Онлайн чтение книги Когда он проснется
3

«Вэсна, вэсна, вэсна, прыйдэ!.. Вэсна, вэсна, вэсна…»

В последнее время эта песня модной группы «Вопли Видоплясова» постоянно звучала в ушах у Оли Мартемьяновой. Даже сегодня утром, когда она, опаздывая на занятия, поймала у метро машину, водитель слушал эту песню, и пока она ехала к университету, всю дорогу мысленно подпевала:

— Вэсна, вэсна, вэсна, прыйде! Вэсна…

Стояли самые морозные дни середины зимы. Казалось, весна никогда не наступит. А Ольге так нужна была весна! И лето! Как никогда раньше!

Тогда наконец можно будет встречаться с Костей не только в душных и шумных университетских коридорах, студенческом буфете и аудиториях. Можно будет гулять с ним по бульварам, не дрожа от холода и не испытывая неловкости от того, что все время приходится заходить погреться в разные кафе, в которых такая суетная, неподходящая для свиданий атмосфера! Слишком много людей, слишком много шума и света, слишком много высоких, уверенных в себе девиц, на фоне которых Ольга совершенно тушевалась, чувствуя себя маленькой и ничтожной.

Да, поскорей бы началась оттепель, растаяли сугробы, потекли ручьи, скорее бы солнце просушило асфальт. Весна в Москве всегда начинается неожиданно, внезапно и сразу. Просто просыпаешься однажды, смотришь в окно, а там все течет и тает, солнце дробится в бесчисленных лужах, воробьи оглушающе чирикают, а дворничиха Татьяна в оранжевой униформе легко счищает с асфальта широкой лопатой пласты почерневшего льда и бросает его с тротуара на газон, где в тени их многоэтажного дома притаился последний, оседающий с каждым днем, рыхлый грязный сугроб, из которого торчит скелет чьей-то осыпавшейся новогодней елки…

Каждый день, сидя на последней лекции возле окна, Оля мечтательно вглядывалась в краешек голубого неба над крышами соседних девятиэтажек и представляла себе, что на улице — лето. Небо уже не было по-зимнему низким, серым, бесцветным. С каждым днем оно становилось все более ясным, ярко-голубым, словно в стакан воды добавляли ультрамарина, каплю за каплей.

Хотя бы в одном в этой жизни можно не сомневаться: что когда-нибудь все-таки наступит весна. Тогда наконец Ольга сбросит с себя надоевшую длиннющую шубу, купленную матерью на свой собственный вкус, и наденет любимое кашемировое полупальто оранжевого цвета, который так идет к ее каштановым волосам и голубым глазам. Она представила, как идет в этом пальто по красивым арбатским переулкам и одной рукой держит подаренный Костей букетик мимозы, а другая рука уютно покоится в Костиной теплой крепкой ладони…

Эта картина так ярко вставала у нее перед глазами, что Оля слышала даже стук собственных каблуков о брусчатку тротуаров на Малой Бронной, чувствовала ласковые лучи заходящего солнца, греющего им спины, когда они с Костей поднимаются к Гоголевскому бульвару.

Зажигаются фонари, и в полумраке деревьев они стоят, обнявшись, и Костя ее целует.

Все. Дальше этого фантазия идти отказывалась, как Оля ее ни пришпоривала. Вершиной мечтаний оставалась романтическая прогулка с Костей по вечерней весенней Москве с букетиком мимозы в руках (можно и с букетиком ландышей, но они занесены в Красную книгу, и покупать их — значит потворствовать уничтожению редких растений, а Оля в душе была ярой защитницей природы).

С Костей Маковским она познакомилась во время зимней сессии. Точнее, после того, как она эту сессию с позором провалила.

Оле нравился английский язык, нравилось заниматься, переводить, узнавать что-то новое о культуре и мире англоязычных стран, но… Вот беда, она не производила нужного впечатления на преподавателей! Когда отвечали ее сокурсники, высокие, умные, уверенные в себе, то, даже если они допускали ошибку, педагог поправлял их со снисходительной улыбкой и отпускал с Богом, ставя в зачетку «отлично» или, в крайнем случае, «хорошо». Но стоило выйти ей, маленькой, худенькой, с тихим невнятным голосом, и преподаватели, казалось, заранее решали, что перед ними серенькая троечница. Они даже не дослушивали ее ответ до конца, перебивали:

— Благодарю вас, переходите к следующему вопросу.

Вот и в этот раз все получилось именно так. И Оля от растерянности совсем сбилась и наделала таких глупых непростительных ошибок в устной речи, что после экзамена, стоя у окна в коридоре, готова была сама себя отшлепать по щекам. Но было поздно что-нибудь поправить. Она получила тройку на первом же экзамене.

А дальше все пошло как по заколдованному кругу. Едва экзаменатор видел в ее зачетке первую тройку, как Оля по выражению его лица догадывалась, что он уже заранее решил больше тройки ей не ставить. И от волнения и отчаяния она отвечала все хуже и хуже, так, что последний экзамен провалила уже по-настоящему — получила «неуд».

— Мартемьянова, если вы и летнюю сессию так же думаете завалить, вас отчислят, — ледяным тоном предупредила ее секретарша деканата, проштамповывая и возвращая ей зачетную книжку.

В коридорах университета царила каникулярная тишина и леность. Оля добрела до курилки, села на свою любимую скамейку, укрытую между кадками с тропической растительностью, и расплакалась, с ужасом представляя, какой скандал из-за оценок выйдет у нее с матерью. Сначала мать будет кричать на нее, упрекать, затем станет хвататься за сердце, потом — за телефон, искать связи и устраивать судьбу незадачливого дитяти.

Как у большинства подростков, у Оли Мартемьяновой были натянутые отношения с матерью. На домашнем фронте это выражалось в ежедневных мелких стычках.

— С твоей внешностью нельзя одеваться как вечный подросток, — поучающим тоном всякий раз твердила Елена Александровна, обнаружив в дочкином гардеробе что-нибудь из «неформальной» одежды, которую Оля покупала на сэкономленные деньги из тех, что мать выдавала на карманные расходы. — Люди не будут воспринимать тебя всерьез. Ну посмотри на себя в зеркало, что это за вид? При твоем росте метр пятьдесят три зачем тебе эти огромные ботинки? Зачем растянутый свитер до колен? На кого ты в нем будешь похожа? На Гавроша-беспризорника? Не забывай, чья ты дочь!

Оля думала про себя, что лучше бы мать была обычной женщиной. А не депутатом Государственной думы, коей являлась Елена Александровна Мартемьянова. А так… Что тут скажешь? Все ясно — надо держать марку.

Если Оля робким голосом пыталась возразить, что ей нравится свободный стиль, мать только патетически восклицала:

— Господи, ну мне в твоем возрасте не с кем было посоветоваться, что надеть, как надеть, носила всякое барахло, но ты-то почему так плохо одеваешься? Мне самой приходилось подбирать одежду, а ведь тогда не было ни журналов, ни таких магазинов. А у тебя же все это есть. И деньги есть. Что тебе еще надо?! С жиру бесишься, честное слово. Мне перед знакомыми стыдно, да что ж это за мать, скажут, раз единственную дочь и ту совершенно забросила. Оленька, одевайся солидно, я тебя прошу. Мы ведь не богема, не артисты. Эти пускай что угодно на своих детей напяливают. Мы интеллигентные люди. Брынцалов видела во что своего сына превратил? Несчастному малышу всю голову в разные цвета покрасил под панка. И ты хочешь с ними на одну доску встать?

— Мам, а Ирина Хакамада? — тихим голосом возражала Оля, чувствуя себя совершенно несчастной. — Посмотри, как она одевается: черные джинсы, черный свитер. Ну или просто черное платье.

— Ай, — отмахивалась мать, — она же японка. Это дело другое.

В устах Елены Александровны это звучало как железный аргумент в пользу того, что японка Хакамада может себе позволить одеваться как ей угодно, а вот простой русской девушке Оле Мартемьяновой можно носить лишь классические вещи.

— С твоей внешностью сочетается только классический стиль! Ты должна одеваться скромно и с достоинством, как настоящая английская леди.

С тех пор как Елена Александровна, став депутатом Государственной думы, по своим парламентским делам побывала в Великобритании, где посетила тамошний парламент и Букингемский дворец, ею овладел культ английской леди. В принципе в этом не было ничего плохого, кабы не один нюанс: к сожалению, образ этот Елена Александровна трактовала несколько своеобразно, так что из-под пера ее воображения английская леди любого возраста, от десятилетней девочки до девяностолетней старухи, выходила облаченной в строгий твидовый костюм и шелковую блузку, с высоко уложенными «ракушкой» волосами и с нитью жемчуга на шее. В дурную погоду леди надевала шляпу, лайковые перчатки и укрывалась от дождя нескладывающимся зонтиком с загнутой деревянной ручкой. Короче говоря, Мэри Поппинс какая-то!

Чтобы облагородить облик провинциальной выскочки, каковой она в глубине души себя считала, Елена Александровна незамедлительно обзавелась всеми этими атрибутами и поспешила точно так же одеть дочь. Елена Александровна считала, что, раз дочь не вышла ростом, ей нужно добирать солидности за счет тяжеловесного дамского гардероба. У четырнадцатилетней Оли появились такой же, как у матери, только на десять размеров меньше, твидовый жакет с замшевыми заплатами на рукавах, бархатные жилетки на серебряных пуговицах, шелковые блузки и костюмы из джерси. Нитка жемчуга и нескладывающийся черный зонт с крюкообразной ручкой довершали превращение провинциальной Золушки в породистую даму.

Теперь каждое утро, собираясь в гимназию, Оля должна была укладывать свои непослушные жесткие волосы «ракушкой» на затылке, а учебники носить не в удобном рюкзачке, а в коричневом портфеле из дорогой кожи с красивыми золотыми пряжками. Впрочем, портфель этот ей очень нравился.

В тот год Мартемьяновы только-только перебрались из провинции в Москву и поселились в депутатской квартире на Рублевском шоссе. Квартира была совершенно голой и неуютной, дом новый, соседи незнакомые. Впрочем, большинство соседей можно было почти ежедневно видеть по телевизору — дом населяли почти сплошь депутаты Госдумы. Когда в квартире громко разговаривали, то в разных концах коридора откликалось эхо.

В Олиной комнате из мебели поначалу стояла лишь раскладушка да старый письменный стол и, за неимением другого, шикарный стул от нового итальянского гарнитура, купленного в мебельном салоне для гостиной. На этом стуле по большей части висела одежда. Впрочем, продолжалось это недолго: через неделю в квартиру привезли мебель, оборудование для кухни, и с тех пор квартира приобрела обжитой вид.

В Москве родители словно вдруг вспомнили о существовании дочери. Они бросились наверстывать упущенное, когда у них самих не хватало времени и сил заниматься ребенком, бабушек-дедушек поблизости не было, а общественное положение не поощряло приглашать к дочери частных учителей и репетиторов. Мало ли что скажет начальство?

Олю определили в престижную гуманитарную гимназию, где наряду с углубленным изучением английского языка школьникам преподавали основы латинского, древнегреческого, искусствоведение и музыку. Гимназия находилась довольно далеко от их дома. Непривычная к жизни в большом мегаполисе, Оля мучительно свыкалась с тем, что до школы и обратно ей теперь приходилось добираться довольно долго на маминой служебной машине.

Отношения с новыми одноклассниками у нее тоже не сложились. Стоило лишь ей появиться в классе в своем коричневом костюме из джерси, со взрослой прической-ракушкой, как свободомыслящие московские тинейджеры сочли ее занудой и кривлякой и дали кличку, как припечатали: Талула.

Оля долгое время не знала, что такое Талула, а спросить было не у кого, но по тону, с каким мальчишки произносили: «А, Талула!» — и при этом закатывали глаза к потолку и делали томный взмах рукой, изображая некую фифу, можно было догадаться, что это особа отрицательная.

Оля замкнулась в себе и так и проучилась все три года, не вылезая из своей раковины. Единственным ее развлечением в то время было скользить в носках по покрытым лаком деревянным половицам коридора в их огромной квартире и представлять, будто она катается на коньках.

Порой ей казалось, что у нее не было детства в том смысле, какой вкладывают в это слово поэты и писатели, вспоминая с ностальгией, какой красотой и тайной была наполнена в детстве их жизнь. Ничего подобного о себе Оля вспомнить не могла. Занятые работой и карьерой родители сразу взвалили на нее жизнь взрослого человека…

— Привет! — услышала она вдруг.

Поспешно промокнув бумажным платком глаза, Оля подняла голову. Рядом стоял высокий симпатичный парень, которого она иногда видела на общих лекциях. Он ей в общем-то нравился, хотя более «продвинутые» по части общения с противоположным полом девчонки с их курса считали его «ботаником», думающим только о занятиях. В отличие от них, Оля иногда мечтала когда-нибудь с ним познакомиться. И вот…

— Начался вселенский потоп? — сочувственно улыбаясь, спросил Костя.

— Да, что-то вроде, — буркнула Оля.

Оттого что ее застукали в таком неприглядном виде, ей хотелось провалиться сквозь землю.

— Кажется, мы вместе учимся в третьей группе? — спросил он. — У тебя неприятности?

— Нет, ничего особенного, — поспешно ответила она и поднялась, чтобы уходить.

— Ты торопишься? А я хотел предложить тебе зайти в буфет, выпить кофе, съесть по сосиске. Ну как?

Оля на секунду заколебалась. В свете предстоящего семейного скандала рано возвращаться домой совершенно не хотелось.

— Ты всегда так внезапно исчезаешь, что за полгода у меня сегодня впервые появилась возможность с тобой познакомиться, — не то шутя, не то серьезно сказал Костя.

Эта фраза оказалась решающей.

— …»С твоей внешностью…» Мне столько раз приходилось слышать от нее эту фразу, что я про себя думала, будто я карлик или уродец какой-то. Ну ты сам представляешь, когда мать тебе такое постоянно твердит. А дело всего лишь в моем росте. Разве я виновата, что не родилась длинноногой дылдой? У меня рост метр пятьдесят три, ну что с того? Мне же не в гренадеры поступать. А времена, когда билетерши не пропускали коротышек в кино «до 16», давно прошли! У меня такое чувство, будто мать уверена, что из-за моего роста мне уготовано во всем остальном в жизни тоже оставаться «ниже среднего». А это неверие меня убивает, понимаешь?

Оля быстро освоилась в общении с Костей и теперь вовсю жаловалась ему на мать.

Костя понимающе кивал. Он не перебивал ее лишними вопросами, давая ей высказаться, выплеснуть свои чувства.

Оле приходилось громко кричать, чтобы Костя мог расслышать ее за грохотом музыки. Они сидели друг против друга за столиком латиноамериканского бара. Порой им приходилось так близко наклоняться друг к другу, что Оля почти дотрагивалась губами до Костиной щеки.

«Аррива ва, эль мундо ста де пье! Гоу, гоу, гоу! Оле, оле, оле!» — раздавался из динамиков знаменитый футбольный гимн Рикки Мартина, заглушаемый зажигательным соло на трубе.

— Два «дайкири», пожалуйста!

— Рекомендую тартилью с креветками.

— Ты что больше любишь, оливки или маслины?..

— Оливки есть с лимоном и с чесноком, вам какие?

«Какое потрясающее чувство, — думала про себя захмелевшая с непривычки после одного-единственного коктейля Оля. — Еще утром я его совершенно не знала, а теперь могу рассказать ему то, что никогда никому не рассказывала, словно он для меня самый близкий человек на свете…»

— Смотрел летом чемпионат по футболу?

— Конечно. Неужели ты тоже?.. За кого болела?

— За Бразилию.

— И я.

В его обществе Оля потеряла свою обычную скованность, всю жизнь мешавшую ей правильно подбирать слова, чтобы выразить свои мысли.

Темнокожая официантка поставила перед ней плоскую тарелку с тартильей — замечательной латиноамериканской яичницей с зеленью, специями и всякой всячиной и второй коктейль. Олю приятно поразило, что каждая оливка была для удобства пронзена палочкой в виде пиратской рапиры.

— Тебе здесь нравится? — близко наклонившись к ней, крикнул Костя.

— Да!

Как ни странно, Оля впервые в своей жизни была в баре.

Матери она решила ничего не рассказывать. Ни о заваленной сессии, ни о знакомстве с Костей.

Она с детства привыкла все держать в себе.