Онлайн чтение книги Когда я был вожатым
Как обсуждали дневник Раи

В расстройстве чувств возвращался в свой отряд. Почему-то не отставала от меня ни на шаг Вольнова. Совесть, что ли, ее мучила?

Мы ехали вместе в трамвае. Потом пошли вместе пешком. Она все пыталась заговаривать о том, что выступила она не против меня лично, а против ложных моих взглядов, что она поступила честно и по-товарищески. Что так мы и должны вести себя в жизни, быть принципиальными и не изменять своему долгу даже ради дружбы.

Наше товарищество строится не на круговой поруке, не на приятельстве… и так далее. Я отмалчивался. И это смущало ее и словно подстегивало к дальнейшему объяснению.

— Нужно думать не только о себе и своем «я». Если это лучше для всего коллектива<p>— тут свои обиды надо отбросить, как шелуху. И нечего дуться все твои ребята попадут в лучшие условия, а это главное.

Слушал я, слушал и вдруг вспомнил про опыт с лакмусовой бумажкой, когда-то поразивший меня в школе.

Посмотрел я неожиданно прямо в красивые глаза Вольновой и сказал только два слова?

— Май Пионерский?

Вольнова вздрогнула и сказала церемонно:

— Могу вас заверить, дорогой товарищ, что у меня найдется достаточно сил и средств, чтобы определить сию персону в лучший детский дом для малышей непионерского возраста.

Я замолчал. Вольнова снова пустилась в рассуждения о правильности своих поступков и воззрений. О своем хорошем отношении ко мне.

Послушав ее, я через некоторое время опять произнес те же два слова: Май Пионерский.

Она вспыхнула. Рассердилась. Затем смягчилась и стала доказывать мне логически, как вредно для мальчика и для пионеров, если он останется в лагере. И всю пользу водворения его законным порядком туда, где и надлежит воспитываться малышу. Там их воспитывают опытные, знающие свое дело люди. А пионеры<p>— ну какие же они педагоги? Их самих нужно воспитывать, не то что доверять им воспитание несмышленыша малыша!

Малыш будет служить для ребят просто забавой. Отвлекать их от чисто пионерски-х дел, мешать продуманному распорядку дня.

Я слушал, молчал и, как в сказке про белого бычка, снова повторял одно и то же: Май Пионерский.

В конце концов это совершенно вывело Вольнову из равновесия, и, схватив меня за пиджак, она закричала, притягивая мое лицо к своему и впиваясь взглядом:

— Это розыгрыш! Ты хочешь меня заставить ради твоих прекрасных глаз нарушить долг, поступить нелогично, вопреки своим убеждениям! Как тебе не стыдно требовать такой жертвы ради нашей дружбы!

— Успокойся, — сказал я по-настоящему грустно, — я просто хотел узнать, способна ли ты поступить по сердцу.

А малыша я и без тебя могу устроить. Отвезу его к своим родителям, и там ему будет лучше всего. Я давно об этом думал, но у меня не хватало жестокости лишить отряд сына!

Пока мы подошли к лагерю, наступил поздний вечер, но, к моему удивлению, наш шалашный лагерь не спал.

Заслышав возбужденный говор, я ускорил шаги, не пригласив с собой Вольнову. Она ушла по дороге в свой опытно-показательный в задумчивости.

Но чем же возбуждены ребята? Что так шумно обсуждают они на ночь глядя?

— Наш вожатый<p>— кентавр, а?

— Ну, знаешь, это даже всем отрядом придумать невозможно, чего ты одна наплела!

Ничего не поняв из отдельных, донесшихся до меня возгласов, я подбежал никем не замеченный и увидел в центре ребячьего круга Раю-толстую.

И вскоре все выяснилось. Отряд обсуждал ее дневник, в котором были записаны события нашей жизни в таком странном виде, что даже у меня дух захватило.

Вот отдельные, запавшие в память «перлы» Раиного стиля:

Когда же это я так бегал? Ага, по жнивью, высоко поднимал ноги, чтобы не уколоться, а она<p>— по цветам для красивости изобразила, врушка!

Ага, это когда я, догнав Ваську и отняв у него девичьи платьишки, примчался к ручью на неоседланной кляче.

Рая действительно стояла с каким-то обалдевшим видом… Оказывается, пионервожатый показался ей кентавром!

Задохнувшись от досады, я стоял, не в силах ни двинуться, ни произнести слова.

А дальше мне становилось все горше. Если вначале я обиделся только за себя, негодуя, что пионерка могла сравнивать своего вожатого с кентавром, то сердце мое вознегодовало еще больше, когда я узнал, как посмеялась толстуха над всеми ребятами.

Вы помните, как Рая тонула? И как мы ее спасали и оживляли при помощи искусственного дыхания? Так вот, оказывается, все это она разыграла нарочно! Ей захотелось привлечь к себе мое особое внимание. И, когда я, как простак, в поте лица оживлял ее при помощи искусственного дыхания, она сдерживалась, чтобы не рассмеяться от щекотки! Она была в полном сознании, притворщица!

Она слышала, что мы говорили, как сокрушались, как ее жалели, и испытывала оттого великое удовольствие.

Она даже воды в рот набрала нарочно.

«Не так-то просто, брат, перевоспитывать чуждый элемент. Нам, простым людям, и нарочно не придумать, что они, буржуазные интеллигенты, могут выкинуть», — возникла у меня в уме какая-то знакомая и словно не моя фраза. И вдруг вспомнилась насмешливая улыбка дяди Миши. Конечно, он отнесся бы к этому приключению насмешливо!

Я немного пришел в себя и удержался от опрометчивых решений. И правильно сделал. Через минуту я уже с улыбкой слушал суждения ребят о причудах толстой Раи.

Самым любопытным было решение этого своеобразного товарищеского суда.

— Гнать-то мы ее не будем, просто дура. А вот воспитывать Мая больше не дадим, — сказал Шариков, важно поправив очки.

— Конечно, — подтвердила Маргарита, — пусть и не думает теперь ходить с ним за ручку одна, рассказывать свои сказки. Чему хорошему она может малыша научить, когда у нее такой мусор в голове, скифские боги, кентавры разные!

— Отдать бы ее опытно-показательным, если она такая эгоистка! презрительно крикнул Игорек.

После этих слов я быстро вошел в круг. Я не мог сразу сказать ребятам, вспорхнувшим вспугнутой стайкой, о том, что им всем предстоит отправиться туда, куда он-и в наказание хотели отослать толстую Раю.

— Поздно, поздно, — отговаривался я от расспросов, — все новости будут завтра, а теперь спать, спать, по палаткам!

Ребята разбрелись по местам, но долго еще в шалашах шел говор и слышались всхлипывания толстой Раи.