Онлайн чтение книги К своей звезде
14

Самолет вошел в густую облачность, и ощущение скорости исчезло. Сплошная серая масса пеленала крылья, клубилась возле иллюминаторов, волосяными струйками выписывала узоры на стеклах. И вдруг, как взрыв, как чудо – ослепительный солнечный свет, ярко-синее небо, а под самолетом – сверкающие белизной, рельефные, как скирды хлопка, облака. Они с реактивной стремительностью отлетали назад и вниз, меняя свои причудливые, как в фантастическом кинематографе, очертания и размеры, возвращая пассажирам чувство полета на скоростном современном лайнере.

– Летим, братцы-кролики, домой, – сказал безрадостно Паша Голубов, будто хотел на слух проверить, соответствует ли звучание сказанных слов скрытому в них смыслу.

«Летим домой», – повторил Ефимов про себя. И странно, еще секунду назад молчаливо упрекая Пашу Голубова за печальную интонацию, сам тоже не почувствовал радости возвращения. На сердце была грусть. Необъяснимая, похожая на возрастную усталость. А на языке все вертелся вопрос: а где твой дом? Где он, тот причал, к которому человек всегда привязан невидимыми нитями родства, всегда с нетерпением ждет часа, когда ступит на его скрипучие доски, припадет грудью к теплой земле? Через час самолет пересечет невидимую границу, и Паша снова скажет не без грусти – вот мы и дома. Но это их общий дом. А где тот, единственный и неповторимый, дом, принадлежащий только тебе?

Может, в авиационном гарнизоне, где у Ефимова были Муравко и Юля, Новиков и Чиж, где он пережил счастливейшие мгновения от возвращенной любви, от встречи с Ниной? Но в гарнизоне этом он уже никого не встретит, ничего не найдет. Разве только обелиск над могилой Чижа.

А интересно, как идут дела у Коли Муравко? Как сложилась его жизнь в отряде космонавтов? Ефимов внимательно следил за каждым новым взлетом в космос, внимательно перечитывал биографии космонавтов, прикидывая, сколько времени каждый из них готовился. Получалось, что у Коли Муравко полет не за горами.

Мог бы у Ефимова быть свой причал и на Севере. Во сне Полярную звезду видит. Неповторимый по суровости, полный тайн и загадок, красивый строгой красотой, этот край проверял на прочность и обещал богатое продолжение. Там Ефимову интересно жилось и так же интересно леталось. Там вырисовывалась служебная перспектива, о которой он мечтал еще в курсантские годы. Не о карьере речь, о настоящем профессионализме, о мастерстве, когда в небе рядом с тобою только асы, умеющие делать абсолютно все. Все, на что способна современная техника, на что способен человек.

Мог бы… Но кто виноват, что мечта не реализована? Александр Васильевич – командующий ВВС округа – доказывал с цифрами в руках, что у Ефимова не было физической возможности сбить мишень, не опустившись за предел ограничений. Но Ефимов, как летчик, не снимал вины с себя. Его личные расчеты убеждали в другом: пока идет бой, летчик не имеет права на расслабление. Знания, сила, эмоции – все в кулаке, все в узде. А он расслабился, сбив первую мишень, упустил контроль за приборами, подсознательно перестраховался от запредельных перегрузок. Сказывалась, конечно, усталость, но против усталости есть воля. С ее помощью летчик обязан в критических ситуациях извлекать из своего организма неприкосновенный запас физических и духовных сил. Мог это сделать и Ефимов.

Мог. Но не сделал. Воли не хватило.

Тянуло ли его в тот затерянный среди лесов и озер поселок, что причудливо разбросал по холмам свои домики вокруг аэродрома, где стояла вертолетная эскадрилья Шульги? Там была последняя перед отлетом в Афганистан пристань Ефимова. И будет первой после возвращения в Союз. Там он обрел новых друзей, новую летную профессию. Шульга обещает по возвращении приложить все усилия, чтобы Ефимова назначили заместителем комэска.

Нет, перспектива такого роста не согревала. Вертолеты – временное дело в его летной биографии. Душа Ефимова рвалась за звуковой барьер.

Причалом родным ему все более мнился Ленинград.

Что с того, что в этом красивом и гордом городе Ефимову ни жить, ни служить не выпало. Он его чувствовал каждой своей клеточкой, каждой кровинкой. В этом городе жила Нина.

И Ефимов уже решил для себя окончательно: он не будет больше ждать, когда Нина сама его разыщет. Ему положен по возвращении отпуск. В Ленинграде он позвонит ей и скажет: все, дружок мой милый, больше без тебя не могу.

Ефимов уверен – его звонок и его слова станут для Нины долгожданным и счастливым праздником. Он не знает, откуда эта уверенность, но она в нем жива.

Предельно ясно одно – и краем родным, и причалом ему станет тот дом и тот город, в котором они будут жить с Ниной.

Нет, мучил его не только день завтрашний, но и вчерашний.

Ведь ноет душа. Ноет от какой-то невосполнимой потери. Но какой?

Изнуряюще напряженные дни. Тяжелая мужская работа… Постоянный риск на истонченной грани возможного и невозможного… Мужские слезы, кровь… Не надо думать об этом, тем более сожалеть. Рассудок активно сопротивляется, но победить ощущение потери не может.

Ефимов стал перебирать в памяти наиболее яркие эпизоды службы в Ограниченном контингенте. И ничего такого, о чем бы следовало грустить, не вспомнилось. Всплывали трогательные встречи с дехканами в далеких кишлаках, их растерянные перешептывания, когда экипаж отказался от баранов, приведенных в благодарность за своевременно доставленные мешки с удобрением… Вспомнил, как спасали мальчонку от астматического удушья, поднимая его в вертолете над горами; поднимали бездыханный трупик, а вернули живого ребеночка. Продышался будущий гражданин свободной республики. А как исхитрились погасить огонь на подожженной душманами машине с зерном? Сперва прижали пламя воздушным потоком винта, а потом вскрыли несколько синтетических емкостей с водой – только пар, подобно взрыву, шарахнул по сторонам. И все, пожара как не бывало.

Участвовал Ефимов и в операции по спасению захваченных «духами» сотрудников царандоя[6]Царандой – афганская милиция.. Надо было внезапно доставить ребят из ХАДа[7]X А Д – служба безопасности. на небольшой высокогорный пятачок, расположенный перед входом в пещеру. Но как обеспечить внезапность, если двигатели вертолета слышны за десятки километров? Ефимов взялся это сделать. Подняв вертолет повыше к солнцу, он три четверти спуска прошел с выключенными двигателями, на авторотации. И запустил их уже у самой земли. Эффект внезапности был ошеломляющим. Десантники ХАДа бросились в пещеру, вынесли связанных царандоевцев, кажется, их было четверо, да еще и заминировали вход в это осиное гнездо. Взлетели под аккомпанемент беспорядочной стрельбы неожиданно появившейся банды.

Короче, вспоминать есть что. Были у них минуты военного счастья. Мужские минуты. Обстоятельства иногда просвечивают человека, словно рентгеновским аппаратом, один костяк да сердцевина на виду. А все одежды, в которые он рядится в обычной жизни, вместе с кожей и накопленным жирком становятся неузнаваемо прозрачными. Как стекло. И разве не высшее счастье неожиданно убедиться, что рядом – настоящие парни, твои единоверцы и единомышленники, с которыми можно все разделить и которым можно все доверить. Даже жизнь.

Не оттого ли так грустно, что этих острых мгновений теперь будет гораздо меньше?


Бездумно глядя в иллюминатор, томился душою и Паша Голубов. Там, в каньоне, когда они ждали с Баранчиком помощи, он сказал себе: «Живой останусь – все шашни побоку. Хватит. Буду Анютку воспитывать, Таньку ублажать. Когда чует, что Пашка только ей принадлежит, бывает и ласковая, и горячая».

Пашка не сомневался, что решение принимает окончательное. Он даже представил, как раскроет чемодан и выложит Таньке шубу из ламы, которую во время отпуска приглядел в чековом магазине Ленинграда. А для Анютки там прямо сказочные одежды имеются. Вот он и заявится к своим женщинам, как старый барахольщик. Берите, хватайте, торжествуйте! Что поделаешь, если баба даже в шестилетнем возрасте баба. Пусть порадуется. Все-таки обе ждут Пашку.

Уверенности, что именно так все и будет, у Пашки поубавилось, как только за ними прилетело звено спасателей. А узнав по дороге домой о приказе на замену, сразу же вспомнил Марианну. В Ташкенте пересадка, если Пашка на сутки задержится, земля не станет вращаться в другую сторону.

Теперь до посадки осталось около часа. Пашке совсем уже тошно. Ведь все равно не выдержит долго; не вынесет его душа ругани жены, ее мелочных упреков. А то, что упреки от Таньки он услышит уже в первый день («Своим «прости господи», небось, каждый день писал?»), Пашка не сомневался.

Разве способна Марианна на что-нибудь подобное? Пашка для нее все. И странно, Пашка писал ей такие письма, что поражался собственному красноречию. Откуда только бралось? Слова какие сердечные придумывал: «Компас моего счастья», «Моя приводная станция». Он писал ей о своих многосерийных широкоформатных снах, в которых Марианна всегда выступала главной героиней, писал о боевых друзьях – добрых и отчаянных ребятах, писал о своей работе, которая, в его изложении, была однообразно-скучной и совершенно безопасной. Стараясь изо всех сил остаться в глазах Марианны не совсем законченным подонком, Пашка ничего ей не обещал. Говорил, что влюбился, как восьмиклассник (было у него такое в восьмом классе), что без нее, как без кислорода, что горит она для него яркой и недосягаемой звездой на темном и скучном небосклоне.

Он не знал, как поступит, увидев Марианну, и от этого своего раздвоенного состояния испытывал душевный дискомфорт. А в том, что надо увидеть Марианну, Пашка не сомневался. Судьба прямо за ручки ведет. Не железный же.

– Слышь, Федор, – толкнул он в бок Ефимова, – у меня есть гениальное предложение.

– Погостить у Марианны? – спросил Ефимов.

Пашка удивленно развернулся.

– Ты как догадался?

– Шульге предложи. Без него как?

Шульга сидел от них через проход и делал вид, что дремлет. Пашка наклонился через колени Ефимова и сказал:

– Игорь Олегович, есть гениальное предложение…

– Принимается, – согласился Шульга, не открывая глаз, – все равно вечером деться некуда.

– Откуда все знают мои мысли? – удивленно возмутился Пашка. – Сплошные экстрасенсы.

Шульга усмехнулся:

– Твои мысли, Паша, у тебя на лбу написаны.

Пашка совершенно серьезно достал из кармана зеркальце и осмотрел свой лоб. Все засмеялись, даже Иван Свищенко не выдержал.

– Щенячий восторг от собачьей жизни, – серьезно сказал Паша. – Приятно чувствовать себя человеком, когда кругом ржут, как жеребцы.

Нет, он любил этих людей. Каждого по-разному, но любил преданно, по-мужски. И от мысли, что скоро с ними предстоит разлука, у Пашки резко снижался тонус. Он уже знал, что возвращается в Союз не «праваком», как называют между собой вертолетчики правого пилота, а аттестованным на должность командира звена. Но он бы согласился полетать еще и на правом сиденье, лишь бы вместе с Ефимовым. И под руководством Шульги.

Разве забудет Паша Голубов свои последние часы на том уступе в каньоне? Вода ему мерещилась не только среди камней и скал, он стал видеть ее в воздухе; будто летят такие прозрачные-прозрачные пленочки; если подойти к краю обрыва и подставить ковшиком ладони, тут они и наполнятся холодной сверкающей влагой. Захотелось проверить, но Коля Баран решительно одернул его.

– Работать надо, товарищ капитан, дел по горло, – выговаривал он Голубову, – а вы иллюзиям поддаетесь. Чем мы оправдаем свою бездеятельность, если через час прилетят наши?

– Как же, прилетят, – ворчал Паша, – открывай рот пошире. Чаёк попивают и ждут у моря погоды…

Убедившись, что снайпер их достать не может, Паша с Баранчиком подналегли на демонтаж. И когда по аварийному каналу услышали знакомые голоса, а затем и шум вертолетных двигателей, у них все было готово для эвакуации аварийного вертолета. Коля нарисовал даже схему крепления строп.

Пашка все время думал о воде. Смотрел на снижающийся вертолет и представлял, как ему подадут белый армейский термос с широким горлом, как он будет огромными глотками пить и пить прохладную вкусную воду, весь термос опорожнит до дна, без передыха.

Но вот вертолет нащупал одним колесом зыбкий край обрыва. Шатаясь и падая под напором воздушного потока, Паша кинулся помогать прилетевшим механикам заводить оснастку, крепить ее к аварийной машине. Когда упал, потеряв силы, вспомнил, что умирает от жажды. Вспомнил, увидев в руках у Коли Барана тот самый инвентарный термос с широким горлом. И странно Пашке теперь… Подержав в руках прохладный алюминиевый сосуд, он отдал его Коле и требовательно приказал:

– Сам сначала.

Коля Баран отвинтил плоскую крышку и дрожащими руками поднес к пересохшим губам край термоса. Пашке стало чертовски хорошо.

А еще запомнилась встреча с Ефимовым. Они не сказали друг другу ни слова. Только обменялись взглядами через проход, соединяющий салон с кабиной. Пашка увидел в глазах Федора слезы и тут же сам почувствовал резь в глазах. Слова были лишними. Они все поняли без слов. Когда мужчины переживают минуты душевной солидарности вот такого накала, это не забывается, это на всю жизнь.

Не выходила из головы у Пашки просьба Коли Барана: дозвониться до его Алены. Конечно, Пашка дозвонится и привет передаст, и все ей о Коле расскажет. Но Коле нужно совсем другое, ему необходимо точно знать, что его любят и ждут. А разве по телефону поймешь такое? Надо бы в глаза посмотреть человеку. А как? Лететь за тридевять земель? Хотя почему бы и не слетать? Сувениры, которые Коля просит отослать бандеролью, можно самолично отвезти, а заодно и места сибирские посмотреть. Все-таки просьба друга. За те сутки в горах они стали самыми близкими друзьями. Пашка не сомневается.

– Игорь Олегович, – Пашка снова наклонился через колени дремлющего Ефимова, – а, Игорь Олегович?

– Какая еще гениальная идея пришла в твою не менее гениальную голову? – спросил Шульга.

– Почему бы вам не взять меня к себе в эскадрилью? Буду вам сапоги каждый день чистить, за сигаретами бегать. Ей-богу!

Шульга усмехнулся.

– Всяк кулик в своем болоте велик.

– Я не шучу, Игорь Олегович.

– Плоха та шутка, в которой нет хотя бы половины правды.

– Все у меня наперекосяк пойдет без вас. Ей-богу. И замена не прямая, в распоряжение отдела кадров. А кадры, я знаю, пошлют, где семья и квартира. Если вы лично попросите начальство, разве откажут такому заслуженному, как вы, командиру?

– Не лей, Паша, елей. Ты же начнешь всякие бракоразводные дела. Жена твоя жалобу накатает в инстанции, начнутся разборы, разговоры. Вырос лес – будет и топорище. С квартирами опять же проблема. Где я вам наберусь жилплощади?

– Понимаю, – Паша придал своему голосу глубокую трагичность, – нет некрасивых собак, есть нелюбимые.


Конечно, хорошо, что Голубов сам завел этот разговор. Когда человек чувствует перед кем-то обязанность, он добровольно надевает на себя узду. А такому, как Голубов, она нужна непременно. Талантливый летчик, прекрасный человек, верный товарищ, но в отношении к женщинам – непредсказуем. Тут от него можно ждать любых сюрпризов. А всякие семейные дрязги и неурядицы – это предпосылки к летному происшествию. Если летчик не сумел навести порядка в семье, он и к полетам не совсем готов. Ему лучше сидеть на земле.

И все-таки Шульга хотел иметь в своей эскадрилье такого летчика, как Голубов. В человеке важен не чин, а начин. На Ефимова он не рассчитывал. Чутье подсказывало: не засидится этот хлопец у него. Правда вокруг Ефимова все же продолжалась какая-то нездоровая возня. Видимо, у кого-то из больших начальников его фамилия все еще вызывала отрицательные эмоции. Почти небывалое дело – три года держат в черном теле такого летчика.

Шульга сам писал на Ефимова представление. Была команда от генерала: всех, отличившихся в операции по спасению раненых афганцев и подбитого вертолета, представить к государственным наградам. Представили оперативно. Пока собирались домой, пока Шульга передавал эскадрилью, пришли ордена. Скородумов и Свищенко получили Красную Звезду, Коля Баран и Паша Голубов – ордена Красного Знамени. Наградили этим орденом и Шульгу. А на Ефимова начали запрашивать какие-то уточнения и дополнительные характеристики. Видимо, всплыли старые грехи. А он больше других заслуживал награды. Вся тяжесть операции была на плечах Ефимова.

Шульга возмущался не только про себя. Он звонил и телеграфировал о своем несогласии в вышестоящие инстанции, но его резко щелкнули по носу и предупредили, что если и впредь будет лезть не в свое дело, в вышестоящих инстанциях встанет вопрос о его служебном соответствии. Шульга замолчал, но не успокоился. «Эта ворона нам не оборона». Во время отпуска он будет с дочкой в Москве, а там есть кому пожаловаться. Не может того быть, чтобы не восторжествовала справедливость.

– Ну что ж, Паша, – сказал Шульга с оттенком угрозы в голосе, – коль сам просишься, похлопочу. Только может случиться, что вакантной должности командира звена не окажется. Ведь обидишься, а?

– Было бы правое сиденье.

– Да нет, командиром машины возьму железно.

– Так это же мечта моя, Игорь Олегович.

– Хорошо тому жить, кому бабушка ворожит.


Самолет мягко приземлился на аэродроме Ташкента.

Иван Свищенко первым заметил в толпе встречающих Марианну. Она была точь-в-точь, как на той карточке, которую Свищенко видел у Голубова. И он неопределенно сказал:

– Кого-то из наших встречают. Така гарна дивчина може буты тильку у капитана Голубова.

Пашка кинулся к иллюминатору, возле которого сидел Свищенко, и тут же виновато оглянулся на своих друзей.

– Вот режьте на месте, – приложил он руку к груди, – ничего не сообщал. Как она узнала – убей бог, не пойму.

Но как заволновался капитан Голубов, как заерзал. А Свищенко, пока подавали трап к самолету, любовался Марианной. И впервые позавидовал другому мужчине – есть же везучие, которых любят такие красивые женщины. Он попытался поставить рядом с Марианной свою Валентину, и она показалась ему еще более серой и сутулой, совсем без шеи, полногрудая, широкобедрая и толстоногая. Каких только ей Свищенко одежек не покупал. И все на ней, как на корове седло. Любит, чтоб было и дорогое, и модное, а носить не умеет. Идут, бывало, в офицерский клуб на концерт столичных артистов или на праздничное собрание, так он уже сам выбирает, что ей надеть и как украсить. Пока молодая была, так еще ничего, молодостью брала. А теперь обабилась, дальше некуда.

Правда, Свищенко отдавал ей должное, дом Валентина умела держать в порядке. Прежде чем уйти на свой коммутатор, а уходит она рано, все успеет переделать. И тетрадки Ромке сложит в портфель, и завтрак приготовит, и постели уберет, и даже Ваньку в садик забросит. Да и после работы не сидит сложа руки. То стирает, то с Ромкой уроки учит, то что-то шьет, что-то убирает – не умеет без дела, томится. К мужниным ласкам как к домашней работе относится. Надо – пожалуйста, не надо – и слава богу. Так что про всякие там любовные страсти и переживания Иван Свищенко знает из книжек, да еще из кинофильмов. И то убежден, что в книжках и кинофильмах все это выдумывают – было бы интересно читать и смотреть. А в жизни все так, как у него с Валентиной.

Приглядываясь, как Марианна обхаживала капитана Голубова и его друзей, Свищенко все сравнивал, а как бы в подобной ситуации вела себя Валентина. Уж цветы она точно не стала бы покупать к встрече. Тем более такой здоровенный букет. И в дом к себе звать на ужин не стала бы такую ораву почти незнакомых ей людей. А эта знала, чем Пашке потрафить, всех пригласила. Да так душевно, что не откажешься. И застольем так управлять Валентина не сумела бы. Толчется вечно на кухне, а с толком или без толку, никто не поймет. А у этой все горит в руках. И тарелки незаметно меняются, и новые закуски, как в сказке, на столе вырастают, и песни с мужиками поются, и для каждого доброе слово находится. Иван Свищенко не знал, какая у капитана Голубова жена, но эта его «коханка» среди известных Ивану Свищенко женщин вышла на первое место. С такой кралей и он бы не устоял от греха.

– Как это вам удалось узнать, что мы летим в Ташкент? – спросил Свищенко Марианну.

– Сердце подсказало, – смеялась она.

И только когда они поздно вечером пришли в гостиницу и увидели у дежурного администратора заявку на прибывающих из Афганистана летчиков, все вспомнили, что и Марианна работает в этой гостинице.

– Ось, плутовка, – сказал взволнованно Свищенко, вспоминая глаза Марианны, – так заморочить мозги. А дивчина гарна.


Проснулся Ефимов от яркого света. Ему показалось, что среди ночи пришел Пашка Голубов и включил в номере все лампочки. Но Пашкина койка стояла нетронутой, и в номере никого не было. Яркий свет ворвался сквозь шторы апрельским солнцем, квадратным зайчиком позолотил старые обои на стене, теплым лучом уселся на руке Ефимова. Сквозь открытую форточку вместе с отдаленным гулом машин долетали звонкие детские голоса, глухие удары по мячу и неистовое, какое-то базарное пение птиц.

Ефимов потянулся и ощутил огромную радость от того, что ему никуда не надо спешить. За окном буйство весны, за стеной спят друзья-товарищи, все они, наконец, дома. Да, дома! Вчерашняя тоска о каком-то мифическом причале сегодня выглядела смешной. Дома он! И вся страна, любой ее уголок, любой город и поселок ему и край родной, и причал.

Ефимов легко поднялся и раздернул шторы. Распахнул створки окна. Настоянный на молодой зелени, на утреннем солнце воздух хлынул теплой волной в легкие. Дыши, не надышишься. Глядя на убегающие в солнечную дымку крыши домов, на пенные верхушки изумрудно-молодой зелени, на играющих во дворе ребятишек, Ефимов твердо поверил, что с сегодняшнего дня у него начнется действительно новая жизнь.

– Все хорошо, – сказал он вслух и решил, что после завтрака сразу отправится на поиски букинистического магазина. От разных людей Ефимов слышал о богатствах Ташкентского букинистического, о необыкновенных раритетах.

Ни Пашки, ни Свищенко, ни Шульги в гостинице не было. Все куда-то умотали. Ефимов спустился в буфет, выпил чашку кофе, зашел в парикмахерскую. Увидев в вестибюле будку с междугородным таксофоном, наменял монет и позвонил в Ленинград. Нинин домашний телефон не ответил. Чувствуя, как у него начинает взволнованно биться сердце, Ефимов набрал номер рабочего телефона. Трубку снял мужчина. На просьбу позвать к телефону Нину Михайловну веселым басом сказал:

– Болеют они.

– Давно? – спросил Ефимов.

– С неделю, пожалуй.

– А что случилось?

– Грипп, наверное, – бодро пророкотал бас и повесил трубку.

«Болеет…» Совсем непредвиденный поворот. «Нина болеет». Ему, здоровому человеку, как-то и в голову не приходило, что Нина может болеть. «Грипп, простуда?..» Впервые подумалось, что, может, она уже не раз болела, звала его в горячечном бреду, а он не слышал, даже мыслей таких не допускал. Утренняя беззаботность уступила место тревожному нетерпению. Надо скорее туда, к Нине, в Ленинград. Свищенко он увидел на улице. Обвешанный обувными коробками, универмаговскими пакетами и свертками, он неуклюже вываливался из такси, подхватывая и вновь роняя рулон с ковровой дорожкой.

– Весь универмаг закупил?

– Как же без гостинцев? И это надо, и то… Скажут, приехал из-за границы и ничего не привез.

– А где Шульга? – спросил Ефимов.

– В штабе, наверное.

Ну конечно же, Шульга пошел решать Пашкину судьбу. Самолет на Ленинград будет только завтра. Места уже забронированы. И тут, как ни напрягайся, выше головы не прыгнешь. Ефимов взял такси и покатил к букинисту. В гостиницу вернулся с увесистой пачкой одинаково переплетенных книг – годовой комплект «Нивы» за 1912 год. Он не без радости предвкушал, с каким интересом проведет остаток дня. Но его планам не суждено было сбыться. Вскоре прибежал вспотевший Шульга и по-командирски кратко распорядился:

– Всем сбор. Через час за нами придет машина. Летим военным транспортником. Посадка прямо на нашем аэродроме.

Ефимов взял у дежурной по этажу номер домашнего телефона Марианны и позвонил Пашке.

– Вы что, офонарели?! – заорал тот. – Я вообще никуда не полечу! Я в распоряжении отдела кадров!

– Ты уже в распоряжении Шульги, – сказал Ефимов, и Пашка надолго замолчал. Прокашлялся, вздохнул. – Не идиот я, а? – спросил он. – Расчувствовался, напросился. А теперь куда бедному хрыстиянину податься? Ох-хо-хо… Только начала проявляться картина моего счастья и все, салям алейкум. Ладно, гут, через час буду. До свидания.

– Через пятьдесят минут.

– Успею. Как говорит Свищенко, це дило не довге.

Ефимов помчался в универмаг. Переступив его порог, понял, что здесь ему Свищенко до вечера не отыскать. В первой же кассе узнал, где находится справочное бюро. Попросил объявить по радио: «Товарищ Свищенко, вас срочно ждут в гостинице». Представил, как всполошится бедный Иван, решил подождать у входа. И точно, Свищенко через минуту после объявления вылетел из универмага с перепуганными глазами, крепко зажимая под мышкой фуражку с голубым околышем. Выслушав Ефимова, облегченно чертыхнулся.

– Думав, землетрус!


В герметической кабине грузового транспортника, где висели зимние одежды экипажа, хранились ЗИПы, приборы, где ядовито-зеленая обивка говорила о неприспособленности самолета для пассажирских перевозок, Паша Голубое развалился на стеганых чехлах и по секрету рассказывал Ефимову свой хитроумный план.

– Угол я сниму в поселке, в какой-нибудь самой зачуханной хате, чтоб все удобства были за сараем, чтоб ни воды, ни газа. И приглашу в гости Таньку. Квартиры, скажу, нет и не ожидается в обозримом будущем. Она, конечно, к командиру побежит. А Шульга что ей скажет? Надо ждать. Я буду давить со страшной силой: не могу больше один, измучился без семьи, переезжай. Она, конечно, будет цепляться за свою квартиру, за город. Хитрить будет, уговаривать. А я останусь твердый, как скала. Если тебе квартира дороже, чем муж, скажу, можешь там оставаться, мне такая жена не нужна. Развод.

– А если не станет цепляться? Скажет, хорошо, переезжаю. И переедет.

– Думал, – твердо сказал Пашка. – Такой вариант я не исключаю. Если переедет, значит какой-то зверь в лесу дал дуба. Значит, Танька стала другой. Люди меняются под грузом обстоятельств. Могла и она перемениться. Тогда все. Наступаю на горло собственной песне и становлюсь добропорядочным семьянином. Ухожу из большого спорта и начинаю делать военную карьеру. Все-таки на звено аттестован. Конечно, Марианну жаль. Но она понятливая. Сама сказала: ничего не обещай, будешь мучиться.

Помолчав, Пашка задумчиво спросил:

– Почему она мне не встретилась до Таньки, а? Никаких проблем, никаких страданий.

– А может, потому и любишь, что через страдания, через проблемы пришел к своей любви.

Пашка хотел что-то ответить, но к ним подошел Шульга.

– Твои наградные дела, – сказал он Ефимову, – заместитель Главкома тормознул. Но не вернул. У него они. Так что еще не все потеряно. Не отчаивайся.

– С меня еще взыскания не сняли, – улыбнулся Ефимов. – О какой награде может идти речь? Отстранен от должности и назначен с понижением. Восстановят – уже будет награда.

– Не знаю, – буркнул Шульга, – у богатого телята, у бедного ребята. Восстановить мы тебя сами восстановим. Побудешь у меня замом, а потом и на эскадрилью. Мне предлагают должность инспектора в штабе ВВС округа. Через год, говорят, освободится. Замену вот только подготовить надо. А ты, как тот волк, все в лес смотришь.

– Во замена, Игорь Олегович, – Ефимов хлопнул по спине Пашку Голубова. – Классный летчик с боевым опытом. Орден опять же на груди. Звание вышло.

– Ты что? – засмущался Пашка. – Я и звеном еще не командовал. Не, это ни к чему.

– Видите, Игорь Олегович, скромный к тому же.

– Скромный, – покосился Шульга на Голубова, – пусть сперва в своем гареме порядок наведет.

В салон вышел из пилотской кабины штурман.

– Погодка там у вас, – сказал он недовольно, – как бы не пришлось садиться у черта на куличках.

– Туман? – спросил Шульга.

– Буран. Нулевая видимость. Есть, правда, надежда, что пронесет. Апрель, называется…

– Это вам не Ташкент, – весело вмешался Свищенко, – это Север.

Все посмотрели на Свищенко с удивлением.

– Чему ты радуешься? – не понял Шульга.

– А что, за Гиндукуш снова не полетим. Где ни сядем – дома будем. Все здоровы, с наградами, почему же не радоваться? Я только сейчас и понял, что живым возвращаюсь. Аэродромов хватит. Не на этом, так на другом сядем.

Оптимизм Свищенко внес веселую разрядку. Заговорили о кознях погоды, поудивлялись размаху своей страны (от плюс тридцати до минус сорока в один и тот же день), стали прикидывать, какой аэродром ближе… Слова Свищенко успокоили и Ефимова. В самом деле, ведь живой летит к Нине. Без ордена, но живой. А в том каньоне все могло случиться. Когда Ефимов, лежа в санчасти, анализировал свой полет за ранеными, еще раз убедился, что поступал правильно и расчетливо на всех этапах. Только одной ошибки не прощал себе: не имел он права оставлять членов экипажа в горах. Не потому, что мог один не долететь, на истребителях все летают в одиночку, он просто не нашел бы себе оправдания, если бы с ребятами случилась беда. И то, что они оба живы, для Ефимова самая лучшая награда. Совесть чиста.

Конечно, орден получить – большой праздник. Для Ефимова он мог стать вдвойне прекрасным – не ждал он наград. Но искренне радовался, что наградили Пашку и Колю. Ведь это их заслуга, что Ефимов раненых вывез. И разбитый вертолет благодаря им эвакуировали из-под носа у душманов. Ордена заслуженные. И Ефимову эту работу зачтут, когда взыскание снимать будут. Так что каждому свое. Какие могут быть обиды?

– Садимся дома, – весело сказал выглянувший из кабины летчик, – синоптики слово сдержали.

Самолет резко пошел на снижение, сделал два доворота. И хотя на землю упала ночь, Ефимов по очертаниям светящихся населенных пунктов узнал посадочный курс.

– Дальний! – весело сказал Шульга, и в кабине у летчиков коротко звякнул звонок.

– Ближний! – засмеялся Свищенко, и звонок повторился.

Самолет прошел точно над приводными станциями и через несколько секунд окунулся в голубоватый свет лежащего на бетонке луча прожектора. Тяжело задрожали крылья, звучно взвыли турбореактивные двигатели.

– Вот теперь уже можно точно сказать – дома!

Дверь самолета распахнулась, борт-техник с грохотом выбросил металлическую стремянку. В салон покатил холодный воздух. И стоило пассажирам высунуться наружу, как по лицам хлестнул острыми кристалликами ледяной ветер. Параллельно земле стремительно неслась снежная взвесь.

– Да, это не Ташкент, – сказал Паша, ступая на заснеженную бетонку. – Тут не позагораешь.

И неожиданно звонко запел:

О Марианна, моя Марианна,

Я никогда не забуду тебя.

О Марианна, моя Марианна,

Я никогда, никогда не забуду тебя…

В этот вечер Шульга позволил себе расслабиться. Пока Ксения готовила ужин, он сходил в баньку, благо в ОБАТО ее протапливают ежедневно, попарился, помылся. Заснули они с Ксенией глубокой ночью, за несколько минут до телефонного звонка. Потому он его и не услышал. Первой Олька вскочила. Она и разбудила отца.

– Дежурный по части тебя требует, – чуть ли не со слезами говорила дочь.

Сообразив, наконец, в чем дело, Шульга поставил аппарат себе на живот, взял трубку и сказал:

– А ну-ка признайся, дежурный, тебе не стыдно звонить человеку домой среди ночи?

– Стыдно, товарищ подполковник, – торопливо заговорил дежурный, боясь, что его прервут, – но есть распоряжение, чтобы вы лично…

– Чье распоряжение?! – гаркнул Шульга. – Я не принял часть! Я в отпуске, согласно приказа командующего. Кто распорядился?

– Командующий и распорядился. Лично звонил.

– А ты не напутал спросонья?

– Никак нет. Сам генерал-полковник…

– Высылайте машину.

– Уже выслали.

Действительно. У подъезда слабо светились габаритные огни «уазика». Шульга окончательно проснулся и, как положено военному человеку, оделся за несколько минут. Поцеловал сонную Ксению, чмокнул дочь и выбежал на улицу.

За рулем сидел незнакомый водитель, на заднем сиденье – незнакомый прапорщик – помощник дежурного по части. «Два года, и почти вся эскадрилья обновилась», – с грустью подумал Шульга.

– Приказано немедленно готовить звено вертолетчиков, оборудованных внешней подвеской, – стал рассказывать прапорщик. – И три лучших экипажа.

– Откуда я знаю, кто тут у вас лучшие? – буркнул Шульга. – И куда в такую погоду?

– К нам вылетел командующий ВВС округа, – продолжал информировать прапорщик, – и еще какое-то начальство из Москвы. Они своим самолетом летят.

– А что случилось-то?

– Пока неизвестно.

– Давай на СКП.

Машина, не сбавляя скорости, проскочила в заранее открытые ворота и пошла по рулежной дорожке к стартовому командному пункту. В лобовое стекло лепило мохнатыми хлопьями сырого снега. «Дворники» с натугой разгребали его, но справиться не могли. Снег клеился жирно и цепко, мгновенно примерзал к настывшему стеклу. Ослепленный водитель съехал с рулежки и со скрежетом зацепил крылом сугроб. Испуганно остановился, выскочил, протер старым полотенцем стекло и снова дал газ.

«В такую погоду мы налетаем», – тоскливо подумал Шульга и начал перебирать фамилии знакомых командиров машин, которые остались в эскадрилье. Все они хорошие летчики, знают дело, но чтобы работать с внешней подвеской в такую погоду, мало быть просто хорошим летчиком, надо быть Ефимовым.

«Ну, что ж, – решил Шульга, – один экипаж поведу сам, второй – Федя. А третий… Третий возглавит Голубов. Приказом отдан, опыта не занимать».

У СКП водитель тормознул, и машина пошла юзом. В другой обстановке Шульга надрал бы уши водителю за такую работу. А тут подождал, пока автомобиль уткнется в бровку, и сказал:

– В профилакторий. Там майор Ефимов и капитан Голубов. Сюда их.

Дежурная смена уже вовсю трудилась. Самолет командующего был на подлете. Его заводил начальник радиолокационной системы посадки, четко выдавая поправки к курсу и высоте.

– Они знают, какая погода над точкой? – спросил Шульга, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Знают, – бросил руководитель полетов, – сказали, будут садиться.

– Приспичило, значит, – Шульга обнаженно почувствовал приближающуюся опасность. И если бы подняли весь гарнизон, мог бы подумать, случилось черт знает что. А три вертолета с внешней подвеской – это спасательные работы. Но где и кого спасать? Обычно давали по радио квадрат, объект, и – вперед. А тут сам командующий, да еще из Москвы начальство.

– Включить прожекторы! – скомандовал руководитель полетов, и снежную круговерть над полем аэродрома проткнул синий, как плазма, луч. Когда самолет миновал приводные станции, из белого месива на посадочном курсе вынырнули два тусклых огонька самолетных фар. Руководитель дал короткую команду пилоту, тот мгновенно качнул крыльями, исправляя курс, и в следующий миг его колеса уже катились по припорошенной снегом взлетно-посадочной полосе. Только самолет миновал створ СКП, на бетонную дорожку дружно выскочили снегоочистительные машины и, выстроившись уступом, с ревом пошли за убегающим самолетом. Есть полеты, нет полетов, полоса всегда должна быть готова к посадкам и взлетам.

На первую стоянку, куда заруливал лайнер, помчались окутанный клубами снега заправщик и два легковых автомобиля. В одном из них был Шульга, в другом штурман и инженер эскадрильи. В боковое окно Шульга увидел расчехленные вертолеты. Там уже вовсю кипела работа. «Машина завертелась».

Подали трап и по нему не по возрасту шустро сбежал Александр Васильевич, за ним какие-то офицеры, гражданские. Шульга представился, представились его заместители.

– Всем в офицерский класс, – сказал командующий и сел в машину. С ним сели Шульга и двое гражданских. Остальные набились во второй «уазик», инженер не вмещался, сказал, что подъедет на другой машине.


– Куда мы попали? – спросил Паша Голубов, подымая воротник меховой куртки. – Человек честно выполнил свой интернациональный долг, вернулся на Родину, получил отпуск. Вместо того, чтобы дать ему возможность уже в первые минуты вкусить радость заслуженных благ, его вытряхивают из постели и гонят на улицу. Приличный хозяин в такую погоду собаку из дому не выпустит, а тут…

– Пошли, Паша, машина ждет, – подтолкнул Ефимов и первым забрался в «уазик». Он разделял Пашкино возмущение и собирался все это высказать тому, кто помешал им выспаться.

У входа в СКП, прикрываясь дверью от ветра, их ждал Шульга. Он нетерпеливо подгонял летчиков жестом руки.

– Да скорее же вы поворачивайтесь. Командующий ждет!

– А мы, между прочим, в отпуске, – бросил Голубов.

– Это мы с тобой так считали, – парировал Шульга. – У командующего другое мнение.

– А что, собственно, случилось?

– Я хочу это знать не меньше, чем вы.

Ветер захлопнул за их спинами дверь с таким треском, словно взорвался снаряд. Вздрогнуло и жалобно заскрипело все здание стартового командного пункта. «Неласково встретил нас край родимый», – подумал Ефимов, но огорчения не испытал, скорее почувствовал какую-то озорную радость: «Он такой, наш край, с характером».

В офицерский класс, где обычно проводилась предполетная подготовка экипажей и разборы полетов, несмотря на глубокую ночь набилось полно народа. Какие-то незнакомые Ефимову офицеры укрепляли на подставке для схем карту района Большого озера и прилегающих к нему окрестностей. На столе, за которым всегда садился командир и его заместители, связисты настраивали радиостанцию и устанавливали телефонный аппарат.

Кое-кто из присутствующих в классе, узнав Ефимова, обрадованно приветствовал его, другие сдержанно перешептывались, кто-то тянулся через головы, чтобы обменяться рукопожатием. Класс в основном заполнили офицеры из батальона аэродромного обеспечения, технический состав. Из знакомых летчиков Ефимов не увидел никого и понял, что в эскадрилье за те два года, которые он прослужил в Афганистане, многое переменилось.

Но вот в класс торопливо вошел Шульга, одернул китель и бросил на аудиторию предупреждающий взгляд. Все притихли. В дверях показался командующий.

– Товарищи офицеры! – скомандовал Шульга, хотя все до команды встали.

В глубине коридора мелькнуло знакомое лицо. Человек в гражданском свитере, какой-то легкомысленной курточке показался в проеме лишь на мгновенье и остановился так, что из-за плеча командующего был виден только хохолок его волос. Не слушая, о чем докладывает Шульга, что отвечает командующий, Ефимов напрягся, чтобы вспомнить, откуда он так хорошо знает этот скуластый овал лица, этот упрямый хохолок на темени? И только командующий сделал шаг к столу, показав жестом, чтобы все садились, Ефимов едва не чертыхнулся от досады на свою память.

Не узнал Колю Муравко!

Он возбужденно заерзал, толкнул локтем Пашу Голубова, тихо шепнул:

– Веселая работа будет. Это Коля Муравко. – Ефимов указал глазами на соседа командующего. – Космонавт.

– Не знаю такого, – прогудел под нос Пашка.

– Еще узнаешь.

Командующий встал, обвел взглядом присутствующих.

– Вчера вы слышали сообщение ТАСС, – начал он тихо, – космический экипаж завершил работу на станции «Салют» и готовится к возвращению на землю. Читали, наверное, что были неполадки в топливной системе объединенной двигательной установки. Космонавты выходили в открытый космос, занимались ремонтными работами.

Командующий сделал паузу, о чем-то подумал.

– В народе говорят: пришла маята – открывай ворота, – продолжил он в том же тоне. – В космонавтике, видимо, как и у нас в авиации, беда в одиночку не ходит. За одним отказом может последовать другой, в сложной технике все взаимосвязано. Короче, корабль «Союз» при спуске на землю отклонился от расчетной траектории и приводнился в Большом озере. Группа вертолетов вашей эскадрильи включается в состав поисково-спасательной службы. Трем экипажам, – командующий посмотрел на часы, – через пятьдесят минут необходимо вылететь в район Большого озера, квадрат семь-тринадцать, – он показал на карте похожий на дельфина изгиб берега, – и работать в дальнейшем под руководством полковника Волкова Ивана Дмитриевича. Он уже выехал в указанный район с передвижным СКП. Там же разворачивается со своим хозяйством инженерно-саперное подразделение, другие вспомогательные службы. Сложность, товарищи, предстоящей работы заключается в том, что Большое озеро вскрылось, идет активная подвижка льда, возможность использовать плавсредства исключена полностью. Вся надежда на винтокрылую авиацию. Через несколько минут здесь будет представитель Центра со всеми необходимыми полномочиями. А пока несколько слов его помощнику, майору Муравко. Пожалуйста, Николай Николаевич.

Муравко встал, привычно одернул свою легкомысленную курточку. Было заметно, что чувствовал он себя в этой одежде, да еще рядом с генерал-полковником, не очень уютно. Тем не менее заговорил уверенно, как хозяин положения.

– Вертолеты поисково-спасательной службы сейчас находятся в расчетном районе приземления спускаемого аппарата. В квадрат семь-тринадцать они прибудут несколько позже. Но ситуация такова, что каждая минута может стать решающей. Спускаемый аппарат надежен на воде, хотя наши корабли, как правило, возвращаются из космоса на сушу…

«Он стал другим, – подумал Ефимов, рассматривая своего товарища по истребительному полку, – исчезла мальчишеская непосредственность в голосе, на щеках и переносице – острые складки. Говорит убежденно, дело свое знает. Заматерел. Но почему не космонавт? Почему помощник представителя Центра? Не принято, что ли, называть космонавтами тех, кто не летал?»

– Ситуация осложнена тем, что космонавты не могут открыть отверстия для забора атмосферного воздуха. Корабль затерт льдами, раскачивается, через эти отверстия проникает вода. В спускаемом аппарате есть регенератор, воздух, пригодный для дыхания, можно «производить» на борту. Однако ресурс регенератора не беспределен. Установка уже работала на старте и на орбите. Другая сторона проблемы – энергия. Ее запасы тоже ограничены. Регенератор без энергии мертв. Корабль в ледяной воде быстро остывает, космонавты уже сняли скафандры, теплой одежды у них нет. Все это требует от нас решительных действий. Задача экипажам – найти спускаемый аппарат и с помощью внешней подвески доставить на берег. Детальное решение на операцию будет принято на месте после разведки в квадрате семь-тринадцать. – Он повернулся к Александру Васильевичу и по-военному четко подвел черту: – У меня все, товарищ командующий.

Командующий кивнул, мол, садитесь, и встал. Подумав, посмотрел на Шульгу. Тот сидел строго и прямо. Птичка бровей четко копировала птичку на разрезе губ.

– Игорь Олегович, представьте командиров экипажей.

Шульга встал и, глядя на командующего, представился:

– Подполковник Шульга, командир первого экипажа. Летчик первого класса. Имеет боевой опыт.

– Хорошо, – улыбнулся Александр Васильевич, – Шульгу мы знаем. Давайте дальше.

– Капитан Голубов. – Паша встал, удивленно вскинул правую бровь. Он собирался лететь на правом сиденье. – Летчик первого класса. Имеет опыт спасательных работ, участвовал в сложных операциях, награжден орденом Красного Знамени.

– Хорошо, – командующий одобрительно посмотрел на Голубова, улыбнулся. – Третий?

– Третьим предлагаю майора Ефимова.

Ефимов встал. Муравко и командующий с одинаковым удивлением повернули головы в его сторону. «Вот так встреча!» – говорили глаза и того и другого. И хотя на лице командующего было больше сдержанности, чем на расплывшемся в улыбке лице Коли Муравко, оба смотрели на Ефимова с радостью.

– Летчик-снайпер, – продолжал между тем Шульга, – владеет всеми типами вертолетов, имеет богатый опыт сложных посадок и эвакуационно-спасательных работ, обладает редкой интуицией в ситуациях, требующих мужества и риска…

«Ну, Игорь Олегович, – подумал Ефимов, – расхваливает, будто задался целью избавиться от меня…»

– Все ясно, – по-доброму улыбаясь, но уже деловым тоном сказал командующий. Ефимову показалось, что он даже подмигнул ему. – Все ясно. Утверждаю. Готовность машин?

Встал инженер. Посмотрел на часы.

– Через десять-пятнадцать минут.

Зазвонил на столе телефон. Командующий снял трубку, выслушал доклад. Опустил трубку на аппарат, встал.

– На посадочном самолет из Центра. Идемте встречать, Николай Николаевич. Экипажи по машинам.

Ефимов сидел в заднем ряду, и поднявшийся народ запрудил проход. Ни Муравко, ни Ефимов подойти друг к другу не могли. В дверях Коля задержался, приподнялся на носках и, поймав взгляд Ефимова, громко пообещал:

– Я найду тебя.

Все, в том числе и Шульга, с интересом посмотрели на Ефимова. Откуда им было знать, что майор Муравко и майор Ефимов еще лейтенантами летали в одном истребительном полку, и лишь благодаря причудам судьбы сегодня за столом рядом с командующим сидел не он, Федор Ефимов, а его друг – Коля Муравко. Жизнь – она такая…


А погода продолжала свирепствовать. Зародившийся где-то над Скандинавией циклон, зачерпнув арктического холода, стал быстро смещаться к юго-западу. Столкнувшись здесь с теплым фронтом, он набрал бешеную скорость, вызвав обильный снегопад. Ожидая в машине ушедшего к руководителю полетов командующего, Муравко видел, как сквозь снежную круговерть начинают пробиваться яркие фары идущего на посадку самолета. Неожиданно все закрыл плотный снеговой заряд, и огни пропали. А в следующую минуту Муравко услышал гул двигателей самолета, набирающего высоту и скорость. Летчик не увидел полосу и не рискнул садиться вслепую. Пошел на второй круг.

В самолете летел Владислав Алексеевич. Муравко хорошо знал командира экипажа – старого аэрофлотовца, заслуженного летчика. Дело свое этот человек знает, работает только наверняка. Его нельзя обвинить ни в чрезмерной осторожности, ни тем более в трусости, но садиться на авось его не заставит никто. А Владислав Алексеевич уже наверняка ворчит и подтрунивает. Его нетерпение понять нетрудно. Ответственность за программу целиком лежит на его плечах.

Муравко позавчера, еще в Звездном, разговаривал с Владиславом Алексеевичем. Весьма довольный результатами работы находящегося на орбите экипажа, он собирался лететь в район посадки корабля «Союз».

– Ты был прав, – сказал он Муравко, – ребята сработали молодцом. Можешь отдыхать теперь со спокойной душой. Или хочешь слетать со мной?

– Юлька и Федор уже на чемоданах, – сказал Муравко, – а с экипажем после отпуска увижусь. Как раз вернутся в Звездный.

– Куда едешь-то?

– В Ленинград, к теще.

– В Ленинград – это хорошо. Сам мечтаю. Жена прохода не дает. Вези в Питер и точка.

Думал ли Муравко, что через сутки они вновь встретятся с Владиславом Алексеевичем?

В поезде, когда ехали в Ленинград, он показывал Федору какие-то строения, называл их ориентирами и хохотал довольный, когда Федя требовал подробных объяснений. Юля читала журнал и не вмешивалась в их мужской разговор. Но когда Муравко стал рассказывать, как его возле шестого ориентира прижала к забору бодливая корова, когда он хотел познакомиться с симпатичной дояркой, Юля сразу отложила журнал и навострила уши.

– Скажи маме, пусть не подслушивает, – попросил Муравко сына.

– Очень мне нужно, – улыбнулась пойманная с поличным Юля, – но обрати, сынок, внимание, как долго наш папа хранил в тайне свои похождения.

Первый день отпуска прошел в суете и заботах. Усталые, будто после двухсменного летного дня, свалились в кровать и сразу заснули. Но не успел Муравко увидеть первый сон, как его разбудила Ольга Алексеевна, в одной руке держа аппарат, в другой телефонную трубку.

– За вами выслана машина, – сказал ему дежурный из штаба ВВС, – будете говорить с Москвой.

Чего он только не передумал, пока одевался и ехал в штаб. «Самое плохое, если этот вызов связан с необходимостью срочного старта в космос. Значит, на орбите случилась беда, значит, ребята попали в ситуацию, требующую активного вмешательства с Земли».

Услышав в трубке аппарата знакомый голос, Муравко взволнованно спросил:

– Что с ребятами, Владислав Алексеевич?

– С ребятами все в порядке, – сказал тот не совсем уверенно, – были неполадки в тормозном двигателе. Сели с отклонением, в Большое озеро приводнились. Выедешь, как мой помощник, в зону поисково-спасательных работ с командующим ВВС. Будешь его консультантом. Действовать по обстановке. Я прилечу через несколько часов.

Муравко позвонил Юле, успокоил, объяснил, что в течение ближайших суток ждать его не надо, и через несколько минут выехал с командующим на аэродром.

Зигзаг судьбы. В экстремальных ситуациях можно ждать любые случайности, любые, даже самые невероятные встречи. Но увидеть здесь Федю Ефимова, Муравко даже в мыслях не мог допустить. Хотя не далее как вчера, в Звездном, Ефимова вспоминали в разговоре с Булатовым по грустному поводу.

Рассматривая лицо Федора и слушая, какую ему характеристику дает Шульга, Муравко хотел понять – известно ли Ефимову о том, что Нина серьезно больна? И сделал вывод: неизвестно. Александр Васильевич сообщил, что вся эта троица лишь вчера вернулась из Афганистана. А Булатов сказал, что Нина к ним в клинику попала несколько дней назад. Даже если она послала телеграмму, что маловероятно, Ефимов ее получить не мог. Впрочем…

Снежный заряд ослаб, и Муравко во второй раз увидел на глиссаде снижения две яркие фары идущего на посадку самолета. Вспыхнул аэродромный прожектор, и через несколько секунд серебристый лайнер нырнул в дымно-голубоватый луч. К машине подошел командующий, легко взобрался на высокое сиденье и кивнул водителю:

– На первую стоянку. – Он повернулся к Муравко. – Я распорядился подготовить тяжелый вертолет. Он более устойчив при порывистом ветре. Правда, летчики в экипаже не прошли такой школы, как эти шульговцы, но при необходимости полетит Ефимов.

– Каким образом он стал вертолетчиком, товарищ командующий? – спросил Муравко.

Александр Васильевич ответил вопросом:

– Случайно не знаешь, почему ваш Владислав Алексеевич так настойчиво интересуется Ефимовым?


Долгая служба в авиации научила Александра Васильевича подходить ко всему, что выходит из рамок привычных представлений, аналитически, с непременной целью докопаться до первопричины.

В годы войны он анализировал не только те бои, в которых участвовал сам, но и все воздушные поединки своих однополчан. Его особенно интересовали случаи, когда летчики одерживали победы в неравных стычках. Один против нескольких. Как лейтенант Чиж. На пятерку «мессеров» нарвался. Казалось бы, все, заказывай панихиду. А он завязал бой, троих сбил, двое дали деру.

Многие не понимали, каким образом Чиж одержал победу. Александр Васильевич, проанализировав ситуацию, понял. Не поддавшийся страху летчик успел перехватить инициативу и навязать противнику свою тактику боя. С первого мгновения встречи он не защищался, а нападал. Причем, атаковал дерзко, на пределе возможностей самолета и человека. И эта дерзость повергла врагов в изумление (что он, не понимает ситуации?), а когда они пришли в себя и начали перестраиваться на серьезное ведение боя, было уже поздно.

Однажды майор Качев вернулся на свой аэродром через тридцать минут после того, как у него должно было кончиться горючее. Вернулся изрешеченным, с оторванным элероном. И опять многие летчики удивленно пожали плечами. А Александр Васильевич начал докапываться до истины. Состояла она в том, что Качев, барражируя над линией фронта, задавал двигателю предельно экономичный режим. Набрав высоту, переводил мотор на минимальные обороты и кругами планировал над местностью, экономил горючее. Хотел подольше продержаться в воздухе. И продержался тридцать лишних минут.

Но был в биографии Александра Васильевича случай, был вопрос, ответ на который он так и не нашел. На одном из воздушных парадов ему было поручено показать сложный групповой пилотаж на первых реактивных МИГах. Эскадрилья справилась с поставленной задачей. Все, кто присутствовал на параде, впервые увидели возможности советских реактивных самолетов.

Еще не остывшие от полетов летчики собрались в классе и возбужденно обсуждали события дня. В это время Александра Васильевича неожиданно позвали к телефону в кабинет командира части. Пожилой полковник, вся грудь в орденах, стоял навытяжку у своего стола с телефонной трубкой в руке. Увидев вошедшего комэска, протянул трубку вперед, подальше от себя и шепотом сказал:

– Будете говорить с товарищем Сталиным.

– Я?! – удивился Александр Васильевич и взял трубку.

Ему спокойно сказали «минуточку» и переключили аппарат. И он сразу услышал ровный голос Сталина:

– Здравствуйте, товарищ полковник…

– Я майор, товарищ Сталин, – возразил Александр Васильевич вместо того, чтобы ответить на приветствие. – Вы ошиблись…

– Товарищ Сталин не ошибается, – сказал спокойно Сталин, у него, наверное, было очень хорошее настроение, и добавил: – Я поздравляю вас с хорошей работой в воздухе. Спасибо.

– Служу Советскому Союзу! – уже четко по-военному ответил новоиспеченный полковник.

Он подивился не тому, что на его плечи так неожиданно свалились полковничьи погоны. Поразила собственная дерзость: как он посмел сказать товарищу Сталину «Вы ошиблись!». И как эти кощунственные слова простились ему?

Когда Александр Васильевич получил сообщение о смерти боевого товарища Павла Ивановича Чижа, он пережил эту весть мучительно тяжело. Сам чувствовал, как по ночам болит печень и деревенеет кисть левой руки. Днем все постепенно приходит в норму, надо только потискать теннисный мячик, расходиться – и вполне здоровый человек. А по ночам, просыпаясь от боли в печени, обнаруживал, что левая рука не хочет повиноваться, кисть как чужая. К врачам обращаться не хотелось, сразу поднимут тревогу, запретят летать. Чтобы не случилось беды в воздухе, проверял себя за рулем машины. Садился в выходной день на собственную «Волгу» и гнал по самым крутым и малозаезженным дорогам. Две сотни в одну сторону, две в обратную. Машина, как и самолет, требует немало физических сил.

Но года два назад печеночная колика уложила его в госпиталь. Летает он теперь как летчик редко, и только на «спарке», зато с врачами стал встречаться гораздо чаще. Все имеет начало, значит, должен быть и конец.

Случилось это вскоре после тех памятных учений на Севере, которые проводил заместитель Главкома. Александр Васильевич то ли простудился, то ли перенервничал, но ухудшение нарастало хоть и медленно, но неотвратимо. А понервничать пришлось основательно. Александр Васильевич был категорически против отчисления Ефимова из истребительной авиации. Но командующий войсками округа не прислушался к его доводам. «Летчик не отрицает свою вину, значит должен быть наказан. Справедливость обязана торжествовать».

Запальчивые слова Александра Васильевича о том, что «торжествует в данном случае не справедливость, а ваше уязвленное самолюбие», обошлись ему очень дорого. Командующий войсками округа сразу перестал называть его по имени-отчеству, перешел на официальный тон во взаимоотношениях, стал чаще обычного на заседаниях и совещаниях подчеркивать вскрытые недостатки в авиационных частях. Дескать, прежде чем указывать другим на соринку в реснице, вытащите бревно из собственного глаза.

Какое-то время Александр Васильевич держал Ефимова в поле своего зрения, с удовлетворением отмечал успехи офицера в переучивании на вертолетных аппаратах, потом, после его перевода в Ограниченный контингент советских войск в Афганистане, следить перестал и даже забыл, что когда-то в его подчинении был такой летчик – Ефимов.


Читать далее

Об авторе 07.04.13
Книга первая. Хождение за облака
1 07.04.13
2 07.04.13
3 07.04.13
4 07.04.13
5 07.04.13
6 07.04.13
7 07.04.13
8 07.04.13
9 07.04.13
10 07.04.13
11 07.04.13
12 07.04.13
13 07.04.13
14 07.04.13
15 07.04.13
16 07.04.13
17 07.04.13
18 07.04.13
19 07.04.13
20 07.04.13
21 07.04.13
22 07.04.13
23 07.04.13
24 07.04.13
25 07.04.13
26 07.04.13
27 07.04.13
28 07.04.13
Книга вторая. К своей звезде
1 07.04.13
2 07.04.13
3 07.04.13
4 07.04.13
5 07.04.13
6 07.04.13
7 07.04.13
8 07.04.13
9 07.04.13
10 07.04.13
11 07.04.13
12 07.04.13
13 07.04.13
14 07.04.13
15 07.04.13
16 07.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть