Онлайн чтение книги Какого цвета небо
5

В цеху сегодня было, как всегда, и – тоже слегка по-другому.

Громадная, высоченная и широченная коробка сборочного цеха, с фермами перекрытий и опор, с застекленными потолком и стенами, была заполнена шумом работающих станков, гудением моторов. Ее точно распирали лязг железа, пронзительные сигналы мостовых кранов, тяжкие удары и продолжительные вздохи прессов. Ноздри приятно пощипывал запах масла и железа. И работа была обычной. В нашу выпускающую бригаду приходила уже собранной ходовая тележка экскаватора с установленными на ней траками-гусеницами; с противоположной стороны цеха – поворотная часть с дизелем и лебедкой. Мы должны были установить поворотную часть экскаватора на его ходовую тележку, навесить стрелу, укрепить на ней ковш, запасовать тросы, поставить кабину, крышу. Полностью смонтированный экскаватор уходил на испытательную станцию, затем демонтировался, упаковывался и отправлялся с завода.

Бригада наша состоит из пяти человек, по словам Белендряса – из пяти богатырей. Возглавляет ее Вить-Вить, который во время монтажа почти не бывает Веселым Томасом. Затем следует могучий, как дуб, Ермаков, прозванный Белендрясом. Ему тоже под тридцать, как и бригадиру нашему, и он тоже женат. Жена работает у нас же на заводе медсестрой в медпункте. Полную аналогию нарушает только то, что вместо Светки у них Женька, серьезный человек, закончивший первый класс. Третьим идет дядя Федя – Федор Кузьмич Лаптев. Всю жизнь он проработал на заводе, воевал еще в гражданскую, а после – и в Отечественную, уходил на пенсию, получил почетный пропуск на завод и – вернулся на участок. Четвертый – Филя Сытиков. Он старше меня на пять лет, пришел на завод после армии, живет в общежитии, собирается жениться. Но уж очень он некрасивый, и мне даже не понять – почему? По отдельности все черты лица у него нормальные: и глаза, и нос, и рот, и прочее. А вот все вместе – некрасиво.

И он сам знает это, и поэтому при девушках он какой-то странный: то фокусы непрерывно показывает, то молчит, краснеет. Мы смеемся над ним, а дядя Федя успокаивает его: -

– Просто у тебя, дурень, настоящая мужская красота; она откроется годам к сорока – сорока пяти.

– А если к девяносто пяти – стам? – резонно спрашивает Филя.

…Если все идет нормально, за смену мы успеваем закончить монтаж. К нам на площадку подается мостовым краном сначала ходовая тележка, затем – поворотная часть; центральной втулкой ее надо надеть на штырь – вертикально торчащий валик стомиллиметрового диаметра. На кране работает веселая и языкастая Катя-маленькая. Никакой Кати-болыпой нет ни в цехе, ни, возможно, на заводе. Почему Екатерина Васильевна Малышева, женщина лет сорока с хвостиком, именуется маленькой, я даже затрудняюсь объяснить. Рост у нее действительно маленький: она не выше Лены. С подкупающей прямотой говорит она о себе: «Маленькая собачка до старости щенок». Я думаю, что ее потому величают маленькой, что есть у нее какая-то совершенно детская искренности, увлеченность и – вспыльчивость по любому поводу. Все это, как каждому известно, особой взрослости человеку не прибавляет.

Катя-маленькая подала на нашу площадку ходовую тележку, а к нам подошел балтийский моряк в отставке, как сам он себя именует, Петя Шумилов, механик бригады, монтирующей тележки. У него картинные усы, грудь – колесом, из-под спецовки выглядывает тельняшка. Поздоровался с нами сдержанным кивком, достал папиросы, стал угощать. Весь этот ритуал известен нам до мельчайших деталей. Три богатыря закурили. Дядя Федя ушел в бригаду Колобова, монтирующую поворотную часть, чтобы хоть наскоро и начерно осмотреть ее до того, как Катя-маленькая подаст ее к нам. Ну, а я просто стоял рядом.

Маленькая деталь: пришел Шумилов на наш участок, чтобы неофициально, так сказать, сдать нам ходовую тележку. Следовательно, Вить-Вить должен ее принять. Но ни тот, ни другой не говорят об этом. Шумилов курит, рассуждает о погоде, о последнем матче, рыбалке и международных событиях. Мы внешне с крайней заинтересованностью поддерживаем разговор, но Вить-Вить одновременно проверяет гусеницы, Белендряс – раму и механизм передвижения, Филя Сытиков – соединительную муфту. Моя задача – проверить проводку и окраску. Обычно вся сцена выглядит приблизительно так.

Шумилов говорит, обращаясь к Филе, потому что тот чуть задержался у валиков муфты:

– Ведь что интересно, дорогуша, я ужо был уверен: «Зенит» проиграет, и вдруг!…

– Да-да! – машинально в тон ому отвечает Филя, чуть отодвигаясь от муфты, одной рукой давит на валик – он слегка пошатывается.

Эмоциональное изложение победного матча «Зенита» приостанавливается. Шумилов тоже кладет руку на валик: да, затянут недостаточно. Смотрит на Филю: «И только-то?!» – «Ладно уж, подтянем сами», – также без слов отвечает Филя и спрашивает:

– Ну, значит?

– Да… И вдруг!… – Вопрос исчерпан, муфта сдана.

Бывают, конечно, и другие варианты, когда Шумилову и его ребятам приходится со своим инструментом тащиться к нам, доделывать параллельно с нашим монтажом свои огрехи. Если же все благополучно, Вить-Вить достает свои сигареты, протягивает их первому Шумилову, потом и Ермакову с Филей. Все закуривают, и Шумилов обычно поражается, насмешливо косясь на меня:

– А этот дылда почему не курит? – С крайней озабоченностью смотрит на меня: – Покажи язык!

Я разеваю рот, изо всех сил высовываю язык.

– Так и есть! Уж поверь бывшему военному моряку: у тебя глисты!

Я каждый раз что-то отвечаю Шумилову, но он уходит к себе на участок, не дослушав: к нам уже подают поворотную часть, а главное для него – сделано, он тележку нам сдал. Уходит спокойно, вразвалочку, с неудержимой лихостью в каждом движении. Нам, дескать, балтийским морякам!…

Не могу я понять, что именно во мне так не нравится Шумилову? Но один коротенький разговор мне запомнился. В конце обеденного перерыва зашел комсорг цеха Миша Воробьев: мне надо было выступить в соревнованиях по плаванию. Договорились мы быстро. В это время густой бас Белендряса прогудел в курилке:

– Ты, Петька, брось нашего Ивана подкусывать, а то – я два раза говорить не люблю, ты знаешь.

– Ты не на флоте, морячок, – язвительно проговорил дядя Федя. – Да и на флоте-то такое при царе разрешалось.

Миша уже собирался уходить, но тут приостановился, поглядел на меня, стал неторопливо закуривать.

– Ну, Петя-Петушок, я думаю, ты понял, – после молчания сказал Вить-Вить, – Парень работает нормально! Мать у него совсем плоха, мы в одной квартире живем. Вообще, знаешь ли, парнишка хороший.

Миша глянул еще на меня, решительно пошел в курилку, я еле успел поймать его сзади за полу пиджака, шепнул отчаянно:

– Не надо, а? Я потерплю, обойдется.

Он оглянулся на меня, остановился. Шумилов уже совсем по-другому, чуть не просительно сказал:

– Да что вы, ребята, мы же все свои. Если виноват – извините. Думалось ведь, как повеселее…

– Ну – и ладушки! – подытожил Вить-Вить.

И в курилке снова стало тихо, а потом они заговорили о другом. Миша поглядел еще на меня, пошел. Но я почему-то уже знал, что он не забудет об этом разговоре. Повторил про себя мысленно, кто, что и как сказал, и так вдруг приятно мне сделалось, что даже в носу защипало.

Когда Катя-маленькая подала нам поворотную часть, я понял наконец-то, почему всё в цеху кажется мне сегодня чуть другим.

Мне еще относительно мало лет – семнадцать. Поэтому при сравнении отдельных людей друг с другом я иногда поражаюсь, до чего же они разные! В данном случае речь идет о Колобове и Шумилове. Игнат Прохорыч Колобов пришел на наш участок, когда Катя-маленькая, отчаянно и весело сигналя, осторожно принесла к нам огромную и застропленную за крюк ее крана поворотную часть экскаватора. Дядя Федя кивнул Вить-Витю: «Все в порядке!» Колобов, молчаливый, грузный и пожилой – он лет на десять моложе дяди Феди, они, мне кажется, даже дружат, – внимательно следил, что скажет дядя Федя Пастухову и что ответит ему Вить-Вить. Без слов, разумеется. И только после этого протянул поочередно каждому из нас свою большую и крепкую руку. Я даже думаю, что, когда дядя Федя говорит Филе о мужской красоте, он имеет в виду Колобова. Черты лица у него крупные, нос с горбинкой, с четко очерченными ноздрями, по-женски красивым ртом, высоким лбом и совершенно синими глазами под мохнатыми черными бровями. А шевелюра пышная, густая, волнистая и – совершенно седая. И вот все это вместе создает очень приятное впечатление. Его как-то выразила Катя-маленькая:

– За этим дядечкой – как за каменной стеной! Стоит мне только увидеть Колобова, пожать его сильную большую руку, услышать его обычное: «Маме привет передай! Как она?» – и мне сразу же делается как-то спокойнее и увереннее. Когда-то, давным-давно, они вместе учились в школе. Но из всех своих одноклассников чаще других вспоминает мама его. И тоже обязательно передает ему привет.

Плохого человека мне всегда проще понять и объяснить, чем хорошего. Хотя, правду говоря, и Шумилов не очень-то ясен мне. А вот почему, спрашивается, мне сразу делается спокойно-уверенно, как я вижу Колобова? Дело, конечно, не в красоте и не в том, что он – секретарь партгруппы нашего цеха, а в чем-то еще более главном. Я как-то задумывался, в чем именно тут дело? Ну, ни разу не было, чтобы в поворотной части экскаватора оказались какие-нибудь недоделки. А проверка дядей Федей производится потому, что дело-то, как-никак, очень серьезное. Ну, слышал я, как Колобов выступает на собраниях, спокойно, умно и – твердо: если нужно, Колобов не пощадит и самого себя. И рассказы давно работающих на заводе людей подтверждают это. Присутствовал я при разборе самых разных конфликтов. И всегда Колобов оставался уверенно-умным и твердым. И спорящим. И тебе самому становилась как-то яснее суть дела, разбор всегда был совершенно объективным. Ни разу не видел я Колобова нервничающим, вышедшим из себя, хотя ситуации иногда бывали весьма напряженными. Думал-думал, но так ни до чего определенного и не дошел. Пришлось, как обычно в таких случаях, обратиться за помощью к маме.

– Ну, Игнаша замечательный!…и – ответила мама и сразу по-молодому заулыбалась, что в последнее время случается с ней редко-редко. – Понимаешь, Игнат один из тех людей, для которых совершенно одинаково, что он сам, что другие, точно все люди ему – родственники. И для себя, и для всех вообще он одинаково хочет хорошего. Ну, а к тому же он умен, у него большая сила воли. – Вдруг чуть заволновалась, сказала уже потише: – Партийный человек!

…Надеть поворотную часть центральной втулки на штырь ходовой тележки – операция ответственная: втулка бронзовая, длиной двести миллиметров, вес поворотной части – около тонны; чуть перекосил ее, опуская, – втулка помнется, может даже раздавиться. Поэтому насадкой поворотной части на штырь всегда руководит сам Колобов. Он внимательно смотрит на торчащую снизу на поворотной части втулку, на штырь, чуть показывает вытянутой рукой Кате-маленькой вниз, вверх или в сторону. А мы, все впятером, ухватившись руками за основание площадки, тоже не отрываясь следим за Колобовым, чтобы мгновенно подать площадку туда, куда он укажет.

Игнат Прохорыч приседал вместе с постепенно опускавшейся площадкой, подавая Кате-маленькой сигналы уже не всей рукой, а только пальцами, – такой ювелирной была эта часть работы. Вдруг по чуть заметной дрожи площадки я понял, что втулка коснулась штыря. И вот площадка перестала опускаться, тросы сразу ослабли, Катя-маленькая наверху по-детски звонко, облегченно рассмеялась. Мы навалились, поворачивая площадку, – она пошла легко и спокойно. Всё было в порядке. Я оглянулся. Мне просто хотелось еще раз посмотреть на Колобова и чтобы он поглядел на меня. Но Игнат Прохорыч уже уходил от нас к своему участку. Спокойно и просто так уходил, без всякой моряцкой лихости. Я заметил, что и другие тоже улыбаясь поглядывают ему вслед.

Богатыри закуривали, вот в это время Катя-маленькая и сказала:

– А я вчера видела нашего Иванушку в моторе с красавицей, да-да! Ехал, как молодой бог, сам за рулем сидел! А красавица – головкой ему на плечико, да-да! – Облизала губы, приберегая главный секрет, выпалила и его: – А красавица-то была рыжая! – И захохотала.

И тут я наконец-то понял, почему всё сегодня в цеху выглядит слегка по-другому! Все спокойно глядели на меня, закуривали. Пошути я – тоже приняли бы и шутку, но мне самому уже почему-то хотелось говорить серьезно, и я сказал:

– Ездил вчера за город со своими бывшими одноклассниками. Школу ведь кончили, расстаемся, кто куда идет, ну и решили напоследок… А владелец автомобиля, точнее – сын владельца, тоже наш одноклассник, немного не рассчитал… Сам уже не мог вести машину, пришлось мне. – И замолчал выжидательно.

Но никто ничего не спросил больше у меня, даже Катя-маленькая. Только Вить-Вить сказал спокойно и по-деловому:

– Эта рыжая красавица, – он чуть укоризненно посмотрел на Катю-маленькую, она спрятала голову за стенку своей люльки, – ее фамилия Соломина, а зовут Таней, была у нас на практике.

– Действительно красивая девочка, – согласился дядя Федя.

– А ножки! – замотал головой Филя.

– У кого что болит, – прогудел Белендряс.

– Ну, так она вчера заходила к нам, – сказал Вить-Вить, – говорила со мной. В институт она поступать не хочет, просится к нам.

Я посмотрел на него с благодарностью: получалось, что Татьяна заходила к нам, чтобы поговорить с нашим бригадиром о работе.

– Ну что ж, – сказал Велендряс.

– Молодому человеку полезно в начале своей жизни в рабочем котле повариться, – сказал дядя Федя.

– На практике за ней, вроде, никаких особых грехов не числилось, – сказал Филя.

– Ну – и ладушки! – подытожил Вить-Вить, стал гасить окурок.

И другие гасили, и никто на меня больше не смотрел. Катя-маленькая, дав сигнал, поехала за стрелой. А у меня от радостной благодарности опять в носу защипало. Ведь знаю я, как Вить-Вить, да и другие из нашей бригады подходят к приему нового человека. Знаю и кандидатов на это место, которых бригада отклонила. Да и работа у нас не женская. И ведь сделали они это для меня, а кто я им, спрашивается, не брат и не сват… Долго не мог поднять голову, удивляясь и радуясь новому ощущению: кроме мамы, Татьяны, еще двух-трех человек у меня есть в жизни люди, которые не оставят, случись со мной беда.