Онлайн чтение книги Женщины у колодца Konerne ved vannposten
XXXII

В разных местах города и на верфи развевались флаги, это было сделано в честь Шельдрупа Ионсена и фрёкен Ольсен, ездивших венчаться в Христианию. Теперь ждали их возвращения и все жители высыпали на набережную. Почтовый пароход уже показался, когда ещё поднялся один флаг, на бриге консула Гейльберга, грузившем бочки с ворванью в углу набережной.

Из консулов отсутствовал только Давидсен, хитрый мелкий торговец, всегда державшийся поодаль от большого общества. Доктора тоже не было, но был тут молодой директор школы Франк. Он недавно женился на Констанце Генриксен, но жены его тут не было с ним, Франк держал себя с большим достоинством, сознавая свою филологическую учёность, возвышающую его над всем остальным городом. Он стоял несколько поодаль, возле целой горы бочек с ворванью, которые грузились. Конечно, он остерегался подходить к ним слишком близко, так как на нём был новый сюртук, в котором он венчался. Но он боялся сквозного ветра и потому прятался за бочками. Его отец стоял на другом конце пристани. Он не старался приблизиться к сыну. Он уже научился держать себя.

Оливер находился опять в хороших условиях. Он не занимал должности в складе, но он целый день находился в кузнице, у Абеля. «Мой сын — кузнечный мастер!» — говорит он. «Мой сын — директор школы!» — тоже говорит он. Его сыновья служат для него опорой, и он наслаждается тем уважением, которым они пользуются в городе. Ему живётся теперь хорошо и он доволен, что судьба оставляет его в покое. Само собою разумеется, что мальчики не могут осыпать на улице ругательствами отца своего директора. Понятно также, что Оливер больше не показывается в танцевальном зале и не вызывает там скандала. Он может бояться единственно только одного Олауса, да и тот, как будто, прекратил враждебные действия. Но среди всех этих скучных, обыкновенных людей, являющихся величинами маленького городка и разгуливающих в крахмальном бельё, Оливер всё же представлял нечто особенное. Он был жертвой роковых сил жизни. Да, он был изжёван ими и выплюнут на берег, но в нём всё же оставался неискоренимый жизненный инстинкт. На него не действовали призывы к благочестию, женщины у колодца не могли обратить его на этот путь. Конечно, жизнь, судьба и Бог — это в высшей степени сложные, возвышенные вопросы, но они разрешаются людьми, которые читают и пишут. Если Оливер станет задумываться об этом, то у него голова пойдёт кругом. Что он доволен своей судьбой теперь, это было видно по его лицу, по тому, как он стоит и ходит. И люди снова почувствовали к нему внезапное уважение. Он — отец директора школы, говорят они.

Почтовый пароход подошёл к пристани. Новобрачные стояли у борта, окружённые членами своей семьи. Перемены ни в ком не заметно. Фиа нарядная, в красном, держит в руках маленькую, белоснежную собачонку, с длинной, шелковистой, курчавой шерстью и голубым бантиком на шее. Она такая же неприступная и спокойная, как была, и вероятно у неё только одно желание: ещё долго иметь возможность заниматься своим искусством и иллюстрировать индейские сказки. Так как она хорошо воспитана и не вредит никому, то вероятно желание её будет исполнено.

Мать Фии уже не имеет такого удручённого, подавленного заботами вида, как раньше. Цвет лица у неё по-прежнему жёлтый, но она снова носит большую шляпу. Ходит слух, что гибель парохода «Фиа» и банкротство были только вымыслом. Госпожа Ионсен в течение трёх недель оставалась в уверенности, что она бедна, но затем она вдруг стала опять также богата, как была раньше. Толстая и внушительная, стоит она теперь рядом с дочерью у борта. Ведь благодаря её приданому Ионсен стал крупным человеком в городе, и теперь она как будто хотела сказать всем своим видом, что, хотя они и породнились с Ольсенами, но всё же между ними не существует близости. Её муж тогда потерял голову и продал виллу этой семье. Но зачем этим людям вилла? Они только раз побывали там и то не поехали туда на лошадях, а пошли пешком. Очевидно, этой прогулки им было вполне достаточно, потому что они подарили эту виллу новобрачным. Зачем таким людям вилла, когда они не знают, что с ней делать?

Вот идёт Ионсен, двойной консул, единственный из всего общества носящий цилиндр на голове. Чёрт возьми! Он опять стал таким же большим человеком, как был. У него теперь много отделений. Его оценивают в миллион, а может быть и больше. В Христиании он всё время носил на груди орден. Правда ли, что вся история с пароходом «Фиа» была только выдумкой? Но с какой же целью? Во всяком случае к консулу вернулось его прежнее значение в городе, он больше не нуждался в отдыхе, и к его голосу прислушиваются. Он стоит на пароходе и смотрит так же уверенно и беззаботно, как и раньше. Судя по виду, он мог бы перенести ещё три или четыре банкротства и снова выплыть. Должно быть, он надел узду на своего смелого сына и поставил его в известные границы. И в обращении с ним служащих сразу произошла перемена. Снова смотрят на него снизу вверх и ему оказывается преимущественное внимание. В сущности, ведь он отец, а Шельдруп только сын!

Является Олаус, как всегда пьяный, пожалуй даже больше, чем всегда. По обыкновению он говорил громко, высказывал своё мнение не стесняясь. Как будто не замечая на палубе Шельдрупа Ионсена, он громко крикнул кучеру, дожидавшемуся у пристани:

— Ага, ты повезёшь Шельдрупа на виллу? Хороший парень, нечего сказать! Спроси-ка его, как было дело со страховкой парохода «Фиа»? Вы слышали? Шельдруп, этот ловкач, сам застраховал пароход, а деньги запрятал к себе в карман!

Все люди на пристани слыхали это. Олаус, впрочем, передал только распространённый слух, ничего не преувеличивая. И ничего тут не было невероятного: Шельдруп был способен это сделать. Этим также можно было объяснить, почему Шельдруп, вернувшись домой, уселся на стул своего отца в конторе и стал выдавать вексель за векселем кредиторам. И затем понятно, почему консул снова завладел своим прежним местом, как только узнал всё, и снова воспламенился и обнаружил стремление к деятельности. Говорят, он поколотил своего современного сына и снова взял в свои руки руководство делами, так как находил это нужным. Ничто так не возбуждает энергию человека, как победа.

Новобрачные и всё пароходное общество сошли на берег. Начали выгружать пароход, и Олаус снова выступил вперёд. Он увидал Франка, учёного филолога, худого и молчаливого, и крикнул ему:

— Смотри, не выпачкай бочек с ворванью!

Кругом засмеялись. Успех поощрил Олауса и он продолжал:

— Ты тут стоишь в моей квартире, разве ты этого не знаешь? Да, да, тут в уголку лежит ночью Олаус под брезентом. Если ты придёшь сюда вечером, то я уделю тебе местечко.

Франк, чтобы показать своё равнодушие, заложил руки за спину и медленно пошёл прочь с пристани. Он говорил только, чтобы поучать, но поучать на пристани он, конечно, не станет!

Но Олаус не оставил его в покое:

— Да, ты можешь поверить, что я питаю к тебе уважение! — сказал он, но, увидав Оливера, крикнул ему, что там идёт его сын, сын Петры и месяца. Оливер, услышав это, остановился и потупил глаза. Но Олаус стал хвалить Петру. Он знал её ещё совсем маленькой девочкой. Она всегда была хорошенькая, говорил он, и жалко, что её постигло такое несчастье. Она вышла замуж за Оливера и стала на вечное время вдовой. Ах, Боже ты мой, Оливер! Разве можно было с тобой дело иметь? Такой жалкий бедняк, как ты! Я жалею тебя. Но ты ни к чему больше не годен, как только сидеть, как женщина, и вдевать нитку в иголку. А Петра...

Но тут Олаус увидел доктора и тотчас же течение его мыслей приняло другое направление. Его пьяная речь не пощадила никого.

— Петра, — сказал он, — она ведь не поступала, как докторша, которая не хотела иметь детей. Напротив, Петра, не имея возможности получить детей дома, пошла в город и достала их там. И это так должно быть, чтобы ни говорили об этом в церкви. Разве можно допустить, чтобы женщины не имели детей? Ведь это будет чёрт знает что!

Они тогда будут делать так, как докторша, и уничтожат их слезами и жалобами! Не так ли, доктор? Не должен ли был ты вытирать её слёзы тряпкой на полу? А ты отворачиваешься, не хочешь слушать! Но я всё-таки скажу тебе. Женщины, которые не дают своей жизни и крови, должны сами себя закопать в землю!

Разглагольствования Олауса были прерваны приказанием убрать мостки. Пароход отошёл от пристани.

Это было последнее выступление Олауса, и в следующую же ночь он умолк навсегда. Бочки с ворванью свалились на брезент, под которым он лежал, и раздавили ему грудь, Да, это был печальный конец. Может быть, он и не мог ожидать ничего лучшего и многое можно было сказать против него, но ведь и его сразила судьба, и он был раздавлен ею без жалости. Люди на бриге слышали ночью грохот, но потом всё стихло и они продолжали спать. Только утром, на рассвете, нашли его. Он лежал несколько более плоский и только около носа и рта виднелись пятна крови. Он казался спящим, но на лице его не было видно ни следа насмешки и злобы.

Жизнь текла по-прежнему. Быть может, бедняга почтмейстер был прав, когда говорил, что жизнь, за пределами видимого мира, управляется великим и справедливым мозгом. И многие в городе склонялись постепенно к этой вере. Как объяснить иначе, что всё опять пришло в порядок? Были и другие радостные события в городе, но самым большим счастьем было то, что верфь опять возобновила свою деятельность. Каспар опять имел работу, а также и другие рабочие. Генриксен сам не был богат, но ему оказана была богатая поддержка и ещё раз подтвердилось, что консул снова сел на своё место и стал руководить делами.

В кузнице идёт работа по-прежнему. Старый кузнец Карлсен приходит иногда навестить Абеля. Он остался таким, как был, скромным и тихим, и благодарит Бога за каждый прожитый день. Он зашёл как-то и стал искать что-то в кузнице. Это был маленький ящик, в котором лежали тоже разные маленькие мешочки.

— Что это такое? — спросил Абель. — Не надо ли это сжечь в горне?

Ящик давно стоял там в углу, но он его не трогал.

— Это просто несколько маленьких мешочков, — сказал Карлсен. — Там вещички, которые дети вырезывали для себя. Да, одно время они много этим занимались. Конечно, это были просто кусочки дерева, но одни из них изображали лодки, другие быков, а некоторые даже людей. Мы собирали для них эти кусочки, они так дорожили ими. И у каждого был свой мешочек. Как они остались тут лежать, это просто невероятно! Я возьму их с собой теперь и конечно выброшу их в печь.

Абель предложил ему отнести их, но старик отказался и взял свои сокровища с собой.

В кузницу пришёл человек и сделал новый заказ. Абель работал, обливаясь потом. Оп обратился к отцу, прося его помочь. Тон его был самый дружеский и в нём не было слышно никакого приказания. Оливер был доволен. Он не чувствовал себя лишним, потому что помогает сыну. Так проходит день в работе и разговорах между отцом и сыном. Днём заходила голубоглазая сестрёнка и Абель смеялся и подшучивал над нею. Ему было грустно, когда она ушла.

Вечером Оливер уехал на рыбную ловлю. Абель раньше вступил с ним в соглашение и купил у него улов, сказав, чтобы он повесил рыбу на кухонную дверь городского инженера. Но когда Оливер вернулся с рыбой и, связав её, понёс в город, то Абель тотчас же догадался, куда он пошёл. Кровь ведь гуще воды. Оливер понёс её прямо к директору школы. Он начисто вытер свои сапоги и тогда постучал в дверь кухни.

В кухне была служанка, и жена Франка, Констанца, тоже вышла к нему. Она стала толстая, потому что находилась в ожидании. Оливер теперь знает, как надо вести себя. Он снял шляпу и подал свою рыбу. Констанца не была высокомерна. Она лично поблагодарила его, но не предложила ему стула.

— Жаль, что мы не получили рыбу к обеду, — сказала она только, чтобы сказать что-нибудь. Но Оливер тотчас же поспешил её уверить, что в следующий раз он постарается принести рыбу раньше.

— Нет, нет, — поспешила она ответить. — Не надо больше приносить нам рыбу. Я не хочу и знаю, что мой муж этого не хочет. Ты хромой и ещё другое, к тому же! Не надо, говорю тебе.

Но Оливер, не понимая, разводил руками, стараясь доказать, что он не слаб и не разбит параличом. Молодой женщине ничего больше не оставалось, как уйти из кухни под каким-нибудь предлогом. Она так и сделала и он остался со служанкой. Оливер узнал в ней полногрудую девушку из танцевального зала, которую тогда угощал конфетками. Но, разумеется, он не напомнил ей об этом весёлом вечере.

Девушка была неразговорчива. Оливер похвалил её кухню, а потом спросил, дома ли директор?

— О, да! — отвечала она.

— Что же он делает? Занимается?

— Я не знаю, — сказала она и занялась своей работой.

Оливер подождал ещё несколько минут, но так как Констанца не выходила больше, то он попрощался и ушёл.

Неприятного не было тут ничего, он рад был, что отдал рыбу и больше не хотел думать об этом. Он находил теперь, что жизнь вовсе не так уж плоха и он не хотел бы умереть. В самом деле, не всем людям было так хорошо, как ему. У него есть крыша над головой, есть кусок хлеба и две кроны в кармане, есть жена и дети, и какие дети! Он представляет вечное, неразрушимое, человеческое начало...

Оливер шёл, хромая, домой и был спокоен. Правда, он немного попорчен, он представляет нечто недоконченное. Но есть ли что-нибудь законченное здесь? Он является, так сказать, прообразом жизни в городе. Она в нём воплощается, она медленно, но неустанно ползает. Начиная своё движение утром, кончает его вечером, когда люди ложатся спать, а некоторые из них ложатся под смолёным покрывалом...

Происходят мелкие и крупные события. Выпадает зуб из челюсти, выпадает человек из ряда, на землю падает воробей...