Онлайн чтение книги Когда сверкает молния
ОРЕНБУРГСКИЙ ТРАКТ

Деревня, где я родился и вырос, позатерялась в вековых урманах Башкирии. Одним краем своим она уютно прилепилась к южным отрогам Уральских гор, другим — весело выбежала в равнинные дали, ближе к Оренбуржью. Но вряд ли я прав, когда говорю, что затерялась в лесах. Нет, в детстве мне, наоборот, казалось, что стоит Юмагузино чуть ли не в самом центре мира, ибо именно сюда несло радио ежедневный поток новостей. Вещала столица Родины — Москва — на всю огромную страну, а нам-то мнилось, будто бы только для нашей деревни говорит столица о жизни Парижа и Стамбула, Лондона и Пекина...

Но не одни провода тягучие да безбрежное небо эфира связывали ее с неведомым Миром Земли.

Мальчишкой мне всегда думалось, что деревня наша стоит на перепутье всех дорог, больших и маленьких, какие есть на белом свете. Будь это не так, разве б увидел я танковую колонну на околице села в далеком 1943 году? Куда и откуда держала она путь, не ведаю. Тогда шла война, и танки, естественно, даже в глубоком тылу неожиданностью не были.

Кроме радио с большим миром связывали нашу деревню еще и дороги. По ним уходили на фронт и возвращались с фронта, по ним же матери и невесты провожали родных своих в дальние края и встречали вернувшихся домой.

На географических картах дороги похожи на тонюсенькие, с волосок толщиной, ниточки. И виснут на этих паутинках крохотные кружочки с названиями деревень и городов, поселков и аулов. Вот, например, написано на карте — Ю м а г у з и н о. Видна рядом малюсенькая темно-синяя точка. Давайте мысленно представим себе скалистые увалы, нехоженые дебри лесов, поляну с буйством цветов да звоном пчел. Как раз у самого края цветастой поляны, впритык к лесу стоит далекий аул Юмагузино. Домов-то здесь не так уж и много, а не оторван он от большой земли, связан с ней путями-дорогами, бегущими во все стороны. Одна из них, пошире, покрыта гравием, укатана зимой и летом. Она идет к райцентру, оттуда бежит уже, асфальтной лентой к городу Мелеузу, где сливается со старинным Оренбургским трактом.

Наш народ не забыл да и не забудет никогда, сколько здесь пролито крови, сколько жизней положено при строительстве дороги. Раньше, в давние времена, тракт соединял Оренбург — центр края — Уфой, тянулся дальше в Сибирь, сливаясь там с другими дорогами. Шли по нему каторжане, тяжко ступали закованные в кандалы политические острожники, несгибаемые революционеры. В Мелеузе все еще стоит дом с толстенными кирпичными стенами, где была прежде пересыльная тюрьма. В те годы тракт, кажется, и существовал-то, пожалуй, для одной цели: перегонять на Север каторжников.

Ныне эта дорога одна из самых оживленных в Башкирии. День и ночь посвистывают шины, да ветер гудит в приоткрытых окнах кабин. Если мысленно предоставить дорогу золоченой ниточкой ожерелья, то этот воображаемый ювелирный предмет будет неоценимо дорог, ибо на ниточке его ярчайшими жемчужинами да бриллиантами сияют названия новых городов, появившихся в советское время. Салават и Кумертау, Мелеуз и Ишимбай, обновленным блеском лучатся старинные города Стерлитамак и Уфа.

Хаживал по Оренбургскому тракту, в самом истоке его, Александр Сергеевич Пушкин, когда приезжал сюда собирать материал о крестьянской войне под водительством Пугачева. Стоял на нем в великой скорби и раздумье кобзарь Тарас Григорьевич Шевченко. Поблизости от него родился вдохновенный певец края — русский писатель Сергей Тимофеевич Аксаков.

Влачили по тракту тяжкую судьбу свою ссыльные поэты, неистовые бунтари, одухотворенные мыслители.

В конце прошлого века писатель Глеб Успенский проехал вдоль всего Оренбургского тракта и, пораженный неописуемой бедностью маленького народа, пророчествовал: «Пропадет башкир, пропадет... непременно пропадет этот самый башкир». Парадоксально звучит сегодня это пророчество, непременно вызывает насмешливую улыбку у этого самого башкира. Не имеющий своей письменности, вместе с Великим Октябрем он обрел ее, и на весь мир прозвучали гордые строки народного поэта Мустая Карима; «Не русский я, но россиянин!»... Не знавший веками веселых песен, захлебнувшийся тоской простых мелодий, вслед за Октябрем он создал первую свою национальную оперу. В тягучих аккордах оркестра и в ярких мелодиях композитора Загира Исмагилова воскрес нетускнеющий образ легендарного Салавата Юлаева, верного сподвижника Емельяна Пугачева. Сбросивший тяжкие полуфеодальные оковы народ опоэтизировал свои национальные танцы, языком ритма рассказал миру о нынешней жизни башкир. Коллектив народного танца, созданный и воспитанный Файзи Гаскаровым, обошел подмостки театров множества стран Европы, Азии, Африки. Слепой, идущий на поводу баев народ этот прозрел как в переносном, так и в прямом смысле. В клинику по восстановлению зрения, которую негласно называют все «глазной клиникой Кудоярова», приезжают со всех концов страны.

Из дальних далей времен идут тропы истории нашей родины. Пять веков назад, а может и намного более того, породнились русский и башкир. Когда вставал враг у священных границ России, их плечи были всегда рядом, их воины шли в одном строю.

Далекая история... Но мы-то, жители солнечной четырежды орденоносной Башкирии, отлично знаем, что настоящая, поистине героическая история ее начиналась с Великого Октября, с того незабвенного документа об образовании Башкирской Автономной Социалистической Республики, подписал который в марте 1919 года Владимир Ильич Ленин.

В Российской федерации Башкирия стала старшей в дружной семье автономных республик. Свободно вздохнув, она обрела новые крылья, и высокому полету ее нет конца.

Оренбургский тракт заканчивается величественной ажурной вязью над полудужием моста через реку Белую. Другая, противоположная сторона моста расходится улицами помолодевшей Уфы. С крутояра, белокаменьем виснувшего над рекой, в начале нынешнего века молодой Владимир Ульянов пристально вглядывался в забельские дали.

В самом центре Уфы, окруженный бетоном и стеклом современных строений, находится Ленинский мемориал. Вот старый небольшой домик с мансардой. Здесь на заре двадцатого века жил Ильич.

Замирает дыхание, когда с благоговением входишь сюда. Так и кажется, что вот-вот скрипнут ступени и выйдет к нам дорогой и любимый вождь. Маленькая комнатка Ленина. Его рабочий стол. Зеленый абажур керосиновой настольной лампы. Чернильница. Раскрытая книга на столе.

Все просто, тихо, уютно...

Отсюда в грозном сорок первом году уходили солдаты на фронт, поклявшись Ильичу беспощадно громить врага. В годы войны сюда часто приходили Георгий Димитров, Долорес Ибаррури, Клемент Готвальд, Морис Торез — члены штаба международного коммунистического движения — Коминтерна, находившегося тогда в Уфе.

Куда бы ни взглянуть, в какой бы аул ни зайти, по какому городу ни проехать — всюду история, ее живое дыхание. Для моего поколения вся история каким-то естественным образом делится на два закономерных периода: это было до революции, а вот это — после нее. Я не веду речи об Оренбургском тракте, хотя он вполне заслуживает не только обычного очерка, но и вдохновенной поэмы. Если, например, взять дореволюционный период, то сколько повидала грустного дорога! Она слышала кандальный звон каторжников и зовущий цокот подков конницы Пугачева. Она видела блеск справедливого гнева в кривых клинках воинства Салавата Юлаева.

Вот вблизи от дороги, на нешумливой речушке Кривля, у самого впадения ее в Белую, стоит деревушка Псянчи. Псян — по-башкирски сено. Видно, славен был аул сенокосными угодьями. И до нынешних дней в зеленых прибельских долинах шумят высокие травы. Но старого названия-то деревни на картах уже нет, называется она — Худайбердино. Здесь родился, здесь прошли детские годы крупнейшего башкирского революционера Шагита Худайбердина, первого председателя БашЦИКа.

Деревня как деревня. Она мало чем отличается от других сел и деревень, раскиданных поблизости. Разве только красивое здание школы привлечет внимание, или бронзовый бюст заставит вас остановиться и подойти поближе.

Это памятник Худайбердину.

Здесь его родина. Кажется, еще не успели позарасти узкие тропинки, по которым когда-то мальчонкой в самотканой заплатанной рубахе бегал Шагит. Кажется, вот этот постаревший скворечник на вековом осокоре поставили в давние времена руки Шагита. Все здесь напоминает о нем, о нашем прославленном большевике.

Мне не раз приходилось встречаться с сестрой Шагита Ахметовича, племянниками, друзьями детства, которые частенько вспоминают о нем.

...Во дворе на березовой плахе сидел широкоплечий высокий старик. Видимо, годы не смогли сломить его крепкого тела. В руках у него топор: старик мастерил для своего колхоза телегу. Это Юмагузин Зигангир Сагитович — школьный товарищ Шагита. Они вместе учились, вместе ночевали у рыбацких костров, ставили верши на тихих плесах Агидели, по весне собирали молодую крапиву и коневник для голодной приправы жиденьких щей.

— С Шагитом мы вместе учились, — вспоминает старик. — Давно это было, еще до германской войны. В школе он был лучшим учеником. Толковый был, куда как смышленый. Наш учитель Хажиахмет Ремеев сразу заметил большие способности Шагита. Стал он давать ему, помню, русские книги. Часто они оставались вдвоем, подолгу о чем-то беседовали промеж себя. Уезжая из аула в Оренбург, учитель Ремеев забрал с собою и Шагита, там устроил его в медресе Хусаинова Ахметбая...

Старик Юмагузин долго после этого не видел Шагита, который зимой учился, а летом зарабатывал себе на пропитание. Многие односельчане до сей поры помнят, как Худайбердин пятнадцатилетним пареньком приезжал в родную деревню.

Стояло жаркое лето. Сохли травы, преждевременно опадала пожелтевшая листва с осокорей и тополей. В аул приехал Шагит. Собрал своих сверстников, и шумной ватагой пошли они рыбачить на Белую. Весело пролетел день. Вечером развели костер. Забулькала в котле наваристая уха. Мальчонкой уехал Шагит из родных мест, но вот перед ребятами сидел уже не мальчик, а крепкий, веселый, с круглым широким лицом юноша. В облике его появилось что-то новое.

Горели сухие ветки березняка. Рядом сидели коренастые загорелые пареньки и, затаив дыхание, внимательно вслушивались в горячие слова Шагита. А говорил он о том, что приближается революция.

— Мы в деревне, — вспоминает сейчас Зигангир Сагитович, — слово это услышали тогда впервые. Из уст Шагита услыхали... Он говорил о том, что в Оренбурге есть какие-то тайные кружки, будто бы революция неизбежна и здесь, в ауле, так что все должны быть готовыми к новым событиям.

— Потом я опять долго не видел его, — продолжает Зигангир Сагитович. — Встретились мы уже, пожалуй, в шестнадцатом году здесь же, у себя в деревне. Я был по ранению демобилизован тогда. Приехал в Псянчино и встретил Шагита. Не ведаю, по какому делу он приезжал сюда, только помню, собрал он несколько человек и сказал, что не нынче завтра в России вспыхнет революция. И правда, она была не за горами...

Большевик Худайбердин вел большую агитацию и разъяснительную работу среди солдат и среди населения Башкирии. Уже после свершения революции он снова приезжал к себе на родину. Подле мечети собирались по такому случаю сходы. Молодой, решительный и упорный Шагит Худайбердин начинал обычно свою речь со слов: «Родные мои!» Рассказывал землякам о советской власти, о задачах текущего дня и о светлом будущем.

Хорошо помнит своего брата Забида Ахметовна. Она вспоминает, как Шагит, выступая перед народом, сказал, что бога нет. Старики пришли потом к матери и упрекнули ее.

— Стыдись, Жамиля, сын у тебя безбожник!

Когда ушли аксакалы, мать обратилась к сыну:

— Что,ты делаешь, улым! Мне стыдно перед народом.

— Ничего, мама, так и должно быть. Мы скоро построим новую жизнь на земле, и тогда все поверят коммунистам, а не богу... Ты не серчай на меня, мама...

Эти слова и этот эпизод рассказала мне Забида Ахметовна, младшая сестра Шагита.

Новая жизнь пришла в колхозную деревню, за нее так рано сгорело сердце Шагита Худайбердина. Но имя башкирского революционера навеки осталось в сердцах и памяти благодарного народа. Улицы и колхозы, пионерские дружины и школы носят его имя.

Если ехать в сторону Уфы, то рядом со столицей Башкирии на том же Оренбургском тракте встретится другая небольшая деревенька дворов так на сорок. Чесноковка — под таким названием вошла она в историю, так именуется до сей поры. Это она стала опорой, штабом, центром для войска Чики Зарубина, графа Чернышева, как сам он именовал себя. Верный пугачевский командир долго стоял здесь, осаждая Уфу. Войти в нее — не вошел, но позднее царёвы прихлебатели привезли его сюда в клети и казнили, согласно высочайшего указа, который гласил слово в слово следующее:

У истории свои законы. Прошло время, и дела «Ея Императорского Величества» она перечеркнула черной полосой; навеки заклеймив позором. А вот «богомерзские дела» Ивана Зарубина она же, история, возвела к зениту славы. И безвестное его имя увековечила для грядущих поколений.

Непременно Чика Зарубин отлично знал другого героя крестьянской войны Кинзю Арсланова. История, к сожалению, мало что сохранила о нем достоверного.

Наверное потому, что сам он сумел ловко бежать и скрыться. А устное народное творчество башкир в основном отразило образ национального героя Салавата. Кинзя остался в тени не потому, что был менее значимой фигурой. Вряд ли: в окружении Пугачева он числился не ниже, чем Салават. Служил при штабе. В большинстве воззваний к инородцам — башкирам, чувашам, марийцам, татарам — чувствуется его стиль и почерк.

Куда скрылся Кинзя? Где погиб он? Чем занимался после жесточайшего подавления пугачевщины?

История покуда молчит. Сама жизнь именем его назвала один из аулов вблизи Оренбургского тракта.

Давно влекло меня в этот аул, да все времени не выпадало. И вот как-то по весне апрельская дорога увела все-таки туда. Кинзебезово — маленький аул дворов в пятнадцать — двадцать, но в своем роде он уникален — отсюда вышло три Героя Советского Союза.

Так вот она какая — родина трех советских богатырей: Гафиятуллы Арсланова, Салмана Биктимирова, Мурата Кужакова!

Я дышу сейчас тем же воздухом, хожу по той же земле, где некогда ходили они....

Перед отъездом сюда я познакомился с наградными листами Героев. Эти краткие строки стали теперь историческими документами. Написанные второпях между боями, они и сегодня звучат по-настоящему мужественно и сурово. Вот, например, одна из тех реляций:

Мужество, беззаветная любовь к Родине вели Мурата к победе. Даже оставшись один, он продолжал неравную схватку с врагом. И одержал верх!

Не раз и не два отличался в бою другой Герой Советского Союза — гвардии сержант Салман Биктимиров. В сентябре 1943 года, действуя в головной походной заставе со своим отделением, под сильным артиллерийским и минометным огнем противника, Биктимиров первым подтащил к берегу понтонную лодку и высадился на западный берег Днепра. В неравном бою с фашистами он лично уничтожил пятнадцать солдат и офицеров противника, а остальных заставил разбежаться.

В окрестностях аула Кинзебезово говорят, что третий Герой — Гафиятулла Шагимарданович Арсланов — родственную свою линию ведет именно из того рода, откуда вышел Кинзя Арсланов — полковник пугачевской армии.

Ратный путь Гафиятуллы начался во время боев с белофиннами. Еще тогда молодой танкист показал чудеса храбрости на поле брани. Если предки его были лихими наездниками, то он был таким же лихим и бесстрашным танкистом. В феврале 1940 года три советских танка прорвали оборону врага и победно прошли по его тылам, все сокрушая на своем пути. Он стал первым из башкир Героем Советского Союза еще в апреле 1940 года!

Во время Великой Отечественной войны танковый батальон под командованием Гафията Арсланова освобождал Смоленск, Курск, Орел, Харьков. Танки его подразделений одними из первых грозно пророкотали тяжелыми гусеницами по мостовым Будапешта.

Как жаль, что в самом конце войны жизнь героя оборвалась!..

Хорошо помнят в родной деревне Гафията. Есть люди, которые дружили с ним в юности, работали вместе, когда был он учетчиком в колхозной бригаде...

По дороге сюда тогдашний секретарь парткома Мурапталовского совхоза, по виду совсем еще молодой человек, Акрам Таипов рассказал мне, что двое других Героев после войны жили и работали здесь, в родных краях. Один из них — Салман Биктимиров — недавно умер, до конца оставаясь отличным работником в совхозе. Другой же — Мурат Галимович Кужаков — и сейчас живет в своем ауле.

Вместе с парторгом совхоза идем по небольшой улочке, поросшей молодой весенней травкой. Белеют под солнцем шиферные крыши домов, железные покрашены в разные цвета. На улице по первой подсохшей лужайке, как и в любом российском селе, бегает ребятня. Чуть в стороне по бескрайнему вспаханному полю идут тракторы, началось закрытие влаги. Красиво смотреть: пять тракторов друг за другом, будоражат весеннюю даль неумолчным рокотом моторов. Как танки в бою, подумалось мне.

Под просторным небом весны, когда весь воздух вокруг напоен вдосталь запахами просыпающейся, природы, думается легко.

Глушь России... Испокон веков она обувала в сапоги и штиблеты пол-Европы, а сама оставалась лапотной. Благо, липой и, значит, лыком зело богаты леса российские.

У нее были покосившиеся крупные избушки с неверным блеском в тусклых оконцах, а добротный российский корабельный лес шел во все концы света на помогу другим странам и народам.

Она носила самотканый из грубой кудели холст, а где-то парижские модницы одевались, в платья из лучших тканей, сработанных российскими ткачами.

Именно такой глушью была когда-то Башкирия. А уж о деревушках типа Кинзебезово и говорить не приходится.

Теперь не назовешь этот аул глушью. Недалеко — железнодорожная станция, под самым боком — оживленнейший Оренбургский тракт. Здесь находится третья ферма Мурапталовского совхоза. Основная работа в отделении — это хлеб. Хлеборобы живут здесь. Но вдобавок к тому — на ферме пять тысяч овец, триста коров, двести голов молодняка, около ста лошадей...

В ауле у меня было немало интересных встреч. Вот, к примеру, ветеран совхоза Минибай Галиахметович Биктимиров. Его старший брат погиб во время первой мировой войны. Другой — участник Великой Отечественной.

— Да и сам я тоже, однако, не лыком шит, — со стариковской гордостью рассказывает он. — Хорош аркан длинный, а язык короткий. Потому о себе говорить много не буду. В гражданскую войну служил я в красных войсках, в Самаре. В последнюю войну участвовал в освобождении Смоленска, Белгорода. После ранения с полгода пролежал в госпитале. Но в сорок пятом опять был в строю, успел повоевать на Востоке против японцев.

— А Гафията Арсланова вы, бабай, помните? — спрашиваю у него.

— Как же, как же, — еще больше оживляется старик. — Нашего первого Героя тут помнят все. Любят его от мала до велика.

— Наша деревня совсем маленькая, — поддерживает разговор другой старик, — но в гражданскую ушло отсюда в Красную Армию семь человек. Ушли за Чапаевым!..

Когда-то еще в детстве я слышал, что где-то неподалеку от тракта, ближе к Оренбуржью, есть небольшой башкирский аул — родина Кинзи Арсланова, славного сподвижника Емельяна Пугачева. Многие в наших краях утверждают, что имеется в виду Кинзебезово. Спрашиваю об этом стариков, и те в один голос заявляют, что так оно и есть.

— Кинзя-батыр тут бросил свое седло и сказал: здесь будет отныне наш аул, — говорит один из стариков. Гордо говорит, уверенно. Он, конечно, не имеет никаких точных сведений о Кинзе Арсланове, но давняя слава пугачевского сподвижника превратилась в седую легенду, и старики свято верят в нее... хотя родился Кинзя совсем в другом ауле.

Своими Героями, гордится не только старшее поколение, но и молодежь. Я приехал сюда как раз в то время, когда был опубликован Приказ министра обороны СССР об очередном призыве в ряды Вооруженных Сил. Веселая молодежь с легкими рюкзачками за спиной тесно толпилась вокруг грузовой машины, отходящей в районный центр на призывной пункт. Глядя на них, я невольно думал, что служить им будет куда как легче, ибо с самого детства они крепко уверовали и привыкли к тому, что их аул — это аул героев.

Символ России — Волга. Символ Башкирии — голубая Агидель. Через Каму главная река нашего края несет свои вольные воды в великую российскую реку.

Единой дружной семьей живут народы по берегам этих рек.

Если работать — так вместе, плечом к плечу, закатав рукава.

Если петь — так во весь голос, за одним праздничным столом, в одном кругу.

Если идти в бой — так дружно, стремя в стремя со всеми народами-братьями нашей великой страны.

У нас одна Родина, как бывает один родной материнский дом...

Разве думал я в далекие послевоенные годы, что этот тракт станет и для меня в некотором роде той взлетной полосой, по которой отправлюсь в дальние странствия по необъятным просторам Родины, а еще пройдут годы, и воздушные дороги уведут меня за тысячи километров от родных краев.

Вдали, за горизонтом Тихого океана, услышу я неумолчную перебранку зенитных батарей над Кореей, когда там шла освободительная война. Многострадальная земля Вьетнама встанет перед взором моим. Увижу я прекрасную Кубу.

У нас в деревне в мальчишеских заварухах был непременный закон: лежачего не бьют. И когда падал наземь сопливый пацаненок, его действительно никто не трогал.

Почему же в мире нет такого закона, чтоб лежачих не били?

На земле не так. Чуть-чуть поослабнут мышцы азиатской, южно-американской или африканской страны, как тут же налетит тьма-тьмущая да с потемками орава из Штатов, налетит прожорливым вороньем, чтоб окончательно добить, совсем высосать остаточную кровь лежащей на спине и так уж вконец разоренной страны.

Лежачих, оказывается, бьют, да еще как бьют!

Это наша страна, а вместе с ней и наша Башкирия, подчиняясь великому закону интернационализма, протягивает мужественную руку народам, пытающимся разорвать цепи подневольного рабства или тем странам, Которые сумели вслед за нами встать на новую дорогу.