Онлайн чтение книги Корона из ведьминого дерева. Том 1 The Witchwood Crown
Глава 6. Отвращение к вдовам

♕

Даже через несколько дней после того, как они покинули Эрнисдарк, королева оставалась разгневанной.

Весна наступила быстро, и, когда они ехали на север, снег на лугах лежал лишь в некоторых местах, на верхушках деревьев и верхних склонах гор, а ветер приносил теплые запахи травы и цветов. Все располагало к приятному путешествию, но Мириамель никак не могла избавиться от мрачного настроения.

– Ваше величество выглядит немного свирепо, – сказал ее муж. – Даже пугающе, как сказал бы менее храбрый мужчина.

Она знала, что Саймон пытается ее отвлечь, но Мириамель находилась совсем не в том настроении.

– Если хочешь знать, я все еще в ярости из-за самодовольной хихикающей суки Тайлет.

– Значит, ты думаешь, что она на самом деле опасна? – Во взгляде Саймона она прочитала, что он действительно хочет получить ответ на свой вопрос.

Мири вдруг почувствовала благодарность за то, что сумела найти такого мужчину, которому важно, что она думает, потому что он доверяет и любит ее, а не потому, что на голове у нее корона.

«Могла бы я править с другим человеком? Я не в силах представить такой мир».

– Если она просто болтливая придворная сорока, с которой спит Хью, то нет, я не стала бы беспокоиться, – ответила она. – Но она обвела его вокруг пальца. И ты сам слышал, что сказал Эолейр. Колдовство!

Саймон нахмурился. Они немного отстали от авангарда; редкий случай – им удалось поговорить без свидетелей.

– Может быть. Но даже в таком случае тебе не стоит винить ее во всем, – сказал он. – Хью изменился с тех пор, как я впервые его увидел, и далеко не в лучшую сторону.

– Несомненно. Но ты не говорил с ней так много, как я. И вовсе не из-за недостатка желания этой женщины обратить на себя твое внимание.

Саймон нахмурился:

– Ты думаешь?

– Я так думаю? Благословенная Элизия, она только что не терлась грудью о твою руку, когда выполняла роль гида, и вилась вокруг тебя, как кошка в период течки.

– Я не заметил.

– Ты меня не убедил – как может мужчина не заметить женскую грудь? Она только что не выложила ее на подушечку, называя королевскими бриллиантами.

Саймон улыбнулся и на мгновение превратился в мальчишку.

– Ну, в таком случае, моя дорогая, – я действительно заметил. И это меня смутило, потому что я знал, что ты смотришь. Я клянусь, меня не…

– Не в этом дело. Не будь таким недогадливым.

– О, жена. Ты все еще умеешь меня очаровать.

– Прекрати. Ты отвлекаешь меня своим хорошим настроением. Эта женщина меня пугает. Даже Инавен – кроткая королева Инавен! – считает, что она опасна. Она пытается вызвать демонов. Как сделал Прайрат!

Они оба едва не погибли от рук Красного священника, и Мириамель знала, что Саймон отнесется к ее словам серьезно.

– Да, да. Я слышал все, что сказал Эолейр. – Саймон покачал головой. – Но у нас полно других проблем, моя дорогая. И хотя Эрнистир входит в Протекторат, он является королевством. Что нам следует сделать? Схватить любовницу короля и отдать ее под суд за попытку вызвать демонов? Эйдонитские правители выносят судебные решения относительно использования колдовства представителям языческой знати? Многие жители Эрнистира недовольны тем, что ими правят чужие для них эйдониты. С тем же успехом мы могли бы послать к ним следователей из Священного колледжа.

– Не обманывай себя, Саймон, – сказала она несколько резче, чем намеревалась. – Не у всех наилучшие намерения, как у тебя. Иногда ты слишком наивен.

– Не нужно вести себя со мной, как с ребенком, Мири. – В первый раз за все время ровное настроение ее мужа изменилось. – Не стоит мне приказывать, точно я все еще поваренок. Только не после стольких лет.

После этого они некоторое время ехали молча. Мириамель пожалела, что вела себя чрезмерно резко с мужем, но не настолько, чтобы извиниться. Склонность Саймона всем верить была одной из причин, по которой она продолжала так сильно его любить, но из этого не следовало, что она не права.

Мириамель прониклась стойкой неприязнью к будущей жене Хью еще до того, как Эолейр рассказал им о своем разговоре с королевой Инавен. Конечно, фамильярность леди Тайлет – как если бы Мириамель, сама королева, дочь и внучка королей, была для нее всего лишь старшей сестрой – вызвала у нее оскомину. К тому же Тайлет явно забавляло происходящее вокруг, но совсем не как близкую подругу Мириамель, Рону, искренне видевшую во всем смешные моменты, но с позиции собственного превосходства, с позиции человека, знающего такие секреты других, которые всех бы шокировали, если бы их обнародовали.

А когда Эолейр рассказал о страхах Инавен, опасения Мириамель только усилились. Однако Саймон был прав в одном – у Верховного Престола хватало других проблем, куда более сложных и запутанных. Страшная угроза войны Северного торгового альянса с дочерью старого интригана графа Стриве, графиней Пердруина, которая могла привести к хаосу в торговле во всем Светлом Арде, была лишь одной из них.

Но, размышляя об этих вещах, Мири вдруг обнаружила причину своей печали, не имевшую отношения к государственным делам.

– Мне трудно находиться так далеко от дома в его день рождения, – произнесла она первые слова после долгого молчания. – Вот уж не ожидала, что будет так тяжело после стольких лет. Но вышло именно так.

Ее муж принял предложенный мир.

– Мне тоже, дорогая. Иногда я чувствую себя котом. – Он заметил ее взгляд и печально улыбнулся. – Конюх, старый Шем, часто говорил, что мы должны внимательно следить за кошками в конюшне, потому что, если у них случится небольшая неприятность – крыса укусит, или ее поцарапает когтями другая кошка – рана будет выглядеть нормально, но начнет гноиться под кожей и может убить животное через несколько недель, когда будет казаться, что с ним все в порядке.

– Какая чудесная ободряющая мысль.

Он покраснел:

– Я хотел лишь сказать, что горе… иногда мы исцеляемся не так хорошо, как нам кажется, любовь моя.

Мириамель поняла, что снова нападает на него, когда ей необходимы дружеские отношения, которые связывали их с самого начала столь же надежно, как любовь, пришедшая позже. Воспоминания о Джоне Джошуа часто заставляли ее вести себя с мужем так, будто он был каким-то образом виноват в мучительной потере, а не являлся такой же страдающей стороной.

– Извини. Ты прав. Иногда это трудно. Я думала, что с годами станет легче. Вероятно, по большей части так и есть. Но когда вспоминаешь…

– Я стараюсь вспоминать все хорошее, что стало результатом его жизни, пусть и оборвавшейся слишком рано. Я напоминаю себе о том хорошем, что у нас есть… Морган и Лиллия.

– А вдову ты считаешь?

Он улыбнулся, но в его улыбке чувствовалась боль.

– Идела мать наших внуков. И я не думаю, что она настолько ужасна, какой ты иногда ее выставляешь.

– Джону Джошуа не следовало жениться так рано. И не стоило жениться на ней.

– Он ее любил. Ты же знаешь, что никто не мог его отговорить, Мири.

– Но мы его родители! Нам следовало!.. – На этот раз она сумела проглотить неприятные слова, грозившие вырваться наружу, и шумно выдохнула: – О, святые, дайте мне сил! Я не могу себя слушать! – Она наклонилась вперед в седле, провела пальцами по гриве лошади, пытаясь отвлечься, и увидела, что Эолейр едет неподалеку от них, но не приближается. – Сегодня все выглядит печальным или пугающим, – сказала она мужу. – Изгримнур, день рождения Джона Джошуа, безумный оскорбительный спектакль в Эрнистире. Хью обращался с нами как с незначительными пожилыми родственниками. Три дня, проведенные с ведьмой, на которой он намерен жениться, только все усугубили. Демоны или нет, но Тайлет, скорее всего, убила своего мужа, ты же знаешь, многие так считают.

– Люди склонны верить в странные вещи. И они часто ошибаются. – На этот раз улыбка Саймона получилась немного лисьей. – Может быть, ты просто питаешь отвращение к вдовам.

Мириамель бросила на него суровый взгляд, хотя прекрасно понимала, что он всего лишь пошутил.

– А вот и Эолейр. Спроси у него еще раз, что он думает про Тайлет. И королеву Инавен.

Она произнесла эти слова достаточно громко, и Мастер Верховного Престола посмотрел на них, старательно сохраняя невозмутимое лицо.

– Вы меня звали, ваше величество?

– Ты уже довольно давно едешь рядом с нами, дорогой граф, – сказала она. – Я вижу, что ты ждешь, когда мы закончим разговаривать.

– Я не хотел прерывать беседу ваших величеств.

– Тогда назовем это спасением нас от нас самих, – сказал король. – Мы с Мири не в духе. Подъезжай к нам и расскажи, что у тебя на уме.

Эолейр посмотрел на Мири, и та кивнула.

– Хорошо, – сказал он. – Я только что получил сообщение из Эрнисдарка. Оно пришло от Пасеваллеса сразу после нашего отъезда, и Хью отправил его вслед за нами с быстрым курьером.

– Очень любезно с его стороны, – мрачно сказал Саймон.

Эолейр последний человек во всем Светлом Арде, который упустил бы что-то только из-за того, что слова не были произнесены вслух.

– Ваши величества, я все еще не понимаю, о чем король Хью думал, когда заставил вас ждать у ворот, – сказал он. – И я приношу вам извинения от имени своего народа за его столь странное и неучтивое поведение. Королева Инавен была удивлена и расстроена, что король вынудил вас так долго стоять перед стенами замка. Она мне сама об этом сказала.

Саймон махнул рукой:

– Королева Инавен добра и всегда такой была. Я не слишком огорчен. Мужчины одинаковы, будь то король или кухонный работник, и кому, как не мне, это знать. Возможно, Хью несколько перевозбужден из-за собственного величия, а также предстоящей женитьбы. Что до леди Тайлет… – Саймон только сейчас заметил половинки сломанной печати, скреплявшей сложенные бумаги в руке Эолейра. – Но хватит о ней. Что пишет лорд-гофмейстер Пасеваллес?

– Разве вы не хотите прочитать его послание сами, ваше величество?

– Я слишком давно с тобой знаком, чтобы думать, что ты сломал бы печать на письме, не адресованном тебе, мой добрый Эолейр, и не сомневаюсь, что ты прочел его очень внимательно, скорее всего, не один раз, ты ведь из тех, у кого «никогда нет времени для чистых рук», как говорила моя старая наставница Рейчел Дракониха. Так что, пожалуйста, расскажи нам, что на уме у Пасеваллеса, во всяком случае, то, что нам необходимо знать.

Мириамель кивнула. Когда они были молодыми, сам факт обладания властью напоминал сон наяву. Саймон пытался всем угодить и не мог отказать ни в одной просьбе. Мириамель, выросшая при дворе отца в Мермунде, а потом в Хейхолте, уже знала, что монарх, который не в силах иногда отойти в сторону, будет ужасным правителем. На это ушли годы, несколько старых верных друзей заняли высокое положение при дворе, но ее слишком добрый муж наконец понял, что нельзя быть хорошим для всех.

Эолейр развернул сложенный свиток и, как Мириамель и предполагала, сразу нашел вопрос, который хотел обсудить, но ему пришлось перевернуть несколько страниц – он всегда был готов к исполнению своих обязанностей, какими бы незначительными они ни являлись, с тщательностью генерала, столкнувшегося с превосходящими силами противника.

– После долгих разговоров об освящении нового капитула и работы над библиотекой, а также нескольких других вопросов, к которым я вернусь позже, вроде жалобы Лиги на последние акты насилия Иссолы, как они их называют, – лорд-гофмейстер переходит к текущим проблемам. – Грустная улыбка Эолейра превратила суровое обветренное лицо в маску шута, и Мириамель вспомнила о тех временах, когда считала его самым красивым мужчиной Светлого Арда. – Я сожалею, что наш друг Пасеваллес так и не научился начинать с самых важных вещей, но он все еще склонен писать, как ребенок из провинциального королевства, с множеством красочных приветствий и формальных оборотов даже в важных донесениях. – Глаза Эолейра слегка округлились. – Прошу меня простить, ваши величества. Я бы не хотел, чтобы мои слова прозвучали как критика лорда-гофмейстера. Он толковый человек и превосходный организатор…

Саймон рассмеялся:

– Тебе не следует беспокоиться, мы знаем, что ты им восхищаешься.

– Совершенно верно. Вашим величествам повезло, что он у вас есть, Пасеваллес прекрасно позаботится о Хейхолте и Эркинланде в ваше отсутствие.

– Но у тебя не было такой уверенности, когда мы приняли решение отправиться в Риммерсгард, не так ли? – спросил Саймон. – О, ладно, я всего лишь дразню тебя, старый друг. Я знаю, ты лишь исполнял свой долг. Двору приходится весьма непросто, когда король и королева оставляют его надолго. Однако нам пора вернуться к обсуждению письма Пасеваллеса.

– Позвольте мне просто его вам прочесть, – сказал Эолейр, перемещая тяжелый пергамент так, чтобы он оказался на нужном расстоянии от глаз. « Но, мои милостивые лорды и леди, я боюсь, что новости из вашего великого южного герцогства в Наббане совсем не так хороши…»  – начал он.

* * *

– Он может быть несколько слишком многословным, наш Пасеваллес, не так ли? – заметил Саймон, когда Эолейр закончил чтение.

– Однако суть дела сомнений не вызывает, – сказала Мириамель. – Герцог Салюсер сильнее, чем прежде, сражается со своим братом Друсисом и, как всегда, побеждает, что позволяет ему отодвинуть границы Наббана в глубину Тритингса. А оставшаяся часть Наббана, как обычно, ждет, кто из них одержит победу, словно речь идет не более чем о скачках.

– Друсис утверждает, что он хочет лишь защитить поселенцев Наббана от набегов тритингов, – сказал Эолейр. – Но в этом и состоит суть противоречий, да, ваше величество. Я резюмирую остальные доводы Пасеваллеса. Он считает, что желание выйти к пастбищам среди доминирующих домов Наббана является слишком сильным, да и в стране в целом, чтобы герцог Салюсер открыто запретил брату агрессивные действия, кроме того, он не уверен, что герцог – в любом случае – сможет пережить открытую схватку с Друсисом.

– Он действительно имеет в виду «пережить»? – спросила Мириамель, в первый раз испытавшая беспокойство. – Несомненно, это всего лишь разногласия. Герой Камарис происходит из Дома Бенидривин, а Салюсер – герцог и правитель Наббана, и не только по их собственным законам, но и по законам Протектората. Клянусь любовью святых, мы с Саймоном короновали Салюсера в Санцеллан Эйдонитисе перед лицом Бога и всего Наббана!

– Все так, – сказал Эолейр. – И я не могу представить, чтобы Друсис напрямую выступил против брата, поправ все законы и обычаи. Но убийство, если в нем не удастся напрямую обвинить Друсиса, сделает его следующим герцогом, ведь сын Салюсера еще ребенок. Мне очень не хочется этого говорить, но ваши величества знают, что убийство давно стало любимым методом получения власти на Юге.

Саймон разочарованно фыркнул:

– Ну, это проблема, тут нет сомнений. Но что можем сделать мы с Мири? Послать армию Салюсеру, когда он нас не просил, – слишком жесткая мера. – Он посмотрел на колонну вооруженных мужчин, маршировавших у него за спиной и за авангардом конных рыцарей. – Не говоря уже о том, что сейчас у нас нет свободных воинов, ведь на носу посевной сезон. Может быть, герцог Осрик прав, и нам требуется более многочисленное войско…

Когда пауза после слов короля стала достаточно длинной, чтобы все поняли, что он закончил свою мысль, граф Эолейр элегантно продолжил разговор:

– Позвольте мне внести ясность, ваши величества. Лорд Пасеваллес не просит вас принять решение прямо сейчас, он лишь хочет, чтобы вы знали новости из Наббана, и перемены, которые могут там произойти, не стали бы для вас неожиданностью.

– Иными словами, – сказала Мириамель, – он хочет, чтобы мы разделили с ним его тревогу и беспомощность.

Эолейр едва заметно нахмурился:

– Боюсь, именно в этом состоит долг верных вассалов в подобных случаях, моя королева.

Мири знала, что она ведет себя неоправданно агрессивно, но солнце и весенние запахи, которыми она рассчитывала насладиться, тускнели перед нетерпеливыми и требовательными тенями управления государством.

– Ты выглядишь так, словно напряженно о чем-то размышляешь, моя умная жена, – сказал Саймон. – Ты бывала в Наббане гораздо чаще, чем я, и у твоей семьи там все еще крепкие позиции. Что нам следует сделать?

Мириамель покачала головой:

– Очевидно, мои родственники в Наббане заняты тем, что подбрасывают хворост в огонь, вне всякого сомнения, ради собственных целей, и я бы не доверила своему кузену Далло Ингадарису подержать мои поводья из опасения, что он украдет лошадь. Однако там немало моих родственников, которым я верю. Я им напишу, и тогда мы узнаем, как все выглядит с их точки зрения и являются ли разногласия между братьями настолько серьезными, как подозревает Пасеваллес.

– Мы уже достаточно слышали о Друсисе, чтобы плохо о нем думать, – сказал Саймон. – Не вызывает сомнений, что он надменный и беспокойный тип. Однако один человек не способен спровоцировать целую нацию к войне.

– Да, выглядит маловероятно, – согласился Эолейр. – Однако случались и более странные вещи. К тому же, как заметили ваши величества, мы не можем послать туда армию, если они нас не попросят, – Наббан будет совершенно справедливо возмущен. И это всего лишь одно письмо. Пасеваллес сам из Наббана, поэтому он воспринимает волнения там острее, чем мы. Но когда мы вернемся – ну, нам придется уделить Наббану больше внимания. Там живет многочисленный и задиристый народ. Прошу прощения у королевы, если мои слова показались ей оскорбительными.

– Оскорбительными? – заговорила Мириамель после короткого молчания. – Нет, Эолейр, я и сама часто так говорю. Но мы едва отправились в это путешествие, а я повсюду вижу все новые и новые проблемы. – Солнце, лучи которого продолжали сверкать на редких снежных пятнах, и даже чистое голубое небо, казалось, потускнели. – Я бы хотела сейчас оказаться дома.

– Мы все испытываем такие же чувства, любовь моя, – сказал ей Саймон. – Во всяком случае, в подобные моменты.

♕

Ты, Всегда Ступающий По Песку, почему ты привел свое дитя в такое странное место ?

Боги из детства Тиамака, проведенного во Вранне, были совсем не такими могущественными и неизменно присутствующими, как божества, которым поклонялись его хозяева, но иногда наступали моменты, когда он не мог не думать о том, что им следовало бы внимательнее присматривать за своими подданными, в особенности когда королевская процессия углубилась так далеко в северные земли.

Тиамак поплотнее запахнул плащ, размышляя о том, что никогда не сможет привыкнуть к одежде жителей засушливых земель, впрочем он радовался, что у него есть подходящая одежда для холодных северных мест вместо набедренной повязки и сандалий – как правило, большую часть своей жизни он не носил ничего другого. От мысли о том, что ему пришлось бы дойти до промерзшего Риммерсгарда почти обнаженным, он содрогнулся, хотя несколько находившихся рядом с ним всадников даже сняли шлемы, чтобы насладиться ранним весенним солнцем.

«Солнечный свет, – подумал он. – В наших болотах, никто не назвал бы эту жидкую кашицу «солнечным светом». Здесь недостаточно тепла даже для того, чтобы выманить замерзшую черепаху на скалы».

На самом деле Тиамак не особенно скучал по своему болотистому дому; даже в деревне Роща он был чужаком, странным молодым человеком, который умел читать и писать и отправился в Ансис Пелипе в Пердруине, чтобы учиться – в настоящий город! Однако он скучал по чувству защищенности, которое испытывал, когда жил в детстве на болотах, под развесистыми деревьями и широкими листьями, а все вокруг было хорошо знакомым. Теперь же ему казалось, что с каждым прошедшим годом мир становится все более странным местом.

«Пройдет совсем немного лет, и я по-настоящему постарею, – подумал он. – Станет ли тогда мир для меня окончательно странным?»

Прежде Тиамак никогда не заходил так далеко на север, и это частично объясняло то, что все вокруг вызывало у него удивление. Не только холодный воздух, но даже размеры неба казались чуждыми, огромное голубое пространство раскинулось во все стороны, и у него возникало ощущение, будто он стоит наверху невероятно высокого плато, а не посреди громадной равнины с ручьями и частично заснеженными лугами. «Но по мере того как дни становятся теплее, снег исчезает», – напомнил себе Тиамак – и ему следует произнести благодарственную молитву за это. В то же самое время, в прошлом году, как ему неизменно повторяли его спутники, в этой части Светлого Арда снег доходил до самых бедер и продолжал падать с серого свинцового неба.

«Так что сейчас самый подходящий момент для благодарности, – сказал он себе. – Благодарю тебя, Тот, Кто Наклоняет Деревья. Благодарю тебя за солнце и за то, что снега совсем мало!»

Тиамак подозревал, что, возможно, испытывал бы другие чувства, если бы их не призвали на Север при печальных обстоятельствах – из-за неотвратимой смерти герцога Изгримнура из Элвритсхолла. Но будь причина не такой серьезной, он, скорее всего, не сопровождал бы короля и королеву. Изгримнур был еще и его другом. Вместе с Мириамель, совсем юной девушкой, они столкнулись с невозможным, и у них практически не оставалось шансов на спасение, но они выжили. Уже одно это заставило бы Тиамака отправиться в столь тревожную часть мира, но с годами его дружба с Изгримнуром стала чем-то большим, чем-то совершенно неожиданным.

Герцог с зеленовато-желтой кожей, огромный, как дом, именно таким он поначалу представлялся Тиамаку, оказался столь же мудрым, сколь громогласным, и таким же нежным, как и храбрым. Они продолжали переписываться, обменивались всего несколькими письмами в год, пересылая их с дипломатической почтой между Элвритсхоллом и Хейхолтом, но этого оказалось достаточно, чтобы дружба не умерла.

На самом деле большую часть времени это была дружба втроем, потому что жена Изгримнура Гутрун внимательно просматривала все письма мужа, вставляла пропущенные им в спешке слова, исправляла грустные грамматические ошибки (Изгримнур столь же плохо владел родным риммерспакком, не раз говорила она Тиамаку) и добавляла собственные комментарии, полные полезных новостей и забавных историй о муже. День, когда Тиамак узнал о смерти Гутрун, несколько лет назад, стал одним из самых печальных в его жизни. Он провел совсем немного времени в ее обществе, но благодаря письмам с ее многочисленными пометками в сердце Тиамака нашлось место и для нее.

«Было так тяжело ее потерять, – подумал Тиамак. – А теперь еще и герцог. Почему Та, Что Заберет Нас Всех, ждала так долго? Почему она приходит в тот момент, когда мы так привыкаем к миру, когда боль становится наиболее острой для тех, кто умирает, и тех, кто остается жить дальше?»

Тиамак устроился поудобнее на жестком сиденье кареты. Он еще не стал северянином настолько, чтобы полюбить скакать верхом, к тому же он был не слишком крупным и не мог долго находиться в седле, даже если бы захотел. У него был ослик, который стоял в конюшне дома, неприятное, но достаточно спокойное существо по имени Сканд, но не могло быть и речи о том, чтобы Тиамак отправился на нем в такое далекое путешествие, где он постоянно отставал бы от лошадей.

Сейчас он сидел рядом с возницей в карете, предназначенной для короля и королевы – до сих пор они использовали ее только в качестве передвижного шкафа для одежды и других вещей. В Хейхолте Тиамак садился на Сканта только в тех случаях, когда отправлялся на прогулку и почти всегда сопровождал юную принцессу Лиллию и ее пони. Королевская внучка отличалась почти таким же упрямством, как ослик, но Тиамак любил ее настолько сильно, как прежде и представить не мог – больше, чем детей своей сестры, как если бы она была его плотью и кровью.

И дело было не только в верности Саймону и Мириамель: Тиамак хорошо относился и к наследному принцу Моргану, но что-то в маленькой девочке трогало его сердце, и, когда она называла его «дядя Тимо», он становился совершенно беспомощным. Даже если бы во Вранне для него не осталось ничего, если бы старейшины попросили его вернуться и стать их вождем, Тиамак знал, что не сможет оставить маленькую девочку. Он хотел смотреть, как Лиллия растет, как ее быстрый ум становится все более и более понимающим, как она учится направлять свое мощное тщеславие на какое-то более важное дело, чем заставлять дядю-раба Тиамака строить для нее сложные водяные колеса на берегу ручьев Кинсвуда.

Но приближающаяся смерть Изгримнура и тоска по маленькой Лиллии были не единственными причинами уныния Тиамака. Когда известие о тяжелой болезни герцога пришло в Хейхолт, Тиамак только начал грандиозный проект. Его планирование заняло годы, но, вместо того чтобы насладиться плодами, он оказался здесь, в сотнях лиг от замка и неделях от возвращения назад, понимая, что в его отсутствие работы почти наверняка остановились.

«И я больше не молод, – печально подумал он. – Кто знает, сколько у меня осталось времени, чтобы завершить священную работу?»

Это всего лишь библиотека, сказали бы многие, собрание книг и свитков, то, что сам Изгримнур счел бы пустой тратой времени и сил, но он собирался открыть первую библиотеку со свободным доступом, когда-либо существовавшую на Севере, и для Тиамака, который в детстве не знал, станет ли когда-нибудь владельцем настоящей книги, это означало очень многое. Библиотека создавалась, чтобы почтить память умершего сына Саймона и Мириамель, принца Джона Джошуа, и сейчас, все еще недостроенная, уже стала бесценной для Тиамака, который очень любил молодого человека. Джон Джошуа обожал книги и учение так же сильно, как вранн, и Тиамак мечтал построить великий центр образования в честь молодого принца.

«Но до тех пор, пока мы не вернемся из Риммерсгарда, я не смогу руководить работами, если не считать писем главному каменщику и молитв о ниспослании мне терпения…»

Внезапный порыв ветра со стороны потускневших синих гор на севере заставил Тиамака поежиться, и, хотя ветер дул весь день, его поразил пронизывающий холод, пробиравший его до самых костей. Совершенно не задумываясь, он сделал круговые движения указательными и большими пальцами, чтобы оттолкнуть несчастье, как поступал в детстве.

«Если бы я находился в деревне Роще, – подумал он, – я был бы уверен, что Та, Что Заберет Нас Всех, напоминает мне, что о ее планах не знает никто».

Что, как и всегда, было чистейшей правдой. Печаль из-за болезни Изгримнура сделала его раздражительным, он стал пугаться любой тени, ежиться из-за обычного порыва ветра.

Пока Тиамак пытался взять себя в руки и вернуть приятные мысли о библиотеке, он услышал, как кто-то быстро подъехал к карете сзади. Тиамак посмотрел вниз со своего высокого сиденья и увидел одного из слуг Эолейра, догонявшего карету верхом на мощной темной лошади.

– Прошу прощения, лорд Тиамак, – сказал всадник. – Королевский камергер просил передать это вам. Послание пришло из Эркинланда.

Тиамак посмотрел на свиток, и настроение у него слегка улучшилось. Он сразу понял, от кого письмо, потому что узнал особую печать на красном воске: вместо обычной металлической печати или кольца с печаткой его жена Телия всегда прижимала к расплавленному воску маленький засушенный цветок. Из-за того что письмо отправилось в путь несколько месяцев назад, в фейервере, она выбрала один из первых диких цветков, расцветавших в Эркинланде каждый год, ярко-желтый солнечный лев, который иногда называли мать-и-мачеха.

Тиамак знал, что она сорвала цветок сама, когда собирала лекарственные растения в садах замка, и его должны были согреть разноцветные лепестки, по-прежнему яркие, несмотря на долгое путешествие, но Тиамак еще не оправился после жуткого холода, атаковавшего его несколько мгновений назад. Он развернул письмо и начал читать, надеясь на хорошие новости или хотя бы на отсутствие плохих. Первые строки наполняла обычная для Телии спокойная тональность – казалось, она хотела рассказать лишь о повседневных текущих делах, о нескольких решениях, связанных с библиотечными материалами, о которых, как она рассчитывала, он ей напишет, и еще спрашивала о диком майоране – знает ли Тиамак, как его используют во Вранне, доме его детства. Но потом он добрался до последнего абзаца.

И последнее, мой терпеливый муж, немного странная и любопытная история.

В твое отсутствие меня попросили помочь одному из кухонных работников, пожилому мужчине-эрнистирийцу, у которого случился припадок на полу в кладовой. Уж не знаю, знаком ли ты с ним. Его зовут Ригган, худой, похожий на гнома мужчина лет шестидесяти или даже больше, с огромными затуманенными глазами и шершавой кожей. Он пострадал несильно, но его владение вестерлингом оставляет желать лучшего, поэтому я пригласила графиню Рону. Она спросила на его языке, что с ним случилось, и он ответил: «Я слышу, как Моррига говорит сама с собой. Каждую ночь, и я не могу спать».

Графиня Рона выглядела немного удивленной, как мне кажется, и рассказала, что Моррига – это древняя богиня смерти и сражений у эрнистирийцев, которой они больше не поклоняются, но боятся, обвиняя ее в кошмарах и других плохих вещах. А потом, прежде чем я успела задать следующий вопрос, Ригган сказал нечто на своем языке – полагаю, тебе будет интересно. Вот его слова: «Она призывает нас. Она нас всех призывает. Она – Госпожа Слез в серебряной маске». А теперь я спрашиваю, муж мой, не кажется ли тебе, что Королева норнов Утук’ку, когда-то реальная живая угроза всем людям, каким-то необъяснимым образом стала мифическим демоном для кухонного рабочего? Ситхи, друзья короля и королевы, думают, что она лишилась могущества, когда Король Бурь потерпел поражение, и я молюсь, чтобы это оказалось правдой. Если сейчас она всего лишь легенда, исчезающий кошмар, то я благодарю нашего милосердного Бога, хранящего нас от ее зла.

Я не хотела проводить много времени с Ригганом после того, как ему стало лучше, потому что он вызывал у меня сильную тревогу – странное лицо, испуганные рыбьи глаза – я уже не говорю о спокойной и мудрой графине Роне, которая сильно побледнела, услышав имя Морриги – «матери всех демонов», как сказала Рона. Мои сестры-эйдонитки назвали бы болезнь этого человека делом рук дьявола, но мои знания невероятно умножились от общения с тобой, дорогой Тиамак, и я полагаю, что все это результат болезни его разума и историй, которые он слышал в детстве. На самом деле я думаю, что получила лишнее подтверждение твоим словам, мой мудрый муж: «Правда и ложь долго идут рука об руку, прежде чем расходятся в разные стороны… »

Если бы Тиамак получил это письмо на несколько дней раньше, история Телии о припадке кухонного работника показалась бы ему любопытным эпизодом, не стоящим особого внимания; но сейчас рассказ о безумце, которому привиделась королева норнов, заставил Тиамака почувствовать себя путешественником, что ночью оказался за границей и услышал, как кто-то следует за ним между деревьями. В ту ночь, когда королевская процессия покинула Эрнистир, граф Эолейр сказал Тиамаку, что королева Инавен встревожена из-за леди Тайлет – она слышала, что Тайлет и какие-то придворные начали поклоняться жуткой древней богине, Морриге, и вот теперь ее имя возникло снова.

«Должно быть, это случайность, – сказал себе Тиамак, – сам Эолейр говорил, что истории о богине смерти столь же древние, как сам Эрнистир». Но, несмотря на успокаивающие слова, к нему вернулась холодная дрожь, и на сей раз он не мог обвинить порывы холодного ветра.

Госпожа Слез в серебряной маске … Глубокий ужас стиснул сердце Тиамака. «Появилось нечто, несущее угрозу для всех нас, – беспомощно подумал он, – моей библиотеке, королевским детям и трону. Я это чувствую». Он с содроганием втянул в себя воздух, и сердце затрепетало у него в груди, точно попавшая в клетку птица.

Возница щелкнул кнутом, чтобы лошади не сбавляли шага, не обращая внимания ни на что, кроме позвякивания сбруи и стука копыт. Небо над головой все еще оставалось голубым, солнце продолжало сиять, но Тиамаку казалось, будто он думал, что ступил на твердую землю, но нашел там лишь зияющую бездну.