Глава 15

Онлайн чтение книги К югу от Явы
Глава 15

За пределами гнева лежит ярость, безудержное, неуправляемое, сводящее с ума неистовство. А за ним, далеко за границами безумия, находится область холодного и полнейшего безразличия. Когда человек вступает в эту область (что случается с очень немногими), он перестает быть самим собой, он выходит за пределы привычных законов и нормальных чувств, мыслей и эмоций, для него слова «страх», «опасность», «страдание», «усталость» относятся к другому миру и он больше не воспринимает их значения. Это состояние характеризуется необычайной ясностью ума, сверхъестественным ощущением опасности и абсолютным пренебрежением ею. Но прежде всего это состояние характеризуется крайней беспощадностью. Именно в таком состоянии пребывал Николсон в половине восьмого вечера того февральского дня, через несколько секунд после сообщения Маккиннона о том, что увезли Гудрун и Питера.

Он необыкновенно ясно мыслил, быстро оценивал обстановку, исходя из того, что ему известно, подсчитывал возможности и вероятности, вырабатывая тот единственный план, который давал хоть какую-то надежду на успех. Вся его усталость, полное физическое изнеможение было откинуто, как плащ, упавший с плеч на землю. Ему было понятно, что это изменение психологического, а не физиологического характера, что позднее придется за это расплачиваться, но сейчас это не имело значения. Почему-то Николсон был уверен, что совсем не важно, каков источник энергии, которая поможет ему выдержать до конца. Он продолжал смутно чувствовать боль от сильных ожогов на руках и ногах, болела шея в том месте, где ее поранил японский штык. Но все эти ощущения были не более чем напоминанием о существовании ожогов и ран, так что он мог представлять их наличие не у себя, а у совсем другого человека.

Его план был прост, самоубийственно прост. Шансы на неудачу были так высоки, что она казалась неизбежной, но мысль о поражении даже не приходила ему в голову. Полдюжины вопросов, с лихорадочной быстротой заданных Телаку, столько же вопросов Маккиннону, и Николсон уже знал, как нужно действовать и что должен делать каждый из них, поскольку появилась некоторая надежда: Маккиннон сообщил ему нечто, что могло разрешить проблему.

Оказывается, дом старейшин запылал так сильно и огонь распространился с такой невероятной скоростью лишь потому, что Маккиннон вылил на подветренную стену пятнадцатилитровую канистру бензина. Он стащил ее из японского грузовика через две минуты после того, как тот подъехал, — водитель не проявил бдительности и теперь валялся на земле в трех метрах от грузовика, — и как раз собирался поджигать дом, когда об него буквально споткнулся патрульный часовой. Но Маккиннон не только стащил бензин, он еще и попытался вывести из строя грузовик. Стал искать карбюратор, не нашел его в темноте, но нащупал систему подачи горючего в карбюратор, и мягкая медь смялась в его руках, как замазка. Казалось маловероятным и даже невозможным, чтобы грузовик проехал больше мили на том горючем, какое в нем оставалось, а до Бантука было четыре мили.

Николсон попросил Телака о помощи и сразу ее получил. После того как его отец и несколько жителей деревни погибли, нейтралитета для Телака больше не существовало. Он говорил мало, но то немногое, что сказал, дышало жаждой мести. Телак немедленно согласился на просьбу Николсона обеспечить проводником основную группу — теперь всего из семи человек, с Вэнниером во главе. Их задачей было пройти по главной дороге в Бантук и захватить катер, по возможности абсолютно бесшумно. Телак быстро переговорил с одним из своих соплеменников, назначая место встречи. Затем он приказал шестерым из своих людей обыскать мертвых японских солдат, валяющихся по деревне, и снести их оружие и амуницию в одно место. Годными к употреблению оказались автомат, две автоматические винтовки и автоматический пистолет неизвестного производства. Сам Телак исчез в ближайшей хижине и принес оттуда два суматранских меча с острыми как бритва лезвиями и два диковинных кинжала с изысканной гравировкой, сделанных в форме языка пламени длиной в двадцать пять сантиметров, которые он засунул себе за пояс. Через пять минут после того, как рухнул дом старейшин, Николсон, Маккиннон и Телак уже были в пути.

Дорога в Бантук, а скорее тропа менее двух метров шириной, вилась среди плантаций пальм, табака и скверно пахнущих болот, глубиной по пояс и предательски опасных в темноте. Однако путь, по которому Телак вел их той ночью, лишь однажды совпал с этой дорогой и дважды пересек ее. Прямой как стрела, он шел через болота, рисовые поля и плантации, ведя трех мужчин в самый центр Бантука. Все трое были серьезно ранены, все трое потеряли много крови (Телак — больше всех), и любой толковый врач, не колеблясь ни секунды, отправил бы всех троих в госпиталь. Но они пробежали всю дорогу в Бантук по выматывающей силы пересеченной местности и ни разу не перешли на шаг. Они бежали, и их сердца бешено стучали от нечеловеческого напряжения; налитые свинцом ноги горели от боли в мышцах, давно перешедших предел выносливости; груди вздымались и опускались, когда жаждущие легкие вновь и вновь хватали ночной воздух; пот ручьями стекал по телу. Они бежали и продолжали бежать: Телак — потому, что это его отец лежал мертвый в деревне с раной от японского штыка в груди; Маккиннон — потому, что им владела ярость и он готов был бежать до тех пор, пока не рухнет от изнеможения; Николсон — потому, что перестал быть самим собой, а значит, вся эта боль, муки и страдания принадлежали кому-то другому.

Когда они второй раз пересекали дорогу, то увидели в темноте японский грузовик, на расстоянии не более пяти метров от себя. Они даже не прекратили бежать. Не было никакого сомнения, что грузовик брошен, что японцы забрали с собой пленников и поспешили к городу пешком. Грузовику, прежде чем он остановился, удалось проехать гораздо дальше, чем они предполагали, по меньшей мере полпути до Бантука. К тому же они не знали, как давно японцы бросили его. Николсон отстраненно подумал, что шансов у них почти не осталось. Все трое понимали это, но никто не сказал об этом вслух, не предложил уменьшить убийственный темп бега даже на самую малость. Наоборот, они лишь удлинили шаг и еще отчаяннее устремились в темноту.

После того как они увидели грузовик, в голове Николсона то и дело мелькали видения того, как японские солдаты обращаются с пленниками, когда гонят их по бесконечно длинной дороге через джунгли. Ему представлялось, как прикладами ружей, а может быть, даже штыками безжалостно толкают больного старого капитана, спотыкающегося от слабости и усталости, и Гудрун, которая, тоже спотыкаясь в темноте, сгибается под тяжестью малыша, которого несет на руках, — двухлетний ребенок и через полкилометра станет невыносимо тяжелым. А вдруг она уронит Питера и в спешке они оставят малыша среди джунглей на верную гибель?.. Но внутренняя собранность не позволяла Николсону долго об этом думать. Он выкладывался еще больше, не давая слабости овладеть им. Весь этот бег в темноте не задевал холодное и трезвое, отрешенное от происходившего мышление Николсона.

Уже похолодало, звезды скрылись за тучами и начался дождь, когда они наконец достигли окраин Бантука. Бантук — типичный яванский прибрежный городок, не слишком большой и не слишком маленький, удивительная смесь старого и нового, сочетание Индонезии с ее многовековой древностью и Голландии, находившейся на расстоянии многих тысяч километров отсюда. На берегу, повторяющем изгиб залива, стояли шаткие обветшавшие хижины на длинных бамбуковых сваях, а под ними были развешаны сети, чтобы в них попадала рыба во время прилива. Деля берег пополам, изогнутый волнорез уходил далеко в залив. Возле волнореза стояли причаленные катера, рыболовные суда, покрытые тентами лодки и каноэ, оказавшиеся слишком громоздкими, чтобы их можно было затащить к рыбацким хижинам. Параллельно берегу, за хижинами, тянулись два-три ряда деревянных домиков с соломенными крышами, какие можно найти и в глубине острова. А дальше, за ними, находился торговый и деловой центр общины, от которого можно было добраться к домам, разбросанным в глубине уютной долины. Последние напоминали типичный голландский пригород, конечно, не имевший широких распланированных бульваров Батавии или Медана, но все же с изящными небольшими бунгало и отдельно стоящими домами в колониальном стиле, возле каждого из которых имелся хорошо ухоженный сад.

Именно к этой, последней части города Телак вел своих двух товарищей. Они пробежали по темным улицам центра города, даже не пытаясь таиться, ибо время скрываться прошло. Их увидели несколько человек, попавшихся навстречу на омытых дождем улицах. Сначала Николсон подумал, что японцы должны были бы объявить осадное положение, но вскоре увидел, что это не так: несколько кофеен были все еще открыты, и их владельцы, китайцы в халатах, молча стояли в дверях, бесстрастно наблюдая за бегущими.

В полумиле от берега Телак замедлил бег, перешел на шаг и поманил Николсона и Маккиннона в тень, отбрасываемую высокой изгородью. Впереди, метрах в пятидесяти, мощеная дорога, на которой они теперь стояли, заканчивалась тупиком. Дорогу преграждала высокая стена с аркой входа посередине, освещенного двумя электрическими фонарями. В самой арке стояли двое, разговаривали и курили, подпирая плечами стены арки. Даже на таком расстоянии в сильном свете ламп можно было безошибочно узнать серо-зеленую форму и фуражки японской армии. За аркой виднелся автомобильный въезд, тянущийся вверх по холму и освещенный расставленными через каждые несколько метров фонарями. Въезд приводил к высокому белостенному зданию. Через арку можно было разглядеть только лестницу с колоннами и рядом с ней два больших, ярко освещенных окна. Николсон обернулся к тяжело дышащему человеку, стоявшему рядом с ним:

— Это здесь, Телак? — Это были первые слова, произнесенные с тех пор, как оставили деревню.

— Тот самый дом. — Слова Телака, как и Николсона, вырывались вместе с прерывистым дыханием. — Самый большой в Бантуке.

— Естественно. — Николсон помолчал, вытирая пот с лица, груди и рук. Особенно тщательно он осушил ладони. — Они придут по этой дороге?

— Другой нет. Они непременно придут по этой дороге. Если только уже не пришли.

— Если только уже не пришли, — эхом отозвался Николсон. Впервые страх и тревога мощной волной захлестнули его разум. Страх, который мог внести смятение в мысли, и тревога, которая могла разрушить их планы. Но он безжалостно подавил эти чувства. — Если они пришли, то уже слишком поздно. Если еще не появились, то у нас есть время подготовиться. Мы вполне можем передохнуть минуту-другую. Нельзя браться за дело, будучи более мертвыми, нежели живыми. Как вы себя чувствуете, боцман?

— У меня руки чешутся, сэр, — тихо сказал Маккиннон. — Давайте зайдем прямо сейчас.

— Мы здесь долго не задержимся, — пообещал Николсон и повернулся к Телаку: — Это уж не пики ли там на стенах?

— Да, — мрачно сказал Телак. — Сами по себе пики еще ничего, но через них пропущен ток.

— И это единственный вход? — осторожно спросил Николсон.

— А также единственный выход.

— Понятно. Все понятно.

Несколько минут они молчали. Слышался лишь звук дыхания, постепенно становившегося все более ровным. Николсон с нечеловеческим терпением ждал, когда они придут в норму, но пока на них еще сказывался результат бега. Наконец он встряхнулся, выпрямился, еще раз обтер ладони о лохмотья, оставшиеся от его формы, и снова повернулся к Телаку:

— Кажется, мы только что прошли мимо высокой стены?

— Да, — кивнул Телак.

— И прямо за ней растут деревья?

— Я тоже это заметил, — кивнул Телак.

— Давайте туда вернемся.

Николсон повернулся и осторожно пошел вдоль изгороди.

Все было закончено через две минуты, и никто из находившихся на расстоянии более тридцати метров не услышал ни малейшего шепота или звука. Николсон лег на землю у основания высокой стены и тихонько застонал, потом застонал погромче, пожалобнее, так как его первые стоны не привлекли внимание охранников. Через несколько секунд один из охранников вздрогнул, выпрямился и беспокойно посмотрел вдоль дороги. За ним насторожился и другой, внимание которого привлек особенно жалобный стон. Два солдата посмотрели друг на друга, посовещались, поколебались и побежали по дороге. Один из них на бегу зажег фонарик. Николсон застонал громче и конвульсивно задергался, стараясь держаться к ним спиной, чтобы в нем не сразу распознали европейца. Он видел сверкающие в свете фонаря штыки: осторожный охранник предпочел бы рассматривать труп, нежели живого врага, независимо от серьезности его ран.

Тяжелые ботинки протопали по мощеной дороге, два солдата остановились, низко склонились над упавшим и так и умерли, не разогнувшись: один — от кинжала, брошенного Телаком с высокой стены и вошедшего в спину по самую рукоять, другой — когда мощные руки Маккиннона сомкнулись на шее японца сразу после того, как Николсон вышиб винтовку из руки врага.

Николсон быстро вскочил на ноги и уставился на двух убитых. Слишком маленькие, подумал он огорченно. Он надеялся снять с них форму для маскировки, но форма не подошла бы никому из них. Нельзя было тратить время понапрасну. Телак и Николсон взяли убитого солдата за руки и за ноги, раскачали, Маккиннон подтолкнул в середине — и первый из охранников перелетел через высокую стену и скрылся из виду, а через пять секунд к нему присоединился его товарищ. Через несколько мгновений трое уже были внутри, на окруженной стеной территории.

Хорошо освещенная дорога к дому была с обеих сторон обсажена кустарником и небольшими деревьями. Справа за деревьями находилась высокая стена с электрическим ограждением поверху. Слева от дороги была широкая, уходящая вниз лужайка, ровная, хорошо ухоженная, с причудливо разбросанными по ней маленькими деревцами. Слабый свет падал на лужайку и от дороги, и от фасада здания. Трое бесшумно скользили от одного деревца к другому, пока не добрались до кустарника, обрамлявшего гравий перед портиком здания. Николсон наклонился и прижал губы к уху Телака:

— Когда-нибудь были здесь раньше?

— Никогда. — Шепот Телака тоже был еле слышен.

— Вам что-нибудь известно о других дверях? Не слышали, есть ли на окнах решетки, или проволочная сетка, или система сигнализации?

Телак в темноте покачал головой.

— Это все решает, — прошептал Николсон. — Передняя дверь. Они не ждут гостей, особенно таких, как мы, через переднюю дверь. — Он протянул руку к поясу, отстегнул меч, который дал ему Телак, и стал подниматься с колен. — Без всякого шума. Быстро, чисто и тихо. Мы не должны беспокоить наших хозяев.

Он сделал полшага вперед, издал сдавленное восклицание и снова рухнул на колени. У него не оставалось выбора: Маккиннон, несмотря на свой средний рост, весил почти девяносто килограммов и был феноменально силен.

— В чем дело? — прошептал Николсон, потирая горящее предплечье в уверенности, что впившиеся в него пальцы Маккиннона содрали с него кожу.

— Кто-то идет, — выдохнул ему в ухо Маккиннон. — Должно быть, наружная охрана.

Николсон прислушался и покачал головой, показывая, что ничего не слышит. Но он верил боцману, его замечательному слуху и зрению.

— Около клумбы, не по гравию, — прошептал Маккиннон. — Идет в нашу сторону. Я могу принять его на себя.

— Оставьте его. — Николсон энергично мотнул головой. — Слишком много шума.

— Он услышит, как мы пойдем по гравию. — Голос Маккиннона стал еще тише, и Николсон тоже услышал, что приближается человек, услышал его легкие шаги по влажной траве. — Шума не будет, я обещаю.

На этот раз Николсон кивнул и в знак согласия сжал руку боцмана. Человек был уже почти рядом, и Николсон невольно поежился. Он точно знал, что сегодня ночью это будет четвертая жертва боцмана, шотландца с добродушным голосом, и только одна из жертв издала хоть какой-то звук перед смертью. Вот сколько можно прожить с человеком — а с боцманом они уже три года на одном судне, — так до конца и не узнав его...

Человек шел мимо них, повернув голову к освещенным окнам и прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Он сделал лишь еще один шаг, когда поднялся Маккиннон, бесшумный, как привидение, и захватил шею человека стальным капканом рук. Он сдержал слово. Не было ни шума, ни даже шелеста.

Они оставили убитого за кустами и перешли гравийную дорожку ровным неспешным шагом, на случай, если поблизости имеются часовые, которые могут их услышать. Поднялись по ступенькам, пересекли портик и, никем не окликнутые, вошли в широко распахнутые двойные двери.

Перед ними открылся широкий холл, мягко освещенный висевшей посредине люстрой, с высоким куполообразным потолком, деревянными панелями на стенах, похожими на дубовые, и блестящим паркетным полом из ценных пород тропических деревьев. По обеим сторонам холла широкие лестницы из более темного дерева, изгибаясь, вели наверх к широкому, с колоннами, балкону, протянувшемуся по всему периметру холла. У подножия каждой лестницы — двойные закрытые двери, а между ними, позади, — третья, одинарная дверь. Все двери окрашены в белый цвет, нелепо контрастирующий с панелями стен. Одинарная дверь в дальней части холла была открыта.

Николсон кивнул Маккиннону и Телаку, чтобы те заняли позиции возле двойных дверей, а сам, мягко, по-кошачьи ступая, направился к открытой двери в противоположном конце. Он чувствовал под ногами холодный жесткий пол. Бег по пересеченной местности измочалил то, что еще оставалось от обуви после спасения ван Оффена из горящего дома. Николсон машинально отметил этот факт, но не придал ему значения, точно так же, как не придавал значения ноющим ожогам на коже. Время для страданий еще придет, но оно еще не наступило. Ощущение холодного, ледяного безразличия в сочетании с обостренной расчетливостью все еще оставалось у него и стало сильнее, чем раньше. Он прижался к стене, вслушиваясь и глядя на открытый дверной проем. Вначале он ничего не услышал, потом уловил отдаленное бормотание и редкое звяканье посуды. Наверно, там были комнаты для слуг и кухня. Видимо, люди за двойными дверями ели, ведь был час позднего ужина. В любой момент по холлу могли пройти слуги. Николсон бесшумно проскользнул вперед и рискнул заглянуть в дверь. За ней был тускло освещенный коридор, метров шесть длиной, с каждой стороны имелось по закрытой двери, а в дальнем конце коридора — еще одна, открытая, из нее падал белый прямоугольник света. Никого не было видно. Николсон шагнул в коридор, ощупал дверь, нашел ключ и вынул его, вернулся в холл, тихо закрыл за собой дверь и запер ее.

Так же бесшумно, как раньше, пересек холл и присоединился к товарищам, стоящим у белых двойных дверей. Оба смотрели, как он приближается: Маккиннон — по-прежнему мрачный и угрюмый, полностью контролирующий себя, но готовый взорваться в любой момент, и Телак, похожий на окровавленный призрак, с осунувшимся темным лицом, серым от усталости, и стремлением отомстить, которое могло его поддерживать еще длительное время. Николсон шепотом отдал несколько распоряжений Телаку, удостоверился, что тот его понял, и подождал, пока он спрячется за лестницей справа.

Из-за двойных дверей доносился тихий разговор, иногда прерывавшийся раскатами смеха. Николсон прислушался, приложив ухо к щели между двумя половинками двери, потом попробовал очень легко надавить на каждую из половинок. От его легкого прикосновения каждая половинка двери почти незаметно подвинулась на несколько миллиметров. Удовлетворенный, Николсон выпрямился и кивнул Маккиннону. Оба подняли оружие, уперев стволы в белую краску, пинком распахнули двери и ворвались в комнату.

Перед ними открылась длинная комната с низким потолком, с деревянными панелями на стенах, с таким же паркетным, как и в холле, полом и с противомоскитными занавесками на широких окнах. В дальней стене комнаты имелось меньшее по размерам окно, а у левой стены между двумя дверьми стоял длинный дубовый буфет. Другой мебели у стен не было. Большую часть комнаты занимал банкетный стол в форме буквы "U", за которым сидели в креслах четырнадцать человек. Некоторые, не обращая внимания на вошедших, продолжали разговаривать, смеяться и пить из высоких стаканов. Другие замолчали, и это внезапное молчание привлекло внимание говоривших, которые постепенно умолкли, уставившись на дверь, и теперь все сидели очень тихо.

Для человека, который, как утверждали, оплакивает смерть сына, полковник Кисеки очень успешно скрывал свою печаль. Сомнений относительно его личности не возникало. Он занимал узорчатое, с высокой спинкой, почетное кресло во главе стола. Невысокий массивный человек необъятной ширины, с шеей, выпирающей из тугого воротника кителя, с маленькими свинячьими глазками, скрытыми в складках жира, и очень короткими, черными, поседевшими у висков волосами, торчавшими на круглой голове, как волоски проволочной щетки. Его лицо раскраснелось от выпитого. Стол перед ним был заставлен пустыми бутылками, а скатерть покрыта пятнами пролитого вина. В тот момент, когда ворвались Николсон и Маккиннон, он откинул назад голову и буквально ревел от смеха, но теперь сгорбился в кресле, вцепившись в подлокотники побелевшими пальцами, и улыбка постепенно сползала с его лица, сменяясь выражением холодного изумления.

Никто не заговорил, никто не шелохнулся. Напряженное молчание в комнате подчеркивало необычность момента. Медленно, неторопливо Николсон и Маккиннон двинулись вперед по обе стороны стола, и легкий звук их шагов только подчеркивал гнетущую тишину. Николсон шел слева, Маккиннон приближался со стороны широких окон. И по-прежнему все четырнадцать человек неподвижно сидели на своих местах. Только глаза двигались следом за двумя вооруженными людьми.

На середине комнаты Николсон остановился, убедился, что Маккиннон видит весь стол, повернулся, открыл дверь слева от себя, позволив ей медленно распахнуться, а сам опять повернулся и сделал бесшумный шаг к столу. Едва дверь ударилась о стену, сидевший спиной к Николсону офицер с невидимой Маккиннону под столом рукой стал тайком вытаскивать пистолет из кобуры и почти вынул его, когда приклад винтовки Николсона с силой ударил его над левым ухом. Пистолет, не причинив вреда, с лязгом упал на паркетный пол, а офицер рухнул лицом на стол. Голова его ударилась о почти полную бутылку вина и опрокинула ее. Вино лилось и лилось, пока бутылка не опустела. Несколько пар глаз, словно зачарованные, наблюдали за кроваво-красным пятном, расплывающимся на белоснежной скатерти. И по-прежнему стояла гнетущая тишина.

Николсон снова повернулся, чтобы заглянуть в распахнутую дверь. Увидел пустой длинный коридор, закрыл дверь, запер ее и обратил внимание на следующую. За этой дверью находилась небольшая гардеробная, площадью чуть больше трех квадратных метров и без окон. Эту дверь Николсон оставил открытой.

Он вернулся к столу и быстро стал продвигаться по своей стороне, обыскивая всех в поисках оружия, а Маккиннон держал наведенный на них автомат. Когда Николсон закончил обыск, он подождал, пока Маккиннон сделает то же на своей стороне стола. Общий улов был на удивление невелик: несколько ножей и три револьвера, отобранных у армейских офицеров. Поднятый с пола довел число револьверов до четырех. Два из них Николсон отдал Маккиннону, два сунул себе за пояс. Для работы на близком расстоянии автоматическая винтовка — гораздо более верное оружие.

Николсон подошел к столу и посмотрел сверху вниз на тучного человека, занимавшего центральное место.

— Вы полковник Кисеки?

Офицер молча кивнул. Удивление прошло, с непроницаемого лица смотрели спокойные внимательные глаза. Он пришел в себя, полностью восстановил равновесие. Опасный человек, мрачно подумал Николсон, человек, недооценить которого будет смертельной ошибкой.

— Прикажите всем этим людям положить руки на стол ладонями вверх и оставаться в таком положении.

— Я отказываюсь. — Кисеки сложил руки на груди и небрежно откинулся назад в кресле. — С какой стати...

Он оборвал фразу и вскрикнул от боли, когда дуло автоматической винтовки глубоко вошло в жирную складку на его шее.

— Считаю до трех, — равнодушно произнес Николсон. Однако он не чувствовал себя равнодушным. Мертвый Кисеки ему был не нужен. — Один... два...

— Стоп! — Кисеки выпрямился в кресле, отклоняясь от давления дула карабина, и стал быстро говорить.

Немедленно над столом появились руки ладонями вверх, как и приказал Николсон.

— Вы знаете, кто мы? — продолжал Николсон.

— Знаю. — Кисеки говорил по-английски медленно и с трудом, но достаточно хорошо. — Вы с английского танкера «Вирома». Дураки, сумасшедшие дураки. На что вы надеетесь? Вы можете и сейчас сдаться. Я обещаю вам...

— Заткнитесь! — Николсон кивнул на людей, сидевших по обе стороны от Кисеки: на армейского офицера и индонезийца с темным лицом и двойным подбородком, с безупречно расчесанными на пробор черными волосами, в хорошо сшитом сером костюме. — Кто эти люди?

— Мой заместитель и мэр Бантука.

— Мэр Бантука, а? Насколько я понимаю, ваше сотрудничество идет успешно.

— Не знаю, о чем вы говорите. — Кисеки смотрел на Николсона щелками своих глаз. — Мэр — член нашей великой восточно-азиатской сферы совместного процветания.

— Ради бога, заткнитесь!

Николсон обвел взглядом остальных сидевших за столом: два-три офицера, шестеро китайцев, араб и несколько яванцев, — затем вернулся к Кисеки:

— Вы, ваш заместитель и мэр останетесь здесь. Остальные — в гардеробную.

— Сэр! — тихо обратился Маккиннон со своего места у одного из окон. — Они идут по дорожке к дому.

— Поспешите. — Николсон снова вдавил винтовку в шею Кисеки. — В гардеробную, и побыстрее. Скажите им.

— В этот ящик? Там нет воздуха. — Кисеки притворно ужаснулся. — Они там задохнутся.

— Или умрут прямо здесь. У них есть выбор. — Николсон еще сильнее надавил на винтовку, палец на спусковом крючке побелел. — Но первым будете вы.

Через полминуты в комнате стало тихо и почти пусто. Три человека сидели во главе банкетного стола, а одиннадцать человек набились в маленькую комнатку, и дверь за ними заперли. Маккиннон прижался к стене рядом с открытой двойной дверью, а Николсон стоял у открытой двери в боковой коридор. Он встал так, чтобы видеть входные двери через щель между своей дверью и косяком, а винтовку направил прямо в грудь полковника Кисеки, который получил от него указания. Полковник Кисеки жил слишком долго и видел слишком много отчаявшихся и непреклонных людей, чтобы не понимать, что Николсон пристрелит его, как собаку, едва только заподозрит, что его собираются обмануть. Жестокость полковника Кисеки равнялась его мужеству, но он не был дураком. Он намеревался точно исполнить приказанное ему.

Николсон услышал плач маленького Питера, усталое обиженное хныканье, когда солдаты перешли гравийную дорожку и поднялись по ступеням к портику. Он сжал губы. Кисеки поймал его взгляд и напрягся в ожидании пули, потом увидел, как Николсон покачал головой, и заметно расслабился. Шаги пересекли холл, затихли у двери и опять раздались, когда Кисеки прокричал приказ. Через мгновение японский конвой из шести человек оказался внутри комнаты, толкая перед собой трех пленников.

Впереди шел, волоча ноги, капитан Файндхорн. Солдаты держали его под обе руки, ноги его волочились по полу, мертвенно-бледное лицо исказилось от боли, дыхание было хриплым и учащенным. Едва солдаты остановились, они отпустили его руки. Он покачнулся назад и вперед, налитые кровью глаза закатились, он перегнулся и медленно упал на пол, впав в милосердное забвение. Гудрун Драчман шла прямо за ним, по-прежнему с Питером на руках. Ее темные волосы спутались в беспорядке, некогда белая блузка разорвалась на спине. Со своего места Николсон не мог видеть ее спины, но понимал, что ее гладкая кожа покрыта капельками крови, потому что стоявший за нею солдат прижимал к ее плечам штык. На него нахлынуло почти непреодолимое желание выступить из-за двери и разрядить весь магазин винтовки в солдата со штыком, но он подавил это желание и остался на месте, хладнокровный и спокойный, переводя взгляд с ничего не выражающего лица Кисеки на изуродованное шрамом лицо девушки. Она тоже слегка покачивалась, ноги ее дрожали от усталости, но голову она, как обычно, держала высоко.

Внезапно полковник Кисеки выкрикнул приказ. Солдаты непонимающе уставились на него. Он почти сразу же повторил его еще раз, ударив плоской ладонью по столу перед собой. Четверо из шести солдат сразу положили оружие на паркетный пол. Пятый нахмурился, медленно и глупо, словно не желая верить своим ушам, взглянул на своих товарищей, увидел их оружие на полу, неохотно разжал руку и позволил винтовке грохнуться на пол рядом с лежащим оружием. Только шестой, прижавший штык к спине Гудрун, понял, что происходит что-то неладное. Он чуть пригнулся, обвел все вокруг диким взглядом — и тут же рухнул на пол как подрубленный, потому что Телак, неслышно ступая, вышел из холла сзади солдата и обрушил приклад своей винтовки на незащищенный затылок солдата.

А потом все трое — Николсон, Маккиннон и Телак — оказались в комнате. Телак загнал пятерых японских солдат в угол. Маккиннон пинком закрыл двойные двери, одновременно внимательно следя за тремя сидевшими за столом. Николсон без всякого смущения обнял девушку и малыша, которого та все еще держала на руках, и молча улыбался, испытывая неимоверную легкость. Гудрун стояла перед ним, выпрямившись, неотрывно глядя на него неверящим взглядом, потом упала в его объятия и уткнулась лицом ему в плечо, шепотом повторяя его имя:

— Джонни, Джонни!

Девушка подняла голову и посмотрела на него. Сияющие синие глаза стали еще ярче от слез, которые проложили темные дорожки по щекам. Она дрожала в своей промокшей от дождя одежде, дрожала от реакции на пережитое и от холода, но не ощущала этого. Светившееся в ее глазах счастье было чем-то совершенно новым для Николсона.

— О, Джонни, я думала, что все кончено. Я думала, что Питер и я... — Она умолкла и опять ему улыбнулась. — Как ты умудрился попасть сюда? Я... я не понимаю. Откуда ты знал?..

— Личный самолет. — Николсон небрежно махнул рукой. — Ничего сложного. Но об этом позже, Гудрун. Мы должны торопиться. Боцман!

— Да, сэр! — Маккиннон тщательно стер улыбку с лица.

— Свяжите троих сидящих во главе стола. Только руки за спиной.

— Связать нас?! — Кисеки наклонился и сжал кулаки, лежащие на столе. — Я не вижу необходимости...

— Пристрелите их, если что, — приказал Николсон. — Они нам больше не нужны. — Он подумал про себя, что Кисеки им еще пригодится, но если узнает об этом, то может совершить какой-нибудь отчаянный поступок.

— Считайте, что это выполнено, сэр.

Маккиннон целеустремленно двинулся к пленникам, по дороге сорвав с окон несколько сеток от москитов. Скрученные, они могли послужить отличными веревками.

Усадив Гудрун в кресло, Николсон отвернулся от нее и склонился над капитаном. Он стал трясти его за плечо, и наконец Файндхорн пошевелился и с трудом открыл глаза. С помощью Николсона он сел, двигаясь как очень старый человек, и медленно огляделся вокруг, постепенно начиная осмысливать происходящее своим измученным разумом.

— Не знаю, каким чудом вы это сделали, но сделано здорово, мой мальчик. — Он снова взглянул на Николсона, осмотрел его с ног до головы, поморщившись, когда увидел порезы и сильные ожоги на руках и ногах своего старшего помощника, — Какой кошмар! Надеюсь, чувствуете вы себя не так скверно, как выглядите.

— Я на седьмом небе, сэр, — ухмыльнулся Николсон.

— Красиво лжете, мистер Николсон. Вы точно такой же кандидат в госпиталь, как и я. Куда мы теперь направимся?

— Подальше отсюда, и как можно скорее. Через несколько минут, сэр. Но перед этим нужно кое-что сделать.

— Тогда идите без меня, — с улыбкой, но совершенно серьезно сказал капитан Файндхорн. — Я лучше останусь здесь в качестве военнопленного. Откровенно говоря, мой мальчик, я уже сегодня набегался и больше ни шагу не смогу сделать.

— Вам и не придется, сэр. Гарантирую это, — ответил Николсон и повернулся к Кисеки. — Надеюсь, полковник Кисеки, что вы продолжите сотрудничать с нами.

Кисеки уставился на него с каменным лицом. Гудрун Драчман судорожно вздохнула:

— Так это и есть полковник Кисеки! — Она окинула его долгим взглядом и поежилась. — Я вижу, капитан Ямата был абсолютно прав. Какое счастье, что ты добрался сюда первым, Джонни.

— Капитан Ямата... — Глаза Кисеки, и без того маленькие, превратились в почти незаметные щелки, скрытые складками жира. — Что случилось с капитаном Яматой?

— Капитан Ямата ушел к своим предкам, — коротко объяснил Николсон. — Ван Оффен автоматной очередью перерезал его почти пополам.

— Вы лжете! Ван Оффен был нашим другом, нашим очень хорошим другом.

— Был — это правильно сказано, — согласился Николсон. — Попозже спросите у ваших солдат. — Он кивнул на группу, стоявшую в углу под дулом винтовки Телака. — Кстати, пошлите одного из ваших людей взять носилки, одеяла и фонарики. Вряд ли нужно предупреждать вас о том, что случится, если вы попытаетесь выкинуть какой-нибудь глупый трюк.

Кисеки невозмутимо посмотрел на Николсона и быстро приказал что-то одному из солдат. Николсон подождал, пока тот уйдет, и вновь обратился к Кисеки:

— У вас тут где-нибудь должен быть радиопередатчик. Где он?

Кисеки впервые улыбнулся, демонстрируя впечатляющую коллекцию золотых коронок на передних зубах:

— Не хочется разочаровывать вас, мистер... э-э...

— Николсон. Не обращайте внимания на формальности. Где радио, полковник Кисеки?

— У нас имеется только это, — еще шире ухмыляясь, Кисеки кивнул в сторону буфета. Ему приходилось кивать, потому что Маккиннон уже связал руки полковника за спиной.

Николсон едва взглянул на стоящий там маленький репродуктор.

— Ваш передатчик, полковник Кисеки, если вы не возражаете, — тихо потребовал Николсон. — Ведь вы не используете для связи почтовых голубей, верно?

— Вот он, английский юмор! Ха-ха. Действительно, очень забавно. — Кисеки по-прежнему улыбался. — Разумеется, у нас есть радиопередатчик, мистер, э-э, Николсон. В казармах, где находятся наши солдаты.

— Где?

— На другом конце города. — Кисеки явно наслаждался собой. — Примерно в полутора километрах отсюда.

— Ясно. — Николсон задумался. — Слишком далеко. Сомневаюсь, что смогу провести вас в вашу собственную казарму под дулом винтовки, уничтожить передатчик и выбраться оттуда, да еще живым.

— Вы проявляете признаки мудрости, мистер Николсон, — промурлыкал Кисеки.

— Просто я не могу действовать как самоубийца. — Николсон указательным пальцем потер жесткую щетину на подбородке и опять взглянул на Кисеки. — И это единственный радиопередатчик в городе?

— Вам придется поверить мне на слово.

— Я вам поверю.

Николсон потерял всякий интерес к этому разговору, наблюдая, как Маккиннон закончил связывать второго офицера с таким рвением, что офицер вскрикнул от боли. Тут вернулся с носилками, одеялами и двумя фонарями посланный полковником солдат. Он снова взглянул на Кисеки и сидевшего рядом с ним гражданского мэра города. Мэр делал вид, что возмущен и разъярен, но в действительности выглядел просто испуганным. Его темные глаза наполнились страхом, уголки рта подергивались. Он вспотел, и даже хорошо сшитый костюм стал выглядеть на нем не так элегантно, как прежде... Николсон снова взглянул на Кисеки:

— Насколько я понимаю, мэр является вашим хорошим другом, полковник?

Он перехватил взгляд Маккиннона, который в это время связывал руки мэру, — взгляд человека, который торопится поскорее уйти отсюда и не видит смысла в подобной беседе. Но Николсон проигнорировал этот взгляд.

Кисеки высокомерно откашлялся:

— В нашем... как это говорится?.. положении командира гарнизона и представителя народа мы, естественно...

— Избавьте меня от остального, — прервал его Николсон. — Полагаю, что по долгу службы он бывает здесь довольно часто. — Он взглянул на мэра с намеренно рассчитанным презрением, и Кисеки попался на эту уловку.

— Бывает здесь? — рассмеялся Кисеки. — Мой дорогой мистер Николсон, это дом мэра. Я здесь всего лишь гость.

— В самом деле? — Николсон взглянул на мэра. — Возможно, вы знаете английский, господин мэр?

— Я отлично говорю на нем. — Гордость моментально преодолела страх.

— Прекрасно, — сухо сказал Николсон. — Как насчет того, чтобы поговорить на нем сейчас? — Он театрально понизил голос до зловещего шепота: вряд ли мэра можно было напугать сильнее, чем он испуган. — Где в этом доме полковник Кисеки держит свой радиопередатчик?

Кисеки резко повернулся к мэру с искаженным от гнева лицом, сообразив, что его поймали на удочку, и стал кричать мэру что-то непонятное, но сразу замолчал, когда Маккиннон с силой ударил его по уху.

— Не будьте болваном, полковник, — устало сказал Николсон. — И не старайтесь относиться ко мне как к несмышленышу. Кто когда-либо слышал о командире воинской части, особенно в таком горячем районе, как этот, — а он обязательно должен быть таковым, — кто, повторяю, слышал, чтобы он держал свой центр связи в полутора километрах от себя? Совершенно очевидно, что передатчик находится здесь, и совершенно очевидно, что понадобится целая ночь, чтобы заставить вас говорить. Однако сомневаюсь, что мэр желает принести такие большие жертвы ради вашей драгоценной сферы совместного процветания. — Он снова обратился к испуганному штатскому: — Я спешу. Где он?

— Я ничего не скажу. — Рот мэра был искривлен страхом, как и тогда, когда он молчал. — Вы не заставите меня говорить.

— Не обманывайтесь на свой счет. — Николсон взглянул на Маккиннона. — Немного выкрутите ему руку, ладно, боцман?

Маккиннон выполнил приказ. Мэр завизжал больше от страха, чем от настоящей боли. Маккиннон слегка ослабил захват.

— Ну?..

— Я не знаю, о чем вы спрашиваете.

На этот раз Маккиннону не надо было приказывать. Он рывком поднял правую руку мэра вверх так, что запястье оказалось на уровне лопатки. Мэр завизжал, как свинья под ножом.

— Возможно, наверху? — небрежно подсказал Николсон.

— Да, наверху. — Мэр всхлипывал от боли и от страха, главным образом от страха. — На крыше. Моя рука! Вы сломали мне руку...

— Заканчивайте связывать его, боцман. — Николсон с отвращением отвернулся. — Ладно, полковник, проводите нас туда.

— Мой храбрый друг может докончить начатое, — бросил Кисеки. Он стиснул зубы, и лицо его явно выражало то, с чем встретился бы мэр, доведись им оказаться в иной обстановке. — Он может вам показать, где находится передатчик.

— Несомненно. Но я бы предпочел пройтись с вами. Кто-то из ваших людей может оказаться поблизости, да еще с автоматом. Я совершенно уверен, что они без колебания застрелят мэра и меня, наделав в нас множество дырок. А вот вы будете для меня надежной страховкой. — Николсон переложил винтовку в левую руку, вынул из-за пояса один из револьверов и снял его с предохранителя. — Я спешу, полковник. Пойдемте.

Через пять минут они вернулись обратно. Передатчик теперь представлял груду обломков, спутанных проводов и разбитых ламп. Они никого не встретили, когда шли туда и обратно. Крики мэра не привлекли ничьего внимания. Возможно, потому, что двери были закрыты, но скорее оттого, как подозревал Николсон, что охрана давно привыкла к подобным звукам, доносящимся из комнат полковника Кисеки.

За время отсутствия Николсона Маккиннон не терял времени даром. Укутанный одеялами капитан Файндхорн с испуганным Питером на руках удобно лежал на носилках, стоявших на полу. У каждой из четырех ручек носилок находилось по японскому солдату. При более внимательном взгляде можно было убедиться, что у них не оставалось иного выбора: боцман надежно привязал их руки к ручкам носилок.

Мэра и заместителя Кисеки связали короткой веревкой за локти. Жертва Телака, солдат, все еще валялся на полу, и Николсон предполагал, что тот пробудет в подобном положении довольно долго. Шестого солдата нигде не было видно.

— Замечательно, боцман, — одобрил Николсон, осматриваясь вокруг. — А где наш отсутствующий приятель?

— Он не отсутствует, сэр. Он в гардеробной. — Не обращая внимания на протестующие вскрики Кисеки, Маккиннон стал прикручивать полковника к левому локтю мэра. — Довольно трудно было закрыть дверь гардеробной, сэр, но мне это удалось.

— Отлично! — Николсон быстро огляделся вокруг напоследок. — Тогда нет смысла ждать дольше. Отправляемся в путь.

— Куда мы идем? — Кисеки широко расставил ноги и наклонил к плечу свою мощную голову. — Куда вы нас ведете?

— Телак сообщил мне, что у вас имеется личный катер, самый лучший и быстрый на сто миль в округе по побережью. Мы пройдем через Зондский пролив и окажемся в Индийском океане задолго до рассвета.

— Что?! — Лицо Кисеки исказилось от ярости. — Вы хотите забрать мой катер? У вас это никогда не получится, англичанин! — Он замолчал, потому что ему в голову пришла еще более ужасная мысль, и бросился на паркетный пол, увлекая за собой двух связанных с ним и лягаясь ногами в сторону Николсона. — Вы забираете меня с собой, черт возьми! Вы забираете меня с собой!

— Конечно. А что вы еще думали? — холодно подтвердил Николсон.

Он отступил на два шага назад, чтобы полковник Кисеки не мог его лягнуть, и не слишком вежливо ткнул дулом винтовки под ребра Кисеки. У того перехватило дыхание, и он скорчился.

— Вы будете гарантией нашего безопасного прохода по проливу. Мы были бы просто сумасшедшими, если бы решили оставить вас здесь.

— Я не пойду, — с трудом выдохнул Кисеки. — Я не пойду. Можете меня убить, но я не пойду. Концлагерь! Пленник англичан! Никогда, никогда, никогда! Вам придется сначала меня убить.

— Это необязательно. Мы можем вас связать, засунуть в рот кляп и положить на носилки, если возникнет такая необходимость, — Он кивнул на двери гардеробной. — Там найдется достаточно рабочей силы. Но это только осложнит ситуацию. Вы можете отправиться на своих ногах, или вас понесут на носилках с дырками от пуль в бедрах — для общего успокоения.

Кисеки взглянул на безжалостное лицо Николсона и сделал выбор — пошел на своих ногах.

По пути к пристани они не встретили ни одного японского солдата. Ночь была безветренной, но шел сильный затяжной дождь, и улицы Бантука были пусты. Наконец-то удача улыбнулась им.

Вэнниер и остальные уже находились на борту катера. Там оказался всего один часовой, а люди Телака были бесшумны, как ночь. Ван Оффена уложили спать внизу на койке, а Уолтерс как раз собирался начать радиопередачу. Катер длиной тринадцать метров и шириной четыре метра блестел и сиял, даже несмотря на дождь и темноту, и был готов к немедленному отплытию.

Уиллоуби занял машинное отделение и чуть не сошел с ума от радости при виде двух больших дизелей в безупречном состоянии. Гордон и Эванс загрузили дополнительно полдюжины бочек с горючим на кормовую палубу. А Маккиннон и Вэнниер уже успели обойти все наиболее крупные суда, стоящие за волнорезом, проверили радиопередатчики и расколошматили магнето еще одного находящегося в гавани крупного катера.

Ровно в десять часов вечера, тихо урча двигателем, они вышли в море, гладкое, словно мельничный пруд. Николсон просил Телака сопровождать их, но тот отказался, сказав, что его место там, где его народ. Уходя с катера, он лишь однажды оглянулся, и Николсон знал, что они больше никогда не встретятся.

Когда судно двинулось в темноту, четыре японских солдата, все еще привязанные к носилкам, заметались по исчезающей из виду пристани, что-то крича высокими пронзительными голосами. Но их голоса внезапно утонули в реве двойного двигателя, когда катер обогнул волнорез и на максимальной скорости устремился на юго-запад, по направлению к западному мысу острова Ява и далее к Тиморскому морю.

Рандеву с кораблем его величества «Кенмор», эсминцем класса Q, состоялось в половине третьего утра.


Читать далее

Алистер Маклин. К югу от Явы
Глава 1 14.04.13
Глава 2 14.04.13
Глава 3 14.04.13
Глава 4 14.04.13
Глава 5 14.04.13
Глава 6 14.04.13
Глава 7 14.04.13
Глава 8 14.04.13
Глава 9 14.04.13
Глава 10 14.04.13
Глава 11 14.04.13
Глава 13 14.04.13
Глава 14 14.04.13
Глава 15 14.04.13
Словарь морских терминов 14.04.13
Глава 15

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть