Глава третья

Онлайн чтение книги К новому берегу
Глава третья

1

Хозяин усадьбы Сурумы Антон Пацеплис надеялся, что выгодный брак поможет ему поправить запущенное хозяйство. Женившись на дочери богатого кулака Мелдера, он породнился с видной семьей, имевшей вес в волости. Старый Мелдер даже был несколько лет волостным старшиной, а в последнее время подвизался в местном обществе взаимного кредита, Антон рассчитывал, что старик поможет ему стать каким-нибудь должностным лицом. Человек, от которого зависело распределение кредитов, в первую голову выкроит кое-что для себя, а лишние деньги в Сурумах уже давно были нужны как воздух.

Но все обернулось не так, как надеялся Антон. Лина Мелдер получила в приданое две дойные коровы, полный сундук полотна и ровно столько денег, сколько было необходимо на приличную свадьбу, — с остальным старый Мелдер велел подождать. Зятя он не стал устраивать ни на какие должности, только обещал каждый год выдавать Лине небольшое денежное пособие, чтобы она не зависела в мелочах от мужа. Главная добыча, на которую больше всего надеялся Антон — богатая усадьба Мелдеров, — на неопределенное время осталась только приятной мечтой. И нельзя было даже с уверенностью сказать, исполнится ли она когда-нибудь. Мелдер объявил, что он сделает своим наследником старшего сына Лины, но и тот вступит в права только по достижении совершеннолетия.

«Ну а если у Лины будут рождаться одни девочки, что тогда? — с тревогой думал Антон. — Наверное, в таком случае тесть поищет наследника среди других родственников Настоящий скряга, сидит, как собака, на своем золоте, сам не пользуется и другим не дает». Знать не желает что тут же, рядом, находится человек, который хорошо понимает, что можно взять от жизни, когда есть деньжата. Эх, дали бы только ему волю: сам бы повеселился и других бы потешил. За полными кружками пенистого пива проводил бы он дни, с утра до вечера напевая:

Ну, катитесь, ну, катитесь,

Тестюшкины рублики!

Жестокость Мелдера огорчала Антона, но он старался не выказывать этого, чтобы не смешить соседей, — уж и так некоторые, ухмыляясь, говорили, что молодой Пацеплис крепко просчитался, женившись на некрасивой Лине.

Родители Антона были еще живы. Они разделяли горести своего единственного сына, советовали запастись терпением — авось старый Мелдер, увидев серьезное отношение зятя к хозяйству, изменит решение и расщедрится. Лезть на стенку и ссориться с тестем во всяком случае было неразумно.

Антон принял во внимание мудрые советы родителей. Первое время после свадьбы он воздерживался от развлечений: не ходил по кабакам, не дрался на вечеринках, в будни не шатался без дела по волости. Если уж очень хотелось выпить, просил Лину на обратном пути с молочного завода прихватить бутылочку — ведь у нее не было большей радости, как угодить красивому мужу, в которого она все еще была сильно влюблена. Получив бутылку, Антон забивался в укромный уголок — в клеть или на сеновал — и в полном одиночестве услаждал свою однообразную, незавидную жизнь. Конечно, в компании пить гораздо приятнее, но тогда слава пьяницы пойдет по всему свету и, между прочим, достигнет ушей скупого Мелдера. Ничего не поделаешь, приходится пить в одиночку.

Антон стал уделять гораздо больше внимания хозяйству: починил изгородь скотного двора, сделал несколько новых мостиков через канавы, позвал печников и велел замазать дымившую старую печь; но это было каплей в море запущенности и разрухи, кратковременный отчаянный порыв не мог изменить к лучшему положение в Сурумах.

Нужны были деньги, много денег, и в первую очередь следовало обуздать неумолимые воды Змеиного болота, которые из года в год наступали на земли Сурумов и других крестьян. Однако никаких денег у Пацеплиса не было, а кроме того, борьба с болотом не по плечу одному человеку, — здесь нужна коллективная сила многих людей. Антон понимал, что ему не дано ничего изменить, поэтому сдался без борьбы.

Еле держалась на пригорке поставленная еще предками изба, покосившаяся набок, с маленькими низкими оконцами, с дырявой соломенной крышей, и не было смысла заниматься ее починкой, следовало строить новый дом. Полуразвалившийся хлев держался только благодаря многочисленным подпоркам; коровы стояли по брюхо в навозе и круглый год ходили такие грязные, что трудно даже было определить их масть. На лугу, кроме жесткой болотной осоки, ничего не росло, а летом, когда косарь выходил на работу, земля колыхалась под ним и болотная жижа обдавала ноги. Кустарник отвоевывал обратно поля, которые человек когда-то отнял у него. У дома росло без всякого ухода несколько фруктовых деревьев и кустов сирени. Две лошади, три коровы, свинья и несколько овец — вот все, что можно было держать на шестидесяти пурвиетах усадьбы Сурумы.

— Не стоит надрываться… — решил Антон и оставил все по-старому. В глубине души Лина тоже считала, что не всю жизнь придется провести в Сурумах, а поэтому лучше, если муж сохранит силы для благоустроенных полей Мелдеров.

Она слышала о грехах молодости Антона, знала, что какая-то девушка родила от него, но ей и в голову не приходило посоветовать мужу помочь той. Старые проказы — дело прошлое; сегодня Антон — ее законный муж, и надо делать все, чтобы их жизнь не тревожили тени былого.

Меньше чем через год супружеской жизни, поздней осенью, Лина подарила Антону сына — здорового, крепкого мальчика, которого назвали Бруно. Родители были очень счастливы. Старый Мелдер подарил на радостях зятю деньги на новый костюм. Но счастье скоро омрачилось большим горем: Лина схватила родильную горячку и умерла, не успев понянчить сына.

Мелдеры хотели немедленно взять маленького Бруно к себе на воспитание: мать Лины чувствовала себя достаточно бодрой, чтобы вынянчить внука, но тут Антон ответил таким категорическим «нет», что дальнейший разговор об этом стал невозможным. Его соображения были просты: если мальчика отдать Мелдерам, они будут заботиться только о нем и забудут, что у будущего хозяина усадьбы Мелдеров есть отец, которому также кое-что необходимо в жизни. Если же Бруно останется под родительским кровом, дед и бабушка окажутся в некоторой зависимости от Антона и, желая помочь внуку, будут вынуждены поддерживать и отца.

Старая Сурумиене[9] «Старая Сурумиене». — В досоветской Латвии владельца и владелицу крестьянской усадьбы именовали по ее названию (в данном случае Сурумы). сама нянчила и кормила Бруно, а Антону посоветовала скорее присмотреть себе новую жену.

— Неизвестно, долго ли я еще проживу, — говорила она. — Без хозяйки весь дом развалится. Хорошо еще, что я справляюсь с ребенком, а кто же будет заботиться о скотине, о кухне? Ты еще молодой, зачем тебе оставаться вдовцом, надо, сынок, жениться.

Антон Пацеплис и сам понимал, что матери одной не справиться с хозяйством, но выгодная женитьба была делом нелегким. Он не хотел брать первую попавшуюся девушку. Вот если бы опять удалось найти какую-нибудь хозяйскую дочь с приданым… Антон готов был жениться даже на вдове, но богатой и не очень старой, — исключение можно допустить только для очень богатой вдовы.

Он стал разыскивать, расспрашивать, пускался в ближние и дальние разведки, откликался на газетные объявления и сам поместил объявление в «Яунакас Зиняс»,[10] «Яунакас Зиняс» («Последние новости») — рижская буржуазная газета в досоветской Латвии. но ничего подходящего не встречалось. Посылал сваху к двум хозяйским дочкам, но получил отказ. Одной вдове Антон сам открыл сердце и по всем правилам хорошего тона просил руки — и опять неудача. Одну девицу ему почти удалось уговорить, но когда она приехала в Сурумы познакомиться с семьей и усадьбой жениха, у нее пропала всякая охота стать там хозяйкой.

Видя, что сыну не везет, и признав его действия недостаточно энергичными, старая Сурумиене слегла и объявила, что дни ее сочтены. Понимая, что в случае смерти матери не будет никакой возможности удержать у себя Бруно и придется отказаться от надежд на помощь Мелдера, Антон снова заметался по волости. Убедившись наконец, что с богатыми невестами ничего не получается, Пацеплис обратил свои взоры на более обыкновенных девушек и нашел наконец новую жену.

Это была молодая девушка по имени Кристина, служанка на мызе пастора Рейнхарта. По виду ее нельзя было даже сравнивать с покойной Линой: красивая, стройная, только характером слишком тихая и робкая.

Старые Сурумы поморщились, узнав, что избранница сына происходит из батрацкой семьи, но в конце концов примирились с выбором Антона: в Сурумах прежде всего нужна была даровая работница. Урожденную хозяйскую дочь нельзя было эксплуатировать, как простую батрачку. Через тринадцать месяцев после свадьбы с Линой Мелдер Антон Пацеплис снова стоял перед алтарем, и золотое обручальное кольцо, которое пастор Рейнхарт в свое время надел на палец Лины, перешло ко второй жене хозяина Сурумов. Старые Мелдеры шипели от злости и стыда, что зять, не выдержав положенного срока после смерти их единственной дочери, снова женился, но изменить ход событий не могли.

Сурумиене сразу же после свадьбы сына, которую на сей раз сыграли тихо и скромно, выздоровела и поднялась с постели, так как в доме нужен был человек с опытом, знавший, как надо распоряжаться и извлекать пользу из работницы.

2

Подоив обеих коров — третья еще не отелилась, — Кристина процедила молоко и слила утренний удой в большой бидон, оставив только пол-литра для маленького Бруно. Услышав, что невестка уже возится около плиты и тихо переставляет посуду, Сурумиене высунула седую голову в дверь и зашипела:

— Нельзя ли потише! Еще ребенка разбудишь…

Кристина вздрогнула и виновато опустила глаза, будто действительно допустила большую оплошность.

— Что готовить к завтраку? — немного погодя спросила она, видя, что свекровь все еще наблюдает за ней. В длинной рубахе, босая, растрепанная, старуха казалась настоящей ведьмой. Беззубый, впалый рот с плотно сжатыми губами злобно кривился, подслеповатые глаза глядели холодно и пытливо.

— Завари мучную кашу и поджарь всем по ломтику мяса, я вчера нарезала; возьми сама в чулане на полке.

— Разве там для всех хватит? — необдуманно спросила Кристина.

Старуха снова зашипела:

— А, тебе опять не хватает? Не можешь отвыкнуть от пасторских хлебов. Чего же ты пришла к нам, к таким простым людям, — надо было оставаться там. Мы бы уж как-нибудь обошлись без тебя.

Кристина ничего не ответила, но свекровь не уходила. Как вскочила в одной рубашке с постели, так и стояла в кухне, назойливо наблюдая за каждым движением невестки. Она смотрела, как та насыпала в чашку муку, как принесла из чулана нарезанные вчера ломтики свинины.

— Куда ты их кладешь? — крикнула Сурумиене, когда Кристина, не найдя свободного места, поставила тарелку с мясом на опрокинутое ведро. — Чтоб кошка стащила? Прямо как ребенку, все надо показывать. Неужто мать тебя ничему не учила?

Когда мясо на сковородке зашипело, старуха подошла к плите, оттолкнув невестку.

— Пусти меня, иначе опять пережаришь или оставишь с просырью. Могла бы принести хворосту, здесь не хватит, чтобы сварить свиньям варево, — и, схватив кухонный нож, стала передвигать и переворачивать побуревшие ломтики свинины.

Кристина вышла во двор, набрала полную охапку сухого хвороста, вернулась в кухню и опустила ношу на пол у плиты.

— Сколько раз говорила: приноси хворост с вечера, чтоб подсох, — но разве мои слова действуют? — ворчала свекровь. — Какая от такого хвороста польза — только шипит, дымит, а жара никакого.

К счастью в маленькой комнатке заплакал Бруно. Сурумиене сейчас же передала нож Кристине, обтерла руки подолом рубахи и поспешила к своему любимцу.

— Не забудь наносить воды в большой котел и начистить картошки, — напомнила она. — Хозяину сапоги тоже не вычистила… Опять поедет грязный, как медведь.

Ребенок кричал все настойчивее. Уже в дверях старуха состроила ласковое лицо, вытянула тонкие губы и зашамкала:

— Что с моим птенчиком? Наверно, постелька мокренькая? Иду, иду, мое золотце, иду… ты только не плачь, мой сладенький, хорошенький.

Но «сладенький, хорошенький» орал благим матом, пока бабушка не сунула ему в рот соску.

На некоторое время Кристину оставили в покое. Она спешила скорее приготовить завтрак и подать его на стол, чтобы старый Сурум и Антон сразу могли позавтракать, как встанут.

Ее не особенно беспокоила вечная ругань и ворчание свекрови: она с детства привыкла к тому, что ею помыкали чужие люди — иные грубо, другие более сдержанно. Привыкнув выполнять все, что ей приказывали, она не могла себе представить свою жизнь без вечного послушания, без угождения чужой воле. Ни один человек до сих пор не надоумил ее восстать против несправедливых требований, защищаться или возражать. Трудолюбивая и неутомимая, Кристина была на ногах с раннего утра до позднего вечера, и не было такого дела, с которым бы она не справилась. Прожив четыре месяца в Сурумах, она наперед знала, какая работа и в какое время ждет ее завтра, послезавтра, через неделю. Порядок здесь был такой же, как и в любой крестьянской усадьбе: ни один день не приносил чуда или неожиданностей. Несмотря на то, что она работала в усадьбе за всех, Кристина ни на минуту не чувствовала себя здесь хозяйкой. Сразу же после свадьбы Антон попросил, чтобы она не ссорилась с матерью.

— Не перечь ей, тогда она тебя скорее полюбит, — сказал он.

Но как ни старалась Кристина завоевать любовь старой Сурумиене, это ей не удавалось. Свекровь то и дело придиралась к невестке.

Неприятнее всего, когда другой человек заставляет тебя делать то, что ты уже делаешь или собираешься сделать без указки. В этом отношении никто не мог превзойти Сурумиене. На каждом шагу она старалась напомнить Кристине о ее зависимости, подчиненном положении, давала понять, что хозяйкой в Сурумах была и останется только она, а невестке нечего на это рассчитывать. Ключи от клети и погреба хранились у свекрови, без ее ведома Кристина не могла взять ни капли молока. Даже у чужих людей, где она раньше служила, ей доверяли больше, чем здесь.

Как-то Кристина заикнулась об этом Антону.

— Разве нельзя устроить так, чтобы хоть в пустяковых делах распоряжалась я сама? — жаловалась она. — Мне не нужна власть — пусть власть остается в руках матери, но если я тебе жена, скажи, чтобы она не обращалась со мной, как с батрачкой.

— Старые люди всегда так… — успокаивал ее Антон. Сам он относился к жене хорошо и даже ласково, но у него не хватало духа заступиться за Кристину. Конечно, и ему хотелось, чтобы мать знала меру и не держалась так властно с невесткой, но характер у Антона был не такой, чтобы он стал ссориться с матерью из-за жены.

— Я поговорю с нею, — обещал он Кристине и действительно попытался завязать разговор с матерью, но старуха оборвала его на полуслове.

— Ах, ей уже не нравится? — раскричалась Сурумиене. — Забыла, из какой грязи мы ее вытащили. Голую, нищую взяли, а она уже нос задирает, хочет гулять барыней. Вот она — благодарность! Только покажи, что тебе можно сесть на шею! Околпачит тебя, как глупого барана, и на старости лет нас всех из дому выгонит. Пляши, пляши, сыночек, под ее дудку, далеко пойдешь.

Антон сдался быстро. Он сам в глубине души думал, что Кристина не может требовать для себя таких условий, в которых жила Лина. Ведь та была хозяйской дочерью и с рождения привыкла к иному обхождению, у нее хозяйские замашки всосались в кровь с молоком матери, и их не выжечь огнем, не залить водой. А Кристина, наоборот, росла в батрацкой семье, с детских лет топтала навоз в чужих хлевах; с какой стати вдруг ее так баловать? Мать права — так только испортишь человека.

Все осталось по-старому. Сурумиене еще туже натянула вожжи. Еще безжалостней стала она тиранить невестку, смотрела на нее, как на низшее существо, хотя Кристина уже четыре месяца была членом семьи. Старый Сурум не имел своего мнения. Он давно подпал под влияние властолюбивой жены, во всяком случае он ни разу еще не сказал невестке ласкового слова, — Кристина не могла представить его улыбающимся.

Утром Антон с отцом в глубоком молчании садились за стол и, задумчиво посапывая, ни разу не взглянув друг на друга, завтракали. Когда мужчины, подкрепившись, выходили из избы, их место занимали женщины и доедали остатки.


Антон запряг лошадь и повез на маслобойный завод молоко, старый Сурум чинил возле сарая грабли. Апрельское солнце отражалось в мутной стоячей воде на лугах. Посвистывали скворцы, жаворонки рассыпали свои трели над полями, а в хлевах волновалась и мычала стосковавшаяся по зеленому пастбищу скотина. Весь корм был съеден, оставалось не больше воза черного, сопревшего сена, а молодая трава не спешила всходить.

— Выпусти скотину и постой около нее, — сказала Сурумиене Кристине. — Хоть что-нибудь пощиплет.

Закутав Бруно в ватное одеяло, старуха уселась с ним на солнышке и равнодушно смотрела на черные, залитые талой водой поля. Только на полях Тауриня были видны пахари — там, на высоком месте, земля уже достаточно просохла.

Кристина выпустила скотину и, присев на большой валун, наблюдала, как коровы шарили мордами по голой земле. У них даже ребра торчали под длинной свалявшейся шерстью. Изголодавшиеся животные с жадной торопливостью спешили от одной кочки к другой, но им никак не удавалось захватить губами поникшую прошлогоднюю траву и утолить голод.

«Бедная скотина, — думала Кристина. — За что тебе такое наказание, почему тебе выпала доля жить в этой усадьбе, где тебя никто не любит?»

Го же самое она могла спросить и у себя. Ее молодость, свежие силы высасывал — каплю за каплей — чужой, враждебный ей мир. Не было никакой надежды, что эта вечная ночь когда-нибудь сменится светлым утром.

У дома на скамейке сидит старая женщина. Она качает и уговаривает раскапризничавшегося ребенка, не зная, какими еще нежными именами назвать его. Ведь он станет хозяином в Мелдерах. Правда, не скоро. Но уже сегодня он идол в этой мрачной усадьбе: его балуют, боготворят, за ним днем и ночью следят несколько человек — уже смотрят, как на будущего хозяина.

«Как-то будет расти мой ребенок?» — думает молодая женщина, прислушиваясь, как бьется под сердцем новая жизнь; будущая мать переживает одновременно глубокое счастье и еще более глубокую боль.

3

Поздней осенью 1922 года, в ненастную, ветреную ночь, когда северо-западный ветер нес над полями и лесами Видземе дождь со снегом, у Кристины Пацеплис родилась девочка, которую назвали Анной. Как только молодая мать поднялась с постели, Антон запряг лошадь в сани и повез жену с ребенком к старому Рейнхарту. Крестным и крестной были записаны зажиточный крестьянин — молодой Кикрейзис — с женой. Кикрейзис был другом юности и верным собутыльником Антона. Вот и теперь, окрестив ребенка, они не в силах были проехать мимо корчмы. Пока они там подкреплялись, жены сидели в санях и ждали на морозе, когда их благоверным заблагорассудится продолжать путь. Кикрейзиене была лет на восемь старше Кристины, дома у нее бегало двое ребят — старшему, Марцису, было шесть лет, а Густу недавно исполнилось три года.

Померзнув с полчаса в санях, Кикрейзиене рассердилась и направилась было в корчму, чтобы пробрать своего мужа — она была строга с ним, — но в это время оба друга, нежно обнявшись, показались на пороге. У Антона в руках была бутылка вина, Кикрейзис нес кулек с конфетами.

— Милая женушка, мы сейчас затеяли обручение наших детей! — громко закричал Кикрейзис. — Распили магарыч, а теперь вам тоже придется с нами выпить. Антон, дай сюда бутылку!

— Что за обручение? — нелюбезно отозвалась Кикрейзиене. — Что ты плетешь, точно белены объелся…

— Да, свашенька, это уже решено раз и навсегда… — заговорил и Антон. — У вас сын, у меня с Кристиной дочь. Лет через двадцать справим свадьбу.

— Вот ветрогоны… — Кикрейзиене сердито сплюнула. — Кто его знает, что еще будет через двадцать лег.

— Тут ничего не поделаешь, милая женушка, — бормотал Кикрейзис — Уговор дороже денег. Нашему Марцису придется жениться на Аннушке, гак мы порешили. На, отпей глоточек, и ударим по рукам с будущей родней.

Антон сунул в руку Кикрейзиене бутылку с вином и не отстал до тех пор, пока она не хлебнула как следует прямо из горлышка.

— Закуси… — бормотал заплетающимся языком Кикрейзис и услужливо поднес к самому лицу жены кулек с конфетами. — Бери побольше, чтобы хватило до дому сосать.

Кикрейзиене схватила целую пригоршню, потом кивнула на другие сани:

— Угости и Кристину! Дочка-то ее. Как знать, захочет ли она выдать ее за какого-то Марциса Кикрейзиса.

Антон уловил в ее голосе что-то вроде насмешки, но не подал виду.

— Что верно, то верно. Кристине тоже надо выпить с нами. И тогда пусть дочка растет на здоровье.

— Мне нельзя, — пыталась отговориться Кристина, когда Антон и Кикрейзис стали приставать к ней с вином. — Я ведь кормлю, мне нельзя пить.

— Это не волка — легкое клубничное вино, — объяснил Антон. — Этот сироп и больные могут пить.

Когда Кикрейзис стал величать ее сватьей и рассыпаться в пьяных любезностях, Кристина сдалась и поднесла бутылку к губам. Глотнув, она поперхнулась и закашлялась, а стоявшие рядом мужчины громко смеялись над ее смущением. После этого все уселись в сани и разъехались по домам, так как в Сурумах никаких крестин справлять не собирались — мать Антона не хотела.

Лошадь лениво трусила по дороге, и Антон все время подстегивал ее кнутом. Когда впереди, справа от дороги, показались яркие огни усадьбы Урги, Антон одной рукой обнял Кристину, лукаво посмотрел ей в глаза и заговорил:

— Ты счастливая мать, Кристина: дочь еще не ходит, а уже почти выдана замуж. Начинай думать о приданом…

Он громко, от души засмеялся и разбудил ребенка. От его смеха и ласкового прикосновения Кристине стало тепло и радостно. Давно она не чувствовала себя так хорошо, и вдруг ей показалось, что вместе с рождением Анныни в мире как будто посветлело и все люди подобрели. Может быть, самые тяжелые дни уже миновали и теперь наступит более счастливое время?

— Дай тебе бог беззаботное детство, — шептала Кристина, наклоняясь над ребенком, и ее вдруг охватило такое волнение, что слезы навернулись на глаза. — Самой мне ничего не надо. Только бы тебе, доченька, хватило тепла.

— Почему же не хватит?! — спросил Антон, — Об этом ведь мы позаботимся. Разве я не отец ребенку?

— Это хорошо, Антон, что ты так говоришь, — сказала Кристина. — Будь всегда добр к своей дочке. Если ты за нее не заступишься, жизнь у нее будет не легче моей.

— Ну, ну, разве уж тебе так плохо живется… — пробормотал Антон. — Ведь я о тебе забочусь. Что тебе еще нужно?

Они замолчали и больше не заговаривали до самых Сурумов

…К рождению Анны старики Сурумы отнеслись равнодушно. Вскоре после крестин Сурумиене объявила, что двух младенцев ей старыми руками вынянчить не под силу, поэтому пусть Кристина заботится о своем ребенке сама.

— Хорошо еще, что я управляюсь с Бруно. Как начал ходить, ни на минутку нельзя оставить одного.

Только первый месяц после родов на Кристину не взваливали самую тяжелую работу, затем все пошло по-старому. От зари до темна работала она не покладая рук. В сенокос Кристина брала Анныню с собой на луга, осенью, когда копала картофель, оставляла ее где-нибудь на поле в старой тележке и, когда ребенок плакал, не всегда могла оставить работу.

Старая Сурумиене проявляла твердость характера, сказав, что с нее хватит забот о Бруно: она в самом деле не обращала внимания на внучку; Анныня могла кричать часами — старуха не подходила к ее люльке и не пыталась успокоить ребенка.

Через год после рождения Анныни у Кристины родился сын. Его назвали Жаном. Анныня уже ходила, могла сама подойти к старой люльке и посмотреть на маленького братика. Жан разделил участь Анныни: старые Сурумы его почти не замечали.

Когда дети подросли, различие в отношении к ним стало еще более заметным. Бруно одевали и кормили лучше, чем Анныню и Жана. Все ему разрешалось, над его шалостями добродушно посмеивались, в каждой его проказе видели только проявление способностей, самостоятельность характера и благородство хозяйской породы. Быстро сообразив, что ему все позволено, Бруно, будучи старше и сильнее, на каждом шагу давал Анныне и Жану чувствовать свое превосходство: он таскал за волосы сестренку, царапал лицо, бил маленького Жана.

Сурумиене наблюдала за всем этим с добродушной улыбкой:

— Ах ты, проказник… Разве так обходятся с барышнями? Поди-ка, золотко, на колени к бабусе, я тебе вытру носик.

Запуганной и одинокой росла Анныня. Отец никогда не ласкал ее, не сажал на колени, а когда она пыталась рассказать, что видела или что сделала, — ни у кого не было времени ее послушать или ответить ей. Дед и бабка никогда не рассказывали ей сказок, а она очень любила старинные истории о зверях и чудовищах. Сурумиене знала их бесконечное множество. Приходилось ждать, когда она начнет рассказывать сказки Бруно, и слушать танком. Если, забывшись, Анныня выдавала свое присутствие каким-нибудь восклицанием, старуха гнала ее прочь.

Девочке не с кем было играть. Несколько раз пыталась она присоединиться к мальчикам, но Бруно был груб и жесток — всегда старался обидеть Анныню, причинить ей боль. Она стала избегать его.

И девочка постепенно становилась замкнутой, сторонилась людей, за исключением матери. Спрятавшись где-нибудь в укромном уголке, она играла одна. Старые Сурумы и Антон считали ее тупицей, так как она не проявляла интереса к шумным детским играм. Они не понимали, что сами убили ее интерес и отдалили от себя любознательную девочку. Антон и старики ошибались: просто Анныня рано привыкла к одиночеству и знала, что ей нечего ждать ни от бабушки, которая ее не любила, ни от отца, который был к ней равнодушен. Мечтать и объяснять по своему разумению явления окружающего мира Анныня умела, как и все дети, только она мечтала про себя, иногда открывая свои мечты матери.

Кристина любила дочь глубокой, самоотверженной любовью, и ребенок это чувствовал. Анныня уже понимала, что матери живется тяжело, слишком много ей приходится работать — больше всех в семье. У нее появилось одно желание, одна-единственная мечта: облегчить жизнь милой мамусе, взять на свои маленькие плечи хоть частицу ее непосильной ноши. Очень рано, еще совсем маленькой, Анныня начала помогать матери. Она нянчила маленького братишку, таскала в кухню хворост по одной хворостинке и приносила столько топлива, что хватало сварить обед. Когда зимними вечерами мать пряла лен или шерсть, Анныня мотала клубки. Все это сберегало Кристине лишнюю минуту, которую она могла посвятить детям.

Кристина быстро старилась и с каждым днем становилась бледнее и слабее; потух блеск ее ласковых глаз, согнулся стройный стан, преждевременный иней упал на густые волосы. Жизнь еще не была прожита, а неотвратимый вечер уже простер над нею свою тень. Никто этого не хотел понимать… Понимала только она сама. Чувствуя, что конец ее жизненного пути близок, Кристина неустанно думала о том, что станет с детьми, когда ее не будет.

4

Будущей осенью Анныня должна была пойти в школу. Мать уже научила ее читать и писать. В шесть лет Анныня знала таблицу умножения лучше Бруно, с которым занималась бабка, а иногда и отец. Когда Анныня выучила всю азбуку, книжка перешла к Жану. Кристина в последнюю зиму научила читать и сына.

Весною Кристина стала кашлять кровью. Врач, к которому Антон повез после Юрьева дня жену, советовал отправить Кристину в санаторий.

— А если это не по карману, то во всяком случае освободите ее от тяжелых работ, больной надо отдыхать, хорошо питаться, — сказал врач. — Я надеюсь, что вы это понимаете и послушаетесь моих советов.

Антон и Кристина обещали следовать советам уважаемого лекаря. Но о санатории нечего было и думать, — средс1ва Пацеплиса не позволяли таких больших расходов. Чтобы хоть немного облегчить Кристине жизнь, следовало нанять работницу. Это тоже требовало денег: до сих пор Сурумы привыкли обходиться без батраков. На это лето не взяли даже пастуха, так как, по общему мнению, Анна уже подросла и могла пасти коров, — неужели семилетний ребенок не сумеет приглядеть за таким небольшим стадом?

Вернувшись от врача, Кристина снова стала доить коров, кормить свиней и одна управляться по дому. Два раза в месяц она стирала белье, а когда наступал субботний вечер, кроме нее, некому было истопить баню. Старый Сурум все жаловался на ломоту в костях, а свекровь ухаживала за Бруно и хранила ключи от дома, клети и погреба, — нельзя же было требовать, чтобы она разрывалась на части.

Так продолжалось до Янова дня.[11] Янов день — день «Лиго». См. примечание к стр. 547 В это утро Кристина не смогла подняться с постели, и вся семья осталась без завтрака. Теперь Антон понял, что без наемной работницы не обойтись. Он запряг лошадь и поехал к Кикрейзисам. Вечером он привез пожилую женщину, жившую у Кикрейзисов на правах дальней родственницы.

Пригнав в обед стадо, маленькая Анна все время сидела возле больной матери. В хорошую погоду мать и дочь выходили из избы, садились на скамью под куст сирени и смотрели, как наседка с цыплятами ходит по зарослям крапивы, как ползет пчела по цветку, собирая дань. Иногда к ним присоединялся Жан, но старая Сурумиене тут же прогоняла его, боясь, что Кристина заразит мальчика. Кристина и сама не забывала об этом и, как бы ни рвалось сердце к Анне, не позволяла дочке слишком близко подходить к себе. За последнее время она ни разу не поцеловала ее, не прижала к груди.

Однажды вечером, пригнав домой скотину, Анна увидела во дворе много незнакомых мужчин, — они разговаривали с отцом. Только одного из них, черноусого Клугу, знала она, остальные были чужие. Загнав скотину в хлев, она налила в шайку воды, присела на колоду у кучи хвороста и стала чистить постолы.

— Если мы будем сидеть сложа руки, лет через десять Змеиное болото нас всех затопит, — горячо говорил Клуга. — Половина моей земли уже сейчас заболочена.

— А разве у меня лучше? — добавил другой. — С каждым годом урожай все меньше. Скоро нечем будет кормить семью, а чем платить налоги и долги в банк? В один прекрасный день пустят с молотка.

— Я разве что говорю… — задумчиво протянул Антон Пацеплис. — Но что мы можем предпринять? Это огромная работа. Кто может ее осилить, и где нам взять деньги на мелиорацию? Влезать в новые долги? Я и от старых задыхаюсь.

— Но ведь это окупится! — воскликнул Клуга. — В несколько лет мы вернем с лихвой затраченные средства и труды. Без пота и жертв такие дела никогда не делались. Надо только, чтобы все этого захотели. Ну, подумайте сами: когда осушим болото, на наших лугах вырастет такой клевер, что его не скосить, а на самом болоте посеем хлеб, разведем сады. Сейчас здесь от одних комаров нет никакого спасения.

— Как смотрит на это Тауринь? — поинтересовался Пацеплис.

— Да ну его… денежный мешок… — Клуга махнул рукой. — Ему ведь вода к горлу не подступает. И слышать ничего не желает. Его земля от излишка влаги не страдает, и пусть его не беспокоят, вот что он говорит. Его мельнице нужна вода. Мы будем тонуть, а он — наживать деньгу.

— Без Тауриня нам этого дела не поднять, — заметил кто-то. — Если он отказывается принять участие в рытье канала, не стоит и начинать. Не нам тягаться с таким богатеем.

— Я тоже так думаю, — сказал отец Анны. — И почему этот канал обязательно проводить через мою землю? Пользу получат все, а я потеряю несколько пурвиет земли. Кто мне заплатит за это — может, ангелы?

— Через твою землю самый короткий путь к реке, — пояснил Клуга. — Да и уклон здесь тоже самый большой. А вместо земли, которая отойдет под канал, тебе прирежут от высушенного болота.

— Да, и я должен буду корчевать пни и маяться с кустарником, — холодно ответил Пацеплис. — Вместо обработанной земли получить целину — это здорово!

Так они спорили довольно долго и разошлись, ни до чего не договорившись. Слишком велико и могуче было Змеиное болото, чтобы горсточка людей осмелилась начать с ним решительную схватку. Слишком силен был и Рейнис Тауринь. Как страшное чудовище, лежало проклятое болото в своем огромном гнезде, с каждым днем все больше раздаваясь в ширину. Не первый раз отчаявшиеся крестьяне думали начать с ним борьбу, но всякий раз их попытки оставались бесплодными.

Жили тогда латыши разрозненно, на небольших хуторах, которые казались им целым миром; редко они действовали сообща, поэтому не привыкли совместными усилиями совершать большие дела, непосильные для одного человека. Хутор, это обособленное гнездо крестьянской семьи, отдалял людей друг от друга, ограничивал их горизонт межой поля и накладывал отпечаток на всю жизнь латышского крестьянина. Не было ничего удивительного в том, что Антон Пацеплис спрашивал эгоистично: «Почему этот канал обязательно проводить через мою землю?» Это спрашивал хуторянин…

Утром, выгнав скот на пастбище, Анна долго смотрела на мрачное болото. Оно тянулось на много километров, другим краем вдаваясь в поля соседней Айзпурской волости. Подобно зеленому поясу, рос вокруг болота густой ольшаник. За ним раскинулось унылое пространство с карликовыми сосенками, чахлыми березками и мелким кустарником на редких болотных островках, к которым вели узкие тропинки. Отовсюду глядели круглые бездонные болотные «окна», блестели маленькие озерца. Но и здесь, в этом царстве запустения и тлена, росли алые и белые цветы, порхали птицы и звучали голоса живых существ. Тучи комаров носились над трясиной, вечерами в воздухе кишмя кишела мошкара, а в полдень, свернувшись на кочках, грелись на солнцепеке гадюки. Ни одно лето не проходило без того, чтобы змея не укусила скотину или человека, поэтому пастухи носили толстые шерстяные чулки и всегда ходили с палками. Отец научил Анну бить змей, и она их уже не боялась. Иногда она убивала по две-три гадюки в день. В сущности искусство это небольшое: нужно только с первого удара точно попасть в голову змеи и при втором взмахе не подымать высоко палку, чтоб не забросить обвившуюся вокруг нее гадюку себе на шею.

Старый пес Рипсис оказался хорошим помощником Анны. Стоило ему увидеть гадюку, как он, схватив зубами, яростно мотал ее из стороны в сторону до тех пор, пока она не становилась неподвижной. Во время этих схваток бывало, что змея жалила собаку; тогда пес несколько дней ходил с опухшей мордой и терся ужаленным местом о землю, но ничего худого с ним не случалось. Старики говорили, что собаки знают такие травы, которые помогают от укусов змей, находят их и едят, пока не выздоравливают.

«На самом болоте можно будет сеять хлеб, разводить сады…» — вспоминала Анна слова Клуги. Убедившись, что скотина спокойно щиплет траву, девочка замечталась о том времени, когда она вырастет большая и сделает так, чтобы Змеиное болото превратилось в прекрасный цветущий сад. Она не знала, как это сделать, но крепко верила — придет время, и она победит болото. Словно по щучьему велению, исчезнут страшные болотные окна, сгинут змеи, и там, где сегодня чернеет грязь, расцветут красивые яблони и вишни. Посреди огромного сада будет возвышаться красивый дом — такой белый, с большими окнами, под красной шиферной крышей, ну прямо, как в Ургах у Тауриня. Вокруг дома расцветет много красивых цветов — красных, лиловых, белых и желтых, а в центре сада будет скамейка и маленькая простая табуретка. Отец с матерью сядут на скамейку отдохнуть после работы, а Анна присядет на маленькую табуретку и почитает им вслух о далеких солнечных странах, где круглый год так тепло, что люди даже зимой ходят в тонкой белой одежде. Мамочка тогда не станет так много работать, все для нее сделает Анна. А подальше от их дома будут красоваться такие же дома соседей, и все будет так чудесно, как в сказке.

«Я это сделаю… — думала девочка. Она решила сегодня в обед рассказать матери про свою мечту. — Может, тогда мамочке станет легче и она больше не будет так сильно кашлять».

В одном месте Анна нашла много сладкой лесной земляники; сделав из бересты туесок, она наполнила его ягодами.

«Отнесу маме, она в этом году не попробовала земляники. Пусть попробует. Я посижу с ней и не отстану, пока не съест все до последней ягодки».

Приятно было сознавать, что можешь доставить радость единственному человеку, который тебя действительно любит всем сердцем.

С туеском ягод и с букетиком пестрых цветов в руках девочка пригнала в обед домой скотину и, загнав ее в хлев, поспешила к матери. На пороге ее задержала старая Сурумиене:

— Не ходи сейчас туда. Побудь здесь.

Все люди казались серьезными и озабоченными, у отца были покрасневшие глаза, а Жан, сидя в углу кухни на чурбачке, тихо плакал.

— Что с тобой, Жанит? — спросила Анна.

— Мамуся умерла… — всхлипывая, ответил мальчуган. — Она больше не говорит… не встает…

Девочка вздрогнула и некоторое время, оцепенев, стояла посреди кухни, устремив взгляд куда-то далеко-далеко. Потом в лице ее что-то дрогнуло, и она вдруг так обессилела, что не могла устоять на ногах. Присев рядом с Жаном, не выпуская из рук букетик и туесок, Анна судорожно зарыдала.

…Позже этот букетик Анна положила в гроб, на грудь матери. Туесок с земляникой взрослые не разрешили класть в гроб и оставили его тут же, на подоконнике; там он стоял до вечера, пока его не заметил Бруно, которого тоже на минуту впустили посмотреть покойницу. Он сейчас же стянул ягоды и, выйдя в сад, съел их.

Не стало больше у Анны единственного друга, к которому можно было приласкаться и рассказать все, что она думала и чувствовала. И некому теперь было поведать о своей большой мечте: о превращении Змеиного болота в чудесный сад, который вырастет над трясиной.

Через три дня Кристину похоронили на старом пурвайском кладбище, поодаль от могилы Лины Мелдер: хоронить ее рядом с первой женой Антон Пацеплис не осмелился — старые Мелдеры могли это расценить как оскорбление памяти их покойной дочери. Человеку батрацкого происхождения даже после смерти не полагалось лежать рядом с дочерью богатого хозяина, поэтому между их могилами оставили два свободных места — на семейном кладбищенском участке Пацеплисов места еще хватало.

5

Через полгода после смерти Кристины умер старый Сурум. Двумя месяцами позже Антон привез домой третью жену — рослую и костлявую старую деву, с большой волосатой бородавкой на щеке, придававшей ее лицу смешное выражение. Лавиза Плука — так звали новую жену Антона — была сестрой какого-то разорившегося середняка. Анна и Жан обрели в ней строгую мачеху, а их отец — суровую жену, у которой он в скором времени очутился под башмаком. Сурумиене пришлось уступить новой невестке все ключи: та не терпела, чтобы свекровь совала нос в хозяйственные дела. После нескольких неудачных попыток сопротивления старая хозяйка смирилась и большую часть времени проводила в маленьком чуланчике рядом с кухней. С тех пор как Бруно стал ходить в школу, ей почти нечего было делать — пришло время, когда старуху стали больше всего занимать воспоминания. Теперь случалось, что Сурумиене в присутствии Лавизы расхваливала покойную Кристину: какой она была хороший человек — исполнительная, учтивая, нетребовательная — и как во всем слушалась свекрови.

Лавиза, казалось, не обращала внимания на болтовню старухи, только всегда почему-то получалось, что в тарелке Сурумиене похлебки оказывалось меньше, чем у других, а ломоть хлеба доставался ей с самой толстой и подгорелой коркой.

Может быть, по этой причине властолюбивая старуха стала так быстро чахнуть, что пережила своего старика только на несколько месяцев. Когда ее отвезли на кладбище и похоронили рядом со старым Сурумом, никто особенно не горевал, а Лавиза даже не пыталась скрыть радость.

Антон велел детям называть Лавизу матерью, но здесь он в первый раз натолкнулся на сопротивление: Бруно называл мачеху или Лавизой, или просто мачехой, Анна и Жан — тетей Лавизой. Наследника Мелдеров мачеха не осмеливалась трогать — это было ей строго-настрого запрещено на другой же день после свадьбы, — но тем чаще таскала она за волосы Анну и Жана, срывая таким образом накопившуюся злость.

Осенью, вскоре после смерти матери, Анна пошла в школу. С первого дня ей очень там понравилось. Ученье давалось легко, почти по всем предметам Анна получала пятерки, но главное было то, что в школе она чувствовала себя гораздо спокойнее, чем дома. Учителя любили старательную девочку и ставили ее в пример другим детям. Ученики не обижали Анну, не дразнили. Многие пытались подружиться с нею, только Анна была слишком застенчива. В школе она отдыхала, но стоило ей вернуться домой, мачеха начинала командовать ею и не давала падчерице ни минуты покоя.

— Анна, пойди нарежь соломы скотине! Принеси хворосту! Подмети избу! Вычисти подойник! Сходи в погреб, принеси картошки! — Команда следовала за командой.

Анна безропотно делала все, что ей приказывали. Уроки приходилось готовить поздно вечером, когда взрослые уже спали. Только благодаря своим способностям и прилежанию Анна не отставала и училась хорошо.

Бруно пошел в школу годом раньше и был уже во втором классе. В школе его окружали друзья и он даже не подходил к Анне. Можно было подумать, что это дети из разных семей. Домой они возвращались порознь.

Через год в школу пошел и Жан. Теперь у Анны был попутчик. Только зимой, в очень плохую погоду, Пацеплис отвозил детей на лошади, но слишком их не баловал: шесть километров туда и шесть километров обратно — не такое уж большое расстояние.

Летом Анна опять пасла скотину, теперь уже вдвоем с Жаном, а Бруно все каникулы проводил в Мелдерах.


Так проходил год за годом.

Анна окончила пятый класс начальной школы. Когда она принесла домой свидетельство, где по всем предметам стояли одни пятерки, отец с Лавизой долго разглядывали его и совещались о чем-то наедине, затем позвали Анну.

— Вот ты и получила образование, — сказал отец. — Мне удалось проучиться только три года в волостной школе, но разве у меня не хватает ума? Ты училась пять лет. Для женщины этого хватит с излишком.

Анна побледнела. Она надеялась, что ей разрешат по крайней мере окончить все шесть классов школы: зимой ведь дома особой работы не было.

— Тебе уже больше двенадцати лет, — сказала мачеха, — скоро будешь взрослой. Пора помогать родителям зарабатывать хлеб.

— Да, конечно… — прошептала Анна.

Не имело смысла просить и уговаривать — в Сурумах нужен был работник. Тоска весь день сжимала сердце Анны, вечером она даже немного поплакала, но изменить что-либо в своей судьбе не могла. Отца, пожалуй, удалось бы переубедить, но этим ничего не достигнешь — он во всем подчинялся жене.

Для Анны началась тяжелая пора жизни. Летом Жан пас скотину один, Анна доила коров, полола огород, варила корм свиньям, таскала воду из колодца, а во время сенокоса работала на лугу. Лавиза не любила стоять у корыта с бельем — ее больное сердце будто бы не переносило пара. Анна стирала на всю семью, по субботам скребла и мыла полы, топила баню. К осени ей купили ситцевую юбку и желтые резиновые тапочки — это все, что она заработала за целое лето.

Бруно, окончив основную школу, уехал учиться в школу лесничих, так как старые Мелдеры хотели, чтобы их наследник не отставал по образованию от первых людей округи; все расходы по обучению они взяли на себя. Жану, как будущему хозяину Сурумов, разрешили закончить основную школу, но о дальнейшем учении ему и думать не приходилось, хотя мальчик он был способный и проявлял большой интерес ко всяким машинам и технике.

Анна, собрав старые учебники Бруно за шестой класс, в течение нескольких месяцев, занимаясь только по вечерам, прошла начальный курс основной школы.

А дальше? Дальше опять были хлев, кухня, мокрые борозды картофельного поля и корыто с бельем.

В волостном Народном доме устраивались иногда театральные представления и концерты хора, но во главе местной культурной жизни стояли айзсарги и айзсардзе.[12] Айзсардзе — женщины-айзсарги (писари, связистки, медицинские работники в частях айзсаргов). Вся эта «культурная деятельность» была насквозь слащавым раболепием перед «вождем» — Ульманисом, — безудержным чванством: ведь айзсарги думали, что воспевают самих себя.

Однажды Анна заговорила о своем желании вступить в хор, но мачеха высмеяла ее и грызла потом целую неделю.

— Глядите, какой соловушка нашелся! Хор ей понадобился! Если ты не знаешь, куда деть свою глотку, — пойди на болото и наорись там всласть. Кто же будет коров доить, если ты два раза в неделю, задрав хвост, будешь бегать на спевки? Не думай, что я за тебя буду надрываться.

Анна смирилась и больше не мечтала о хоре.

Она стала брать из библиотеки книги. Но читать можно было только по ночам, когда все дневные работы были кончены и отец с мачехой уже спали. Жертвуя своим коротким отдыхом, девушка с увлечением читала.

Она понимала, что не читать нельзя. Надо искать в книгах то, чего не было в ее теперешней жизни. Если она не будет этого делать — ей грозит отупение: как воды Змеиного болота постепенно затопляют луга и низменные поля, так эта пустая, тяжелая жизнь понемногу задушит ее, она станет тупой и ограниченной. Этого как раз хотел отец Анны — Антон Пацеплис. Этого же добивалась мачеха, которой в тягость стала даже кухонная плита; все остальные домашние работы надоели ей еще раньше. Лавиза не жалела сил, чтобы превратить Анну в покорную рабыню, которой ничего не нужно и которая не смеет ничего требовать для себя. Но, словно наперекор невыносимой жизни, девушка с каждым днем расцветала, становилась красивее и привлекательнее и все больше походила на свою мать.


Читать далее

Глава третья

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть