Онлайн чтение книги Королевская невеста
Глава вторая

В полдень господин Дапсуль дон Цабельтау, по обыкновению, сходил с астрономической башни вниз, чтобы вместе с дочерью скромно отобедать, – как всегда наскоро и в полной тишине, ибо Дапсуль не был охотником до разговоров. Аннхен также не досаждала ему многословными речами, ибо отлично знала: стоит папаше и впрямь разговориться, он понесет такую странную околесицу, что у нее голова пойдет кругом. Но нынче ее мысли так всполошились цветением огорода и письмом любимого Амандуса, что она беспрестанно болтала то об одном, то о другом вперемежку. Наконец господин Дапсуль фон Цабельтау выронил нож и вилку, зажал уши ладонями и вскричал:

– О, суетное, вздорное, бестолковое пустословие!

Но как только фрейлейн Аннхен испуганно смолкла, он заговорил свойственным ему протяжным, плаксивым голосом:

– А что касается до овощей, любезная дочь, то мне давно ведомо, что в нынешнем году взаимное действие созвездий особенно благоприятствует плодам такого рода, и сыны земли будут вкушать капусту, редиску и кочанный салат, дабы умножалась земная материя и они, подобно хорошо вылепленному горшку, могли бы выдержать пламень мирового духа. Гномическое начало[5]Гномическое начало, т. е. исходящее от земли, которое, по словам Дапсуля, противоборствует солнечному жару. противоборствует воинственной саламандре, и я рад тому, что буду есть пастернак, который ты отменно готовишь. Касательно же молодого господина Амандуса фон Небельштерна, то у меня нет и малейшего возражения против того, чтобы ты вышла за него замуж, как только он возвратится из университета. Пошли только ко мне наверх Готлиба сказать, когда ты с женихом пойдешь под венец, чтобы я мог проводить вас до церкви. – Господин Дапсуль умолк на мгновенье и, не глядя на зардевшуюся от радости Аннхен, продолжал, улыбаясь и постукивая вилкою по стакану, – улыбка у него всегда сопровождалась таким постукиванием, хотя сама по себе эта привычка обнаруживалась у него довольно редко. Итак, он продолжал: «Твой Амандус – тот, что должен и принужден быть любимым, я разумею герундий[6]«Я разумею герундий». – Герундий – латинская глагольная форма, обозначающая то, что должно быть сделано. Употребление пояснено в самом тексте сказки., и я хочу тебе признаться, любезная Аннхен, что давным-давно составил гороскоп этому герундию. Почти все сочетания звезд довольно благоприятны. В восходящем узле стоит Юпитер, который взирает на Венеру в шестичасном аспекте. Его пересекает путь Сириуса, и как раз в точке пересечения таится большая опасность, от которой он спасет невесту. Сама опасность непостижима, ибо тут вступает какое-то чуждое существо, неподвластное астрологической науке. Впрочем, известно, что то особенное психическое состояние, которое принято называть дурью или сумасбродством, поможет Амандусу осуществить означенное спасение. О дочь моя, – тут господин Дапсуль снова впал в свой обычный плаксивый тон, – о дочь моя, пусть никакая зловещая сила, что коварно скрывается от моих провидящих очей, не заградит тебе внезапно пути, дабы молодой господин Амандус фон Небельштерн не был принужден спасать тебя от какой-нибудь другой опасности, кроме опасности остаться старой девой!». – Дапсуль несколько раз глубоко вздохнул и затем продолжал: «Но вслед за этой опасностью обрывается путь Сириуса, и Венера и Юпитер, до того разлученные, соединяются примиренные».

Уж много лет господин Дапсуль фон Цабельтау не говорил так много, как сегодня. В полном изнеможении он встал из-за стола и снова поднялся к себе на башню.

На другой день ранним утром Аннхен управилась с ответом господину фон Небельштерну. Письмо гласило:

«Возлюбленный Амандус!

Ты и не поверишь, какую радость опять доставило мне твое письмо. Я передала о том папе, и он обещал проводить нас в церковь к венцу. Устрой только, чтобы поскорее вернуться из университета. Ах, если бы я могла разобраться в твоих премилых стишках, что так славно рифмуются! Когда я сама читаю их себе вслух, то они звучат так чудесно, и мне кажется, что я все понимаю, а потом все пропадает, путается и разлетается, и мне сдается, что я читала одни слова, ничем не связанные между собой. Наш деревенский учитель полагает, что так и надлежит быть и что таков именно новый возвышенный язык, но я – увы! – я только глупая простушка! Напиши, нельзя ли мне на время записаться в студенты, только так, чтоб не запустить хозяйство? Пожалуй, это невозможно? Зато как только мы станем мужем и женою, то и мне что-нибудь да перепадет от твоей учености и твоего нового, возвышенного языка. Посылаю тебе, сердечно любимый Амандус, виргинский табак. Я доверху набила им коробку из-под шляп, сколько поместилось, а новую соломенную шляпку покамест надела на голову Карлу Великому, который стоит в нашей гостиной, хотя у него и нет ног, – ты ведь знаешь, это всего только бюст. Не подымай меня на смех, Амандус, а я вот тоже написала стишки, и они славно рифмуются. Напиши мне только, как это получается, что, не будучи ученым, знаешь, что выходит в рифму. А теперь послушай-ка:

Будь пока доволен моими стараниями; когда я постигну возвышенный язык, постараюсь писать лучше. В нынешнем году салат латук уродился чрезвычайно, а карликовая фасоль прекрасно всходит, но моего таксика, малютку Фельдмана, большой гусак вчера коварно ущипнул за ногу. Итак, на этом свете ничто не совершенно. Мысленно целую тебя сто раз, мой милый Амандус, твоя верная невеста Анна фон Цабельтау.

P. S. Я писала в большой спешке, отчего некоторые буквы вышли вкривь и вкось.

P. S. Но ты не пеняй на меня, ведь я хоть и пишу криво, да пряма душой и пребываю тебе верна и всегда твоя Анна.

P. S. Вот те на! я было совсем запамятовала! Ах я растеряха! Папа тебе сердечно кланяется и велит передать, что ты именно тот, кто должен и принужден и когда-нибудь спасет меня от великой опасности. И я страх как этому рада и еще раз остаюсь твоей любящей, неизменно верной Анной фон Цабельтау».

У фрейлейн Аннхен словно гора с плеч свалилась, когда она закончила письмо, над которым немало потрудилась. Но на душе у нее стало весело и легко только тогда, когда она смастерила конверт и запечатала его, не обжегши пальцев и бумаги, довольно явственно вывела кистью на табачном ящике А. ф. Н. и отдала Готлибу, чтобы он снес его вместе с письмом в город, на почту. Позаботившись о домашней птице, фрейлейн Аннхен поспешила на свой любезный огород. Дойдя до гряд с морковью, она решила, что настало время подумать о городских лакомках и копать на продажу первую морковь. Кликнув служанку, чтобы подсобила в работе, фрейлейн Аннхен осторожно зашла на середину гряды и ухватила высокий пучок ботвы. Но когда она потащила, раздался странный звук. Не следует думать, что это походило на тот ужасный визг и вой, какой слышится, когда выдергивают из земли корень альрауна[7]Альраун – волшебный корешок, отождествляемый с корнем мандрагоры, отдаленно напоминающим человеческую фигурку, покрытую волосами., отчего разрывается человеческое сердце. Нет, звуки, доносившиеся из земли, походили на тонкий, радостный смех. Все же фрейлейн Аннхен выпустила лучок из руки и вскричала, слегка напуганная:

– Ай, да кто же это там смеется надо мною?

Но едва только все стихло, она еще раз ухватилась за зеленый пучок, который, казалось, был выше и пышнее прочих, и, невзирая на смех, снова раздавшийся возле нее, смело вытащила из земли прекраснейшую и нежнейшую морковку. Но едва фрейлейн Аннхен взглянула на морковь, как закричала от радостного испуга. Служанка подскочила к ней и, увидев дивное чудо, закричала столь же громко, как и фрейлейн Аннхен. На моркови был плотно надет великолепный золотой перстень с искрящимся топазом.

– Глядите, – воскликнула служанка, – да ведь это вам, фрейлейн Аннхен; это – обручальное кольцо! Наденьте его скорее!

– Какой вздор, – ответила фрейлейн Аннхен, – обручальное кольцо мне должен преподнести господин Амандус фон Небельштерн, а не какая-то морковка!

И чем дольше фрейлейн Аннхен любовалась перстнем, тем больше он ей нравился. А перстень поистине был такой тонкой, изящной работы, что, казалось, превосходил все, что когда-либо производило человеческое искусство. Перстень состоял из несчетного множества крохотных фигурок, сплетенных в разнообразные группы, сперва едва видимые простым глазом; но затем, когда внимательно в них всматриваешься, они, казалось, начинают расти, оживают и пляшут в легких хороводах. А драгоценный камень горел необычайным огнем, и даже в «Зеленом своде»[8]«Зеленый свод» – в Дрездене. Сокровищница, в которой хранилось большое число художественных изделий из золота и драгоценных камней. в Дрездене едва ли можно было найти подобный топаз.

– Кто знает, – говорила служанка, – как долго прекрасный перстень пролежал глубоко в земле, и вот наконец заступ поднял его наверх, и сквозь него проросла морковь.

Тут фрейлейн Аннхен сняла с моркови перстень, и – странно! – морковь выскользнула у нее из рук и пропала в земле, но служанка и фрейлейн Аннхен почти совсем не обратили на это внимания, – они были погружены в созерцание великолепного перстня, который фрейлейн Аннхен, не задумываясь, надела на мизинец правой руки. Сделав это, она тотчас же ощутила во всем пальце колющую боль, которая прекратилась, едва Аннхен ее почувствовала.

За обедом, само собой разумеется, она поведала господину Дапсулю фон Цабельтау о диковинном приключении на морковной грядке и показала прекрасный перстень, снятый с моркови. Она хотела снять перстень, чтобы отец мог получше рассмотреть его. Но тут же снова почувствовала колющую боль, как и тогда, когда надевала перстень, и эта боль не унималась все время, пока она пыталась снять перстень, и в конце концов стала такой нестерпимой, что ей пришлось отступить от своего намерения. Господин Дапсуль с напряженным вниманием рассматривал перстень на руке Аннхен, велел ей, вытянув палец, описать различные круги, обратившись ко всем четырем странам света, после чего погрузился в глубокое раздумье и, не промолвив ни единого слова, отправился на башню. Фрейлейн Аннхен слышала, как ее папаша, подымаясь по лестнице, тяжко вздыхал и охал.

На следующее утро, когда фрейлейн Аннхен гонялась по двору за большим петухом, который творил всякие бесчинства, а в особенности задирал голубей, господин Дапсуль фон Цабельтау вдруг так ужасно зарыдал в разговорную трубу, что Аннхен вся затрепетала и, сложив руку горстью, крикнула ему:

– Почему это вы, любезный папаша, так немилосердно завываете? Вы всполошите всю мою птицу!

На что господин Дапсуль прокричал в разговорную трубу:

– Анна, дочь моя Анна, немедленно подымись ко мне!

Фрейлейн Аннхен чрезвычайно удивилась такому приказанию, ибо папаша никогда еще не звал ее на башню, а, напротив, тщательно запирал за собой дверь. Она порядком струхнула, покамест взбиралась по узкой витой лестнице и отворяла тяжелую дверь, что вела в единственную комнату башни. Господин Дапсуль фон Цабельтау сидел в большом кресле необыкновенного вида, весь обложенный всяческими диковинными инструментами и запыленными фолиантами. Перед ним стояла подставка с рамой, на которой был натянут лист бумаги, исчерченный различными линиями. На голове господина Дапсуля была высокая остроконечная серая шапка, а на нем самом – широкий серый коломянковый хитон, а с подбородка свисала привязанная длинная белая борода, так что он и впрямь походил на волшебника. Из-за этой-то поддельной бороды фрейлейн Аннхен сперва не узнала папашу и боязливо озиралась по сторонам в надежде, не стоит ли он где-нибудь в углу. Когда же фрейлейн Аннхен убедилась, что бородатый человек на самом деле ее папочка, то от всей души рассмеялась и спросила: не наступили ли уже святки и не собрался ли папочка представлять работника Рупрехта[9]Работник Рупрехт – в немецком фольклоре играет роль Деда Мороза (наряду с Санта-Клаусом).?

Оставив без всякого внимания ее слова, господин Дапсуль фон Цабельтау взял в руки маленькую железную палочку, притронулся ко лбу Аннхен и затем несколько раз провел по ее правой руке от плеча до кончика безымянного пальца, после чего ей пришлось усесться в кресло, с которого встал господин Дапсуль, и положить палец, с надетым на него перстнем, на бумагу в раме так, чтобы топаз оказался в центре, куда сходились все линии. В тот же миг из драгоценного камня во все стороны полились желтые лучи, так что весь лист стал бурым. Тут линии затрещали, пришли в движение, и, казалось, маленькие человечки, спрыгнув с перстня, весело засуетились по всему листу. Между тем господин Дапсуль не сводя глаз с листа, схватил тонкую металлическую пластинку и обеими руками поднял кверху, намереваясь прижать к бумаге; но в тот же миг он поскользнулся на гладком каменном полу и пребольно хлопнулся задом, а металлическая пластинка, которую он инстинктивно выпустил из рук, чтобы во возможности удержаться от падения и уберечь копчик, со звоном упала на пол. С тихим «ах!» фрейлейн Аннхен очнулась от странного полузабытья, в которое была погружена. Господин Дапсуль с трудом поднялся, снова надел серую, похожую на сахарную голову шапку, оправил поддельную бороду и уселся против фрейлейн Аннхен на фолианты, нагроможденные друг на друга.

– Дочь моя, – начал он, – дочь моя Анна, каково было у тебя сейчас на душе? О чем думала? Что чувствовала? Какие образы в глубине твоего существа открылись перед твоими духовными очами?

– Ах, – возразила фрейлейн Аннхен, – мне было так отрадно на душе, так отрадно, как никогда. Потом я вспомнила господина Амандуса фон Небельштерна. Я отчетливо видела его, только был он куда красивее, чем обыкновенно, и курил трубку виргинского табаку, который я ему послала, и все это было ему весьма к лицу. Потом мне вдруг страшно захотелось поесть молодой моркови и жареной колбасы, и я была в восхищении, когда блюдо очутилось передо мною. И только собралась отведать, как, словно получив болезненный толчок, пробудилась от грез.

– Амандус фон Небельштерн… виргинский табак… морковь… жареная колбаса! – задумчиво пробормотал господин Дапсуль фон Цабельтау и кивнул дочери, собиравшейся было удалиться, чтобы она осталась.

– Счастливое, простодушное дитя, – заговорил он более плаксивым, чем когда бы то ни было, тоном, – ибо ты не посвящена в глубокие таинства вселенной и не знаешь о грозных опасностях, обступивших тебя. Тебе неведома астральная наук священной Кабалы[10]Кабала – мистическое учение, распространенное среди евреев в диаспоре, сложившееся на основе вульгаризованного представления пифагорейцев о тайном смысле чисел и обрывков различных оккультных учений, распространенных среди средиземноморских и восточных народов. Книги Кабалы привлекали к себе внимание как еврейских, так и христианских мистиков и оккультистов, искавших в них сокровенный смысл.. Правда, по этой причине ты никогда не приобщишься к небесной радости мудрецов, кои, достигнув высшей ступени, не смеют ни пить, ни есть, кроме как для утехи[11]«… кои, достигнув высшей ступени, не смеют ни пить, ни есть, кроме как для утехи». – Это место, как и дальнейшее изложение учения о «стихийных духах» (гномах, саламандрах, сильфах и ундинах) и их взаимоотношениях с людьми, почти полностью восходит к материалу книги «Габалис». Габалис утверждал, что «мудрецы едят только для своего удовольствия и никогда из потребности». Приводятся исторические примеры: Парацельс якобы уверял, что он знавал «многих мудрецов, которые жили по двадцать лет, не принимая никакой пищи». Сам Габалис «сделал попытку прожить много лет с одной крупицы солнечной квинтэссенции» и даже сообщает способ, как этого достичь. В заключение он говорит: «Мы едим, когда нам это нравится; но избыток кушаний исчезает путем неприметной транспирации, и мы можем никогда не стыдиться быть людьми» (Le Comte de Gabalis ou Entretiens sur les sciences secrtes. Paris, 1670, S. 44. Graf von Gabalis oder Gesprache liber die verborgcnen Wissenschaften. Aus dem Franzosischen. Berlin, 1782, 124 S. Далее: «Gabalis»)., и коим вовсе чуждо все человеческое; но зато тебе неведом и страх самого восхождения на эту ступень, как твоему несчастному отцу, коего еще часто обуревает земная суета, и то, что с трудом познает он. вызывает один только страх и ужас; все еще следуя насущной человеческой потребности, он принужден есть и пить и вообще не отступать от земного. Знай же, любезное, счастливое своим неведением дитя, что недра земли, воздух, вода и огонь наполнены существами, по природе своей высшими, и все же более ограниченными, нежели люди. И как будто нет надобности растолковывать тебе, моя глупышка, свойства природы гномов, саламандр, сильфид и ундин, – тебе не уразуметь этого. Но чтобы дать тебе понятие какая опасность, быть может, грозит тебе, довольно сказать, что эти духи непрестанно ищут брачного союза с людьми; и так как им доподлинно известно, что люди обычно гнушаются вступать в такие союзы, то помянутые духи употребляют всяческие хитроумные средства, чтобы завлечь людей, коих они почтили своим благоволением. Ветвь, цветок, стакан воды, искра или еще что-нибудь, кажущееся совсем незначительным, – вот чем пользуются они для достижения своей цели. Верно и то, что такие союзы нередко бывают весьма благополучны. Так, некогда два священника, о которых повествует князь Мирандола[12]«Князь Мирандола» – Джованни Пико де Мирандола (1463–1494) – князь Конкордии, с юных лет поражавший современников необыкновенными познаниями. Его сочинения проникнуты идеями неоплатонизма. На Пико де Мирандолу ссылается «Габалис», откуда и заимствовал свой пример Гофман., прожили целых сорок лет в счастливом браке с одним из таких духов. Верно и то, что величайшие мудрецы рождались от союза человека со стихийным духом. Так, великий Зороастр[13]Зороастр – «Габалис» называет его «сыном саламандра Оромазиса и Весты, жены Ноя» («Gabalis», S. 78). был сыном саламандра Оромазиса, также великий Аполлоний[14]Великий Аполлоний – Аполлоний Тианский (жил в I в. н. э.) – знаменитый маг, почитавшийся адептами оккультных учений. «Габалис» сообщает, что он «рожден без участия мужчины, а один из высших саламандров сошел на землю, чтобы посредством его матери получить бессмертие». Аполлоний Тианский, уверяет «Габалис», «разумел язык птиц; его видели в один и тот же день в различных частях света, он исчез перед Диоклетианом, когда тот хотел дурно с ним поступить; воскресил с помощью ономантии девушку и пр.» («Gabalis, S. 91). Ономантия – гадание по жертвенному вину и связанные с ним магические действия., мудрый Мерлин[15]Мерлин – см. прим. 22 к «Истории принца Бирибинкера». Граф Габалис сообщает, что Мерлин был «рожден без участия мужчины монашенкой, дочерью британского короля, и умел предсказывать будущее с большей отчетливостью, чем Тирезий; а посему не утверждайте вместе с чернью, что он будто бы сын сожительствующего дьявола, ибо таковых не бывает, и не уверяйте, что он предсказывал с помощью дьявольского искусства, ибо, согласно священной Кабале, дьявол – наиневежественнейшее из всех созданий. Скажите как мудрец: английская принцесса утешалась в одиночестве с неким сильфом, который сжалился над нею и позаботился о том, чтобы ее развлечь, и сумел ей понравиться, а Мерлин, ее сын, был воспитан сильфом во всяческой премудрости и научился от него производить все чудеса, о которых сообщает английская история» («Gabalis», S. 92). Эти представления усвоены позднейшей литературной традицией. Во введении к роману «Монастырь» (1820) Вальтер Скотт писал: «Недоверие публики к простонародным и грубым шотландским суевериям побудило автора обратиться к прекрасной, хотя и почти забытой магии астральных духов и стихийных существ, превосходящих людей знанием и силой, но стоящих ниже их, так как они подвластны смерти, которая будет для них уничтожением, ибо к ним не относится обещание, данное сынам Адама». За дальнейшими сведениями он отсылает читателей к «Габалису» (Вальтер Скотт, Собр. соч., т. 9. М.-Л., 1963, стр. 14–15)., храбрый граф фон Клеве[16]Граф Габалис говорит: «Также не оскорбляйте сильно графов Клеве, объявляя дьявола их предком, а лучше подумайте о том сильфе, который, как рассказывает история, явился в Клеве на диковинном корабле, влекомом лебедем, прикрепленном к нему серебряной цепью. Этот сильф произвел много детей с наследницей Клеве и, наконец, среди бела дня, на глазах у многих покинул это место на своем воздушном корабле» («Gabalis», S. 93). Габалис приводит эти примеры для опровержения легенд о происхождении различных знаменитых людей от сожительства с дьяволом, объясняя его «философскими браками» «стихийных духов» с людьми. По его словам, эти браки носят серьезный и целомудренный характер. «Стихийные духи», лишенные земной чувственности, вступают в них, чтобы приобщиться к бессмертию («Gabalis», S. 28). А заключающие их мудрецы и философы, презревшие мирскую суету и соблазны, должны дать обет воздержания и отказаться от телесного общения с женщинами («Gabalis», S. 21). Подобные условия «мистических браков» «стихийных духов» с людьми довольно рано вызвали насмешливое отношение. В «Персидских письмах» Монтескье при описании различных проделок всевозможных обманщиков и шарлатанов упоминается «адепт», который «обещает устроить так, что ты будешь спать с бесплотными духами, при условии, однако, что предварительно тридцать лет не будешь иметь дела с женщинами» (Монтескье. Персидские письма. М., 1956, стр. 145)., великий кабалист Бенсира[17]Бенсира – Бенсирах – легендарный персонаж средневековых раввинских сказаний, о которых упоминает «Габалис» («Gabalis», S. 96). были достойными плодами подобных браков, и прекрасная Мелузина[18]Мелузина – героиня народных сказаний и рыцарских романов. В 1471 г. французский роман о Мелузине в стихах был переведен прозой на немецкий язык и стал одной из популярных немецких народных книг. Это история рыцаря, который женился на русалке, не ведая о ее подлинной природе. Однажды, когда он, после многих лет счастливого брака, нарушив запрет, наблюдал ее во время купания и обнаружил, кто она на самом деле, Мелузина навсегда оставила его и он лишился своего счастья. Историю Мелузины упоминает Габалис со ссылкой на сочинение Парацельса («Gabalis», S. 94)., по свидетельству Парацельза, не кто иная, как сильфида. Но, невзирая на то, опасность подобного союза весьма велика, ибо, не говоря уже о том, что стихийные духи требуют чтобы лучезарное сияние глубочайшей мудрости озарило тех, кого они почтили своим благоволением, сами они крайне чувствительны и жестоко мстят за всякую обиду[19]«… жестоко мстят за каждую обиду». – История о мести оскорбленной сильфиды приведена у «Габалиса» также со ссылкой на сочинение Парацельса («Gabalis», S. 83).. Однажды случилось, что сильфида, соединенная браком с неким философом, когда тот беседовал с друзьями об одной прекрасной женщине, и, быть может, слишком пылко, – тотчас показала в воздухе свою белоснежную точеную ножку, как бы желая убедить его друзей в своей красоте, и затем тут же на месте умертвила беднягу философа. Но – ах! – зачем говорить о других, почему не сказать о самом себе? Я знаю – вот уже двенадцать лет меня любит одна сильфида, но даже если она пуглива и робка, то и меня терзает мысль об опасности привязать ее к себе кабалистическими средствами, ибо я сам еще слишком зависим от земных потребностей, а потому лишен надлежащей мудрости. Каждое утро я принимаю решение поститься и благополучно пропускаю завтрак, но когда наступает час обеда, – о Анна, дочь моя Анна! – ты ведь знаешь, как ужасно я обжираюсь! – Последние слова господин Дапсуль фон Цабельтау произнес каким-то завывающим тоном, и горчайшие слезы оросили его сухие, впалые щеки. Потом он продолжал спокойнее: «Но я придерживаюсь самого тонкого обращения и изысканной учтивости по отношению к благоволящему ко мне стихийному духу. Я никогда не осмелюсь выкурить трубку табаку без надлежащих кабалистических предосторожностей, ибо не ведаю, угоден ли нежному духу воздушной стихии этот сорт табаку и не чувствителен ли дух к осквернению своей субстанции, ибо те, кто курят, «охотничий кнастер» или «да процветает Саксония»[20]«Охотничий кнастер» и «Да процветает Саксония!» – названия крепких табаков низшего сорта., никогда не удостаиваются мудрости и любви сильфид. Точно так же я действую, когда вырезывают палку из орешника, срываю цветы, ем фрукты или высекаю огонь; все мои старания направлены к тому, чтобы не испортить дела, задев какого-нибудь стихийного духа. И все же ты отлично видишь вон ту ореховую скорлупу; поскользнувшись о нее, я упал навзничь и испортил опыт, который открыл бы мне всю тайну перстня. Не припомню, чтобы когда-нибудь я ел орехи в этом посвященном лишь науке покое (теперь тебе понятно, почему я завтракаю на лестнице), и тем очевидней, что в этой скорлупе укрылся маленький гном, быть может для того, чтобы побывать вольнослушателем на моих занятиях и поглядеть мои опыты. Ибо стихийные духи любят человеческие науки, в особенности те, что непосвященные люди называют если не вздорными и сумасбродными, то превосходящими человеческое разумение и оттого опасными. Вот почему эти духи часто присутствуют во время божественных магнетических операций. В особенности гномы не прочь подурачиться над человеком и – магнетизеру, не достигшему той степени мудрости, что я описывал вначале, и слишком погрязшему в земных нуждах, – подсовывают влюбленную земную девушку в то мгновенье, когда он, просветленный совершенной радостью, уверен, что обнимал сильфиду. И вот, когда я наступил на голову маленькому студенту, он рассердился и сбил меня с ног. Но, видимо, более важная причина заставила гнома воспрепятствовать мне расшифровать тайну перстня. Анна! Дочь моя Анна! Внемли – я разведал, что некий гном почтил тебя своим благоволением, и, ежели судить по свойству перстня, гном богат, благороден и притом весьма тонко образован. Но, бесценная Анна, любимая, простосердечная глупышка, что с тобою будет? Как не подвергая себя страшной опасности, вступишь ты в союз с подобным стихийным духом? Ежели бы ты читала Кассиодора Рема[21]Кассиодор Рем (Ремиус) – испанский протестант (ум. 1654), изгнанный из отечества, переселился во Франкфурт-на-Майне, где издал несколько сочинений богословского характера. История аббатисы приведена у «Габалиса» также со ссылкой на Рема («Gabalis», SS. 84–85)., то, верно, могла бы мне возразить, что, согласно его правдивому рассказу, знаменитая Магдалена де ла Круа, аббатиса испанского монастыря в Кордове тридцать лет наслаждалась супружеством с маленьким гномом, и то же случилось с неким сильфом и юной Гертрудой[22]«…то же случилось с неким сильфом и юной Гертрудой». – Их история поведана Габалисом («Gabalis», S. 85)., монахиней назаретского монастыря близ Кельна; но подумай об ученых занятиях этих духовных особ и о своих собственных. Какая разница! Вместо того чтобы черпать мудрость из книг, ты зачастую кормишь кур, гусей, уток и других невыносимых для всякого кабалиста животных; вместо того чтобы наблюдать небо, следить за течением созвездий, ты копаешься в земле; вместо того чтобы в искусных начертаниях гороскопа искать приметы будущего, ты сбиваешь масло и квасишь капусту для презренных зимних надобностей, хотя и сам я не люблю обходиться без этой снеди. Скажи: разве может все это надолго полюбиться тонкому, чувствительному, философическому стихийному духу? Ибо – о Анна! – благодаря тебе процветает Дапсульхейм, и от этого земного призвания никак не может отрешиться твой дух. И все-таки этот перстень, даже причинив тебе внезапную резкую боль, наполнил тебя радостным и безрассудным весельем. Ради твоего благополучия я вознамерился отнять силу у перстня с помощью проделанной мною операции и тем освободить от гнома, который преследует тебя. Это не удалось из-за коварной проделки маленького студента, притаившегося в ореховой скорлупе[23]«… маленького студента, притаившегося в ореховой скорлупе». – Здесь – кобольда.. Однако же я как никогда исполнен решимости побороть стихийного духа! Ты – дитя мое, правда, рожденное не от сильфиды, саламандры или иного стихийного духа, но от бедной деревенской девушки из самой лучшей семьи, которой соседи, не боясь бога, по причине ее идиллического нрава дали в насмешку прозвище «козлиная барышня», ибо она изо дня в день пасла на зеленом холме маленькое стадо пригожих белых козочек, а я, влюбленный дуралей, в ту пору играл на свирели в своей башне. Но ты все-таки моя дочь, моя кровь! Я спасу тебя: вот этот мистический напильник освободит тебя от погибельного перстня!».

Сказав это, господин Дапсуль фон Цабельтау взял крохотный напильник и принялся подпиливать перстень. Но едва он провел несколько раз по перстню, как фрейлейн Аннхен громко вскрикнула от боли. «Папаша, папаша, да ведь вы мне отпилите палец!», – кричала она, и впрямь из-под перстня потекла густая темная кровь. Тут господин Дапсуль, выпустив из рук напильник, почти без памяти упал в кресло и завопил в полном отчаянии:

– О-о-о! Я погиб безвозвратно. Разгневанный гном, может быть, без промедления явится сюда и перегрызет мне горло, если только сильфида не спасет меня. О Анна, Анна! Уходи! Беги!

Фрейлейн Аннхен, которой уже давно хотелось быть подальше от диковинных речей папаши, сбежала вниз с быстротою ветра.