Онлайн чтение книги Карденио
Глава IV

ПОЯВЛЕНИЕ ПЛАМЕННОГО СЕРДЦА

Владения дона Мельхиора находились, как мы уже говорили, всего в двух лье от огромной пустынной территории, заселенной исключительно индейскими племенами. Здесь они совершенно свободно охотились и воевали друг с другом, лишь изредка сталкиваясь с белыми охотниками, забредавшими сюда даже из Канады.

Владение дона Бартаса было весьма обширно и простиралось по берегам реки Нуэсес на многие лье. Оно состояло из густых лесов, лишь кое-где уступавших место роскошным, никогда и никем не скашивавшимся лугам, поросшим травой высотой шесть – восемь футов. На лугах паслись огромные стада почти одичавших на воле лошадей и быков под надзором вакерос, то есть пастухов.

Там и сям под защитой утесов и холмов виднелись ранчо и хижины работников плантатора. Около них располагались громадные поля кофе, сахарного тростника, бахчи с арбузами и дынями, посадки хлопчатника. На этом как бы заканчивалось вмешательство человека в естественную жизнь. Дальше начиналась первозданная природа, дававшая приют оленям, ланям, антилопам, там паслись бизоны, рыскали койоты – красные волки прерий, – ягуары, пантеры и даже медведи.

Мириады разнообразнейших птиц оглашали своим пением пространство, а по деревьям лазали опоссумы, прыгали серые белки и обезьяны всевозможных видов.

На илистых берегах рек и болот, лежа в тине, грелись на солнце безобразные кайманы, меланхолично наблюдая за великолепными черными лебедями, плавно скользящими по воде. Воздух беспрерывно оглашался пронзительными криками кондоров и орлов-ягнятников.

И все это необозримое владение, превосходившее размерами некоторые французские департаменты, было собственностью одного человека, вовсе не слывшего богачом, ибо в Америке богатства, сосредоточенные в одних руках, часто достигают значительных размеров.

Надзор за этим обширным владением был поручен, как мы уже говорили, Карденио, который имел под своим непосредственным началом двух управляющих, наблюдавших в свою очередь за множеством работников-пеонов. Жизнь управляющих проходила в постоянных разъездах, так что им приходилось на лошади пить, есть и даже спать.

Жилище, в котором обитала семья Бартаса, было расположено при слиянии двух рек. Одна из них была притоком Нуэсес, а другая, совершенно никому не известная, получила от туземцев название Рио-Вермейо. Строение отличалось весьма значительными размерами. Оно было сооружено или, вернее, сплетено по обычаям тех мест из толстого тростника, так что имело вид решетки, обтянутой изнутри полотном. Внутрь мог свободно проникать воздух, но зато не могли пробраться насекомые, тучами осаждавшие человеческое жилье.

Помещения, предназначенные для различных дневных занятий, из-за жары были устроены под землей. Чтобы войти туда, нужно было спуститься вниз на двадцать пять ступеней. Спальни же были наверху. Крыша имела вид террасы, как это делается в итальянских домиках. По обеим сторонам главного здания находились флигели. Правый флигель предназначался для прислуги, в нем же помещались и кладовые. В левом флигеле находились маслодавильня, мастерские, стойла для коров и конюшни для лошадей и мулов, а также сараи для повозок и экипажей. В месте слияния рек стояла высокая башня, имевшая двадцать пять метров в окружности и сорок высоты. Построенная из подогнанных друг к другу древесных стволов, она была скреплена железными скобами. Башня была поделена на пять этажей. Два из них, выстроенные под землей, сообщались с рекой посредством подземного хода. В тех же этажах, что находились над землей, были устроены бойницы, из них выгладывали восьмизарядные мушкетоны. На отдельной площадке, обнесенной зубчатой стеной, находилась четырехствольная куртина, установленная на вращающемся лафете и готовая к бою.

Башня эта служила крепостью, в которой все обитатели имения могли укрыться в случае нападения краснокожих. Внутри она была отлично меблирована и имела все необходимое для обороны и жизни по крайней мере в течение месяца.

Вокруг башни были устроены различные укрепления и насыпи, имевшие более восьми тысяч метров в окружности, так что между ними и башней расположился еще и сад. За укреплениями на довольно большом пространстве не было ни одного деревца, ни одного кустика, которые могли бы быть использованы неприятелем в качестве укрытия или засады. Вокруг дома в продолжение всей ночи ходили сторожа. Кроме того, один из них дежурил на самой верхушке башни и с первыми признаками приближающейся опасности был обязан известить о ней ударами колокола.

Таково было имение, принадлежавшее дону Мельхиору Бартасу и называвшееся неизвестно почему Прудом Койотов.

В тот день, о котором мы ведем наш рассказ, около семи часов вечера, то есть в то время, когда ураган еще свирепствовал вовсю, в спальне дома находились трое его обитателей. Это были сам дон Бартас, его жена и их дочь, тринадцатилетняя девочка, обессилевшая настолько, что лежала на постели без единого движения.

Дон Мельхиор пребывал в возрасте около пятидесяти пяти лет. Это был вполне бодрый старик высокого роста, с бледным лицом аскета, изнуренным скорее нравственными страданиями, чем годами и лишениями. Волосы его и борода были белы как снег.

В эту минуту он был в страшном волнении, нервно и быстро он ходил по комнате. Останавливаясь по временам перед дочерью, он бросал на нее взгляд, полный отчаяния, а затем снова принимался ходить из угла в угол.

Донья Хуана Бартас, выглядевшая значительно моложе своего супруга (ей было лет сорок), присутствовала тут же.

Это была женщина, сохранившая следы замечательной красоты. Она сидела у изголовья дочери, держа в своих руках руки девочки, и жадными глазами следила за каждым ее вздохом. Между тем горячие слезы непрерывно струились по ее бледным щекам, но она не замечала их.

Флоре Бартас только исполнилось тринадцать, но благодаря южному климату она развилась очень быстро и выглядела взрослой девушкой. Все ее формы имели безупречную правильность и чистоту, так что сам божественный Рафаэль не мог бы мечтать о лучшей модели для своей Мадонны. Это было идеальное по красоте существо, соединявшее в себе небесную гармонию форм с прелестью земной женщины. Она производила впечатление ангела, забытого на земле, который еще помнит о крыльях, оставленных на небесах.

Взгляд Флоры, в котором читались страдание и любовь, был устремлен на мать; а губы уже тронула предсмертная бледность…

В комнате стояла тишина.

Вдруг вдали послышался звон колокольчика.

– Что это? – прошептал дон Мельхиор.

Донья Хуана не шевельнулась, не подняла даже головы. Все ее существо было обращено к дочери, и она ничего не слышала и не видела вокруг себя.

В эту минуту дверь тихонько приотворилась, в нее просунулась голова с сильно загорелым лицом.

– Что случилось, дон Рамон? – спросил плантатор.

– Идите-ка сюда! – ответил дон Рамон, который был одним из управляющих сеньора Бартаса.

Дон Бартас вышел, тихо затворив за собой дверь. Дон Рамон ожидал его в соседней комнате, которая служила залой, называемой американцами гостиной.

Дону Рамону было тридцать два или тридцать три года; он родился и вырос в семье Бартасов и был безгранично предан им. Был он немного выше среднего роста, но прекрасно сложен, широкоплечий, довольно плотный, с железными мускулами, и обладал необычайной силой. Ноги у него были дугой, как, впрочем, почти у всех, кто много ездит верхом, на правом боку висел мачете, а из голенища сапога торчала рукоятка складного ножа.

– Что случилось, дон Рамон? – спросил плантатор.

– Господин, – ответил управляющий, – какие-то незнакомцы просят оказать им гостеприимство и ждут вашего разрешения.

– Отчего же ты их тотчас же не впустил? Даже если бы злейший враг просил приютить его в такую погоду, у меня и тогда не хватило бы духу ему отказать.

– То-то и оно, господин… – проговорил управляющий в замешательстве.

– Да что же случилось? – спросил нетерпеливо дон Бартас.

– А то, что путники – индейцы!

– Какое нам до этого дело? Разве они не такие же люди, как и мы?

– Что правда, то правда, да индеец этот – ваш злейший враг. Он из вождей племени апачей, и с ним четверо спутников. Одним словом, это – Пламенное Сердце!

– Пламенное Сердце! – прошептал плантатор глухим голосом. – Зачем он здесь? Да, впрочем, не все ли равно? Долг гостеприимства требует, чтобы мы его приняли, а потому введите его сюда, а остальных можно проводить в помещение для гостей и подать им все, что ни спросят. Не забудьте проявить максимум предупредительности к этим людям, которые являются вашими гостями. Идите! Я буду ждать здесь. Скажите Педрильо, чтобы он принес сюда прохладительное.

Управляющий поклонился и вышел из залы.

– Однако такой визит вряд ли возможен без причины, – прошептал дон Бартас, когда остался один. – Что-нибудь за этим да кроется. Пожалуй, измена?! Однако Пламенное Сердце слывет за честного человека. Посмотрим!

В эту минуту вошел Педрильо, неся на большом подносе разнообразное угощение: дичь, печенье из маиса, фрукты к различные напитки. Все это он расставил на столе, затем зажег две лампы и удалился.

Почти в ту же минуту дверь растворилась и вошел управляющий в сопровождении вождя апачей. Плантатор сделал знак, дон Рамон вышел, и дон Бартас остался наедине со своим гостем.

Это был настоящий гигант, роста более шести футов и двух дюймов. Сложен он был прекрасно, кожа имела цвет античной бронзы; у него был высокий открытый лоб, большие черные глаза со слегка приподнятыми к вискам бровями, нос с небольшой горбинкой, выдающийся вперед квадратный подбородок и большой рот с красными, толстыми губами и острыми белыми зубами. Уши его, в которых торчали перья и другие украшения, свисали почти до самых плеч.

Волосы на голове индейца были гладко выбриты. Исключение составлял длинный пучок, оставленный на макушке и уложенный почти на самом лбу в виде султана. Волосы были обильно смазаны медвежьим жиром, смешанным с красной глиной, так что разобрать их настоящий цвет не представлялось никакой возможности. Эта прическа была дополнена пером, воткнутым с левой стороны, справа же торчал деревянный нож, покрытый зеленой краской.

Раскрашенное черным, белым, голубым и красным цветом лицо имело необыкновенное выражение высокомерия, отваги и жестокости. Шею индейца украшали два ожерелья: одно из медвежьих когтей, другое из бусинок и медали с изображением Джорджа Вашингтона. На обнаженной груди заметно проступали следы многочисленных ран. Одет он был в кожаные штаны митассес, стянутые на талии кожаным же поясом, к которому были прикреплены пороховница из рога бизона, мешочек для пуль, скальпировальный нож, топор и на длинной цепочке – свисток, выдолбленный из человеческой голени. Митассес были заправлены в мокасины, элегантно украшенные вышивкой и стеклярусом. К задней части мокасин были привязаны длинные волчьи хвосты, почетное право носить которые имели исключительно только храбрецы.

На левое плечо индеец накинул плащ из шкуры бизона, шерстью внутрь. Правая сторона плаща была испещрена всевозможными рисунками. Сзади же его украшали перья различных сортов, так что спускались на спину наподобие могучей гривы.

Руки вождя украшали тяжелые золотые и серебряные браслеты. Кожаный ягдташ, служивший сумкой для снадобий, висел через правое плечо на левом боку. В правой руке он держал длинное охотничье ружье, а в левой – хлыст и веер, сделанный из орлиного крыла.

Таков был предводитель апачей, причем его гордый взгляд и важная походка, несмотря на то, что ему было едва ли тридцать лет, внушали невольное почтение.

Он торжественно вошел в залу, положил ружье, веер и хлыст на стул и, вытянув в знак приветствия вперед руку, обращенную ладонью кверху, не без изящества поклонился плантатору.

– Я очень благодарен моему собрату Пламенному Сердцу, – проговорил в ответ дон Мельхиор, – что он, будучи застигнут бурей, вспомнил, что недалеко находится жилище друга, который всегда рад оказать ему гостеприимство.

– Пламенное Сердце не друг Белой Головы, – проговорил индеец горловым голосом. – Но Белая Голова мудр. Недаром много зим посеребрили его голову. Он знает, что Пламенное Сердце – его враг, и все-таки не отказал ему в гостеприимстве. Пламенное Сердце благодарит и не забудет этого!

– Садись и отдохни. Вот еда и питье. Теперь между нами мир и не будем нарушать его.

– Пламенное Сердце говорит, что думает. Он благодарит Белую Голову за гостеприимство, но мир между ними только до тех пор, пока они под одной крышей. Как только апач покинет его дом, он бросит Белому в знак вызова окровавленные стрелы.

– Ты хорошо знаешь, – ответил дон Бартас, – я всегда готов как к миру, так и к войне. Ведь это ты без всякого основания заявляешь, что занимаемая мной территория принадлежит вам, апачам. Однако я сумею защитить свою собственность. Впрочем, теперь не время думать об этом. Ты – мой гость, а потому располагайся и отдыхай!

– Белый хорошо говорит, я с ним согласен, а потому принимаю приглашение.

Гость и хозяин сели и принялись за еду. Индеец был действительно голоден и ел с аппетитом, а дон Мельхиор исполнял только долг вежливости, едва притрагиваясь к еде.

Индейцы вообще очень прожорливы и любят выпить. Но Пламенное Сердце ел без жадности.

– Я надеюсь, – проговорил индеец, утолив первый аппетит, – что Ваконда продолжает покровительствовать Белой Голове и его дому за его справедливость.

– Увы! – грустно прошептал дон Мельхиор. – Мой брат пришел к нам в тяжелое время. У нас большое горе.

– Что хочет сказать мой отец?

– Ты видишь, я плачу: мое дорогое дитя, моя дочь умирает.

– Как? Умирает?! Умирает нежный цветок нашей саванны? – воскликнул индеец. – Что ты говоришь? Не может быть!

– Я говорю правду. Моя несчастная девочка умирает.

– Что же с ней случилось?

– Еще сегодня утром моя дорогая Флора была здорова и резвилась в саду, как лань. Но вдруг она испустила страшный крик и упала в обморок: ее ужалила в ногу страшная ядовитая змея.

– Ага… – задумчиво проговорил апач. – И что же вы сделали, чтобы спасти девочку?

– Разрезали рану крест-накрест. Я высосал из нее кровь, а потом наложил припарку из листьев хуако. Предварительно еще и выжал на рану сок.

– Белый хорошо поступил! – проговорил индеец. – Что же он еще сделал?

– Ничего.

– Сколько времени прошло с тех пор, как белую девочку укусила змея?

– Почти шесть часов.

– Как она себя чувствует?

– По-видимому, не испытывает боли, но постоянно то дремлет, то находится в состоянии полного оцепенения.

Некоторое время индеец оставался погруженным в задумчивость, затем поднял голову и, обращаясь к плантатору, проговорил:

– Пусть Белая Голова сейчас же проводит меня к Белой Лани саванны. Ваконда любит краснокожих воинов. Он открывает им такие тайны, которые неведомы бледнолицым.

– Как? Что ты хочешь этим сказать? – проговорил дон Мельхиор в волнении.

– Пусть белый хорошенько обдумает. Индеец обращается к нему как друг и, может быть, он сможет помочь бледнолицей девочке.

– Так иди же, иди скорее! – воскликнул плантатор, быстро вставая и направляясь к двери.

Они вошли в спальню. В ней все было по-прежнему. Девочка лежала без всяких признаков жизни, бледная, с полузакрытыми глазами. Мать, олицетворение античной Ниобеи, сидя около нее, продолжала тихо плакать,

Индеец некоторое время разглядывал открывшуюся ему картину. Затем слабая улыбка пробежала по его лицу. Он открыл ягдташ и вынул оттуда два камешка. Сильно потерев их один о другой, он быстро нагнулся к больной и приложил один из камешков ко рту, а другой к ноздрям.

Беспокойство дона Мельхиора и доньи Хуаны было безгранично. Они стояли неподвижно, едва переводя дыхание, со сложенными руками и с поднятыми к небу глазами.

Вдруг по телу больной пробежала судорога, как будто от удара электрическим током. Слабый румянец разлился по ее лицу. Девочка приподнялась на постели и с невыразимой радостью воскликнула:

– Боже мой, благодарю тебя! Я буду жить! Папочка, мамочка, я опять ваша!

– Вождь, – воскликнул дон Мельхиор с волнением, – вы спасли мою дочь, я ваш должник до гроба!

– Господь да вознаградит вас! – горячо проговорила донья Хуана.

Пламенное Сердце улыбнулся и, обращаясь к осчастливленным родителям, проговорил:

– Благодарите не меня, а Ваконду. Это он захотел отплатить вам за оказанное мне радушное гостеприимство.