Онлайн чтение книги Княгиня Монако
XVI

Госпожу де Мазарини, наследницу своего дражайшего дядюшки, как известно, выдали замуж за некоего Лапорта де Ла Мейере при условии, что он возьмет титул и герб illustrissimo faquino note 11Светлейший негодяй (ит.), и один лишь маршал де Ла Мейере согласился на это обязательство, не опасаясь, что после смерти кардинала его перестанут пускать в дома с парадного входа. Новоявленный Мазарини был и сумасбродом, и дураком, хотя даже одного из этого было бы слишком много. Его красивая, очаровательная и умная жена в то же время была, следует это признать, одной из самых взбалмошных особ, каких мог сотворить Господь Бог. Хотя я говорю была, мне следовало бы написать является. И она и он до сих пор живы и нисколько не изменились: они все те же, какими были, и, вероятно, останутся такими, пока земля их носит. Я уже считаю себя умершей, все для меня в прошлом, и потому мне кажется, что остальные тоже пребывают в этом состоянии; когда мы стоим у края могилы, наше «я» заменяет нам весь мир.

Госпожа де Мазарини отклонилась от своего пути, чтобы заехать к нам; она путешествовала одна, как авантюристка или героиня романа, в сопровождении пажа и служанки. Этот паж, красивый, как ангелочек, был сын герцога де Бофора и рыночной торговки, о котором вы, должно быть, помните; шевалье де Пезу (прелестный мальчик, который теперь уже не мальчик, по-прежнему часто приходит к моему ложу, чтобы поговорить со мной, не жалея на это времени). Герцогиня взяла ребенка к себе, еще когда он был младенцем, и воспитывала его, окружая всяческой заботой. Это было для нее забавой, и она называла шевалье не иначе как «малютка Фронда». Уже в те годы у него проявилась склонность к интригам и приключениям. Юноша так ловко направлял свою госпожу во время ее бегства и переодеваний, словно в течение тридцати лет заправлял делами в каком-нибудь кабачке. Госпожа де Мазарини нам его представила, и я ей позавидовала — то был поистине красивый паж! Я бы дала за него в обмен дюжину своих пажей.

Господин Монако уже в первый вечер начал распускать хвост. Стоило посмотреть, как он угодничает; ему ничего не нравилось, ничто не казалось ему приличным, достойным госпожи герцогини; можно было подумать, что мы какие-то бедняки, принимающие сборщика налогов или церковного старосту.

Я лишь пожимала плечами; мне очень хотелось называть гостью просто Манчини, чтобы напомнить ей о ее досточтимом родственнике. Впрочем, дама была очаровательной и чрезвычайно любезной; она насмехалась над своим мужем и над самой собой. Она рассказала нам, умирая от смеха, как ей удалось бежать с пажом и дуэньей, а также о том, как г-н де Мазарини просидел сутки взаперти, моля Бога простить свою жену, посмевшую обсасывать куриную косточку в субботу вечером, до наступления полуночи. Все эти Манчини — так или иначе странные люди; герцогиня де Мазарини и герцогиня Буйонская, без сомнения, лучшие из них.

Я устала, или скорее мне хотелось остаться одной, чтобы спокойно воскресить в памяти минувший день. Герцогиня заставила нас бодрствовать до трех часов ночи, пробуя свои чары на моем муже, который вспыхивал от этого, как спичка. Эта маленькая женщина была сделана словно из железа; ей уже следовало оставаться без сил, поскольку, я полагаю, она не смыкала глаз с самого Парижа, разъезжая верхом по горам и долинам, а также плывя в лодках во время бури и выслушивая при этом признания в любви от перевозчиков. Герцогиня остроумно посмеивалась над всем этим. Она не любила своих сестер, особенно Олимпию, называя ее злодейкой и предполагая, что та способна на все. Как мы в дальнейшем увидим, Олимпия совершенно определенно оказалась причастна к смерти Мадам. Герцогиня могла бы написать о своем дяде целые тома; она клялась Богом, что он был женат на королеве-матери. г

— Увы, сударыня, — заявлял ей г-н Монако по простоте душевной, — и он и она заключили скверную сделку.

Со дня приезда герцогини, пробывшей у нас дней пять или шесть, г-н Монако стал ее рабом; с тех пор он жил только ради нее и ради того, чтобы приводить меня в ярость; насколько мне известно, это стало единственной целью в его жизни. Уверяют, что ныне князь всецело занят делами правления и радеет о благоденствии своих подданных; возможно, это и так с того времени, как меня нет рядом с ним. Когда герцогиня уезжала, мой муж решил проводить ее до Рима, лично передать в руки супруги коннетабля и не покидать ее до тех пор, пока она не будет в безопасности. Я отнюдь этому не противилась, ибо всегда прощала мужу его причуды, если только они не шли вразрез с моими желаниями или, по крайней мере, давали мне право на собственные прихоти.

До меня больше не доходило слухов о Харуне, его нигде не было видно; сплетницы уверяли, что он исчез из-за моего присутствия в Монако; обретя покой, местные жители вернулись к привычным занятиям; они пеклись о своих маслинах и апельсинах и говорили о ближних, о нас, о волокитах, но не о выходцах с того света. Это вполне меня устраивало. Оставшись дома одна, я ждала Биарица, невзирая на мою стражу; я была уверена, что он пройдет во дворец, несмотря ни на что. Каждый вечер я отсылала своих придворных пораньше и садилась на террасе, под сенью апельсиновых деревьев, возвышавшихся над морем, среди приятных запахов, под звездным небом, вместе с одним музыкантом, который находился у меня на содержании и был куда искуснее двадцати четырех скрипачей и даже малыша Батиста. Музыкант играл поодаль всевозможные арии и песенки, и им вторило эхо. Это нельзя было причислить даже к невинным удовольствиям, ведь я наслаждалась музыкой в одиночестве. В Монако совсем нет зимы, а ночи восхитительны круглый год; по-моему, здесь никогда не бывает дождей. Я хотела бы, чтобы Париж находился в подобном месте — в нем было бы очень приятно жить.

На протяжении недели я была полноправной госпожой и хозяйкой дома; мне уже надоели и моя власть, и мое окружение. Если вы привыкли к Сен-Жермену и Фонтенбло, Монако кажется совсем крошечным, даже если вы здесь царствующая княгиня. Местные жители — сущие топинамбу; они ничего не знают о наших привычных занятиях, а изысканные манеры моих придворных были в моде еще при Людовике XIII. Чтобы заполнить чем-то свободное время, я ради забавы приказала набросать на бумаге план церкви, которую у меня было намерение построить, чтобы отождествить свое имя с величественным и долговременным сооружением. Жаль, что моя держава так мала: я честолюбива и многого бы добилась.

Письма, приходившие из Франции, извещали меня о том, что там творилось; все весьма сожалели о моем отсутствии — по крайней мере меня в этом уверяли. Мадам и мой брат продолжали свою безрассудную связь, не обращая внимания и на короля, и на Месье, и на Лавальер, что было гораздо хуже, ибо таким образом они дважды бросали вызов королю. Позже вы увидите, к чему это привело. Что касается Лозена, то он мало-помалу забывал обо мне!

Однажды вечером, в воскресенье, в княжестве было устроено очередное нелепое шествие в честь одного из здешних святых; я же и без того устала от своих дневных обязанностей. Велев передать, что никого не буду принимать сегодня вечером, я с «Клелией» в руках легла в домашнем платье на кушетку. Я находилась в галерее фамильных портретов, рядом с комнатой, где был убит Лучано Гримальди, один из предков князя; убийство своего опекуна совершил его племянник Дориа; причина преступления состояла в том, что дядя отказывался отдать племяннику свое состояние, а также, возможно, отчасти и в том, что он сам в молодости умертвил своего старшего брата. Это убийство хорошо известно в роду Гримальди; в память о нем отвели отдельную комнату; висящий там портрет убийцы по-прежнему завешен траурным покрывалом, а изображение обагренной кровью жертвы занимает почетное место. Нельзя без содрогания смотреть на эти немые свидетельства злодеяния.

Отослав горничных, я стала читать; постепенно спускалась ночь, и из сада на меня веяло прохладой; я сидела у окна; шаловливый ветерок приподнимал мои волосы и заставлял кружева моей шейной косынки трепетать; я чувствовала, что засыпаю, словно меня убаюкал какой-то домовой. И тут со стороны той комнаты, где произошло убийство, донесся легкий шум. Мои отяжелевшие веки даже не приоткрылись, хотя обычно я доверяю лишь своим глазам. Мгновение спустя звук повторился. Я подумала, что это Ласки бегает где-то по террасе — за ним водилась такая привычка. Я повернулась в другую сторону, сердито приказав карлику оставить меня в покое и поиграть в другом месте. В течение нескольких секунд было тихо, а потом снова раздался шум и послышались приближающиеся шаги; было так темно, что даже рядом почти ничего не было видно. Потеряв терпение, едва ли не в ярости, я резко приподнялась, опершись на локоть, и спросила повелительным тоном, кто там. Никто мне не ответил, но я увидела на пороге комнаты, где произошло убийство, человека с бледным и окровавленным, как на портрете Лучано, лицом. Признаться, мой ужас был столь велик, что я упала в обморок.