Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
79. КАК КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XV РАБОТАЛ СО СВОИМ МИНИСТРОМ

На другой день в Версале был изрядный переполох. Люди при встречах обменивались таинственными знаками и многозначительными рукопожатиями или, скрестив руки на груди и возведя очи горе, выражали тем свою скорбь и изумление.

К десяти часам г-н де Ришелье с изрядным числом приверженцев занял место в прихожей короля в Трианоне.

Разряженный в пух и прах, сияющий виконт Жан беседовал со старым маршалом, и, если верить его радостной физиономии, беседовал о чем-то веселом.

Часов в одиннадцать король проследовал в свой рабочий кабинет, никого не удостоив разговором. Его величество шагал очень быстро.

В пять минут двенадцатого из кареты вышел г-н де Шуазель; с портфелем под мышкой он пересек галерею.

Там, где он проходил, заметно было сильное волнение: все отворачивались и делали вид, что поглощены разговорами, лишь бы не приветствовать министра.

Герцог не придал значения этим уловкам; он вошел в кабинет, где ждал король, перелистывая папку с бумагами и попивая шоколад.

— Добрый день, герцог, — дружелюбно произнес король, — как мы себя нынче чувствуем?

— Государь, господин де Шуазель в отменном здравии, но министр тяжело захворал и просит ваше величество прежде всех разговоров согласиться на его отставку. Я благодарю своего короля за то, что он позволил мне самому сделать первый шаг; за эту последнюю милость я ему глубоко признателен.

— Как, герцог, вы просите об отставке? Что это значит?

— Ваше величество, вчера в присутствии госпожи Дюбарри вы подписали приказ о моем увольнении; эта новость обежала уже весь Париж и весь Версаль. Зло содеяно. Однако мне не хотелось бы удаляться со службы, которую я нес у вашего величества, до того, как мне будет вручен приказ об отстранении. Я был назначен законным порядком и не могу считать себя смещенным иначе как в силу законного приказа.

— Неужели, герцог, — воскликнул король, смеясь, поскольку суровая и исполненная достоинства манера г-на де Шуазеля внушала ему чувства, близкие к ужасу, — неужели вы, такой умный человек, такой поборник правил, поверили этим слухам?

— А как же, государь, — отвечал изумленный министр, — вы ведь подписали…

— Что именно?

— Письмо, которое находится в руках у госпожи Дюбарри.

— Ах, герцог, неужели вам никогда не приходилось мириться? Счастливый вы человек! Все дело в том, что госпожа де Шуазель — само совершенство.

Оскорбленный сравнением герцог нахмурил брови.

— Ваше величество, — возразил он, — вы обладаете достаточно твердым характером и достаточно добрым нравом, чтобы не примешивать к государственным вопросам то, что вы изволите называть семейными делами.

— Шуазель, я должен вам все рассказать: это ужасно забавно. Вы же знаете, что кое-кто вас страшно боится.

— Скажите лучше, ненавидит, государь.

— Как вам будет угодно. Ну вот! Эта безумица графиня поставила меня перед выбором: или отправить ее в Бастилию, или с благодарностью отказаться от ваших услуг.

— Вот видите, государь!

— Ах, герцог, признайте, что было бы жаль лишиться того зрелища, которое являл собою Версаль нынче утром. Со вчерашнего дня я забавляюсь, глядя, как из уст в уста перелетают новости, как одни лица вытягиваются, а другие сжимаются в кулачок… Со вчерашнего дня Юбка III — королева Франции. Умора да и только.

— Но что дальше, государь?

— Дальше, мой дорогой герцог, — отвечал Людовик XV, вновь обретая серьезность, — дальше будет все то же самое. Вы меня знаете: с виду я уступчив, но я никогда не уступаю. Пускай себе женщины поедают медовые лепешки, которые я время от времени швыряю им, как швыряли Церберу[9]Древние греки клали в гроб медовую лепешку, которой покойник должен был умилостивить Цербера у входа в царство мертвых., а мы с вами останемся спокойны, непоколебимы и навсегда неразлучны. И раз уж мы с вами пустились в объяснения, запомните хорошенько: какие бы слухи ни распускались, какие бы мои письма вам ни показывали, не упрямьтесь и поезжайте в Версаль… Пока вы слышите от меня такие слова, как нынче, мы останемся добрыми друзьями.

Король протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни укоризны.

— Теперь, любезный герцог, если вам угодно, приступим к работе.

— Я в распоряжении вашего величества, — отозвался Шуазель, раскрывая портфель.

— Что ж, для начала скажите мне что-нибудь по поводу фейерверка.

— Это было огромное несчастье, государь.

— Кто виноват?

— Господин Биньон, купеческий старшина.

— Народ очень вопил?

— Да, изрядно.

— В таком случае следует, быть может, сместить этого господина Биньона?

— Одного из членов парламента едва не задушили в свалке, поэтому парламент принял дело весьма близко к сердцу; но генеральный адвокат господин Сегье выступил весьма красноречиво и доказал, что несчастье было следствием роковой случайности. Он удостоился рукоплесканий, и вопрос исчерпан.

— Тем лучше! Перейдем к парламентам, герцог… Вот в этом-то нас и обвиняют.

— Меня обвиняют, государь, в том, что я не принимаю сторону господина д'Эгийона против господина Ла Шалоте, но кто мои обвинители? Те самые, что плясали от радости, передавая друг другу слухи о письме вашего величества. Только подумайте, государь: господин д’Эгийон превысил свои полномочия в Бретани, иезуиты были в самом деле изгнаны, господин де Ла Шалоте был прав; вы, ваше величество, сами законным порядком признали невиновность генерального прокурора. Не может же король сам себя опровергать. Министру-то все равно, но каково это будет по отношению к народу!

— Между тем парламенты набирают силу.

— Верно, набирают. Что вы хотите: их членов бранят, заточают в тюрьму, притесняют, объявляют невиновными — как же им не набирать силу! Я не осуждаю господина д'Эгийона за то, что он возбудил дело против Ла Шалоте, но я не прощу ему, если он это дело проиграет.

— Герцог, герцог! Ладно, зло свершилось, надо искать средство его поправить… Как обуздать этих наглецов?

— Пускай господин канцлер прекратит интриги, господин д'Эгийон останется без поддержки, и ярость парламента утихнет.

— Но это будет значить, что я пошел на уступки, герцог!

— Разве вас, ваше величество, представляет герцог д'Эгийон… а не я?

Довод был веский, и король это почувствовал.

— Вы знаете, — сказал он, — я не люблю причинять неприятности тем, кто мне служит, даже если они натворили глупостей… Но оставим это дело, столь для меня огорчительное: время покажет, кто прав, кто виноват. Давайте побеседуем об иностранных делах. Мне сказали, у нас назревает война?

— Государь, если вам и придется вести войну, то войну законную и необходимую.

— С англичанами, черт побери!

— А разве ваше величество боится англичан?

— Знаете, на море…

— Пускай ваше величество не изволит беспокоиться: герцог де Прален, мой кузен, ваш морской министр, скажет вам, что в его распоряжении имеются шестьдесят четыре линейных корабля, не считая тех, что в доках; далее, имеется довольно леса, чтобы за год выстроить еще двенадцать кораблей… Наконец, у нас есть пятьдесят превосходных фрегатов — это надежная позиция для войны на море, к континентальной войне мы готовы еще лучше: за нами Фонтенуа.

— Прекрасно, и все же с какой стати мне затевать войну с англичанами, любезный герцог? Аббат Дюбуа, куда менее искусный министр, чем вы, всегда избегал воевать с Англией.

— Я полагаю, государь, аббат Дюбуа получал от англичан в месяц шестьсот тысяч ливров.

— Что вы говорите, герцог!

— У меня есть доказательства.

— Ладно, но в чем вы усматриваете причины войны?

— Англия желает владеть всеми Индиями[10]То есть Ост-Индией (полуостров Индостан) и Вест-Индией (страны Карибского моря).. На этот счет мне пришлось дать вашим губернаторам самые строгие, самые непримиримые приказы. Первое же столкновение в Индиях — и Англия выставит свои требования. И нам не следует их удовлетворять, таково мое решительное мнение. Уважение к представителям вашего величества следует поддерживать не только подкупом, но также и силой.

— Наберемся терпения: кому какое дело до того, что творится в Индии — это так далеко!

Герцог принялся кусать себе губы.

— У нас есть casus belli[11]Повод к войне (лат.). и поближе, государь, — сказал он.

— Еще один! Что же это такое?

— Испанцы притязают на Мальвинские и Фолклендские острова[12]Ошибка Дюма: это название одних и тех же островов, где и расположен порт Эгмонт.… Англичане незаконно основали и заняли порт Эгмонт, испанцы выгнали их оттуда силой; поэтому Англия в ярости: она угрожает Испании, что пустит в ход крайние меры, если ей не будет дано удовлетворение.

— Что ж? Если испанцы все-таки не правы, пускай выпутываются своими силами.

— А Фамильный пакт[13]Фамильный пакт, или Семейный договор 1761 г. — соглашение между французской, испанской, неаполитанской и пармской ветвями Бурбонов о взаимной помощи против Англии., государь? Вы же сами настаивали на подписании договора, по которому все европейские Бурбоны оказываются теснейшим образом связаны и составляют оплот против любых замыслов Англии!

Король опустил голову.

— Не беспокойтесь, государь, — продолжал Шуазель. — У вас превосходная армия, мощный флот, достаточное количество денег. Я умею найти средства, не взывая ни к чьей помощи. Если будет война, она послужит к вящей славе вашего правления, а под этим столь простительным предлогом я рассчитываю ввести дополнительные поборы.

— В таком случае, герцог, пускай внутри страны царит мир, нельзя же воевать повсюду.

— Но внутри страны все спокойно, государь, — возразил герцог, прикидываясь, что не понимает.

— Нет, нет, вы сами знаете, что это не так. Вы любите меня и прекрасно мне служите. Другие люди тоже говорят, что любят меня, хотя на свой лад, совсем не так, как вы; установим же согласие между всеми, столь различными сферами. Не упрямьтесь, герцог, дайте мне пожить счастливо.

— Для полного вашего счастья, государь, я готов сделать все, что от меня зависит.

— Вот это другой разговор. Так поедем нынче со мной обедать.

— В Версаль, государь?

— Нет, в Люсьенну.

— О, я весьма сожалею, государь, но моя семья в большой тревоге из-за вести, которая распространилась вчера. Родные полагают, что я впал в немилость у вашего величества. Я не могу обречь на страдания столько сердец.

— А разве те сердца, о которых я вам говорю, не страдают, герцог? Подумайте, как мирно мы жили все трое во времена бедной маркизы?

Герцог понурил голову, глаза у него затуманились, а из груди вырвался сдерживаемый вздох.

— Госпожа де Помпадур много радела о славе вашего величества, — произнес он, — у нее были великие политические замыслы. Признаться, ее вдохновенные устремления совпадали с моими взглядами. И нередко, государь, я впрягался с нею в одну упряжку во имя ее великих начинаний… Да, с нею мы друг друга понимали.

— Но она вмешивалась в политику, герцог, и все ставили ей это в упрек.

— Это верно.

— А нынешняя, напротив, кротка, как ягненок: она еще не приказала бросить в тюрьму ни единого человека, даже памфлетиста или автора обидных песенок. И что же? Ее упрекают за то, что другим ставили в заслугу. Ах, герцог, так можно отбить охоту ко всякому прогрессу… Ну, поедете вы в Люсьенну заключать мир?

— Государь, соблаговолите заверить графиню Дюбарри, что она, по моему суждению, очаровательна и достойна королевской любви, но…

— А-а, без «но» все же не обходится, герцог!

— Но, — продолжал господин де Шуазель, — я убежден, что вы, ваше величество, необходимы Франции, а вам, государь, хороший министр нынче нужнее, чем очаровательная любовница.

— Не будем больше об этом говорить, герцог, и останемся добрыми друзьями. Но попросите уж госпожу де Граммон, пускай не строит больше козней против графини: женщины нас поссорят.

— Государь, госпожа де Граммон слишком хочет угодить вашему величеству — вот и вся ее вина.

— Но тем, что она вредит графине, она только раздражает меня, герцог.

— Государь, госпожа де Граммон уезжает, и больше вы ее не увидите: одним врагом меньше.

— Я вовсе не это имел в виду, вы преувеличиваете. Но у меня уже голова раскалывается, герцог, мы работали нынче утром, словно Людовик Четырнадцатый с Кольбером, мы вели себя, словно люди великого столетия, как выражаются философы. Кстати, герцог, а вы не философ?

— Я слуга вашего величества, — отвечал г-н де Шуазель.

— Я в восторге от вас, вы бесценный человек; дайте мне руку, работа совсем меня доконала.

Герцог поспешно предложил его величеству руку.

Он догадывался, что сейчас распахнутся обе створки двери, что весь двор собрался в галерее, что сейчас все увидят его под руку с самим королем; после стольких мучений он был совсем не прочь помучить своих врагов.

В самом деле, придверник отворил двери и возвестил на всю галерею о появлении короля.

Людовик XV, продолжая беседовать с г-ном Шуазелем, улыбаясь ему и тяжело опираясь на его руку, пересек толпу; он не заметил или не желал замечать, как бледен Жан Дюбарри и как красен г-н де Ришелье.

Но от г-на де Шуазеля не укрылись эти перемены цветов. Твердой поступью, с откинутой головой, со сверкающими глазами прошествовал он мимо придворных, которые теперь старались держаться к нему поближе, точно так же как утром — отойти подальше.

— Так! — сказал король в конце галереи. — Герцог, подождите меня, я отвезу вас в Трианон. Запомните все, что я вам сказал.

И король вошел в свои покои.

Г-н де Ришелье растолкал всех, подошел к министру, обеими своими тощими руками сжал его руку и сказал:

— Я давно знал, что Шуазели живучи как кошки.

— Благодарю, — отвечал герцог, прекрасно понимавший, в чем тут дело.

— А что же этот нелепый слух… — продолжал маршал.

— Его величество только посмеялся над ним, — сказал Шуазель.

— Толковали о каком-то письме…

— Это розыгрыш со стороны короля, — возразил Шуазель, метя этой фразой прямо в Жана, который почти уже не владел собой.

— Превосходно! Превосходно! — повторил маршал, вернувшись к виконту, как только Шуазель исчез и не мог больше его видеть.

Король спустился по лестнице, подозвал герцога и велел следовать за ним.

— Э, да нас провели! — сказал маршал Жану.

— Куда они едут?

— В Малый Трианон потешаться над нами.

— О, дьявол! — пробормотал Жан. — Ах, простите, господин маршал.

— Теперь моя очередь, — объявил тот, — и поглядим, чьи возможности надежней — мои или графини.