Онлайн чтение книги Книга образов
Из сборника «РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»

I

Мечтанья — это значит: все изведай

и будь бездомным в буйной смене дней.

Желанья — еле слышные беседы

часов бегущих с вечностью твоей.

И это — жизнь. Но вот из были мнимой

твой самый одинокий час встает,

и в немоте своей неизъяснимой

навстречу вечности течет.

Перевод Т. Сильман

I

И вот тоска: забыться без тревоги

и потерять во времени приют.

И вот желанья: только диалоги

седых веков и маленьких минут.

И это — жизнь. И вдруг из мглы вчерашней

из всех минут тишайшая всплывет

и с новою улыбкой, всех бесстрашней,

пред вечностью замрет.

Перевод А. Биска

II

Вновь сады эти в дружбе со мною:

их цветы на клумбах бледны,

их дорожки под желтой листвою

ждут пришествия тишины.

А на озере в вечном круженье

лебедь плавает по волнам.

На сверкающем оперенье

принесет он луны отраженье

к уходящим в тень берегам.

Перевод Т. Сильман

III

Я — дома между грезою и днем,

где дрема одолела ребятишек,

где старики беседуют все тише,

когда камин пригреет их огнем.

Я — дома между грезою и днем,

где звон вечерний, как привет

прощальный,

а у колодца девушке печальной

зачем-то все тоскуется о нем.

И в липе, милом дереве моем,

недели летние опять проснулись,

от сна ветвями снова отряхнулись

и бодрствуют меж грезою и днем.

Перевод С. Петрова

IV

Хотел бы садом быть — в тени глубокой

все вновь там расцветают сновиденья,

одни — в мечтательности одинокой,

другие — в сладкогласьи единенья.

Словами я настигну их, летящих,

как шорохом вершин, как вод журчаньем,

и в грезы одурманенных и спящих

проникну ясновидящим молчаньем.

Перевод Т. Сильман

IV

Я стану садом, чтобы у фонтанов

мечты к цветам взлетались в свежий ворох,

одни — в задумчивость бесшумно канув,

Другие же — в беззвучных разговорах.

Вслед их шагам слова шептать им стану,

как шорох листьев, нагонять истому,

а в час дремоты, наклонясь к фонтану,

умолкну, чтобы их подслушать дрему.

Перевод С. Петрова

V

Знаю: тайна жертвоприношенья

каждый вечер так проста —

словно размыкаются уста,

словно вдруг услышаны моленья

на колени ставшего куста.

В небе звезды всходят в те мгновенья,

и за ними всходит темнота.

Перевод Т. Сильман

VI

Всё это там, где крайний ряд лачуг

и новые дома, что узкогрудо

и робко выступают из-под спуда

лесов, чтоб видеть, где начнется луг.

Весна всегда так теплится чуть-чуть,

в бреду подходит лето к этим доскам,

неможется деревьям и подросткам,

и осень лишь повеет чем-нибудь

далеким, примиряющим; зарю

там нежно плавит вечер на равнине;

и брезжит стадо, и пастух в овчине

к последнему прижался фонарю.

Перевод И. Елагина

VII

Мне вечер — книга. Переплета

сверкает пурпур дорогой;

его застежек позолоту

неспешной разомкну рукой.

Читаю первую страницу,

счастливый в сладкой тишине,

затем к другой хочу склониться,

и вот уж третья снится мне.

Перевод Т. Сильман

VII

Мне вечер — книга. С переплета

сверкает алая камка.

Застежек тонких позолоту

ласкает медленно рука.

Страницу первую читаю,

и ластятся слова ко мне.

И над второю замираю,

а третья — видится во сне.

Перевод С. Петрова

VII

Ты, вечер, — книга, что в камчатый

одета переплет, когда ты

застежки золотые мне

вдруг открываешь в тишине.

Страница первая, встречая

приветом, теплоты полна,

бесшумно ворожит вторая,

а третья вводит в царство сна.

Перевод В. Васильева

VII

А вечер — книга. Переплет

в камку закатом залитую

одет. Застежку золотую

рука неспешно разоймет.

Страницу первую читаю —

в ней всё сродни, всё близко мне.

За первой чуть слышна вторая,

а третья видится во сне.

Перевод А. Сыщикова

VIII

Ты это раз пережила сама:

наткало солнце огненных волокон,

и вечер строил в тучах терема.

На землю упадала тихо тьма;

в последний раз огнем блеснувших окон

кивнули утомленные дома.

Шептали смутно близкие предметы,

сливаясь под покровом темноты:

«Всё в серый шелк одето,

мы рядом где-то

без света —

кто это,

я — или ты?»

Перевод А. Биска

IX

И кто же ты, закат или рассвет?

Порой боюсь я утренних примет

и розы зорь хватаю торопливо,

а флейта утра мне поет» пугливо

о долгих днях, в которых песен нет.

Но кротки вечера в моей сени,

лежат, светлея, у меня во взоре.

Баюкаю я рощи, и они

в моих объятьях засыпают вскоре,

и мраку скрипок в их туманном хоре

всей темной сутью я сродни.

Перевод С. Петрова

X

Вечером стали опять

все на сирот похожи;

самые близкие тоже

чужими успели стать.

Словно из дальних краев,

держатся стен домов,

бредут пустыми садами,

ждут и не знают сами,

чего они ждут…

Чуть слышно незримые руки

собственной песни звуки

из жизни чужой зачерпнут.

Перевод Т. Сильман

XI

Ночь, как город над долом, растет,

где, по темным законам,

переулки путем неуклонным

подошли к площадям утомленным —

там, где тысяча башен встает.

Кто же в городе черном живет,

чьи там вздохи цветут и улыбки?

Там, в садах, не боясь тишины,

в тайные танцы сплетаются сны,

и кто-то им вторит на скрипке.

Перевод А. Биска

XII

Мне страшно прислушиваться к словам.

Так ясно люди говорят обо всем:

вот это собака, а это дом,

вот здесь конец, а начало там.

Страшна мне насмешек их злая игра,

они знают, что было, что может стать;

богатство — вот божья для них благодать,

а там все равно — что цветок, что гора.

Когда мне вещи поют — я так рад.

Но стоит их тронуть — они замолчат.

И я говорю вам: их голос тих.

Не трогайте их: вы убьете их.

Перевод Т. Сильман

XII

Слова людские меня страшат,

их ясность ставится в образец.

Вон то — собака, а это — сад,

вот здесь — начало, а там — конец.

Мне вчуже смысл их и злая игра.

Всё знают: о будущем и былом.

Не станет чудом для них гора,

и с Богом рядом их сад и дом.

Постойте, не троньте, я вас молю.

Я вещи поющие слушать люблю.

А тронете их — замолчат певцы,

и будут мне вещи — мертвецы.

Перевод С. Петрова

XIII

Ты не горюй, что давно отцвели

астры в саду, что листья с земли

тихо слетают в пруд.

Прекрасное вырастает в пыли,

и силы, что зрели в нем и росли,

ломают старый сосуд.

Оно из растений

в нас перейдет,

в тебя и меня;

чрезмерность лета его гнетет,

оно покидает налившийся плод —

прочь от пьянящих видений,

в сумерки нищего дня.

Перевод Т. Сильман

XIV

Этих вечновесенних

песен я много собрал.

Средь руин каждый день их

розам я тихо шептал.

Я б хотел эти песни прилежно

в ожерелье снизать на заре,

подарить его девушке нежной,

одинокой сестре.

Но, один и усталый,

я рассыпал их все… И легко

прокатились они, как кораллы,

в теплый вечер, махровый и алый,

далеко, далеко…

Перевод А. Биска

XV

Слова простые, сестры-замарашки,

я так люблю их будничный наряд.

Я дам им яркость красок, и бедняжки

меня улыбкой робкой одарят.

Их суть, которую они не смели

явить нам, расцветает без оков,

и те, что никогда еще не пели,

дрожа вступают в строй моих стихов.

Перевод Т. Сильман

XVI

Пришла моя бедная мать

с дарами к богам деревянным;

они продолжали стоять

в безмолвье унылом и чванном.

Забыли приветом небес

ответить на пылкие речи

и видели только средь месс

холодные свечи.

А мать им цветы принесла

с молитвой и верой невинной…

А мать эти жертвы взяла

из сердца любимого сына.

Перевод А. Биска

XVII

Иду я вдоль сада всегдашней тропой:

там, где розы резвой толпой

оправляют свои наряды.

И ясно я знаю: нет и нет,

это не мне их нежный расцвет, -

и я пройду, затаив мой бред,

опустив мои тайные взгляды.

Я из тех одиноких печальных гонцов,

для кого даров не лелеют:

и покуда другие поспеют на зов —

розы на ветре свой легкий покров,

как красное знамя, развеют.

Перевод А. Биска

XVIII

Детских душ серебряные крылья,

чистых душ, что никогда не пели,

всё кружили, ближе всё кружили,

приближались к жизни и робели,-

вас не ждут ли разочарованья?..

Голос будней только слух ваш тронет —

в мерном гомоне существованья

пенье смеха вашего утонет…

Перевод Т. Сильман

XIX

Бессонный бор мой! Посреди зимы ты

осмелился подумать о весне

и сеешь серебро свое сквозь сито,

и в зеленеющем тоскуешь сне.

Затерян я в тебе, как в темной вере.

Куда-откуда — не найти примет.

И знаю я: у дебрей были двери —

теперь их нет.

Перевод С. Петрова

XX

Живи, чудес не понимая,

и будет жизнь твоя — как пир,

как для ребенка — утро мая:

он побежит, весне внимая;

дорога перед ним прямая,

и весь лазурью полон мир.

Пусть поутру ему спросонок

кивает ландыш, бел и тонок,-

но, чтоб сорвать его, ребенок

не станет прерывать свой путь,

затем, что ввысь своих ручонок

не может он не протянуть!

Перевод А. Биска

XXI

Долго ангел в тиши оставался со мной,

обаял меня послушаньем

и маленьким стал, я же вырос большой,

и вдруг я стал состраданьем,

а он — одной лишь дрожащей мольбой.

И тогда небеса я ему возвратил,

я же здесь остаюсь, где он вышел из плена.

Он учился полетам, я жизнь изучил,

и друг другу мы служим смиренно.

Перевод А. Биска

XXII

Руки его — как ослепшие птицы,

что надежду навек потеряли,

и, покуда другие — в безвестные дали

к розовым вёснам летали,

они опускались на выступы, шпицы,

на липы у старой границы.

На лице его — стыд и страданье

невесты, — когда, уступая греху,

покрывал темно-алые ткани

готовит она жениху.

И в глазах его, полных огня,

блеск первозданного дня,-

но над всем высоко воспарил

порыв его крыл…

Перевод А. Биска

XXIII

Пройди вдоль ограды глухой:

ты сада не видишь за нею

и знаешь: ты там чужой.

Там розы вечерней порой,

как женщины, входят в аллею.

Стройно, пара за парой, скользят

и касаются бедрами нежно;

запевают лишь красные в лад;

но за ними, струя аромат,

вступят белые в песню прилежно.

Перевод А. Биска

XXIV

Замок тих. Над воротами

одряхлели гербы,

рядом робкими ротами

тянут руки дубы.

А в окно засыпающее,

нет, не дама рыдающая

из дряхлеющих лет

появилась на свет —

незабудка, сияющая,

как последний привет.

Перевод А. Биска

XXV. ПЕСНИ ДЕВУШЕК

УВЕРТЮРА

Девушки, вы — как деревья,

когда наступает апрель,

вышла весна на кочевья,

и нигде не видна еще цель.

I

Теперь они женщины сами,

отошли от бывалых затей,

и родили детей,

и родили детей,

и знают, средь этих цепей

будет время тянуться годами.

Только благовест Ave Maria

их разбудит от вечных трудов.

Тогда они снова другие

и устало выходят на зов.

И от первой весенней струи

встрепенувшись вольней и чудесней,

вспоминают улыбки свои, как старинные песни.

вспоминают улыбки свои,

как старинные песни.

II

Выйду я в призрачный свет,

крадусь дорогой глухою.

Смуглой собравшись толпою,

девушки смотрят вослед.

И вдруг запоют, и во тьму

улыбнутся, не зная кому,

полные смутной истомы:

сестры, покажем ему,

кто мы.

III

Королевского рода вы все.

Ваши сокровища — песни

и вечер весенний.

Бледный юноша ждет у сиреней,

но бледнее еще и прелестней

сказки его сновидений,

как неясные розы в росе.

Под луной, в золотой полосе,

королевского рода вы все.

IV

Волна шумит и бьет,

и вас с собой кружит,

и всё, что вас гнетет,

и что у вас болит —

у вас поет!

Что вас зовет от бренных, от земных

забот?

Быть может, это в небесах иных

полет?

И здесь, и там ваш голос не утих,

и всё, и всё, когда придет жен их,-

пройдет.

V

И видят девушки: домой

за чёлном чёлн спешит,

и смотрят, в кротости немой,

как воды воют под кормой,

и с ними ветер вековой

в вечерний час ворчит.

Беда ушедшим от земли:

с усталых плаваний пришли

одни пустые корабли,

их не венчает флаг:

давно сорвал его вдали

суровый враг.

VI

Вы, девушки, — легкие чёлны,

качаетесь, бьетесь о волны; —

но к берегу времени вечно привязаны,

ваши сны недосказаны

и скользят над водой.

Порою, заботливо-нежный,

вас ветер целует прибрежный,

и ветер берет вас с собой —

пока не натянется привязь…

и, ласке его не противясь,

вы шепчете все об одном:

«Теперь мы — как лебеди, сестры,

и раковин поезд наш пестрый

по озеру тихо везем».

VII

Средь поля сестры пронесли

из золотой соломы сети —

и всю окрестность оплели

и светлым золотом зажгли;

и смотрят — робкие, как дети:

«Куда же мы зашли?»

Тяжелый вечер пал на них.

И сестры в темноте готовы

идти вперед, на чьи-то зовы;

уже трепещут их покровы,

и в каждом сердце возглас новый:

«Кто мой жених?»

VIII

Вышли сестры вдоль реки

в степи, в светлые посевы,

и сплетают под напевы,

как степные королевы,

королевские венки.

И от них всегда струится

золотистая зарница,

как вечерняя хвала;

и солома полевая,

их слезами налитая,

тяжким золотом легла.

IX

В трепет вешней тишины,

после пасмурной разлуки,

вышел месяц сребролукий;

и дрожат они — и в муке

все заламывают руки

к ветру, вестнику весны.

С робкой нежностью идут,

словно их стесняют платья;

и молитвы, и заклятья

к тайне первого объятья

в час торжественный несут.

X

Улицы прямо ведут

к золоту, к огненной цели.

Покинув минутный приют,

девушки так захотели:

не скажут «прости» под лампадкой

старым, а надо бы: вдаль,

туда, где иная печаль,

все уходят украдкой

и сплетаются в нежности краткой,

и у каждой раскинется шаль

на плечах неожиданной складкой.

XI

Уже на рощу лег осенний

убор, — и сестры пленены,

Но, словно тайны, словно тени,

встает от лоз, от их сплетений,

волна бывалых вдохновений,

печаль прощальная весны.

И вечер крадется нежданно.

В саду, склонив свое чело,

тоскуют розы средь тумана.

Им больно, словно от обмана,-

созрело лето их так рано

и от плодов изнемогло.

Перевод А. Биска

XXVI

Слова, всю жизнь прожившие без ласки,

непышные слова — мне ближе всех.

Я их одену в праздничные краски,

услышу тихий, благодарный смех.

Откроется, о чем они молчали,

о чем не знали сами до сих пор.

Они в стихах ни разу не бывали

и робко входят, опуская взор.

Перевод Г. Ратгауза

XXVII

Дрожа, ощущаю порою

по жизни глубинный свой путь.

Слова воздвигались стеною,

а за ними синеет грядою

и сияет их суть.

Еще не ясны мне приметы,

но есть такая страна:

коса там звенит с рассвета,

и лодка плещется где-то,

и кругом — тишина.

Перевод Т. Сильман