Онлайн чтение книги Карнавальная ночь
«ДУРАК» ЖУЛУ

Далеко от Парижа между Жосселеном и Плоермелем, что в департаменте Морбиан, родители Кретьена Жулу звались граф и графиня Жулу Плесган дю Бреу. В приходской церкви у них была собственная скамья слева от аналоя. По знатности они равнялись с королями, а по доходам с пастухами. Эти дворяне имели тысячу экю ренты. Однако в тех благословенных краях можно встретить и более бедную знать, лихо разъезжающую на каретах без рессор по проселочным дорогам своих бывших вотчин.

Может быть, вы будете смеяться, но графское семейство держало шестерых слуг и трех лошадей, две из них были одноглазые, третья – слепая. В замке Бреу давали балы, праздновали годовщины свадьбы. Двух дочерей не спешили выдавать замуж, ибо надежды и упования семьи были связаны с Кретьеном, призванным вернуть блеск и славу древнему роду. Дела шли все хуже и хуже. Пятьдесят лет назад между Жосселеном и Плоермелем с тысячей экю ренты можно было жить припеваючи. Не там ли стоит великолепный замок Роанов, принцев Леонских, располагавших пятьюдесятью тысячами пистолей? Тысяча экю! Да вы представить себе не можете, чего стоил экю в тех краях!

Однако графу и графине пришлось выделить тысячу двести франков на содержание Жулу, наследника, надежду, продолжателя рода. Выдаваемые ежегодно двенадцать сотен франков должны были поспособствовать тому, чтобы Кретьен Жулу стал адвокатом и научился зарабатывать деньги.

Зарабатывать деньги! Отираться в суде! Сделаться адвокатишкой! Какой позор для Жулу Плесгана дю Бреу, родственника Роанов – и не какая-нибудь там седьмая вода на киселе! – кузена Рие, племянника де Гулеа, родни Фиц-Роев де Клар! И что же потомку древнего рода, родне знатнейших семейств Франции вести тяжбы в суде, скрипеть пером, марать бумагу, тянуть деньгу с клиентов?! Увы, увы! До чего мы докатились! Граф и графиня – милейшие люди, по общему мнению – долго раздумывали, прежде чем отдать единственного сына в адвокаты. Но к 1832 году звонкий и тяжелый экю прежних времен изрядно похудел и утратил былую силу.

Из тысячи экю вычтем тысячу двести франков, на содержание родителей, двух дочерей, шести слуг и трех лошадей, остается шесть сотен экю. Пришлось немного затянуть пояса.

Но надежда грела: Жулу будет адвокатом! Не такое уж это дурацкое занятие. Надо же беречь и охранять Закон. А выборы! Кретьен Жулу уже немножко депутат по праву рождения! Напыщенные заводчики больше не посмеют сказать о нем «недоросль-недоучка». Недоучка? Черта с два! Жулу обучается в самой столице! Целых три года! Каждый год обходится в двенадцать сотен франков, всего выходит три тысячи шестьсот франков. Посторонитесь, богатые заводчики! У Жулу большое будущее. На смену пике пришло перо. Открывайте шире двери: Жулу идет!

Да что там три тысячи шестьсот франков! А восемь лет в колледже в Ванне по семьсот франков в год – сочтите-ка! А тысяча франков, что отвалили молодцу, который, загримировавшись под Жулу, сдал за него экзамен на степень бакалавра! А поборы в святая святых – на факультете права! А разорительные экзамены! А суммы, отправленные тайком матерью-графиней! Что и говорить, Жулу оказался бесценным животным, ослом стоимостью по меньшей мере пятнадцать тысяч франков. За эти деньги можно было выдать замуж обеих дочерей, купить ферму или пожизненную ренту. Но, взвесив все «за» и «против», решили сделать ставку на великое будущее Жулу, пусть даже для этого пришлось бы снять последнюю рубашку, и, как ни странно, оказались правы, в чем нам еще предстоит убедиться.

Однако занимая столь исключительное положение в семье, Жулу вовсе не возгордился. Наезжая в родительский замок, он легко сходился с субретками, обутыми в деревянные сабо, и занимал деньги у Иомика, главного конюха, получавшего жалованье аж 36 франков в год!

Все тайное становится явным: к концу третьего года обучения праву выяснилось, что адвокат из Кретьена не получился. В замке Бреу с ужасом осознали, что пятнадцать тысяч франков были потрачены впустую. Жулу вел в Париже жизнь Полишинеля. Он отлично играл в пульку, но более никаких талантов не проявил. Он наделал долгов. Бедная мать выплакала все слезы, дочки вставляли через слово душераздирающее «мы же говорили». А добрый знакомый, ссужавший семью деньгами, послал свое письменное проклятие, даже не заплатив за почтовую марку.

Такова история Кретьена Жулу, «дурака» при ослепительной Маргарите. Разумеется, в этой истории нет ничего оригинального. На почве Латинского квартала, студенческой вольницы, такие типы произрастают дюжинами. Из них получаются вечные студенты, любимая пожива авторов водевилей. Когда смотришь водевиль про такого бедолагу, животики можно надорвать от смеха.

Да только Жулу был не совсем обычным недоучившимся студентом. Он по-прежнему оставался деревенским жителем, поместным дворянчиком, стражем бретонской чести, любителем сидра и отважным волокитой. Он был из тех, что, напившись, валяются в придорожной канаве, хмельные и блаженные. Но в парижской грязи эти дикие волки не могут спать, здесь они пьянеют иначе. Порою их начинает лихорадить, и они впадают в ярость.

Как ни удивительно, но в глубине души толстокожего Жулу хранились смутные воспоминания о доме, о родине. Случалось, он вставал на защиту слабого, он снимал шляпу, проходя мимо церкви, и его глаза наполнялись слезами, когда он вспоминал о матери.

Если бы нашлась твердая рука, которая взяла бы его за холку и крепко держала, возможно, этот волк превратился бы в добропорядочного пса, и даже в стоящего пса, ибо был породист.

Но он уже попробовал кровь на вкус и за жалкую смехотворную плату. Тогда он еще не помышлял зарабатывать на жизнь разбоем.

Однажды вечером на веселой парижской пирушке за сотню устриц и столько трюфелей, сколько могло вместить брюхо пулярки Кретьен Жулу Плесган, виконт дю Бреу, бился не на жизнь, а на смерть с лейтенантом морского флота. Лейтенант был бретонец, как и Жулу, и столь же упрямый и отчаянный. Оружием был выбран морской офицерский кинжал, шпага оказалась чересчур длинна.

Бойцы «атаковали друг друга» – выражение, столь полюбившееся господам студентам, – на мраморном столе шумного кабачка, с 1830 по 1840 год осквернявшего благопристойность площади Медицинского факультета и прозывавшегося «Таверной».

Стол был достаточно широк, чтобы служить пьедесталом этой группе гладиаторов. Дуэль получилась замечательной, в ней не были забыты правила и справедливость, но больше, пожалуй, пеклись об искусстве литографии, когда изображение наносится на камень. Кончилось тем, что моряк пал с продырявленной грудью. «Таверну» закрыли. Жулу укрылся в доме Маргариты. Так оно и должно было быть: именно Маргарита пообещала Жулу сотню устриц и трюфели. Моряк чем-то ее обидел.

Живя у Маргариты, Жулу совсем опустился. Он сделался прислугой нашей красавицы… и ее хозяином. Поговорим о Маргарите.

Откуда же явилась Маргарита? Бордо дал миру немало знаменитостей. Маргарита любила причесываться на очаровательный манер бордоских девиц. Она умела с особым шиком повязать на голове кисейный платочек. Но говорила она и особенно писала иначе, нежели бордоские гризетки, а ее блестящие успехи в игре на фортепьяно свидетельствовали о серьезных занятиях. Так откуда же она явилась в Париж?

Из Бордо и других мест. Путешествовать не запретишь.

Маргарита лгала, когда утверждала, что ее отец был полковником. Пехотный лейтенант Садула, добывавший новые эполеты на поле боя, а потому медленно продвигавшийся по службе, привез в 1811 году из Испании молоденькую арагонку. В полку ее встретили с распростертыми объятиями. Арагонка, как и почти все ее соотечественницы, была доброй девушкой. Все восхваляли ее до небес, начиная с младших офицеров, только что вышедших из военного училища, и кончая толстым майором, человеком солидным и влиятельным. Однако лейтенант Садула на ней женился. В конце 1812 года молодая жена произвела на свет девочку, которой толстый майор, ее крестный, дал имя Маргарита Эме.

Лейтенант Садула благополучно скончался, где и когда – у его жены не было времени выяснять. Она была занята ведением хозяйства в доме толстого майора, вышедшего в отставку в 1816 году. Майор оказался хорошим крестным, он поместил девочку в один из отличных пансионатов, коими изобиловали окрестности Экуана и Вилье-ле-Беля. После чего арагонка и майор рассорились. Майор женился, арагонка же пошла по рукам, в полной мере испытав превратности судьбы.

Майским утром 1827 года толстый майор с супругой явились в пансионат. Они были женаты уже шесть лет, но детей у них не было. Майор, умело дергая за разные ниточки – то указывая на свой преклонный возраст, прибавляя при этом, что и супруга его с годами не молодеет, то жалуясь на одиночество и скуку в доме – подвел жену к решению удочерить Маргариту Эме, подававшую, по мнению любящего крестного, большие надежды. И он не ошибся, Маргарита Эме даже превзошла его ожидания. Переступив порог приемной пансионата, толстый майор узнал, что накануне вечером его крестница сбежала с учителем музыки, также весьма многообещающим молодым человеком.

Маргарите было тогда пятнадцать лет. По словам директрисы пансионата, она была сущим ангелом, ни более, ни менее, впрочем, как и остальные воспитанницы, а учителя музыки следовало бы повесить. Однако юные товарки Маргариты, обнаруживая изрядную прозорливость в столь незрелом возрасте, более трезво смотрели на случившееся. Шушукаясь меж собой, они говорили, что это Маргарита соблазнила учителя музыки, а не наоборот.

Если поразмыслить хорошенько, такова подоплека всех соблазнений, и я предлагаю поэтам не выдумывать для Дон Жуана страшной кары, но обрядить его в дурацкий колпак и задать ему хорошую порку.

В пятнадцать лет люди наивны. На первой почтовой станции Маргарита спросила учителя музыки, знаком ли он с русскими князьями. Вопрос не столь уж неожиданный, ибо лично мне известны учителя музыки, зарабатывавшие немалые деньги на знакомстве с русскими князьями.

На второй станции беглецы рассорились насмерть. На третьей Маргарита заинтересовалась кучером, торговавшим дичью, что предполагало наличие высоких связей. Волокита-кучер, чьи ухаживания увенчались успехом, передал Маргариту солидному ресторатору с площади Сен-Мартен в городе Туре, в провинции Турень.

Некоторые простодушные читатели могут решить, что овчинка выделки не стоила и Маргарита зря покинула превосходный пансионат под Экуаном или Вилье-ле-Белем. На что я возражу: все сильные натуры, пускаясь в бега за счастьем и удачей, обычно имеют заранее составленный план. И план этот весьма не прост. У Маргариты было две любимых идеи: русский князь, который мог бы с успехом быть заменен американским плантатором, и человек, которому она в своих, возможно, наивных, но хитроумных расчетах отводила роль «первого мужа».

Маргарита была готова к авантюрам, но и обычная жизнь ей не претила. Bсe дело в том, что и русский князь, и «первый муж» представлялись ее юному воображению лишь как ступенька или трамплин, чтобы подняться, чтобы взлететь.

И незадачливый соблазнитель, учитель музыки, брошенный на обочине в самом начале пути, возможно, еще легко отделался!

Жизнь, настоящая жизнь нашей пансионерки должна была начаться не раньше, чем на следующий день банкротства русского князя или в первый день вдовства. А пока Маргарита была лишь куколкой, скрывавшей большие крылья бабочки, которые должны были поднять бывшую гусеницу высоко в небо.

Трактирщик был вдов, но на площади Сен-Мартен в городе Туре не склонны к безумствам. Прекрасной Маргарите трактирщик предпочел перезрелую обладательницу ренты, получив в приданое не только 2 тысячи 700 франков, но и отличного дармового счетовода в придачу. Маргарита стойко выдержала удар. Молодая супруга выставила ее за дверь. В нее влюбился коммивояжер, которого она обобрала до нитки, впрочем, обирать было особенно нечего.

Париж был бы первым городом во Франции, если бы не существовал Бордо – таково мнение бордоских жителей. Маргарита поселилась в Бордо и многому там научилась: ведь этот славный город кишмя кишит биржевыми маклерами. Несколько раз она чуть было не обрела своего русского князя или «первого мужа», но Маргарита была чересчур молода и, возможно, чересчур красива; красота часто вредит.

Она стала продавщицей в магазине и вскружила голову не одному гасконцу без всякой выгоды и славы для себя. Она поступила в театр, где бездарный лицедей, подвизавшийся на ролях русских князей, устроил ей шумный провал, уплатив клаке сотню экю. Она давала уроки музыки, вызывая инстинктивный страх у матерей своих учениц.

Она стала школьной учительницей. Похоже, дело движется к благополучной развязке? Ведь учительствовала Маргарита в богатейшем виноградарском Медоке, где бочка вина идет по тысяче четыреста франков!

Они были маркизами, эти виноградари, они были уроженцами Бордо, а значит эпикурейцами, краснобаями, забияками, волокитами, простаками. Наконец-то Маргарита нашла то, что ей было нужно!

Но нет. Она была слишком молода. Сид прославил себя первым же подвигом, дитя Конде вписала имя Рокруа в историю, но Цезарь ждал тридцать три года. Среди этих троих он был самым великим.

Надо было ждать, терпеть неудачи, страдать.

Чего только не предпринимала Маргарита Садула! Но к тому времени, когда лионский дилижанс привез ее, плохо одетую, немного простуженную, очень растерянную, но неотразимо прекрасную, на почтовый двор, что на улице Сент-Оноре в Париже, можно было с уверенностью утверждать, что все усилия были потрачены впустую. Ей было девятнадцать лет, ее красота пугала. Там, на просторах Бенгальского залива, куда приходят корабли с русскими князьями, лихие пираты слишком хитро маскировали оружейные люки и внушительные ряды пушек. Зарабатывая на жизнь, они путали Маргарите все планы.

Париж – либо гостеприимная гавань, либо скалистый риф, кому как повезет. Первые попытки Маргариты завоевать столицу более напоминали кораблекрушение. Она не умела быть счастливой, не умела радоваться жизни, беззаботно развлекаться. Она была равнодушна как к добру, так и к злу. На шумном пиру она сидела словно грозный бронзовый истукан, напоминающий о неумолимости рока.

Однако перед Парижем еще никому не удалось устоять, он так жизнерадостен, так зажигателен! В его наэлектризованных объятиях даже истуканы оживают. Целый год Маргарита была королевой Латинского квартала. Она веселилась, хотя и не любила, но даже она однажды едва не поддалась чарам любви.

Положение виконта Кретьена Жулу Плесгана дю Бреу в доме Маргариты Садула не было тайной для завсегдатаев «Таверны», где в пьяном разгуле голос чести и благородства никогда не умолкал совершенно. Не следует забывать, что такие «таверны» – нечто вроде горнила, сильно разогретого, откуда время от времени выходит то выдающийся муниципальный чиновник, то знаменитый врач. Конечно, вовсе необязательно именитому адвокату или прославленному доктору проходить испытания этим чистилищем, но многие прошли через него и многие еще пройдут.

Жизнь, видимо, любит ставить химические опыты. Если верна поговорка, что «молодость должна перебеситься», то в раскаленной атмосфере «Таверны» буйство доходило до высоких температур, изрядно укорачивая молодость. Слабые теряли там часть своей жизненной энергии, сильные выходили нетронутыми, окрепшими, готовыми всерьез приняться за дело.

В «Таверне» смеялись надо всем, что, возможно, не красило ее завсегдатаев. Над положением Жулу смеялись все, даже те, кто в глубине души им возмущался. Насмешка убивает доброе, но спасает дурное. В данном случае насмешка скрывала стыд; Жулу не только был кухаркой у Маргариты, но и хвастался этим. Легкомысленным такая зависимость казалась нелепой и смехотворной, люди серьезные чувствовали снисходительную жалость к «дураку» Жулу.

Однако не все приятели Маргариты знали о ее домашней тайне. Когда прозвенел звонок в дверь и молодой звучный голос позвал Маргариту, Жулу побледнел.

– Это красавчик Ролан, – сказала хозяйка дома.

– Ты обещала, что не примешь его, – пробормотал Жулу.

– Обещала? – повторила Маргарита. – Кому? Я живу одна, ты не в счет… Иногда мне кажется, что этот мальчик переодетый принц. Я не голодна, иди, обедай один.

Жулу сжал кулаки. На лестничной площадке нетерпеливо закричали: «Маргарита, откройте! А то я подожгу дом!»

Слова не звучали, как шутка, однако Маргарита улыбнулась. Она оттолкнула Жулу, который, ворча, удалился по узкому коридору.

– Кто дал вам право вести себя здесь подобным образом? – сказала Маргарита, открывая входную дверь.

Величавость позы отдавала театральностью, но голос звучал действительно по-королевски. Ролан потупился, как робкое дитя.

Он больше не угрожал. Щеки его покрыл румянец, словно у застенчивой девочки, оказавшейся в большом обществе.

– Если б вы знали, что со мной случилось сегодня, Маргарита! – пролепетал он. – И как я несчастен!

– Чем я могу вам помочь? – спросила Маргарита, немедленно оставив королевский тон.

Из кухни было отлично слышно все, что происходило на лестничной площадке. Жулу разделывал цыпленка, которого он снял с огня перед тем, как войти в гостиную к Маргарите. Для виконта он был довольно ловок. Цыпленок отлично прожарился и наполнял тесную кухню восхитительными запахами. Ноздри и глаза Жулу свидетельствовали о крайнем удовольствии, в то время как нахмуренные брови наводили на мысль о ревнивой обиде.

«Ба! – сказал он себе. – Зачем сердиться? Я отсюда никуда не пойду, пусть хоть сам король позовет! Эта жизнь мне нравится. Она такая забавная, такая необыкновенная! Разве я виноват, что мои вкусы слишком хороши для моих доходов? А с этим будет то же, что и с другими. Она никого не любит, только меня!»

Выложив цыпленка на изрядно потрескавшееся блюдо, он с удовлетворением потер руки.

Тем временем Ролан вошел, и входную дверь заперли на засов. Из гостиной до Жулу долетало лишь невнятное бормотанье.

– Дурак! – проворчал он. – Не такой уж я дурак. Я как-никак студент, живу в Латинском квартале, а здесь не любят тех, кто мешает веселью. Она не голодна, а я вот сейчас отведаю кусочек-другой, за ваше здоровье!

Маргарита села на диван, Ролан опустился на колени рядом.

– Не слишком благоразумно иметь такие глаза, – сказала она. – Я не шучу. Вы слишком красивы для мужчины. Это скверно.

– Это не ответ, – дрожащим голосом проговорил Ролан.

– Ответ на что? Опять старые песни? Вы отлично знаете, что я не люблю вас. Между нами давно все ясно. Мое сердце не таково, как у других женщин. Я думаю, что у меня вообще нет сердца.

Ролан с обожанием смотрел на нее. Маргарита сняла с его головы шляпу Буридана и нежно провела рукой по густым кудрям.

– О! – воскликнуло это большое дитя, разражаясь банальностями, к которым возвращается свежесть, когда их произносят невинные уста (к тому же подобные речи весьма шли к маскарадному костюму Ролана). – Не богохульствуй, Маргарита! Бог накажет тебя! Ты полюбишь безответно!

– Разве мы перешли на «ты»? – спросила Маргарита, убирая руку.

Ролан опять покраснел.

– Впрочем, идет карнавал. Я вас прощаю, – добавила Маргарита.

Последние слова были произнесены с тем легким бесстрастным изяществом, которое сделало бы честь хозяйке самого модного салона.

Жулу сидел за столом в кухне и, предвкушая наслаждение, не спеша разрезал цыпленка, выкладывая на щербатом блюде ровную пирамиду.

Маргарита играла ниткой жемчужных бус, струившихся по ее ослепительной груди. В некоторые мгновения Ролан испытывал мучительную тоску, глядя на нее.

– Вам все идет, – сказала Маргарита, помолчав. – Я знаю, что вы бедны, но если бы вы были не так горды, портные одевали бы вас задарма.

Слеза покатилась по щеке Ролана.

– Но я горд, – тихо произнес он, опуская голову.

– А разве вы не бедны?

– О да… Я очень беден.

Полуприкрыв веки, Маргарита смотрела на Ролана влажным обволакивающим взглядом.

– Если бы я могла любить, – сказала она словно про себя, – я полюбила бы человека бедного и гордого.

Она встала и горделиво выпрямила плечи, демонстрируя свою великолепную фигуру в самом выгодном свете.

– Но я знаю, что не могу любить, – добавила она.

Представьте, что две бутылки вина, которыми Жулу намеревался заменить пиво в цыплячьем жарком, стояли на столе в кухне. Он купил их заранее, записав на счет прекрасной грешницы, в одной сказочной лавочке, где привечают бедных клиентов. Такие лавочки водятся лишь в Латинском квартале да в стране Бреды. Помните славного бакалейщика, торговавшего трюфелями по сорок су за фунт?!

О молодость! Чудесное незабываемое время, когда все поэты, все счастливы и думают лишь о шампанском, трюфелях и любви!

Виконт Жулу обладал посредственным воображением, но его желудок был так же великолепен, как взгляд Маргариты. Он не задумываясь предпочитал мадеру «Ля Вийет» всем остальным винам. Мы надеемся, что столь красочный и жизнелюбивый персонаж не может со временем не привлечь на свою сторону читателя.

В тот момент, когда Жулу, с почтительным трепетом откупорив первую бутылку, поставил ее на стол рядом с тарелкой, на которой возвышалась аппетитная пирамида из цыпленка, до него донеслись громовые раскаты «хора пьяниц», ныне настолько вошедшего в моду, что его вставляют в каждую оперу:

– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!

Жулу нравился этот стихотворный размер, избавленный от александрийской растянутости. Ему также нравилось исполнение, он любил, когда пели громко и невпопад.

– В «Нельской башне» веселятся, – с завистливым вздохом пробормотал он. – Какая досада обедать одному!

Поддавшись безотчетному порыву, Жулу открыл окно на кухне, выходившее в сад при кабачке, находившемся по соседству с Гран-Шомьером и носившем название популярной пьесы.

– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!

Вслед за этой оригинальной песенкой раздалась другая с не менее впечатляющими рифмами: кружка, подружка, чекушка, хохотушка, пирушка, заварушка. Кухня наполнилась нестройными звуками. Жулу не мог усидеть на месте. Облокотившись на подоконник, он устремил пристальный взгляд внутрь заведения, обставленного с суровой простотой и даже грязноватого, где пировала веселая компания. Там были только мужчины и все в маскарадных костюмах.

– Смотри-ка! – сказал Жулу. – Это служащие Дебана гуляют… Эй, контора Дебана! Эй!

– Эй! – ответили ему. – Да это дурак Жулу! Мы проматываем наши парижские су, милостивый государь. Здесь Филипп, Готье, Ландри, Орсини, король, министр, но нам не хватает Буридана и дам. Бросай нам свою Маргариту, а сам прыгай следом, забулдыга ты этакий.

На другой половине дома пальцы Маргариты, белее клавиш из слоновой кости, порхали по клавиатуре. Пианино пело ангельским голосом. Ролан взволнованно слушал, как льются жемчужные слезы Дездемоны. Маргарита играла «Песню ивы».