Онлайн чтение книги Казачка
V

Нельзя сказать, чтобы прогулка в округ по теперешним временам, даже и днем, была занятием приятным. Нет. Совсем ведь не мудрено в каком-нибудь прибрежном леске или степном овраге наткнуться на кадетскую засаду. Но Федор, спеша, намереваясь нынче же все сделать, что нужно, об этом меньше всего думал, хотя заряженную винтовку, лежавшую в тарантасе, держал под руками, начеку.

По накатанному до лоска шляху он холодком отмахал полпути и к той поре, когда солнце начало припекать, был в хуторе Баклановом — тотчас же за линией железной дороги. Отдыхать здесь он не собирался и, прогремев по безлюдной узкой и гулкой улице, еще хранившей в тени ночную свежесть, уже выезжал из этого небольшого хуторка. И тут внезапно увидел в крайнем проулке у колодца вооруженных — не менее взвода — людей и теснившихся вокруг водопойного корыта коней под седлами. Это было необычно. Среди дня… с ружьями… целый взвод… Не кадеты ли?

Федор рывком осадил лошадь, чертыхнув привязавшуюся собачонку, завернул за амбар, стоявший при дороге, и спрыгнул с тарантаса. У колодца, кажется, никакой суматохи не поднялось, и Федор понял, что это свои: не может быть, чтобы его не заметили. Все же, взяв винтовку, он зашел в ближний двор и у словоохотливого, с серьгой в ухе деда, постукивавшего топором на дровосеке, расспросил.

Со двора Федор вышел хмурым и встревоженным. Хороши вести! А он погоняет себе, ничего не зная. Оказывается, дальше ему и ехать-то незачем. Да и некуда. Все еще надеясь, что дед «пересолил», Федор подъехал к конникам, среди которых был и председатель баклановского ревкома — по выправке, из служивых, в казачьей набекрень фуражке с тавром царской кокарды — и поговорил с ними. Те сообщили ему то же самое, что и дед.

В округе, в Урюпинской — снова кадеты. Нагрянули они прошлым вечером, в потемках, со стороны Петровской станицы. Хотели взять гарнизон целиком. Конница их пронеслась по бугру и оцепила Урюпинскую подковой, упиравшейся концами в Хопер. Но подкова оказалась жидковатой. Красногвардейские отряды рассекли ее; учреждения и склады успели выехать, и сейчас отряды, отбивая почти непрерывные наскоки, отходят сюда, на восток, к линии железной дороги. В Баклановском только что был гонец из окружного ревкома, и хуторяне-баклановцы выступают на подмогу.

— Вот так, браток. Извиняй, долго-то некогда… — председатель вскочил на коня и, осматривая хуторян, строившихся отделениями, участливо добавил: — Советую побывать в Филоново. Учреждения, кажись, туда выехали. Там отряд — слава богу! Железнодорожники. А так в поле где ж теперь их, начальников, найдешь! А на станции должен же кто-нибудь появиться: боеприпасы, да и вообще… Ну, счастливо!.. За мной, а-арш!..

Федор поглядел вслед небольшой удалявшейся колонне по три — на крайних слева всадниках поблескивали эфесами шашки — и взобрался на тарантас. «Не вернуться ли домой? — подумал он. — И у нас поди гонец скоро будет. Нечего по задворкам шляться!» Но тут же на мысль ему пришло другое: «А если гонец не попадет к нам? Мы и будем сидеть в кузне, покуривать. Не дело! Надо, пожалуй, самому постараться получить какое-то приказание. Ведь до Филоново отсюда — рукой подать».

Через час-полтора он был уже там, на станции, и катил, озираясь, по привокзальной улице. По одну сторону тянулись нарядные, с крашеными ставнями дома — у многих остекленные в плетях дикого винограда террасы, — а по другую, на выложенном булыжником возвышении, всякие станционные пакгаузы. Люди, как и всегда, сновали с озабоченными лицами, и внешне ничто не показывало, что в каких-нибудь двух десятках верст шел бой.

На вокзальной площади, где ярусами были сложены ломаные и выгнутые дугами рельсы — недавняя работа кадетов: задевали тросом за рельсы и быками стаскивали их, портили полотно, — на этой площади в тени тополей стояли военные подводы. Кони — в упряжках. Возле нагруженных и закрытых брезентом фургонов — красногвардейцы с винтовками за спинами. Федор привязал лошадь к обломку рельса и подошел к красногвардейцам. Один из них, с маузером в деревянной кобуре, с забинтованной рукой на свежей марлевой, через шею, повязке, размахивал газетой и кричал:

— Товарищи, минутку! Нестеров на команду дал. Только что получено.

Федор, услыхав знакомую фамилию, хотел было спросить, где, мол, его, Нестерова, можно найти. Но красногвардейца, размахивавшего газетой, уже обступили со всех сторон, поднялся гомон, который, впрочем, сразу же затих, как только тот здоровой рукой поднес к глазам газету и без всяких пояснений начал читать.

— «От Совета Народных Комиссаров». — Громко, по-митинговому произнес он первые слова, и Федор, присмотревшись к нему, признал в нем того агитатора, который выступал в хуторе Платовском на митинге, когда Федора и Федюнина вызволили из амбара. — «Трудовые казаки Дона и Кубани! — читал агитатор. — Великая опасность надвинулась на вас. Враги трудового казачества подняли головы. Бывшие помещики-дворяне и царские генералы хотят захватить на Дону и на Кубани власть в свои руки и передать эти благодатные плодородные области иноземным захватчикам. Бывший генерал Краснов, который в октябре вместе с Керенским шел походом на Петроград, теперь выступает в качестве донского представителя и ведет переговоры…»

— В душу, в крест их, с царскими генералами!..

— Паразиты! Прихвостни!

— Видал я этого самого!..

— Товарищи, товарищи, не успеете, да?

— Дайте же прочитать-то!

— «…и ведет переговоры… с представителями Германской империи. Знаете ли вы об этом, казаки Дона? — снова в наступившей тишине зазвучал приподнято-суровый голос. — Нет, предатели действуют за спиной трудового народа. Они заявляют от вашего имени, будто вы хотите отделиться от России и стать рабами помещиков и капиталистов… Чтоб вернуть себе дворянское звание, помещичьи земли, генеральские чины, изменники-красновы готовы продать чужестранным…»

Тут ветер шевельнул газету и заломил ее. Читавший споткнулся на полуфразе, суетливо задвигал забинтованной рукой и сморщился, — видно, только что раненный, он еще не успел освоиться в своем новом положении. Федор подался вперед, отжав плечом безусого юнца красногвардейца, и расправил газету, придержал ее. Вверху большого пестрого листа увидел: «Правда», 31 мая 1918 г., № 107».

Кроме этого заголовка, Федор ничего больше не читал в газете: слушал, насупив брови, боясь проронить хоть слово. А когда красногвардеец, все повышая голос, произнес: «Трудовые казаки Дона и Кубани! Волею рабочих, крестьян и казаков всей России Совет Народных Комиссаров приказывает вам немедленно стать под ружье…» — Федор, сам того не замечая, при слове «приказывает», на котором читавший сделал ударение, подкинул на плече винтовку и вытянулся, принял стойку, как по команде «смирно».

— «Великая опасность надвинулась на вас, казаки Дона и Кубани. Покажите же делом, что вы не хотите быть рабами угнетателей и захватчиков. К оружию, донцы! К оружию, кубанцы! Смерть врагам народа! Гибель предателям!..

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин).

Временный заместитель Народного комиссара по иностранным делам

Чичерин.

Народный комиссар

И. Сталин».

У читавшего на скулах, бритых, в крапинах щетин, проступил багрянец. Красногвардейцы, не шевелясь, смотрели ему в лицо, словно бы ждали, что еще он скажет. Но тот молчал, расправляя опять заломленную ветром газету. Несколько секунд длилась пауза. Потом все разом, перебивая друг друга, заговорили. На все лады принялись костить «колбасников», то есть немцев и «прихвостней-паразитов».

Федор подумал: «Кончилось житье на хуторе!»

— Товарищ, как мне найти Нестерова? — спросил он у красногвардейца-агитатора и, напомнив ему о митинге в хуторе Платовском, сказал, кто он, Федор, есть.

Тот улыбнулся и указал головой в сторону левофлангового фургона, к которому был привязан потный оседланный дончак.

— Вон конь его стоит, видишь? На телеграфе его ищи, в вокзале. Не мешкай только. Он сейчас же опять на передовую ускачет, — и, развернув наконец газету, приблизив ее к лицу, все тем же сурово-приподнятым голосом прочитал:

— «О борьбе с голодом».

Федор минуту переминался с ноги на ногу: и послушать-то ему хотелось — «Настали самые трудные недели. В городах и во многих губерниях истощенной страны не хватает хлеба…» — и боялся проворонить Нестерова. Конечно, его можно было бы подождать здесь, возле его коня. Но до разговоров ли ему будет? Шагая по неровному булыжнику, держа голову вполуоборот и спотыкаясь, Федор все прислушивался. Но вот по площади пробежал вихрь, закружив пыль, и голос красногвардейца оборвался. Федор с трудом различил последнюю неполную фразу: «…вырвать его из цепких рук кулаков и спекулянтов…»

«Что же это вырвать? — ускоряя шаги, размышлял Федор и сам себе ответил: — Ясно что: хлеб».

На пристанционном базаре — толпы зевак. Длинные, наглухо закрепленные полки сплошь завалены и заставлены всякой всячиной: пироги и пирожки разных фасонов и размеров, с начинкой и без начинки; жареное мясо и сало; каймак и молоко… В уши лезло верещанье баб-торговок:

— С творогом, с творогом, соколик, и яичками…

— Как бишь эти деньги назвал? Донские? Уж и не знаю… Отродясь не слыхала про такие. Ты бы керенками мне, а не то царскими.

— За такую рвань пять фунтов? Опупела, тетенька!

На платформе, замусоренной так, что ее нужно было очищать не метлой, а лопатой, в тени багажного отделения сидели трое, одетых по-барски: важная дама с зонтиком в руке и пожилые вылощенные мужчины. Они весело болтали о чем-то и посмеивались. «Радуются! Чему радуются?» — косясь на них, подумал со злобой Федор. За углом вокзала он увидел кучу мешков, чем-то туго набитых. Подле них крутился неопределенного возраста носатый человек, — видно, охранял. Федор хотел было из любопытства пощупать крайний, из крапивного холста, мешок, но носатый так посмотрел на него, что Федор отвернулся: «Ну тебя к черту! Связываться еще с тобой!»

Он был у служебного входа, когда вокруг него поднялся переполох: люди, внезапно появившись откуда-то и запрудив платформу, заметались туда-сюда с мешками на спинах и устремились к водокачке. Там на первом пути стоял товарный состав. Паровоз, который только что вытащил его из тупика, был уже под парами. Люди с гвалтом, бранью лезли на буфера, втаскивали поклажу. Носатый, пыхтя, пер два мешка сразу — один на горбу, другой под мышкой, — и согнутые в коленях ноги у него заметно подрыгивали. Федор усмехнулся и шагнул на приступок перед дверью.

В открытую фортку слышалось постукивание телеграфного аппарата, и Федор заглянул в окно. За столом у аппарата сидел, напряженно шевеля кистью руки, телеграфист, а рядом, не спуская взгляда с узенькой, медленно ползущей бумажной ленточки, стоял в нетерпеливой позе военный, жилистый, уже немолодой человек при шашке и нагане. Это был Нестеров. Федор решил подождать его здесь.

В это время паровоз толкнул назад, подергал взад-вперед, как бы не решаясь, в какую сторону направиться, и двинул состав обратно, на запасный путь. Федор еще раз увидел носатого: он сидел на буфере поверх мешков и беспокойно ерзал. В служебное отделение прошли замасленные железнодорожники, и по их разговорам Федор понял, почему состав не отправили: к станции со стороны Бударино приближался поезд особого назначения. Телеграфное распоряжение по линии, полученное с запозданием, строго-настрого запрещало этот поезд задерживать.

Едва путь был очищен, как из леса — в версте от вокзала, за Бузулуком — донеслось грохотанье, сперва слабое, потом все более и более гулкое, и вскоре на мосту показался паровоз, распускавший понизу кучерявые пряди дыма.

Он приблизился, ведя смешанный состав, быстро укрощая бег, и на площадках его видны стали два станковых, дулами вперед, пулемета с лентами наготове.

«Вот это так!» — подумал Федор, сосредоточенно осматривая поезд, который, остановившись, все еще вздрагивал. Головные классные вагоны его — их было два — пришлись против платформы, не были протянуты дальше, за багажную, как обычно пассажирские поезда на этой станции останавливались.

Взгляд Федора, скользнув вдоль поезда, по вагонам, из которых высовывались вооруженные, в пестром обмундировании красногвардейцы, задержался на двух стальных громадинах. Отсвечивая воронеными гранями, они стояли на площадках среди состава. Это были броневики, броневые автомобили — гроза конницы. А еще на площадках, в хвосте, горой высились рельсы и шпалы. «Со своим запасом… Известно, значит, что тут кадеты выкамаривают», — подумал Федор.

Платформа между тем уже кишмя кишела проезжавшими красногвардейцами, всюду слышались молодые бойкие голоса. Речь звучала и чисто русская, московская, и ломаная. В людском потоке, хлынувшем мимо Федора к базару, промелькнули лица китайского склада. Но Федора это не удивило: в России живут люди любых наций. Удивило его другое: на фуражках у красногвардейцев ярко алели новые кокарды — пятиконечные звездочки. «Ишь какие… нарядные. Что они могут означать? — Он хотел было спросить у кого-либо из проезжавших, но все они бежали, суетились, и задерживать их Федор не рискнул. — Спрошу у Нестерова», — решил он.

Пристанционный базар ожил, зашумел. Красногвардейцы, не торгуясь, платили деньги, наполняли котелки и чайники молоком, сметаной, каймаком, нагружались пирожками и прочими съестными припасами и, веселые, говорливые, несмотря на то что вид у них был довольно испитой, спешили к вагонам.

Федор еще раз, уже нетерпеливо, заглянул в телеграфную и, повернувшись лицом к голове состава, вдруг вскинул глазами и удивленно раскрыл их во всю ширь: в каком-нибудь десятке, и того меньше, саженей от него, возле первого классного вагона стоял, попыхивая трубкой, человек, которого Федор хоть и видел в жизни всего лишь один раз, но сразу же узнал.

Человек этот был в защитной со стоячим воротником и нагрудными карманами тужурке, застегнутой на все пуговицы, в защитных армейских брюках и кавказских сапогах. На кожаной фуражке его, из-под которой выбивались темные, такие же, как и усы, волосы, алела, как и у красногвардейцев, звездочка. Люди вокруг него двигались, суетились, а он стоял совершенно спокойно и, слегка щурясь от нестерпимого полуденного солнца, смотрел через решетчатый, у платформы, барьер в ту сторону, где шумел базар и где у заваленных снедью полок толкался народ.

Трубка его с коротким, круто изогнутым мундштуком перестала дымить. Он, не оборачиваясь, отвел руку и слегка постукал трубкой о поручень, выбил золу. Все в этом человеке было по-прежнему просто — и одежда и жесты. Но когда Федор подумал о том, чтобы подойти к нему — подходил же однажды вместе с другими фронтовиками, — он почувствовал, как в груди томительно заколотилось. Неотрывно следил за его ярко освещенным, смуглым, несколько худощавым лицом, старался понять, что оно выражало, и не мог. Во всяком случае, радости в его внимательных, под широкими бровями глазах он не заметил.

Дверь телеграфной хлопнула, и на приступке появился Нестеров, все такой же стремительный, живой, но только сумрачный. По-видимому, телеграфные разговоры были неутешительны. Минуту он, переводя взгляд с вагона на вагон, осматривал поезд. Но вот взгляд его остановился на Федоре, и тот улыбнулся, козырнул ему. В это время в гам и шум вокзала вклинились новые звуки — треск далеких винтовочных залпов. Нестеров нахмурился.

— Жмут… стервецы! — спускаясь с приступка, сказал он как бы самому себе. И, обращаясь к Федору: — Кажется, Парамонов?

— Так точно, товарищ Нестеров. Поджидаю вас.

— Вовремя попал. Здравствуй! Видишь, дела-то какие… Стервецы! Придется понатужиться нам. Порядком. Ничего наш председатель, Селиванов, в Царицыне пока не добился: Носович[3]Начальник штаба Северо-Кавказского военного округа, замаскированный враг, впоследствии перебежавший к белым. отказал в помощи, Ерман[4]Председатель Царицынского Совета. в отъезде, к вечеру только будет, а Снесарев… Что?

Но Федор смущенно безмолвствовал: он заметил, что речь Нестерова привлекла внимание человека, стоявшего у классного вагона. К тому же Федор не знал, ни кто такой Носович, ни кто такой Снесарев. О Ермане слышал, но доподлинно не мог сказать, какой он пост занимал.

— Что это за эшелон, любопытно? — с завистью озирая броневеки, продолжал Нестеров. — Случаем, не сделает здесь остановочку? Вот бы!..

Федор тронул его за локоть и, заглядывая в его неспокойные глаза, слегка наклоняя голову в направлении первого вагона, сказал шепотом…

— Что-о? — тоже шепотом недоверчиво протянул Нестеров, и вдруг в глазах его мелькнула растерянность. — Откуда известно, что это он? Кто сообщил тебе?

— Никто мне не сообщал. Сам вижу.

Тут к тому человеку подошел один из красногвардейцев эшелона, — вероятно, какой-то начальник, подтянутый, со строевой выправкой — и, отдав честь, вполголоса проговорил:

— Товарищ Сталин, бойцы просят у вас разрешения…

Федор с Нестеровым мельком переглянулись и застыли на месте. Слышали, как Сталин негромко, но совершенно отчетливо сказал:

— Проучить здешних кадетов — желание хорошее, товарищ Аншаков, но… можем ли мы заниматься этим?

У нас минуты на счету. Я думаю все-таки, что на это дело решимости хватит у здешних же товарищей.

При этих словах Сталин, полуобернувшись, окинул Федора и Нестерова веселым взглядом, как бы приглашая их к себе. Так по крайней мере оба они поняли. Нестеров беглым движением рук одернул гимнастерку, поправил оружие, пропотевшую фуражку и вслух твердо сказал Федору:

— Доложим обстановку. Что же мы!..

Они подошли к Сталину одновременно, Федор — чуть позади и сбоку. В двух-трех шагах остановились, стукнув по-военному каблуками, и Нестеров — в недавнем, как известно, казачий офицер, хорунжий — умело взял под козырек:

— Товарищ Народный комиссар! Член Хоперского окружного военно-революционного комитета Нестеров. Разрешите доложить…

Рапорт его был коротким, но, по правде сказать, не очень вразумительным, — видимо, Нестеров, несмотря на внешнее самообладание, сильно волновался. Сталин выслушал до последнего слова. Потом шагнул к ним и, сказав: «Здравствуйте, товарищи!» — крепко пожал им обоим руки.

Нестеров, ободренный этим, снова было начал:

— Осмелюсь, товарищ Народный комиссар, доложить вам: красное казачество…

Это были уже общие фразы, и Сталин мягко прервал:

— А скажите точнее, товарищ Несторов: какими вы располагаете силами? Реальными? — подчеркнул он.

Нестеров назвал красногвардейские отряды при окружном ревкоме, подразделив их, эти отряды, общей численностью в несколько сот человек, на штыки и сабли, упомянув количество пулеметов, орудий, и стал перечислять те более или менее заметные отрядики, что возникли в порядке самообороны в крупных хуторах и станицах.

Сталин, закуривая, достал из кармана папиросы, уже распечатанную пачку, протянул ее собеседникам. Федор было шевельнул рукой, но Нестеров, в ком, по-видимому, заговорила офицерская закваска — привычка к субординации, не притронулся к пачке, и Федор, глядя на него, тоже не решился. Сталин разломил две папиросы и выкрошил табак в трубку.

— По-моему, товарищи, хуторские и станичные отряды — сила еще не вполне… не совсем еще реальная, — зажигая спичку, загоревшуюся синим крохотным огоньком, сказал он, и в глазах его появилась веселая, чуть-чуть как бы насмешливая улыбка. Но тут же лицо его опять стало серьезным. — Вот сейчас кадеты рвутся к станции, а где эти отряды?

Нестеров замялся.

— Видите!.. А вот когда вы объедините их — а это ваша первая задача, неотложная, — они под единым командованием действительно уже могут стать…

Раздались звонки; засвистел паровоз, но с места не тронулся. Сталин спокойно выпустил из-под усов дымок.

— Очень прошу вас, товарищи, лично, и всем товарищам передайте эту просьбу: на станцию кадетов не пускать. Вообще, к линии железной дороги. Ни в коем случае! И еще: прибудет к вам продовольственная экспедиция — помогите ей, окажите всяческое содействие. Вы же знаете, что армию без продовольственной базы создать нельзя. И голодающему населению мы должны дать хлеба. Это для революции сейчас в такой же мере необходимо, как и сокрушить кадетов… Ну, желаю вам успеха! В случае чего, прошу ко мне, в Царицыне меня сможете найти.

Он попрощался с ними за руку, неторопливо поднялся на ступеньки вагона, взявшись за поручень, и тогда паровоз еще раз свистнул и дернул.

Поезд медленно начал удаляться, а Федор с Нестеровым все еще стояли на платформе, и взгляды их были прикованы к вагону, уже скрывавшемуся из виду.

* * *

Спустя короткое время со станции по шляховым и проселочным дорогам мчались во все концы верховые. По дороге на северо-восток, в Верхне-Бузулуцкую гнал коня Федор Парамонов, бросив тарантас и сбрую у знакомых, а седло взяв в обозе. Рядом с ним, стремя к стремени, скакал красногвардеец-агитатор с забинтованной, на марлевой повязке, рукой.

А на Перевозинке, западной окраине Ново-Анненской станицы, которую пересекала линия и посреди которой была станция Филоново, уже ложились, сотрясая знойный воздух, кадетские снаряды.