Онлайн чтение книги К новому берегу
Глава восьмая

1

В июле 1940 года прошли выборы в Народный сейм Латвии, и вскоре после этого состоялась первая сессия, где избранники народа единогласно приняли решение об установлении в Латвии Советской власти и вступлении в Союз Советских Социалистических Республик. Ян Лидум тоже был избран депутатом Народного сейма и участвовал в историческом заседании, происходившем в Риге, в здании драматического театра. Зал, балкон, галерея и фойе были переполнены до отказа. Рядом с учеными и деятелями искусства сидели простые рабочие и крестьяне. Вытягивая шеи и поблескивая моноклями и пенсне, сидели в ложах послы и атташе западных империалистических государств во главе со старейшиной дипломатического корпуса — папским нунцием. Долгие годы эти господа вдохновляли, подпирали и направляли сокрушенный сейчас реакционный режим. Еще недавно они чувствовали себя в этой стране большими хозяевами, нежели ее официальные властители, а о народе и говорить не приходится, у него еще с 1919 года была отнята всякая возможность хоть в какой-то степени влиять на судьбы своей страны. Сегодня дипломаты с мрачным любопытством наблюдали последний, заключительный акт одной из исторических драм, в которой им долгое время принадлежали главные роли, и начало чего-то нового — великого и героического, — где главным героем становится сам народ Латвии и где для них не останется даже самой ничтожной роли.

«Сколько хотите смотрите, — подумал Ян Лидум, бросив взгляд на правую сторону балкона. — Долго вы здесь грабили и науськивали, теперь хозяин страны возьмет метлу и выметет вас на свалку».

Так и произошло.

В притихшем зале торжественно, как клятва, звучали слова великого решения. Его прочел один из депутатов. Единодушная воля всего народа была выполнена: от имени и по поручению его Народный сейм Латвии постановил обратиться в Верховный Совет СССР с просьбой принять Латвию в состав Союза Советских Социалистических Республик.

— Кто за это предложение, прошу поднять руки! — раздался взволнованный голос председателя сейма — простого рабочего, который прошел сквозь долгие годы суровой борьбы в подполье, испытал ужасы тюрьмы и Калнциемских каменоломен. В зале поднялся лес рук, и через несколько мгновений бурные аплодисменты приветствовали великое историческое событие. Народ Латвии вступал в новую, солнечную полосу своей жизни. Все встали. Люди улыбались, обнимались, целовались. У многих на глазах были слезы. Ян Лидум почувствовал, что и его щеки увлажнились, но он не стыдился слез. Его сердце переполняли радостные чувства. Величие победы в первые мгновения даже нельзя было охватить разумом.

Это был величайший день и в жизни народа Латвии и в жизни Лидума. Он ощущал это всем своим существом. «Петер Лидум, услышь в своей далекой могиле: мы победили, а вместе с нами — ты! Мечта поколений претворилась в явь. Пот и кровь, муки и смерть героев, сиротские слезы и вздохи стариков — все, все искупил этот священный час!»

Когда Ян Лидум немного погодя еще раз взглянул на правую сторону балкона, дипломатические ложи были пусты. Папский нунций ушел вместе с послами, секретарями и атташе западных государств, чтобы больше никогда не возвращаться, но никто даже и не заметил их ухода, схожего с бегством разбитого войска с поля боя.

— Очень хорошо, что они убрались, — сказал Лидум своему соседу, министру народного правительства, с которым он просидел несколько лет в одной камере рижской Центральной тюрьмы. — Здесь им больше нечего делать. Пусть упаковывают чемоданы да убираются восвояси.

Весть о решении Народного сейма на крыльях ветра облетела всю Ригу и Латвию. Улицы столицы заполнялись народом. Из Задвинья, изо всех пригородов потекли реки шествий, они направлялись к центру города. Началась грандиозная демонстрация, какую не видела со дня своего основания седая Рига. В лучах июльского солнца пламенели красные знамена; плакаты, лозунги в медленно-торжественном ритме покачивались над людским морем.

После заседания Народного сейма Ян Лидум присоединился к демонстрантам и еще раз отпраздновал великий всенародный праздник.

СОВЕТСКАЯ ЛАТВИЯ!

Сотни тысяч людей повторяли эти слова с трепетом радостного изумления. Окончилась черная, кошмарная ночь, и перед глазами миллионов предстала озаренная солнцем необъятная Родина — с лесами, полями и нивами, реками, холмами, селами и городами; задымились заводские трубы, закипела работа, и теперь все это, созданное и накопленное поколениями, вновь принадлежит народу, на веки вечные!

СОВЕТСКАЯ ЛАТВИЯ!

То что получил сегодня народ, был не подарок, а победа, обретенная в тяжелых боях. Сердце Яна Лидума наполнила гордость, когда он подумал, что и он помог выковать эту свободу. Поэтому она была ему особенно дорога, и сейчас, средь праздничного шума, Ян Лидум уже думал о работе, которая ждала его. Много было больших и малых забот: надо закрепить добытую победу, удержать при любых условиях и умножить во много крат добытое наследство — только тогда будет достигнуто то, о чем мечтали и за что боролись многие поколения людей.

2

Приехав из Риги домой, Ян Лидум собрал уездный актив и ознакомил товарищей с указаниями ЦК партии — необходимо было незамедлительно создать на местах органы Советской власти и в самом ближайшем будущем провести земельную реформу. Так же как месяц тому назад, когда Лидум впервые появился в этом уезде, труднее всего было с кадрами. Конечно, несколько недель были слишком маленьким сроком для того, чтобы установить степень пригодности каждого человека к ответственной работе, но все же и этого времени было достаточно для того, чтобы Ян не совершил грубую ошибку при выдвижении молодых активистов членами землеустроительных комиссий. Нужны были честные и преданные делу люди. Не всякий из тех, кто на собраниях умел обратить на себя внимание звонким голосом и энергичным выступлением, оказывался на работе столь же энергичным и способным; кое-кто из них, попав на должность волостного старшины, пытался ходить по проторенным тропкам своих предшественников и в первую очередь заботился о собственном благополучии или начинал сводить счеты со своими недругами; случалось и так, что в период первой спешки к руководству волостной жизнью пробирался замаскировавшийся враг или подкулачник, он всеми силами старался тормозить дело и извратить каждое начинание, а тем самым подорвать авторитет народной власти.

— Надо прислушиваться к голосу народных масс, — учил Лидум ближайших товарищей. — Народные массы — вернейший советчик, бдительный страж нашего общего дела.

Сам он не пропускал ни одного случая поговорить с рабочими и крестьянами, чтобы знать их настроения и желания, знать все, что занимало помыслы народа, и вовремя вмешаться, выправить уже совершенные и предотвратить готовящиеся ошибки. Сплетников и подхалимов он не переносил; если кому-нибудь из них удавалось добраться до него, он выслушивал их, а потом говорил прямо в глаза, как он расценивает такие «услуги», и был при этом так резок, что скоро отвадил их.

Хотя Ян Лидум и проработал в уезде только несколько недель, но уже знал почти все слабые места, успел снять с работы некоторых болтунов и прогнать замаскировавшихся врагов, а вместо них выдвинуть на ответственную работу немало светлых голов.

— Надо добиться такого положения, чтобы у нас в каждой волости, на каждом предприятии, в каждом учреждении было бы хоть по одному человеку, в которых мы можем быть полностью уверенными, зная, что эти люди нас не обманывают и ничего не скрывают, как бы горька ни была правда. Даже замалчивание мелкой ошибки есть обман. Такому человеку мы не можем поверить в большом деле. Каждый из нас должен быть честным и откровенным перед партией и народом.

Сам он старался быть таким во всем, поэтому не удивительно, что авторитет его в уезде быстро рос.

Как только был опубликован закон о земельной реформе, во всех волостях учредили землеустроительные комиссии. Теперь Лидум большую часть времени проводил в поездках по уезду: проверял работу комиссий, исправлял допущенные ошибки и подгонял нерадивых.

Классовый враг, кулак, извивался гадюкой, стараясь ужалить и в то же время ускользнуть целым и невредимым. На какие только хитрости он не пускался: жены фиктивно разводились с мужьями, сыновья и дочери выделялись из общего хозяйства и требовали для себя десятигектарных участков, полагавшихся безземельным; старому батраку хозяин чуть ли не силком навязывал порядочный участок усадебной земли и еще давал в придачу скот и сельскохозяйственный инвентарь. Все это, конечно, делалось для обмана легковерных, так как урожай с батрацкого участка ссыпался в хозяйские закрома а удой молока от «батрацких» коров сливался, как и раньше, в большой кулацкий бидон.

— Не выйдет, почтенный… — высмеивал Ян Лидум какого-то крупного кулака, уличенного в такой проделке, — Деньги или мешок с хлебом, может быть, и удастся утаить — да и то это плохо, — но если думаете такой же номер выкинуть с землей, то напрасно стараетесь. Можете совершенно спокойно разобрать перегородки, поставленные в своем доме; за ними не скроете обманный раздел семьи.

Как-то утром, когда Лидум после нескольких дней отсутствия вернулся в город, к нему в партийный комитет явился нежданный и давно невиданный гость: старый Лавер из Айзупской волости. Прошло почти двадцать лет, как Ян в последний раз видел бывшего хозяина, поэтому вначале он его даже не узнал, но когда старикашка стал сыпать словами, как горохом, в памяти Лидума всплыла батрацкая хибарка, дальние леса и поля, где он несколько лет тянул тяжелую лямку.

— Я к вам с важным делом и очень большой просьбой, — зачастил Лавер. — Никто, кроме вас, мне не поможет, товарищ Лидум. — Не дождавшись ответа, он продолжал плаксиво, но сердито: — Меня разоряют! Лаверы — вы, верно, помните, какая это усадьба, — хотят разбить на семь частей, и на моих полях голытьба собирается до осени построить свои лачуги! Скоро дойдет до того, что я не смогу выбраться из своего дома, придется просить чужих людей, чтобы разрешили старому Лаверу с его белой кобылой проехать мимо их порога! Так намерили, так поделили — прямо курам на смех. Разве не могли им отмерить где-нибудь в одном месте — вдоль лесной опушки, там, где пастбища? Почему надо обязательно отнять у меня кусок моих обработанных полей? Молодые люди пусть годик-другой потрудятся над кочками и пнями, как я когда-то трудился.

— Что вам нужно? — спросил наконец Ян Лидум.

— Да то, про что я говорил, — удивился Лавер. — Пусть дают им землю у леса, а мои тридцать гектаров оставят в одном куске возле дома. Тогда мы друг друга и беспокоить не будем.

— Почему вы обращаетесь ко мне? — удивился Ян. — Айзупская волость находится не в нашем уезде. Вам надо обратиться к товарищу Карклиню…

— Я уже обращался, да разве с этим человеком сговоришься? Раздел должен быть справедливым, так он сказал. Вот тебе и справедливость! Вы, товарищ Лидум, сами жили в нашей усадьбе… все знаете. Будьте так милосердны, позвоните этому Карклиню в наш уезд, заступитесь за меня. Я не то чтобы даром… я никогда не оставался в долгу, когда мне делают добро. Деньгами там или натурой — как вам лучше, а мне все равно.

— Так же, как вам было все равно, когда меня в вашем присутствии с вашей помощью арестовали! — встав со стула, глухо сказал Лидум. — Так же, как вам было все равно, когда вы выгнали из дома в осеннюю непогоду мою жену и ребенка и мне их после этого не суждено было видеть! Вы, матерый волк, хищник, торговец, вон! Справедливость не покупают! Мы не променяем ее ни на какие деньги и прочие блага мира. За все свое богатство вы не купите даже крупицы ее.

Отделавшись от наглого старика, Лидум глубоко задумался. Вскрылась и опять кровоточила старая рана.

«Айвар! — мысленно звал он. — Где ты? Почему не придешь ко мне, если я не могу отыскать тебя? Неужели ты больше не помнишь меня и я не существую в твоем сознании?»

Далеко за полночь проработал Лидум в своем кабинете и там же на диване заснул, потому что до сих пор еще не позаботился о квартире. Хотя и давно собирался он исправить эту оплошность, но каждый день случалось что-нибудь поважнее, и снова это дело откладывалось.

3

Решение Верховного Совета СССР о принятии Литвы, Латвии и Эстонии в состав Союза Советских Социалистических Республик состоялось 5 августа. Когда Верховный Совет СССР обсуждал этот вопрос, Ян Лидум вместе с работниками укома и уисполкома был в зале заседания и, затаив дыхание, слушал радиопередачу из Кремлевского дворца. И когда сессия приняла решение и маленькая Латвия стала составной частью могущественнейшей великой державы, Яну Лидуму казалось, что и он с этого момента стал сильнее. Думы о Родине теперь устремлялись через горные хребты, бесконечные степи, тайгу и моря — от полуночного солнца Заполярья и Берингова пролива, где встречаются два континента, до солнечных долин Грузии и сказочных высот Памира на юге.

Родина! Какой простор, какая беспредельность связывались сейчас с этим понятием! Какая свобода для самых смелых мечтаний, осуществить которые по силам только человеку этой страны.

— У нас теперь одна дорога вместе со всеми советскими народами! — говорил Лидум на митинге после окончания радиопередачи из Москвы. — Все сообща пойдем к одному будущему. Кончились времена, когда чужестранец мог топтать ногой нашу землю и приказывать нам, как своим слугам! Кончилось время зависимости и унижения: кто сегодня захочет поговорить с нами, должен учесть, что имеет дело не с двумя, а с двумястами миллионов людей, а еще до разговора ему придется снять шляпу и вынуть руки из карманов. Но, дорогие друзья, того, что мы от всего сердца радуемся великому счастью, обретенному нашим народом, еще недостаточно — нам надо оправдать это счастье и доказать своими делами всему советскому народу, что мы достойны стать рядом с ним.

Через полчаса из соседнего уезда позвонил Карклинь: тому тоже хотелось поделиться радостью со старым товарищем. Вечером к Яну Лидуму приехал гость, доставивший и большую радость и большие заботы. То была Ильза.

— Как хорошо, что ты приехала! — приветствовал он сестру. — Как будто знала, что именно сегодня я нуждаюсь в человеке, перед которым можно излить душу. Ты ведь знаешь, Ильза, что за день сегодня?

— Знаю, Ян… — ответила Ильза. — Теперь совершилось все, за что тридцать четыре года назад отдал свою жизнь наш отец — Петер Лидум.

— Да, пятое августа… — прошептал Ян, потрясенный этим воспоминанием. — Об этом я не подумал, а ты… вспомнила. Прости. Теперь я понимаю, что значит этот день для нас обоих.

— Надо было бы съездить к отцу, отвезти цветы на могилу, — продолжала Ильза — И ограду надо сделать, чтобы не топтали могилку. Я там была на прошлой неделе. Рядом растет старая красивая сосна, можно было бы поставить скворечницу, весной там щебетали бы птички… Отец так любил птиц…

— Больше всего в мире он любил людей, — добавил Ян. — Ему не жаль было отдать жизнь за их счастье. Съездим, сестра, обязательно съездим. Завтра мне как раз надо быть в тех краях; в бывшем центре имения, где отец перед смертью работал батраком, теперь хотят организовать первый совхоз в нашем уезде — от меня требуют заключения по этому вопросу.

В тот вечер они долго просидели в кабинете Яна, вспоминая детство и юность, рассказывая друг другу свои планы. Ильза заведовала уездным отделом социального обеспечения, и эта работа больше всего отвечала ее склонностям. Испытав на своих плечах тяжелое бремя жизни, она сейчас всю теплоту сердца отдавала горемыкам — инвалидам труда, оставшимся без кормильцев старикам и сиротам. Она предложила открыть детский дом в одном имении.

— Там большой, правда несколько запущенный, парк, озеро возле самого дома, вблизи сосновый бор… — рассказывала Ильза. — Можно устроить настоящий рай. Если мне удастся это осуществить, я согласна уехать из города и работать в детском доме.

— А с Карклинем ты уже говорила об этом? — поинтересовался Ян.

— Он меня всячески поддерживает, — ответила Ильза. — Из него вышел очень дельный первый секретарь. Простой рабочий, такой же, как мы с тобой, долгие годы проработал на лесопилке носчиком, а любой сложный вопрос решает отлично. Только вот в детский дом ни за что не хочет отпускать меня.

— И правильно делает, — улыбнулся Ян. — Если тебе по плечу заботы об инвалидах и сиротах всего уезда, с какой стати сужать эти заботы до масштабов одного учреждения.

— Говоришь — по плечу… Если бы Карклинь и Артур не помогали, не знаю, как бы я справилась.

— Но ведь это их обязанность. Сейчас они помогают тебе, а когда ты освоишь свой участок работы, в свою очередь будешь помогать им. Так мы все, Ильзит, делаем. Потому что мы коммунисты.

На дворе уже давно стемнело, когда Ян наконец вспомнил, что еще не ужинал и ничем не угостил сестру. Вот тогда-то и начались заботы и огорчения.

— Каково твое хозяйство? — поинтересовалась Ильза, когда брат заговорил об ужине. — Где ты живешь?

— Здесь вот и живу… — пробормотал Ян, окинув взглядом кабинет.

— Как? — не поняла Ильза.

— Ну так, как видишь…

Ильза удивленно взглянула на брата.

— Ведь ты не хочешь сказать, что у тебя… что ты?…

Он даже немного покраснел.

— Так оно и есть, сестричка… — неловко улыбнулся он. — Не умею жить. Самому стыдно, Ильзит, но так оно выходит.

Неизвестно, как бы он выпутался из создавшегося положения, если бы в этот момент не позвонил начальник уездного отдела Наркомата внутренних дел Регут.

— Товарищ Лидум, мне только что сказали, что у тебя гость. А ты подумал о ночлеге? На постоялый двор ведь не поведешь — там полно, как сельдей в бочке.

— Может… здесь же, товарищ Регут… — сказал Ян. — Мы ведь люди простые.

— Знаешь что, товарищ Лидум, — возразил Индрик. — Моя сестра приготовила ужин и велит передать, что смертельно обидится, если вы оба через четверть часа не будете сидеть у нас за столом. Ждем, товарищ секретарь…

Все кончилось тем, что Ян и Ильза в тот вечер поужинали вместе с Индриком и его сестрой Айной, которая временно вела маленькое хозяйство брата. Там же, у Регутов, Ильзе приготовили постель на диване, а Ян, как обычно, ночевал у себя в кабинете.

Когда он ушел, Ильза обратилась к Индрику с просьбой:

— Возьмите, товарищ Регут, это дело в свои руки. Так ведь он совсем измотается. Если у него самого нет времени и охоты подумать об этом — подумайте вы.

— Уже думали, товарищ Лидум, — ответил Индрик, — и нашли ему квартиру рядом с укомом. Через несколько дней там закончат ремонт, но мы не знаем, как на это посмотрит товарищ Лидум. Две солнечные комнаты с кухней во втором этаже.

— Утром покажете мне. Я сама отведу его туда и устрою все остальное.

На следующее утро, сразу после завтрака, пока Ян Лидум просматривал почту и распределял задания своим помощникам, Ильза вместе с Индриком Регутом осмотрела квартиру, которая сразу же понравилась ей. Надо было еще только купить самую необходимую мебель. Индрик обещал взять шефство над переселением.

Когда Яну стало известно об этом, он без всяких возражений принял эту новость.

— Позор… — признался он. — Как малое дитя, заставил заботиться о себе других. Будто сам был без рук и головы. Впредь будет наука: буду знать, что и о таких делах надо думать. О какой культуре быта может говорить человек, который сам некультурен в личной жизни?

Справившись с самыми неотложными делами, Ян Лидум вызвал машину и вместе с Ильзой уехал в те места, где когда-то прошли их детство и юность.

4

Бывший центр имения с каменными хозяйственными постройками и большими массивами полей и лугов был точно создан для организации совхоза. Во времена Ульманиса здесь хозяйничал какой-то отставной генерал, кавалер двух орденов Лачплесиса; прошлой зимой, когда балтийские немцы уезжали в «фатерланд», сей муж, вдруг обнаружив в своих жилах несколько капель немецкой крови, признал за лучшее репатриироваться. Для настоящего животноводческого совхоза земли было маловато, но можно было предвидеть, что с окончанием земельной реформы в ближайшей окрестности еще найдется несколько сот гектаров свободной земли, поэтому Ян Лидум, ознакомившись с положением, поддержал предложение об организации совхоза.

Навестив с Ильзой могилу отца и поручив кладбищенскому сторожу поставить ограду вокруг могилы Петера Лидума, они решили на обратном пути завернуть в соседний уезд и зайти в волостное правление, где когда-то работал писарем Друкис: если бы этого человека удалось встретить, он, несомненно, оказался бы более разговорчивым, чем в тот раз, когда к нему обратился и предъявил свои права бывший арестант Лидум.

— Может, он сейчас вспомнит, куда они спрятали Айвара, — рассуждал Ян. — Только бы мне попался в руки Друкис, на этот раз он бы не отвертелся. Ах, Ильзит, если б моя мечта исполнилась, в нашей семье прибавился бы еще один любимый человек.

Чтобы попасть в нужную волость, им надо было ехать лишних пятьдесят километров, но Ян был бы согласен проехать все пятьдесят тысяч, лишь бы найти потерянного сына.

Но этого не случилось. Оказалось, что еще в июне Друкис оставил на произвол судьбы волостное правление и скрылся, взяв с собой, а может быть предварительно уничтожив, многие документы и служебные бумаги. Видимо, знала кошка, чье мясо съела, поэтому постаралась исчезнуть; не только из-за Айвара и Лидума пришлось ему спрятаться в подполье: на служебном пути агента охранки и гитлеровского шпиона это была лишь одна, сравнительно небольшая сделка. Позднее Индрик Регут рассказал Яну, почему органы государственной безопасности разыскивают Друкиса.

— Не теряй надежды, — успокаивала его Ильза. — Может, Айвар еще найдется и без помощи Друкиса. Чего в жизни не случается.

— Надежды терять не буду, Ильзит… — ответил Ян. — Но ужасно тяжело жить в таком неведении, невыразимо тяжело. Когда я думаю, что мой мальчик, может быть, живет где-нибудь здесь же, рядом, а я, как слепой, десятки раз прохожу мимо и не узнаю его, то такая мысль просто невыносима. Насколько легче знать, что близкий человек умер, чем жить в таком неведении.

Ян отвез Ильзу домой, поговорил немного с Артуром и Карклинем, затем поехал к себе. Уже светало, когда Лидум достиг города. Он уже не ложился спать, а просидел до начала работы, раздумывая о своей жизни. Утром первый секретарь укома провел заседание, будто у него все было в порядке и никакие заботы не тревожили его.

…Большинство крестьян, получивших в ту осень земельные наделы, успели вспахать и засеять озимые, а кто получил землю позже, тому землеустроительная комиссия старалась выделить хотя бы по гектару от засеянного кулаком поля, иначе при первых же шагах новохозяину — бывшему батраку — пришлось бы снова впрягаться в старое ярмо, прислуживать кулаку. Зимой новохозяева спешили с заготовкой строительного материала, чтобы к будущей осени построить хоть временное жилье и начать самостоятельную жизнь на «своем клочке земли, в своем уголке».

Об этом «своем клочке и своем уголке», которые все еще оставались мечтой огромной массы бывших батраков и безземельных крестьян, Яну Лидуму не раз приходилось слышать всякие скептические вопросы от активистов и членов партии.

— Стоит ли создавать сотню тысяч карликовых хозяйств, которые все равно никогда не будут товарными: это будут чисто потребительские хозяйства, работающие только на самих себя, — заметил как-то Индрик Регут. — Разве это не шаг назад? Не для того ведь устанавливали Советскую власть, чтоб Латвию превратить в «мелкоусадебный рай»; наша цель совсем иная — колхозы! Разве мы жизнь деревни хотим направить по другому руслу и обойтись без колхозов? Что ж это будет за советская республика, если здесь все будет иначе, чем в братских республиках? На каждом шагу особенности да исключения из общего правила.

— Революции не делают распоряжениями или декретами сверху, — ответил Ян Лидум. — Когда в Латвии свергли фашистский режим и установили Советскую власть, эта революция была совершена в несколько дней, но сколько лет понадобилось, пока народные массы, рабочий класс созрели для этого переворота и население нашей страны в своем подавляющем большинстве не захотело больше жить по-старому и безотлагательно пожелало перестроить все до самого основания?

— Так зачем же останавливаться на полпути и не перестроить до основания жизнь деревни? Разве потом легче будет это сделать? — продолжал сомневаться Индрик Регут.

— Это должны сделать сами крестьяне, и когда придет время, они это сделают, — ответил Ян Лидум. — Надо добиться, чтоб они поняли необходимость коллективизации. Как я уже сказал — приказами и декретами этого не сделать. У латышского крестьянина голова еще набита всякими предрассудками, он все время слышал всякие небылицы про колхозную жизнь; по правде говоря, у него даже нет ни малейшего понятия о том, что представляет собой колхоз в действительности. Как же вы можете от него требовать, чтобы он сегодня захотел того, о чем не имеет никакого понятия? А захотеть он должен сам — мы за него желать не можем, вот как обстоит с этим делом. Помочь, разъяснить непонятное и показать правду — это мы должны начать делать с сегодняшнего дня, но приказать, чтобы крестьянин совершил революцию в деревне, не поняв ее смысла и не желая совершать ее, — абсолютно невозможно.

— И поэтому надо делать эксперимент со «своим уголком, своим клочком земли»?

— Если бы мне пришлось стать таким новохозяином с десятью гектарами земли, я, понятно, на это не пошел бы, — ответил Ян Лидум. — Я бы подождал, пока созреют условия для организации колхоза. Но попытайся на минуту влезть в шкуру алчущего земли безземельного и представь себе, как бы он чувствовал себя, если бы не получил земли из рук Советской власти. Он так сильно тосковал по этому «своему уголку, по своему клочку земли», мечтал о нем всю свою горемычную жизнь, надрываясь на чужой земле… и вдруг он остался бы с пустыми руками! Да мы бы тогда оставили его во власти кулака, он был бы недоволен Советской властью, а кулак смеялся бы себе в бороду и был доволен нами: «Молодцы, большевики, меня не тронули, даже батраков мне предоставили». Теперь кулак нас не восхваляет, сейчас он обозлен, ругается, и это хорошо, так как нам его похвал не надо. А труженики полей сейчас благодарят Советскую власть и вместе с нами борются с кулаками. Исполняется закон классовой борьбы, претворяется в жизнь то, чему нас учил Ленин. Ну, а об этом «своем уголке, своем клочке земли» не стоит много печалиться. Это мечта поколений латышского батрака и безземельного; он хочет почувствовать, подержать в своих руках свою землю, обласкать ее, как родное дитя; надо дать ему это сделать, иначе он будет возвращаться к этой не осуществленной до конца мечте. Вот подождите, когда эти мечты исполнятся, он достигнутым не удовлетворится, у него появится новая, еще большая мечта — мечта о колхозе. Долго этого ждать не придется — вспомните мои слова, — или я совсем не знаю трудового латышского крестьянина.

— А ты, видимо, прав, — согласился наконец Индрик.

Предвидение Яна Лидума исполнилось: уже весной 1941 года часть новохозяев начала поговаривать о совместной обработке земли, то тут, то там стали раздаваться голоса об организации колхозов, и если это не осуществилось, то только потому, что стояла горячая пора весеннего сева. А вскоре после этого в мире начались события, которые прервали на время строительство новой жизни в Советской Латвии и разрушили многое из того нового, что латышский рабочий и крестьянин успели создать в своей стране.