Онлайн чтение книги Книга о верных и неверных женах
Рассказ царевны

— В то время, — начала царевна, — когда я была младенцем и не должна была еще соблюдать предписания и установления шариата, свободная, словно кипарис и лилия, когда в саду моего сердца еще не раздавались мелодии любви, я вышла однажды из дворца, затмив красотой луну на небе, увенчанная короной девственности, чтобы поиграть и порезвиться. Словно беспечный пьяный, я стала глазеть по сторонам. Вдруг я увидела юношу, лицо которого еще не знало пушка и было чисто, как лик солнца. Его вьющиеся кудри были свежи, как гиацинты. Говорил он, словно сыпал Царственные жемчуга в полу небесного письмоводителя. Когда он улыбался, это было гибелью для красавиц. Его озорные глаза выпустили в мое сердце стрелу, его безжалостные взоры похитили мое терпение. Одним словом, я стала пленницей его кудрей, преклонила колени перед знаменем властной любви и оказалась в рядах несчастных.

Прошло несколько дней, и пламя, которое полыхало у меня в сердце незаметно для посторонних, стало пробиваться наружу, и на моем челе появились приметы влюбленности. Моя няня, которая держала в своих руках ключ от моего сердца и никогда не расставалась со мной, увидев на моем челе знаки перемен, стала приставать ко мне с расспросами. Лестью и уговорами она сумела проникнуть в глубину моих помыслов и извлечь жемчужину моих надежд. Тогда она открыла врата наставлений и принялась поучать меня. «О кипарис на берегу величавого ручья! — говорила она. — Ты ведь еще молодой бутон, тебе не подобает распускаться как розе и недостойно клониться к земле, словно трава. Берегись, не уколи шипом страсти лепестков отцовской чести. Сиди неотлучно во дворце, не бегай как безумная по крышам и улицам». — «О любезная мать! — отвечала я. — Как же я послушаюсь тебя, коли безжалостная любовь устремилась в мое сердце, словно воины врага на крепость, и крепко схватила меня за ворот терпения властной рукой? Ради бога, помоги мне испить воды из родника свидания с возлюбленным». Прозорливая няня, видя мое волнение, пожалела меня, поневоле взялась помочь мне и принялась за дело с усердием и рвением.

С помощью бесчисленных хитростей и уловок она приручила ту вольную и дикую птицу, переодела его в женское платье и ввела под видом девушки во дворец в мои покои. Моя комната, озаренная лучами его красоты, стала как бы обителью солнца и вызывала своим великолепием зависть у лужайки. Я под сенью того светоча с неба красоты плясала от радости, словно пылинка в лучах солнца. Казалось, я только теперь и обрела истинную жизнь. Не успела я насладиться его красотой, не успело мое сердце упиться его сладостными речами, как коварный и своевольный небосвод, который только и спешит обижать несчастных, разбил чашу нашего свидания о камень и примешал к моей халве чеснок.

Иначе говоря, отец мой падишах, влекомый родительскими чувствами, пришел навестить меня, не ведая, что тем самым он бьет меня кинжалом по ноге и заставляет осыпаться еще не распустившийся бутон моих желаний. Как только дозорные доложили мне о прибытии отца, на гумно моей жизни ударила молния, я вскочила в тревоге, заперла в чулане, тесном, как мое сердце, и темном, словно его локоны, юношу, прекрасного, как Юсуф ханаанский и Азиз египетский, а сама поспешила навстречу отцу. Отец же мой против своих правил решил устроить в моем дворце пир и распорядился сделать приготовления, достойные его царского сана. Он сидел на своем троне до самого захода солнца, проводя время в веселии и удовольствиях. После того как камфарные светочи на пиру затмили своим сиянием звезды на небе, падишах стал наслаждаться музыкой и пением, а потом вернулся в свои покои. Юные танцовщицы и невольницы, которые столпились вокруг падишаха, словно Плеяды, после его ухода рассеялись, словно звезды Большой Медведицы, и разошлись кто куда.

Я же, все это время тлея, словно зажженное алоэ, обрадовалась их уходу и тут же попросила няню снять замок с врат желания и озарить мою надежду лучами того солнцеликого. А надо сказать, что погода стояла жаркая, в комнатах было, как говорится, пекло, и тот побег красоты завял в чуланчике от жары и зноя, так что соловей жизни покинул его тело, и я оказалась виновной в гибели возлюбленного. Страсть моя мигом остыла, я стала бить себя по голове в отчаянии. Но поскольку судьба уже выпустила свою стрелу, было бесполезно вопить и кричать. Не говоря уже о горе, смертельно опасно было вынести из дворца труп того древа из райских садов. Няне стало страшно, и она не могла ничего придумать, ибо возраст сам по себе без опыта бесполезен. И мне пришлось пойти на необдуманный поступок, я позвала к себе негра-водоноса и попросила его помощи. Он был чернее самой ночи, дивы шарахались от него в страхе, словно люди от дивов, его губы были толщиной в руку, зубы — словно клыки у вепря, волосы — как шерсть у медведя, своим безобразием он затмил бы самого ифрита. Он был такой черный, что различить кусок смолы на его щеке было бы все равно что заметить уголь в темную ночь. Голос у него был словно рев по сравнению с пением соловья. Без преувеличения его можно было назвать слоном без хобота и буйволом без рогов, и к нему вполне подходил этот бейт:

Я поведала этому висельнику свою тайну и попросила его бросить в море тот букет цветов, который завял от самума смерти. В награду я предложила ему много денег, а сама стояла перед ним, униженная стыдом. Но этот мерзавец в ответ только зарычал, стал браниться и грозить, что немедля обо всем доложит падишаху, моему отцу. Я от страха была на грани смерти, румянец покинул мое лицо, так что если бы кто-нибудь увидел меня в эту минуту, то решил бы, что я умерла. Мне ничего не оставалось, как пасть к его ногам и приложить в мольбе свое луноподобное лицо к земле. Я умоляла его, как только могла, прибавила ему еще денег, но ничего не помогло. Но я не отставала от него; и тогда он сделал мне гнусное предложение, которое даже неудобно повторить. «Эй, проклятый! — ответила я. — Уродина ты этакая! Как ты смеешь даже мечтать о подобном и дозволять себе такие дерзкие мысли?» В ответ тот негодяй сказал мне: «О госпожа! Если ты хочешь сохранить свою жизнь, то не теряй самообладания. Придется тебе пренебречь царским саном и высоким происхождением и покориться мне во всем. В противном случае ты расстанешься со сладостной жизнью».

Я призадумалась на время, но убедилась, что ничего не остается, кроме как покориться судьбе. И тот безобразный невольник, по сравнению с которым ифрит был красавцем, устремился к моему кладу, словно змей, уселся, словно ворон, на серебряную полку, так что солнце моей красоты затмилось в одно мгновение тенью позора, и мой нераспустившийся бутон был сорван мерзким филином. Не дай бог человеку пережить подобный ужасный миг! Насильник-небосвод ударил топором по темени моей чести. Что за стрелу вонзил тиран-рок в мое сердце! Сами подумайте, каково розе, на которую сел филин, или же жасмину, который клюет ворон. Мне легче было снести на устах жало кобры, чем зловонные губы того ифрита. Уж лучше было бы ангелу смерти исторгнуть из тела мою душу, чем сносить мне объятия того мерзкого дива! Мне казалось, что судьба в наказание за смерть того луноликого юноши повесила меня сотни раз. Одним словом, я снесла от презренного невольника то, что не следовало, и испытала тысячи мук.

Раб, удовлетворив свою страсть, встал, поднял тот рано увядший букет роз и бросил его в море. Но у меня на всю жизнь осталось в душе пламя позора. Стоило мне только взглянуть на его мерзкое лицо, как мне казалось, что в мои глаза вонзаются сотни алмазных иголок.

Однажды я пожаловалась на свое горе няне и попросила ее убить раба. Мудрая няня стала дожидаться удобного случая и, как только он выдался, столкнула невольника с крыши и отправила его прямой дорогой в ад.

Вскоре после этого отец мой, по обычаю людей нашего мира, сосватал меня за одного царя и стал готовиться к свадьбе. Я же рассудила, что если мой будущий муж обнаружит отсутствие печати на ларце, то заподозрит меня в дурном. Поэтому я нашла девушку, которая телом и лицом походила на меня и казалась моим живым портретом. Я приблизила ее к себе, а в брачную ночь, когда в покое не осталось посторонних и горячий конь супруга, пришпоренный вином, пустился скакать по арене желания, я встала с ложа, отошла в угол, одела ту красивую девушку, мой двойник, в свои наряды и послала ее вместо себя на ложе. Мой пьяный муж не отличил агат от жемчужины, распустил крылья, словно сокол, и бросился на прелестную куропатку. Словно соловей, он уселся на ветви жасмина, стал наслаждаться ароматом и блеском ее лица, потом разорвал клювом ее бутон, и в серебряную раковину упала жемчужная капля росы.

Когда я убедилась, что мои заклинания заставили змею спрятаться в норе, я придумала новую хитрость и подожгла в комнате шерстяные одежды. Пожар разгорелся, и его уже нельзя было погасить, тогда я закричала. Жених и невеста, которые спали, опьяненные вином и негой, сплетясь в объятиях, как виноградные лозы, вскочили в ужасе с брачного ложа. Спасение от пожара было только через крыши, там я и притаилась незаметно. В суматохе девушка побежала вслед за шахом, я же подскочила к ней сзади быстрее молнии и толкнула ее в пламя, так что она мигом превратилась в кебаб, словно дичь, и душа ее отправилась в мир иной. Шах был пленен ее красотой и прелестью, он стал жалобно и громко рыдать, потеряв терпение, бить себя по голове. Тут я схватила его руку и сказала: «Открой свои пьяные глаза, возьми себя в руки и наберись терпения! Недостойно шаха так убиваться из-за какой-то невольницы». Шах взглянул мне в лицо, перестал биться, словно мотылек, и вознес богу благодарственные молитвы. Я же благодаря своему проницательному уму стала красоваться на троне желания и проводить время в неге и радости, а слава о моем целомудрии распространилась по всему свету так же широко, как и молва о моем счастье.