карл II Стюарт (1630–1685) — король Англии в 1660–1685 гг., купил себе жизнь, превратив свинцовый слиток в золотой, который потянул на сорок дукатов, и из части этого золота была выбита медаль к вящей славе искусного алхимика.

— Искусный алхимик оказался искусным фокусником. Он подменил свинец золотым слитком. Для тебя, Ашарат, самый верный способ получать золото — это переплавлять в слитки, как ты это и делаешь, сокровища, которые твои рабы доставляют тебе со всех четырех сторон света.

Бальзамо задумался.

— Выходит, трансмутация[105]Алхимический термин, означающий превращение одного металла в другой, а в конечном счете в золото. металлов невозможна? — спросил он.

— Невозможна.

— Ну а алмазы? — поинтересовался Бальзамо.

— Алмазы — другое дело.

— Значит, алмаз сделать можно?

— Да, потому что получение алмаза не означает трансмутации одного вещества в другое, а всегда лишь простое видоизменение одного и того же известного элемента.

— И ты знаешь элемент, из которого состоит алмаз?

— Разумеется. Алмаз — это кристаллизованный уголь.

Пораженный Бальзамо замер. Ослепительный, неожиданный, небывалой яркости свет вспыхнул у него перед глазами, и он, словно боясь ослепнуть, прикрыл их рукой.

— Господи, — пробормотал он. — Господи, ты без меры даришь меня, значит, мне грозит какая-то беда. Господи, какое же драгоценное кольцо бросить мне в море[106]По древнегреческому преданию тиран острова Самос Поликрат, добившись больших успехов в политике и на войне, бросил в море любимый перстень в знак благодарности богам, но боги отвергли жертву, перстень был выловлен рыбаком, а Поликрат кончил жизнь на кресте. В переносном смысле — примета: «берегись слишком многих удач — они предвещают беду»., чтобы отвести твою ревность? Достаточно, Лоренца, на сегодня достаточно.

— Но разве я не принадлежу тебе? Говори мне, приказывай.

— Да, да, принадлежишь, но пойдем, пойдем.

Бальзамо увлек Лоренцу из лаборатории, прошел через комнату, украшенную шкурами, и, не обратив внимания на легкий скрип, раздававшийся наверху, провел ее в комнату с зарешеченными окнами.

— Ну как, любимый мой Бальзамо, доволен ты своей Лоренцей?

— О, да, — ответил он.

— Чего же ты боишься? Скажи мне.

Бальзамо молитвенно сложил руки и с выражением ужаса, которое вряд ли заметил бы наблюдатель, непривычный читать в его душе, взглянул на Лоренцу.

— А я ведь едва не убил этого ангела, — пробормотал он, — и сам едва не умер от отчаяния, решая задачу, как стать одновременно могущественным и счастливым. Я забыл, что пределы возможного всегда шире горизонта, очерченного нынешним состоянием науки, что большинство истин, ставших общим достоянием, поначалу почитались пустыми мечтаниями. Я думал, что знаю все, а ничего не знал!

Лоренца улыбнулась.

— Ах, Лоренца, — продолжал Бальзамо, — наконец-то осуществился таинственный замысел Творца, создавшего женщину из плоти мужчины и заповедавшего иметь только одно сердце на двоих! Для меня возродилась Ева, которая будет думать в лад со мной и жизнь которой висит на нити, что я держу в своей руке. Боже мой, это слишком для одного человека, и я изнемогаю под бременем твоей доброты.

Он опустился на колени и с восторгом припал к Лоренце, которая улыбалась ему неземной улыбкой.

— Нет! — воскликнул он. — Ты никогда не покинешь меня, под защитой твоего взгляда, что проницает тьму, я буду жить в полной безопасности, ты поможешь мне в многотрудных изысканиях, которым ты одна и можешь способствовать, в чем я только что убедился. И если я не могу делать золото, поскольку золото — однородный, простой элемент, ты скажешь мне, в какой части сотворенного им мира Господь укрывает его, скажешь, где покоятся древние сокровища, которые поглотили океанские глубины. Твоими очами я увижу, как круглится жемчужина в перламутровой раковине, как родится высокая человеческая мысль под нечистым покровом плоти. Твоими ушами я услышу беззвучный ход червя в земле и шаги крадущегося ко мне врага. Я буду равен величием Богу, но стократ счастливей, потому что Бог, будучи всемогущ, одинок в своем божественном величии и не делит ни с каким существом, божественным, подобно ему, своего всемогущества, которое составляет его природу.

А Лоренца, продолжая улыбаться, отвечала на слова Бальзамо пылкими ласками.

— И все-таки, Ашарат, — прошептала она, словно обладала способностью читать любую мысль, тревожившую мозг ее возлюбленного, — ты до сих пор сомневаешься. Ты сомневаешься, смогу ли я преодолеть границу круга нашей любви, сомневаешься, смогу ли я видеть на расстоянии. Правда, ты утешаешь себя, говоря, что если не увижу я, увидит она.

— Кто, она?

— Женщина со светлыми волосами. Хочешь, я скажу тебе ее имя?

— Хочу.

— Подожди… Андреа.

— Верно. Да, ты читаешь в моих мыслях. Но у меня остается последнее опасение. Ты все так же способна видеть на расстоянии, даже если перед тобой находятся материальные преграды?

— Проверь меня.

— Дай мне руку, Лоренца.

Лоренца порывисто протянула Бальзамо руку.

— Ты можешь последовать за мной?

— Куда угодно.

— Идем.

И Бальзамо мысленно покинул улицу Сен-Клод и мысленно повел за собой Лоренцу.

— Где мы? — спросил он у нее.

— Мы на горе, — ответила она.

— Да, правильно, — дрожа от радости, подтвердил Бальзамо. — Что ты видишь?

— Прямо перед собой? Слева? Справа?

— Прямо перед собой.

— Вижу широкую долину, по одну сторону лес, по другую — город, их разделяет река, которая протекает мимо большого замка и исчезает за горизонтом.

— Все так и есть, Лоренца. Это лес Везине, а город — Сен-Жермен, замок же принадлежит де Мезонам. Войдем в дом, который находится за спиной у нас.

— Мы вошли.

— Что ты видишь?

— В передней сидит негритенок в нелепой одежде и ест конфеты.

— Это Самор. Идем дальше.

— Великолепно обставленный салон, в котором никого нет. Двери расписаны богинями и амурами.

— В салоне никого?

— Никого.

— Дальше, дальше.

— Ах, мы в восхитительном будуаре с атласными обоями, на которых вышиты цветы, неотличимые от живых.

— Он тоже пуст?

— Нет, на софе лежит женщина.

— Кто она?

— Погоди.

— Тебе не кажется, что ты уже видела ее?

— Да. Это графиня Дюбарри.

— Все верно, Лоренца, все верно. Я схожу с ума от радости. Что она делает?

— Думает о тебе.

— Обо мне?

— Да.

— Ты можешь прочесть ее мысли?

— Да, ведь я же тебе сказала, она думает о тебе.

— Но что, что?

— Что ты ей обещал.

— Что обещал?

— Обещал дать ей тот самый напиток красоты, который Венера, желая отомстить Сафо, подарила Фаону[107]По преданию, великая древнегреческая поэтесса Сафо умерла от неразделенной любви к красавцу корабельщику Фаону, получившему от Афродиты дар влюблять в себя всех женщин..

— Правильно. И что же дальше?

— Она приняла решение.

— Какое?

— Постой. Она протягивает руку к сонетке, звонит. Входит еще женщина.

— Брюнетка? Блондинка?

— Брюнетка.

— Высокая? Маленькая?

— Маленькая.

— Это ее сестра. Послушай, что говорит ей госпожа Дюбарри.

— Она велит ей распорядиться, чтобы подавали карету.

— И куда она собралась ехать?

— Сюда, к тебе.

— Ты уверена?

— Такой она отдала приказ. О, его уже исполняют: я вижу лошадей, карету. Через два часа она будет здесь.

Бальзамо упал на колени.

— Если она и вправду через два часа будет здесь, — воскликнул он, — мне не о чем больше тебя просить, Господи! Молю только об одном: смилуйся над моим счастьем.

— Мой бедный друг, ты все еще боишься? — промолвила Лоренца.

— Да.

— Чего же тебе бояться? Любовь, которая дополняет физическое бытие, облагораживает и бытие духовное. Любовь, как всякая возвышенная страсть, приближает к Богу, а от Бога исходит просветленность.

— Лоренца, Лоренца, еще немного, и я сойду с ума от радости!

И Бальзамо опустил голову на колени своей прекрасной возлюбленной.

Он ждал доказательства, которое сделало бы его совершенно счастливым.

Этим доказательством должен был стать приезд г-жи Дюбарри.

Два часа промчались мгновенно — время для Бальзамо перестало существовать.

Внезапно Лоренца вздрогнула и взяла руку Бальзамо.

— Ты все еще сомневаешься, — сказала она. — Хочешь знать, где она сейчас?

— Да, — подтвердил Бальзамо.

— Карета мчится по бульвару, приближается, въезжает на улицу Сен-Клод, останавливается у ворот, в ворота стучат.

Комната, где они находились, была удалена от входа и так изолирована от всего дома, что стук бронзового молотка не был слышен в ней.

Тем не менее Бальзамо привстал на одно колено и замер, прислушиваясь.

Два удара, которыми постучался Фриц, заставили его вскочить: то был условный знак, что прибыл нежданный визитер.

— Значит, это правда, — прошептал Бальзамо.

— Ступай, Бальзамо, убедись, только поскорее возвращайся.

Бальзамо подошел к камину.

— Позволь мне проводить тебя до двери на лестницу, — попросила Лоренца.

— Идем.

Они оба прошли в комнату, украшенную шкурами.

— Ты не выйдешь из этой комнаты? — спросил Бальзамо.

— Нет, я же буду тебя тут ждать. Будь спокоен: Лоренца, которую ты любишь, это не та Лоренца, которой ты боялся, и ты сам прекрасно это знаешь. Впрочем…

Она замолчала и улыбнулась.

— Да? — поинтересовался Бальзамо.

— Разве ты не читаешь у меня в душе так же, как я в твоей?

— Увы, нет.

— Тогда вели мне уснуть до твоего возвращения, вели мне оставаться недвижной на этой софе, и я засну и не сдвинусь с места.

— Ну что ж, усни, любимая Лоренца, и жди меня.

Лоренца, уже борясь со сном, приникла поцелуем к устам Бальзамо, пошатнулась и упала на софу, шепча:

— До скорого свидания, мой Бальзамо, до скорого…

Бальзамо помахал ей рукой от двери, но она уже спала.

Приоткрыв рот, Лоренца лежала с распущенными волосами, на щеках играл лихорадочный румянец, глаза затуманились, и она была так прекрасна и чиста, так не похожа на земную женщину, что Бальзамо вернулся, поцеловал ей руку, поцеловал в шею, но не осмелился приникнуть к устам.

Снова раздался двойной стук — то ли графиня торопилась, то ли Фриц опасался, что Бальзамо в первый раз не слышал сигнала.

Бальзамо направился к двери.

Он уже закрыл ее, но тут ему почудился шорох, какой он слышал совсем недавно. Он приотворил дверь, осмотрелся, но ничего не обнаружил.

В комнате никого не было, только Лоренца прерывисто дышала во сне, изнемогая под бременем любви.

Бальзамо закрыл дверь и с радостным сердцем, без всякого беспокойства, страха и дурных предчувствий сбежал по лестнице.

Он заблуждался: не только любовь гнела грудь Лоренцы и делала ее дыхание таким тревожным.

То было нечто вроде сновидения, проникшего в летаргический сон, в который была погружена Лоренца, в сон, столь схожий со смертью.

Лоренце виделось в безобразном зеркале сонных видений, будто среди сгущающегося сумрака часть дубового потолка, нечто наподобие огромной розетки, начала вращаться и медленно, размеренно, равномерно с угрожающим шипением опускаться вниз; у нее появилось ощущение, что ей недостает воздуха, словно этот вращающийся круг потихоньку душил ее.

И еще ей почудилось, будто на этом опускном люке копошится некое бесформенное существо вроде Калибана из «Бури», чудовище в облике человека — старик, у которого живыми остались только глаза и руки, и он не отрывает от нее страшных глаз и тянет к ней иссохшие руки.

И она, несчастное дитя, тщетно извивалась, не имея возможности убежать, не догадываясь об угрожающей ей опасности, чувствуя только, что в ее белое платье вцепились живые клещи, подняли ее, не испытывающую ни ужаса, ни скорби, с софы и перетащили на люк, который медленно-медленно стал подниматься к потолку под унылый визг железа, трущегося о железо, под омерзительный хриплый смех этого чудовища в человеческом облике, что увлекало ее ввысь.