Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
137. ОБМОРОКИ АНДРЕА

Придя в себя и обдумав то, что он назвал своим несчастьем, Таверне понял: пришел момент пойти и потребовать разъяснений у той, кто была первейшей причиной стольких тревог.

И вот, кипя от гнева и негодования, он направился к обители Андреа.

Андреа же в это время как раз накладывала последние штрихи на свой туалет, стараясь закрепить за ушами две непокорные пряди.

Шаги отца в прихожей она услыхала, когда с книгой под мышкой выходила из двери своей комнаты.

— Доброе утро, Андреа, — приветствовал ее г-н де Таверне. — Вы уходите?

— Да, отец.

— Одна?

— Как видите.

— Вы все еще одна?

— После исчезновения Николь я еще не успела нанять горничную.

— Но вы же не можете одеваться сами. Андреа, вы вредите себе: женщина, которая одета, как вы, не будет иметь успеха при дворе. Я вам советовал совершенно другое.

— Простите, отец, но меня ждет ее высочество.

— Предупреждаю вас, Андреа, — не слушал ее отец, все больше распаляясь от собственных слов, — предупреждаю вас, мадемуазель: при вашей простоте вы доведете дело до того, что над вами будут смеяться.

— Отец…

— Смех убивает всюду, а уж тем более при дворе.

— Я подумаю, отец. Но сейчас ее высочество дофина простит мне, что я одета недостаточно элегантно, поскольку я торопилась к ней, и ей это известно.

— Ладно, ступайте и, прошу вас, возвращайтесь, как только освободитесь: мне нужно поговорить с вами об одном важном деле.

— Хорошо, отец, — ответила Андреа.

Она было хотела пройти мимо барона, не отрывавшего от нее взгляда.

— Постойте, постойте! — закричал он. — Вы не можете выйти в таком виде, мадемуазель, вы забыли нарумяниться. Вы отвратительно бледны.

— Бледна? — остановилась Андреа.

— Послушайте, о чем вы думаете, когда смотритесь в зеркало? Щеки у вас белее воска, а под глазами черные круги. Нет, мадемуазель, в таком виде из дома не выходят, если только не хотят напугать людей.

— Отец, у меня уже нет времени заниматься туалетом.

— Это чудовищно, поистине чудовищно! — вскричал Таверне, пожимая плечами. — Наверное, в мире существует лишь одна подобная женщина, и это моя дочь! Какое невезение! Андреа! Андреа!

Но Андреа уже спустилась по лестнице.

Она обернулась.

— Скажите тогда хотя бы, — крикнул Таверне, — что вы больны. Раз вы не желаете быть красивой, постарайтесь хотя бы внушить сочувствие.

— Это мне будет очень легко, отец. Я скажу, что больна, ничуть не солгав, так как действительно чувствую себя очень плохо.

— Превосходно, лучше некуда. Только этого нам не хватает… больна… — пробурчал Таверне, а потом выругался сквозь зубы: — Черт бы побрал всех недотрог!

Он возвратился в комнату дочери и произвел тщательный обыск, пытаясь найти хоть что-нибудь, чем можно было бы подкрепить свои предположения и сделать выводы.

Андреа меж тем пересекла эспланаду и шла мимо цветника. Время от времени она запрокидывала голову, пытаясь вдохнуть свежего воздуха: запах распустившихся цветов томил ее и вызывал дурноту.

Ощущая головокружение, борясь с непонятным недомоганием, Андреа неверным шагом добрела до передних Трианона, где на пороге кабинета дофины встретила г-жу де Ноайль, которая уже с первых слов дала ей понять, что она опаздывает и что ее ждут.

Аббат ***, официальный чтец принцессы, завтракал с ее королевским высочеством, которая часто удостаивала подобной милости приближенных к ней лиц.

Аббат нахваливал булочки с маслом, которые немецкие хозяйки так ловко умеют накладывать горкой вокруг чашки кофе со сливками.

Вместо того, чтобы читать, аббат болтал, сообщая принцессе последние венские новости, которые он почерпнул у газетчиков и дипломатов, поскольку в ту эпоху политика делалась в открытую и, право же, ничуть не хуже, чем в тайных вертепах канцелярий, так что кабинету нередко случалось узнавать новости от господ из Пале-Рояля, где угадывались, а зачастую и придумывались шахматные ходы Версаля.

Аббат толковал в основном о последних слухах насчет тайного возмущения из-за дороговизны зерна, возмущения, которое г-н де Сартин подавил в самом зародыше, препроводив в Бастилию, как говорят, пятерку самых крупных спекулянтов.

Вошла Андреа. У дофины тоже бывали дни дурного настроения и мигреней; аббат рассказывал занимательные вещи, и после такого разговора один вид принесенной Андреа книги нагонял на принцессу тоску.

Поэтому она тоже заметила чтице, что не следует опаздывать, добавив, что всякая вещь, как бы прекрасна она ни была, хороша лишь во благовремение.

Сконфуженная выговором, тем паче несправедливым, Андреа ничего не ответила, хотя могла бы сказать в оправдание, что ее задержал отец и что ей пришлось идти очень медленно, так как она дурно чувствует себя.

Однако смущенная, подавленная, она опустила голову и вдруг, словно умирая, закрыла глаза и пошатнулась.

Не окажись рядом г-жи де Ноайль, она бы упала.

— До чего же вы не умеете держать себя! — прошипела г-жа Этикет.

Андреа промолчала.

— Герцогиня, но ей же дурно! — воскликнула дофина и вскочила, намереваясь подбежать к Андреа.

— Нет, нет, ваше высочество, — мгновенно ответила Андреа, глаза которой были полны слез, — мне хорошо, верней, уже лучше.

— Да вы посмотрите, герцогиня, она белей полотна! О, это я виновата, я наворчала на вас. Бедное дитя, сядьте же, я вам велю.

— Ваше высочество…

— Я вам приказываю!.. Аббат, уступите свой стул.

Андреа села, и мало-помалу под воздействием заботливой доброты принцессы в голове у нее прояснилось, щеки порозовели.

— Ну что, мадемуазель, вы теперь способны читать? — спросила дофина.

— О, разумеется… надеюсь.

Андреа раскрыла книгу на том месте, где остановилась вчера, и, стараясь, чтобы голос ее звучал благозвучно и внятно, принялась читать.

Однако к концу третьей страницы черные точки, плавающие у нее перед глазами, закружились, заплясали, и она перестала различать буквы.

Андреа вновь залилась бледностью, на груди и на лбу у нее выступил холодный пот, а черные круги под глазами, за которые г-н де Таверне так корил ее, увеличились до такой степени, что дофина, поднявшая голову при заминке в чтении, воскликнула:

— Опять! Герцогиня, да посмотрите же, она действительно больна, она теряет сознание.

На сей раз дофина сама подала девушке флакон нюхательной соли. Придя в себя, Андреа попробовала вновь взяться за книгу, но не смогла: руки у нее тряслись от нервной дрожи, которую несколько минут ничем не удавалось остановить.

— Герцогиня, Андреа решительно нездорова, — сказала дофина, — и мне не хотелось бы ухудшать ее состояние, задерживая ее здесь.

— Да, мадемуазель следует побыстрей уйти к себе, — согласилась г-жа де Ноайль.

— А почему побыстрей?

— Потому что, — присев в глубоком реверансе, отвечала статс-дама, — это очень похоже на начало оспы.

— Оспы?

— Да, дурнота, обмороки, судороги.

Аббат явно понял из высказывания г-жи де Ноайль, какой опасности он подвергается, так как тихонько встал со стула и, пользуясь тем, что из-за обморока Андреа на него не обращают внимания, сбежал на цыпочках, да так ловко, что никто не заметил его исчезновения.

Андреа же, видя, что дофине приходится заниматься ею, почувствовала себя настолько неудобно из-за доставляемого беспокойства, что это помогло ей собраться с силами, а верней, собрать волю и подойти к окну, чтобы вдохнуть воздуха.

— Нет, дорогая Андреа, вам необходим не только свежий воздух, — заметила дофина. — Ступайте-ка к себе, я велю вас проводить.

— О, ваше высочество, — воскликнула Андреа, — уверяю вас, ко мне уже вполне вернулись силы. Я прекрасно дойду сама, если ваше высочество соблаговолит меня отпустить.

— Да, да, и можете быть спокойны, никто больше не станет вас бранить, раз уж вы, лукавое создание, так впечатлительны, — заверила дофина.

Андреа, растроганная сестринской добротою принцессы, поцеловала ей руку и вышла из комнаты; дофина с тревогой проводила ее взглядом.

Когда Андреа уже спустилась с крыльца, Мария-Антуанетта крикнула ей из окна:

— Мадемуазель, не стоит сразу же возвращаться к себе, прогуляйтесь немножко по парку — солнце пойдет вам на пользу.

— О, ваше высочество, как вы добры! — пролепетала Андреа.

— Да, будьте добры, по пути пошлите ко мне аббата, который занимается ботаническими изысканиями вон там, у клумбы с голландскими тюльпанами.

Андреа, чтобы дойти до аббата, вынуждена была сделать крюк, пересечь весь цветник.

Она шла, понурив голову, тяжелую и затуманенную из-за странного нездоровья, мучившего ее с самого утра, и не обращала внимания ни на птиц, которые перепархивали с кустов на белые буки, ни на пчел, жужжавших над тимьяном и сиренью.

Она даже не замечала, что шагах в двадцати от нее разговаривают двое мужчин и один из них следит за нею взволнованным и тревожным взглядом.

То были Жильбер и г-н де Жюсьё.

Первый, опершись на лопату, слушал наставления ученого профессора, как следует поливать нежные растения, чтобы вода не застаивалась, а вся уходила в землю.

Жильбер, казалось, жадно внимал наставлениям, и г-н де Жюсьё находил вполне естественной подобную жажду знаний, тем паче что именно за демонстрацию этого способа он нередко удостаивался рукоплесканий от слушателей вовремя публичных лекций. Так разве для бедного помощника садовника не бесценная удача получить знания от столь высокоученого знатока да еще на лоне природы?

— Вот посмотрите, мой мальчик, — толковал г-н де Жюсьё, — здесь перед вами четыре основных типа почвы, и я, если бы захотел, обнаружил еще десяток других, смешанных с этими четырьмя основными. Но для помощника садовника различать их было бы слишком трудным делом. Цветовод обязан пробовать почву на вкус, как садовник пробует на вкус плоды. Жильбер, вы внимательно слушаете меня?

— Да, сударь, — отвечал Жильбер. Рот у него приоткрылся, взгляд был сосредоточенный, а все потому, что он видел Андреа и со своего места имел возможность наблюдать за нею, не возбуждая сомнений профессора в том, что его уроки выслушиваются и воспринимаются с должным благоговением.

— Чтобы определить тип, — продолжал г-н де Жюсьё, — положите горсточку почвы в соломенную плетенку и капните сверху несколько капель воды, а когда вода профильтруется через почву, попробуйте, какова она на вкус. Пресный, солоноватый или кисловатый привкус либо запах, обусловленный определенными природными веществами, должны в точности соответствовать соку растений, которые вы желаете посадить, поскольку в природе, как утверждает господин Руссо, ваш прежний патрон, все стремится к сходству, уподоблению, однородности.

— О Боже! — вскричал Жильбер, вытягивая руки.

— Что такое?

— Ей плохо, сударь, она теряет сознание!

— Вы что, рехнулись? Кто теряет сознание?

— Она! Она!

— Она?

— Вон та дама, — быстро поправился Жильбер.

Испуг, внезапная бледность, да и слово «она» выдали бы его, если бы г-н де Жюсьё не обернулся посмотреть, куда указывает Жильбер.

Взглянув в этом направлении, г-н де Жюсьё в самом деле увидел Андреа, которая, едва переставляя ноги, плелась по грабовой аллее, а добравшись до скамейки, рухнула на нее и застыла с таким видом, словно вот-вот испустит последний вздох.

То был час, когда король обычно навещал дофину, проходя по пути из Большого Трианона в Малый через фруктовый сад.

Его величество как раз вышел из сада.

В руке он держал золотистый персик, можно сказать чудом так рано созревший, и как подлинный король-эгоист решал вопрос, не лучше ли будет для блага Франции, если этот персик съест он, а не дофина.

Поспешность, с какой г-н де Жюсьё подбежал к Андреа, которую король по слабости зрения едва различал и, естественно, не узнал, сдавленные вопли Жильбера, свидетельствующие о неподдельном ужасе, заставили его величество ускорить шаг.

— Что там такое? — крикнул Людовик XV, приближаясь к аллее.

— Король! — воскликнул г-н де Жюсьё, поддерживая девушку, чтобы она не упала.

— Король, — прошептала девушка и окончательно лишилась чувств.

— Да в чем дело? — повторил Людовик XV. — Женщина? Что с нею?

— Государь, ей дурно.

— Что ж, посмотрим.

— Она без чувств, государь, — пояснил г-н де Жюсьё, указывая на девушку, которую он только что уложил на скамейку.

Король подошел, узнал Андреа и с содроганием воскликнул:

— Опять!.. Но это же ужасно! При такой болезни надо сидеть дома, это просто неприлично каждый день умирать на глазах у всех.

И Людовик XV повернул обратно, дабы пройти в Малый Трианон, и по пути бормотал сквозь зубы разные весьма нелестные для бедняжки Андреа слова.

Г-н де Жюсьё, не ведавший о причинах такого поведения короля, с минуту стоял в остолбенении, потом повернулся, увидел шагах в десяти Жильбера, весь вид которого свидетельствовал о страхе и беспокойстве, и позвал его:

— Иди сюда, Жильбер! У тебя хватит сил отнести мадемуазель де Таверне домой?

— Отнести? Коснуться ее? Нет, нет! Она мне этого никогда не простит!

И он сломя голову убежал, зовя на помощь.