Онлайн чтение книги Контрольный взрывпакет, или Не сердите электрика!
3. Обед с видом на тайгу

Майор въехал в Кормиловск в полдень.

По утопающей в старых тополях улице Бебут выбрался на центральную площадь.

С трех сторон площадь окружали невысокие каменные строения – почта, продовольственный магазин, районная библиотека и трехэтажное здание городской администрации.

А над их рыжими крышами висели в воздухе гигантские массы зелени. В сравнении с этими живыми колышущимися горами построенные людьми здания казались по-детски игрушечными.

Четвертая сторона площади была открыта. Она распахивалась прямо в воздушный океан.

Центральная площадь Кормиловска была расположена на высоком обрыве, под которым текла великая сибирская река. Ее противоположный берег был низким. На нем до самого горизонта застывшими сизо-зелеными волнами лежала тайга. Она тянулась на тысячи километров до приполярной тундры, за которой уже не было ничего. Только Северный ледовитый океан. Полюс. Точка схождения географических координат. Абсолютный ноль.

Но здесь в Кормиловске, отгороженном от вселенского холода тысячекилометровым таежным одеялом, было тепло и уютно.

Бебут поразмышлял немного. И сказав себе: «А, что ж тут думать!», отжал педаль сцепления, вывернул руль и покатил к правому краю площади. Там стоял солидный двухэтажный дом, сложенный из почерневших от времени кедровых бревен. На стороне, обращенной к обрыву, по второму этажу тянулась открытая длинная терраса с вазоподобными точеными столбиками ограждения.

Ермолай Николаевич посмотрел на второй этаж. На террасе определенно что-то происходило. Он вгляделся и одобрил увиденное. Он даже пробормотал: «Ну, да, конечно! А как же еще!»

Он выключил двигатель, выдернул ключи, запер машину и направился к дому.

Калитка в невысоком решетчатом заборе была закрыта деревянной вертушкой. Бебут просунул руку сквозь рейки, открыл дверь и вошел. К высокому крыльцу вела выложенная битым кирпичом дорожка. Она петляла между разросшихся кустов малины, смородины, крыжовника и грядок с развесистыми помидорными кустами.

Широкие доски просторного крыльца скрипнули под его ногами. Открыв дверь, он оказался в темной прихожей с высоким старым зеркалом и рогатой головой лося на стене. Лось грозно взглянул на Бебута выпуклыми стеклянными глазами.

Из прихожей майор вошел в большую комнату, уставленную тяжелой деревянной мебелью. Над круглым столом висел, слегка покачиваясь, большой, как купол собора, зеленый абажур с эполетовыми кистями. В сумрачном углу замерли высокие напольные часы в ореховом футляре с граненым стеклом в верхней части.

Пахло сохнущей полынью, старым деревом и, едва заметно, – женскими духами.

Наступая на дружелюбно мяукающий паркет, Ермолай подошел к ведущей на второй этаж крутой лестнице с площадкой посредине и поднялся на второй этаж. Лестница привела его в маленькую комнату, которую можно было принять за просторный книжный шкаф. Заставленные книгами полки, занимали все стены – с пола до потолка. Падающий с веранды солнечный луч высвечивал на высоте человеческого роста линейку корешков с золотой надписью «А. С.Пушкин».

Кроме книжных полок в комнате находились только большой письменный стол и кожаное кресло за ним.

В комнате-библиотеке никого не было.

Застекленная дверь вела на веранду. Она была приоткрыта. Сквозь щель оттуда просачивался аппетитный запах. Бебут подошел к столу и опустился в кожаное кресло. С этого места через неприкрытую дверь ему было хорошо видно и слышно все, что происходило на веранде.

А там происходил серьезный спор.

Его вели Профессор Ненароков и Женя Ожерельев.

Собственно говоря, никаким профессором Роман Григорьевич Ненароков не был. Он был простым учителем. Всю свою жизнь он преподавал физику в средней школе. Но Роман Григорьевич любил свой предмет. Особенно, разделы, посвященные электричеству. Любил и умел заразить интересом к тайнам устройства материи своих учеников.

Не одно поколение кормиловцев училось у Ненарокова. Сидел когда-то за партой перед ним и Ермолай Бебут.

Профессорское звание Роману Григорьевичу присвоили не уполномоченные на то члены Ученого Совета, а, дали простые жители города Кормиловска.

Но наряду с электричеством была у Григория Романовича и еще одна страсть. Русская поэзия. Любовью к ней он заражал окружающих не хуже, чем любовью к разгадке тайн мироздания.

Ненароков был по-профессорски голубовато-сед, но лицо его принадлежало не кабинетному затворнику, а заядлому охотнику. Оно коричневело от загара и, было разбито глубокими морщинами на небольшие квадраты так, словно его сшили из отдельных кусочков кожи, как модную дамскую сумку. В его ярко-синих глазах по-прежнему светилось удовольствие от самого процесса жизни.

А вот в глазах его собеседника – Жени Ожерельева – усмотреть подобное настроение было трудно.

Между его длинными ресницами грустно мерцало всемирное уныние, а худая высокая фигура словно бы выражала немой укор немилосердной судьбе. Хотя, на самом деле, обижаться на жизнь у Евгения не было оснований. Со здоровьем у него все было в полном порядке. В материальном смысле он был обеспечен. Евгений Иванович работал главным механиком находящегося на подъеме акционерного общества «Кормиловский маслосырзавод».

Правда, Ожерельеву не слишком повезло с личной жизнью. С женой он развелся лет десять назад. Но расставание произошло по обоюдному согласию, без скандалов, к взаимному облегчению, и не могло претендовать на роль личной катастрофы.

Обволакивающее Женю грустное облако ноябрьского тумана не имело под собой очевидных источников.

В центре солидного стола красовалась исходящая паром круглобокая фаянсовая супница. Из нее торчала блестящая ручка кухонной поварешки. Рядом с ней сверкал пойманным солнцем приземистый графинчик с янтарной жидкостью – фирменной кормиловской настойкой на кедровых орехах. А на плоской круглой тарелке была выложена и фирменная закуска – твердый сыр местного производства. В его тонких пластиках круглились крупные дырки, а сам сыр будто светился изнутри.

По краям стола были расставлены три пустых глубоких тарелки. Рядом с каждой находились ложка, вилка, столовый нож и бочкообразная стопочка.

«А для кого же третий прибор? – спросил себя невидимый с веранды Бебут. – Не могли же они знать, что я приеду?»

– Так вот! – продолжая спор, обратился к Жене Профессор. – Литература – это не развлечение! Это – мощный инструмент познания Вселенной! Я тебе скажу так – она знает о мире больше, чем наука! А русская литература – в особенности!

– Ой, да все это преувеличение! Все это красивые слова! – тоном полностью разочарованного во всем человека произнес Ожерельев.

– Преувеличение? – вскинулся Григорий Романович. – Я тебе докажу! Я тебе сейчас докажу так, что ты заплачешь и никогда со мной спорить не будешь!

– Ой, да, знаю я ваши доказательства… – сморщился Женя. – Одни эмоции.

– Эмоции? Хорошо же! Слушай. Вот ты мне только что рассказывал, что современная наука предполагает существование в мире единого информационного поля, где содержится вся информация, все сведения, все возможные знания об устройстве мира, так?

– Ну, так… Это вещи очень сложные… Не каждому понятные… – многозначительно произнес главный механик.

– Конечно, где уж нам, глупым старикам понять! – вздернул седую голову почитатель русской литературы. – А вот послушай, что писал еще в середине девятнадцатого века Алексей Константинович Толстой. Подчеркиваю, еще в середине девятнадцатого века! Когда, даже самого понятия «информация» в точных науках еще и не было!

Профессор поднял коричневый палец и процитировал:

«Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!

Вечно носились они над землею, незримые оку…»

Профессор замер, как бы прислушиваясь к уплывающим с веранды в воздушный океан торжественным строкам.

Выражение Жениного лица оставалось разочарованным.

– Заметь: вечно носились они над землею… Незримые оку! А! Как? Разве это не описание информационного поля? – спросил Профессор.

Евгений никак не отреагировал, но еще больше сморщился.

– Вот, послушай дальше. – протянул к нему раскрытую ладонь Григорий Романович:

– Ну, что теперь скажешь? Разве здесь не информационное поле имеется в виду? А? – с торжеством на морщинистом лице спросил Григорий Романович.

Бебут знал, что философский диспут между двумя сидящими на террасе участниками мог продолжаться бесконечно. Ермолай и сам любил отвлеченные разговоры, а еще больше, – послушать умных людей, но в этот раз майор вынужден был подгонять время. Он поднялся, подошел к двери, распахнул ее и шагнул из полутемной библиотеки в мир, пронзенный веселыми солнечными лучами.

Профессор и главный механик прекратили спор и удивленно, посмотрели на него, словно он вынырнул на веранду из самого информационного поля.

– Ермо-о-оша! – наконец, воскликнул Григорий Романович. – Я так и знал, что ты вот-вот появишься. – Проходи! Мы как раз обедать собрались! Садись! Покушаешь с нами! Полька такой супец сварила-а-а! Чуешь, как пахнет? Если желаешь, и рюмочку нальем, не пожалеем!

Женя изобразил на лице какую-то кислую мину. Другой человек, на месте Бебута обиделся бы такому к себе отношению, но Ермолай Николаевич учился вместе с Ожерельевым в одной школе и знал, что подобная гримаса означала у Евгения почти предельное выражение приветливости.

В тот момент, когда Бебут смотрел на главного механика, мир перед его глазами внезапно померк.

Кто-то незаметно подкрался к нему сзади и закрыл ладонями глаза.

Ладони были прохладными и гладкими. И он, конечно, сразу догадался, кто стоял у него за спиной, сообразил, для кого была приготовлена третья тарелка на столе и, понял, что сейчас на него нападут.

Конечно, это была она – Полина Теплицкая.

– Бессовестный! – осуждающе протянула она. – Приехал в Кормиловск и даже ко мне не зашел! Негодяй!

Полина происходила из настоящих сибирских казаков. Тех, чьими руками когда-то осваивался и удерживался в составе Российской империи этот гигантский край. И это чувствовалось. Ростом она была лишь чуть пониже Бебута, широкие бедра грозили разорвать тонкую ткань светлого летнего платья, а маленький золотой медальончик лежащий на обнаженных сверху полушариях, так и норовил повернуться боком и бесследно спрятаться между ними.

Полинины темные волосы были разделены посередине пробором и забраны на затылке в тяжелый узел. Ее короткий нос был самоуверен, а глаза цвета спелой травы смотрели по-учительски строго.

С детских лет она имела характер решительный.

В школьные годы Полина занималась художественной гимнастикой.

Как-то еще классе в девятом, Полина возвращалась с занятий в спортивной секции. Было это поздним временем, наступали сумерки.

И тут как на грех, ее заметили два залетных уголовника, неизвестно какими судьбами прибывшими на позднем автобусе в Кормиловск. Уже тогда, фигура у Полины была вполне сформировавшаяся. Сооблазнившись девчонкой, залетные умело подхватили ее под руки и потащили в ближайшую лесопосадку.

Их действия не остались не замеченными. Полинина соседка десятилетняя Нинка, идущая домой из магазина, заметила происшедшее. Она вбежала в находящийся рядом ресторан автовокзала и закричала: «Там чужие дядьки Польку Теплинскую схватили!»

Мужчины бросились на улицу и побежали вслед за Нинкой.

Когда они добежали до лесопосадки, то увидели там следующую картину. Один из залетных стоял на коленях под березой, закрыв руками лицо. Он выл, как раненная собака. Из-под ладоней у него сочилась кровь. Второй рычал, громко матерился, но приблизиться к Полине не решался. Особой помощи от прибывших на выручку девушке и не требовалось.

Оказывается, в лесопосадке, когда уголовники освободили жертве руки, считая, что она уже никуда не денется, Полина, вытащила из спортивной сумки металлическую расческу с острой длинной ручкой и ударила одного из нападавших в глаз. Второму она нанесла твердым носком туфли удар в голень и, резко отпрыгнув в сторону, встала, готовая отразить нападение.

Однако, нападать оказалось некому.

В настоящее время Полина Теплинская трудилась главным сыроваром на том же самом Кормиловском маслосырзаводе.

«Правильно я зашел.» – сказал себе Бебут.

– Ну, чтобы никто не трогал! – произнес Профессор Ненароков свой традиционный тост и мужчины дружно выпили горьковатый янтарный напиток. Полина только приподняла свою рюмку.

Сначала в желудке у майора приятно потеплело, затем он почувствовал легкий призыв аппетита, а еще через несколько мгновений аппетит вырос до солдатских размеров и превратился в волчий голод.

Полина взялась за поварешку и, стоя, начала разливать суп.

– А чего это Лапкин захотел завод продавать, а? – произнес майор, обращаясь ко всем сразу. – Только на подъем пошел… Прибыль появилась… Теперь-то работать, да работать, деньги на калькуляторе считать, а он – продавать… Странно!

– Кто ж его знает, чего он так решил… Он нам не докладывает! – осуждающим тоном произнесла Теплинская.

– Это не он захотел продавать, это у него захотели купить… – разглядывая пустую рюмку, грустно заметил Женя Ожерельев.

– А я еще слышал, будто он в последние дни, вроде как, передумал продавать… Правда? – спросил Ермолай.

– Это надо у самого Семы спрашивать… Кто его знает, что он там себе думает, да передумывает… – недовольно пропела Полина.

– Ты, да не знаешь? – внимательно посмотрел на нее Ермолай.

– А почему я должна знать? – сделала вид, что удивилась Полина.

– Ты ж его правая рука!

– Это я в работе его правая рука. И левая. И обе ноги. А так же все то, что есть только у мужчин. – с женским самодовольством произнесла Полина. – А продавать или не продавать, тут он меня не спрашивает!

Взгляд главного механика излучал мировую тоску.

Первую исходящую паром тарелку Полина своими полными руками подала Профессору, затем гостю – Бебуту, а уж затем – Жене Ожерельеву.

Суп был особым местным блюдом. Он варился из говядины с клецками, слегка обжаренным луком и помидорами. За пять минут до готовности в суп клали лавровый лист и черный перец горошком. Уже после снятия с огня в кастрюлю бросали мелко нарезанный чеснок. Потом суп еще настаивался под закрытой крышкой минут пятнадцать.

Ермолай Николаевич вылил в рот ложку с пряным бульоном, ощутил знакомый с детства вкус и одобрительно кивнул.

Главный механик посмотрел на Ермолая, и его невеселое лицо приняло совсем уж страдальческое выражение.

– А еще говорят, будто это Сема машину с юристами «Агротреста» сжег… – обвел взглядом присутствующих за столом Ермолай. – Неужели он?

– Сема все может. – голосом воспитательницы детского сада сказала Полина, опускаясь на стул.

– Я слышал, она сама сгорела. От электричества. – мрачно заметил Ожерельев.

– Да? – посмотрел на него Бебут.

– Говорят… – обратив свое внимание к супу, промямлил Женя.

Бебут прожевал сочный кусочек мяса, влил в рот очередную ложку горячего бульона, пахнущего счастливой домашней жизнью, и посмотрел на открывающийся перед ним вид. Внизу, за рекой убегали к горизонту сизые волны тайги и висели над ними тяжелые гипсовые клубы облаков.

За таким обедом, с такими соседями по столу можно было сидеть долго, хоть до полной темноты, да и после. Покидать гнездо Профессора Ненарокова не хотелось. Но, как напоминание о суете Большого мира снизу долетел мягкий бронзовый звук:

Бибам – бра-а-амс! Бибам – бра-а-амс!

Это били стоящие в зале старые напольные часы.

Бебут помнил их вкрадчивый звон столько же, сколько себя.

Давно, в то время, когда спинки стульев были с ним одного роста, он очень хотел узнать, кто же издает этот волшебный звук. И, улучив момент, протиснулся между стеной и задней частью часового футляра. На задней стороне часов он обнаружил запертую на металлический крючок деревянную дверцу. С замиранием сердца он приподнял черный крючок и открыл ее. Внутри между зубчатыми колесиками и блестящими рычажками он увидел маленького, похожего на сказочного гнома железного человечка. В руке гном держал большой по сравнению с ним самим, но очень маленький для нормальных размеров, молоточек. Рядом с человечком находился блестящий, размером с яблоко пузатый колокол. Немного подождав, он увидел, как гномик ударяет своим молоточком по колоколу, и услышал бархатный долго не затихающий звук.

С тех пор, при бое Ненароковских часов, Ермолай сразу вспоминал о пунктуальном человечке. Он много лет собирался открыть деревянную дверцу и спросить его: «Ну, как ты тут? Не скучаешь?» Но почему-то за много лет так этого и не сделал.

За таким обедом, с такими соседями по столу можно было сидеть долго, хоть до полной темноты, да и после. Но кое-что Ермолаю еще предстояло сделать. Через десять минут майор стукнул ложкой о дно пустой тарелки и поднялся.

– С сожалением вынужден вас покинуть! – сказал он. – Сегодня еще кое-какие дела надо закончить!

– Так ты ночевать-то придешь? – вздернул брови над синими глазами Григорий Романович.

– Приду.

– Ты не старайся очень! Всех дел не переделаешь! – напутствовал его Профессор.

– А ты, вообще-то, сколько у нас побудешь? – грустно осведомился Евгений.

– Пока побуду. – неопределенно ответил майор.

Он махнул рукой, повернулся и вошел в комнатку-кабинет. После освещенной солнцем веранды она показалась ему совсем темной. Здесь его догнала Полина.

– Ну, куда ты побежал? – сверкнула она в сумеречном воздухе кабинета зелеными глазами. – Чего это ты у Романа Григорьевича ночевать собрался? Мой дом тебя уже не устраивает?

– Это я так, на всякий случай. Вдруг ты не пустишь. – сказал он.

– И надо бы тебя не пускать… Да, уж ладно! Такая я добрая! Приходи! Буду ждать! – стрельнула глазами женщина.

– Приду. – пообещал майор. – Но, возможно, поздно. – уточнил он.