Онлайн чтение книги Красная Борода
Напрасный труд

1

— Я  знаю, больные недовольны тем, что в больничных палатах постель приходится рассти­лать на полу, — говорил Ниидэ во время обхода. — Им не нравятся одинаковые больничные халаты на завязках. Им кажется, будто их поместили не в больницу, а в тюрьму. Кстати, так думают не только больные, но и врачи. Ну, а каково твое мнение, Нобору?

—  На этот счет у меня нет никакого мнения, — пробор­мотал Нобору и поспешно добавил: — Пожалуй, это не­плохо — с чисто гигиенической точки зрения.

—  Не льсти! Больше всего не терплю угодничества. Нобору промолчал.

—  Самое вредное в наших домах — циновки, — продол­жал свои рассуждения Ниидэ. — В прежние времена ими не пользовались. Говорят, Мицукуни[19]Токугава Мицукуни (1628—1700) — правитель феодального клана Токугава в провинции Мито.  из Мито запретил сте­лить в замке на пол циновки. Считается, будто тем самым он хотел поддержать присущий старому самурайству дух здоровой простоты. Может, и так, но мне думается, при­чина в другом — в рациональном характере старинных японских жилищ. Недаром на протяжении более двух тысяч лет в японских домах были исключительно дощатые полы, на них ничего не стелили, и лишь с годов Гэнроку[20] Период с 1688 по 1704 г.  вошли в обиход циновки.

—  Но ведь были же циновки для сидения?

—  Да, но они были в ходу лишь в аристократических домах и использовались только во время церемоний. Обыч­но же на пол циновки не стлали, предпочитая голые доски.

Дорога пошла в гору. В этот послеполуденный час солнце палило нещадно, хотя по календарю уже приближа­лась осень. Стояла тишина, ни малейшего дуновения ветер­ка. И, как назло, на небе ни облачка. Солнце жгло спину, казалось, лучи его стали физически ощутимы и их можно было потрогать руками. Нобору обливался потом, а Такэдзо, тащивший на спине корзину с лекарствами, буквально изнемогал. Пот стекал по лицу, попадал за воротник, и Но­бору едва успевал утираться. Лишь Ниидэ шествовал как ни в чем не бывало, и даже испарины не выступало у него на лице. Нобору уж давно обратил на это внимание. Ниидэ был человеком плотного телосложения, плечи бугрились мышцами, руки большие, с толстыми, как у крестьянина, пальцами, лишь бедра были узкие, как у юноши. Чем-то он напоминал грозного, матерого быка. Казалось, по своей комплекции он должен был потеть вдвое сильней, чем обычный человек, однако не потел, и это удивляло Нобору.

—  Неужели вам не жарко? — спросил он.

—  Конечно, жарко, — ворчливо отрезал Ниидэ.

У Нобору не хватило смелости спросить, почему в таком случае на нем не заметно ни капельки пота.

—  У нас в стране чересчур влажный климат, — продол­жил свои рассуждения Ниидэ, — а циновки впитывают в себя влагу и пыль. Зайди в любой дом и попробуй потрясти циновки, которые только что чистили. Обязательно подни­мется столб пыли. Они словно созданы для того, чтобы впи­тывать и накапливать в себе влагу, пыль, грязь. Само со­бой, в богатых домах их стараются часто менять. Беднякам же такое не по карману. Ты и сам это видел, посещая боль­ных, живущих в бараках. Там десятилетиями не меняют ци­новок, чистят их редко и кое-как. В результате они тре­плются, становятся рассадником заразы, там заводятся вши и блохи. Мало того. Как правило, жилища бедняков расположены в низких местах, полы их жилищ соприкасаются с влажной, непросыхающей почвой, циновки набухают от влаги, хоть выжимай, и неудивительно, что люди, живущие в таких условиях, заболевают.

Поэтому-то мы и предпочитаем обычные подстилки в нашей больнице — их без труда можно просушивать на солнце. Разве это не гигиеничнее и не рациональней?

Слушая Ниидэ, Нобору думал не столько о том, согласен ли он со своеобразной теорией, выдвинутой Красной Боро­дой, сколько об удивительной решимости и энтузиазме этого человека, который гнет свою линию, несмотря на протесты и недовольство окружающих.

Пожалуй, только Ниидэ способен руководить столь не­обычной больницей, подумал он про себя, утирая струив­шийся по лицу пот.

Они уже добрались до района Хонго, когда Нобору об­ратил внимание на молодого человека, шедшего им на­встречу. Он был одет в застиранное летнее кимоно, на но­гах — соломенные сандалии. Юноша не только не уступил дорогу, но даже толкнул Ниидэ. Шедший чуть сзади Нобору догадался, что сделал он это неспроста. Ниидэ пошатнулся, но устоял на ногах.

—  Эй, старик, не видишь, что ли? Разуй глаза, — заво­пил юнец.

Ниидэ внимательно поглядел на него и спокойно сказал:

—  Извините, не заметил.

—  Нет уж, старая образина, тут извинением не отде­лаешься! На такой широкой улице — и не можешь уступить дорогу! Ты нарочно меня толкнул, — продолжал вопить не­знакомец, засучивая рукава.

Вне себя от возмущения, Нобору выступил вперед, но Ниидэ отстранил его, вежливо поклонился и спокойно ска­зал:

—  Как вы изволили сказать, я в самом деле старик. Уж вы простите великодушно, задумался и вас не заметил.

—  Тьфу! — Юноша зло оглядел Ниидэ и, не зная, к чему бы еще придраться, сплюнул. — Все настроение испортил старый черт! Глядеть надо, когда идешь по улице.

—  Ну и тип! — возмутился Нобору, когда тот удалил­ся. — Он нарочно толкнул вас — я видел!

—  Да, нарывался на ссору, — ответил Ниидэ. — В молодости люди иногда приходят в подобное состояние. Помнит­ся, и со мной такое бывало.

«Я бы избил этого негодяя до полусмерти», — хотел ска­зать Нобору, но промолчал и, сжав кулаки, двинулся вслед за Ниидэ.

2

В  районе Микуми есть квартал небольших веселых домов. Одноэтажные дома, разделен­ные на маленькие комнатки с отдельным входом. В каждой комнате — по две женщины. Временами им запрещали за­ниматься своим ремеслом, потом снова разрешали — все за­висело от снисходительности или строгости местных вла­стей, — так что количество увеселительных заведений и обитавших в нем женщин все время менялось.

Раз в десять дней Ниидэ совершал обход этого квартала и нередко силой подвергал осмотру женщин, заставляя их лечиться. Мори рассказывал, что осенью позапрошлого года три женщины пришли в больницу просить о помощи. Все они были заражены сифилисом и истощены до крайно­сти. Ниидэ принял неотложные меры и потребовал, чтобы в больницу пришла их хозяйка. Та заявила, что этих жен­щин в глаза не видела. Тогда-то Ниидэ вместе с представи­телями власти впервые отправился в район Микуми. С тех пор он регулярно подвергал осмотру и лечению тамошних женщин.

По словам Мори, вернувшись в тот день в больницу, Ни­идэ несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Нет в этом мире плохих людей». Это, конечно, не означало, будто в мире вообще одни лишь хорошие люди. Просто он пытался сам себя убедить, что плохих людей вообще не должно быть. Что до трех проституток, которые пришли в боль­ницу просить помощи, то одна из них умерла, а двоих Ниидэ выхаживал полгода. После выздоровления одна уехала в ро­дительский дом в Мито, а другая сбежала. У нее не было ни родителей, ни родственников, и Ниидэ предложил взять ее на кухню судомойкой, но вскоре она исчезла, и сколько ее ни разыскивали, найти не могли.

Об этих событиях двухлетней давности Нобору узнал от Мори, но и теперь в больнице находились две девицы лег­кого поведения, и Ниидэ поручил ему заняться их лечением.

В районе Микуми Нобору оказался впервые.

—  Тебе не приходилось бывать в веселых домах? — не­ожиданно спросил Ниидэ, замедляя шаги.

Нобору сначала растерялся, потом ответил:

—  Три раза, когда ездил на практику в Нагасаки.

—  Ты заходил туда в качестве врача или как гость?

—  Меня пригласил школьный товарищ. Но женщин я не коснулся, — подчеркнул Нобору, утирая обильно выступив­ший пот.

—  Вот как? — удивился Ниидэ.

—  В Эдо у меня оставалась девушка, с которой мы обру­чились. Правда, потом она нарушила обещание и в мое от­сутствие вышла за другого, но это к делу не относится. Тогда я верил, что она меня ждет, и мне не хотелось ей из­менять с женщинами из публичных домов.

Ниидэ молча сделал несколько шагов, потом сказал:

—  Прости за глупый вопрос. Забудь и считай, что я ни о чем не спрашивал...

Квартал увеселительных заведений был огорожен низ­ким дощатым забором, покрашенным в черный цвет. Сбоку от небольших ворот стояла пожарная будка. Забор был ста­ренький, покосившийся, кое-где доски были отодраны и зи­яли дыры. В будке с открытым настежь окном сидели трое мужчин. Двое были в набедренных повязках, третий — го­лый по пояс. Заметив Ниидэ, они о чем-то пошептались и с подозрением уставились на него, изредка переводя взгляды на Нобору.

—  Неужели в это время года днем дежурят в будке? — удивился Нобору.

—  Это только для вида, — ответил Ниидэ. — На самом деле их обязанности иные.

Нобору не понял.

—  Видишь ли, — пояснил Ниидэ, — здешние гости по большей части слуги самураев. Прикрываясь именем своих господ, они подчас ведут себя нагло, и тогда молодчики, си­дящие в будке, вышвыривают их вон. Кроме того, они сле­дят за тем, чтобы женщины не сбегали отсюда. Таких вышибал специально нанимают хозяйки здешних заведений, у них там свои особые отношения. В общем, всего не расска­жешь, да и нет в этом нужды. Скоро ты сам поймешь. Только об одном хочу тебя предупредить загодя: что бы ни случилось, ни в коем случае не вступай с ними в пререкания. Ниидэ обошел семнадцать домов и осмотрел восемь жен­щин. Среди них была тринадцатилетняя девочка, которая, по словам хозяйки, служила посыльной. Хозяйка пояснила, что взяла ее по просьбе родственников. Девочка сказала, что ей пятнадцать лет, но по внешнему виду, по совершенно не развитым груди и бедрам, по детскому выражению ху­денького лица Ниидэ понял: девочке не более тринадцати. Он встречал ее здесь не впервые и после насильственного осмотра в самых резких словах обругал хозяйку:

—  Как тебе не стыдно приглашать к ней мужчин — ведь она еще ребенок! — кричал он. — Ну погоди, я сообщу об этом властям, узнаешь тогда, что такое тюрьма.

—  Все это несусветная чушь! — завопила та в ответ. — Мне ее оставили родственники. Я не новичок, мне и в го­лову бы не пришло продавать эту девочку мужчинам. Плохо же вы обо мне думаете!

—  Смотри, — Ниидэ указал на нарыв на ягодице. — Это же сифилис. Нарывы пошли уже по всему телу. У нее бо­лезнь, которая передается лишь мужчинами, зараженными сифилисом.

—  Я в этом ничего не понимаю. О-Тоё, может, ты зани­малась нехорошими делами с мужчинами по секрету от ме­ня? Ну-ка, признавайся, — повернулась она к девочке.

Девочка, понуро опустив голову, молчала.

—  Отвечай, О-Тоё, — настаивала хозяйка.

—  Замолчи! — прикрикнул Ниидэ. — Хватит разыгры­вать передо мной комедию. Лучше немедленно отправь ее к родителям. Кстати, где они живут?

—  Толком не знаю.

Ниидэ молчал, не спуская с нее глаз.

—  Кажется, до прошлого года они жили в Нарихире — там у них была овощная лавка. Торговля шла плохо, а детей много. Вот они и пристроили О-Тоё у меня, а сами собра­лись и уехали неизвестно куда.

—  Скажи честно, где сейчас твои родители? — спросил Ниидэ у девочки.

—  Не знаю... — затрясла головой О-Тоё. — Тетя вам уже сказала, что они жили в Нарихире.

—  Врать нехорошо, — перебил ее Ниидэ. — Ты меня не бойся, скажи правду. Я тебя в обиду не дам, — добавил он.

Девочка лишь повторяла слова хозяйки и настаивала, что ей уже пятнадцать.

Тогда Ниидэ заявил, что заберет девочку в больницу. Хозяйка не возражала. Напротив, она сказала, что будет рада: лишним ртом станет меньше. Однако О-Тоё сразу за­плакала, затопала ногами, крича, что никуда отсюда не пой­дет.

—  Мне здесь хорошо. Хочу здесь остаться, — кричала она сквозь слезы.

Похоже, она говорила от чистого сердца — не потому, что боялась хозяйки. Ей в самом деле хотелось остаться.

—  Послушай меня, — уговаривал ее Ниидэ. — Ты зара­зилась нехорошей болезнью. Если не пойдешь в больницу, станешь калекой или, чего хуже, сумасшедшей.

—  Не хочу, не хочу! — заливаясь слезами, твердила де­вочка. — Пусть меня никуда не уводят! Пусть оставят здесь!

3

Хозяйка спокойно глядела на нее и попыхивала трубочкой. В соседней комнате сидели женщины. Затаив дыхание, они прислушивались к тому, что происходит за стеной. В дверях появились двое мужчин — по-видимому, их привлек плач девочки.

— Что у вас тут происходит? — обратился к хозяйке один из них. — Наша помощь не нужна?

Оба были модно причесаны, одеты в нарядные кимоно, на ногах — новенькие сандалии на кожаной подошве.

—  Ничего не случилось. — Хозяйка положила трубоч­ку. — Пришел доктор и говорит: девочка больна и надо за­брать ее в больницу, а О-Тоё расстроилась, плачет и отка­зывается идти с ним.

—  Разве можно доводить девочку до слез? Не хочет идти в больницу — не надо и настаивать. У нас есть свой квартальный доктор, и вполне можно обойтись без больни­цы. Да, Тэцу? — сердито сказал один мужчина.

—  А как же, — подтвердил другой. — Неужели вы ду­маете, что только у вас там настоящие доктора и они могут вылечить любую болезнь? Будь так, никто бы не умирал. Болезнь — это болезнь, доктор — это доктор, а человек, которому предопределено умереть, умрет, как бы его ни ле­чили. А вам советую — убирайтесь отсюда подобру-поздо­рову.

—  Не хочу, не хочу, — снова расплакалась О-Тоё, со­трясаясь всем телом. — Никуда не пойду, здесь останусь!

—  Передай корзину с лекарствами, — сказал Ниидэ, строго поглядев на Такэдзо.

Тот стоял у порога и, сжав кулаки, с ненавистью погля­дывал на молодых людей. Услышав приказание Ниидэ, он вздрогнул и подвинул корзину к Нобору.

—  Успокойся, О-Тоё, — сказал один из мужчин. — Мы рядом и не допустим, чтобы хоть волос упал с твоей головы. А если понадобится, и жизни не пожалеем.  

—  А как же, — подтвердил второй. — Жизни не пожа­леем.

Ниидэ передал хозяйке пропитанный мазью пластырь и бутылочку с микстурой. Подробно объяснив, как ими пользоваться, он сам наложил пластырь. О-Тоё мгновенно успокоилась. Трудно было поверить, что минуту назад она плакала навзрыд.

—  Учти, — сказал Ниидэ, глядя в упор на хозяйку заве­дения. — Если приведешь к ней хоть одного мужчину, со­общу в полицию.

—  А чего мне бояться? — возразила она. — Вины моей нет. А если она пожелает с кем-нибудь переспать, ее дело. У меня нет времени целый день за ней присматривать.

—  Не прикидывайся. Со мной это не пройдет.

—  Но она ведь тоже человек. Не могу же я посадить ее на цепь! — ответила хозяйка, и обернувшись к молодым лю­дям, сказала: — Спасибо за труды, Тэцу и Канэ. Идите и не беспокойтесь.

Они вышли, но с улицы еще долго доносились их смех и брань в адрес Ниидэ. Нобору заметил, как налилось кровью лицо Такэдзо. Однако Ниидэ спокойно повторил свои ука­зания насчет пластыря и микстуры и, сказав, что через де­сять дней зайдет, вышел наружу.

Из Микуми они отправились в Ситая, зашли к бывшему торговцу мукой, потом к богатому аристократу Мацудайре. В течение всего пути Ниидэ буквально не закрывал рта.

— Нет на свете существа более благородного, прекрас­ного и чистого, чем человек, — внушал он Нобору. — И нет на свете существа более злобного, грязного, тупого и алч­ного, чем человек. Хозяева увеселительных заведений жи­вут на деньги, которые для них зарабатывают продажные женщины. Я не стану утверждать, добро это или зло, но раз они живут за счет этих женщин, они должны создать для них хотя бы минимальные условия существования. На деле же происходит не так. Хозяева выжимают из них все соки, но стоит такой женщине заболеть, они ее практически не лечат, а, подкупив квартальных врачей, по-прежнему за­ставляют принимать клиентов, а когда она окончательно теряет силы, ей не дают не только лекарств, но и пищи. Другими словами, преспокойно дожидаются ее смерти. Ка­кая безжалостность, какая жестокость! Безусловно, не все хозяева увеселительных заведений таковы, но примеров хоть отбавляй. Ведь не зря три женщины бежали оттуда в нашу больницу. А чем лучше хозяйка заведения в Микуми, куда мы заходили сегодня? Поверь, я не отвергаю проститу­цию, как таковую. Пока у человека сохраняется чувствен­ное желание, оно совершенно естественно порождает необ­ходимость его удовлетворения. И уж если считать проститу­цию безнравственной, то надо прикрыть и харчевни, и чай­ные домики. К примеру, чем лучше обжорство? Ведь оно противоречит естественным нормам приема пищи. Обжоры лакомятся деликатесами, которые чрезмерно возбуждают аппетит.

Пока же харчевни и чайные домики процветают, а про­ституция распространяется. Множатся заведения, рассчитанные на удовлетворение всевозможных страстей человечес­ких. Поэтому, понимая всю безнравственность проститу­ции, бессмысленно порицать ее или пытаться ликвидиро­вать, а следует смело признать существование этого явле­ния и принять меры к улучшению, оздоровлению условий в подобных заведениях. Я говорю об этом потому, что многое испытал на собственной шкуре — воровал, жил с продаж­ной женщиной, предал учителя, продал друга. Все было! И мне знакомы чувства, испытываемые ворами, падшими женщинами, малодушными трусами...

Ниидэ неожиданно запнулся.

— Что это со мной сегодня? — после долгого молчания пробормотал он. — Болтаю всякие глупости.

Нобору непонимающе глядел на него. Вор, предатель, продал друга... Что бы это значило? Неужели Красная Бо­рода испытал все это в действительности? Или же его рассу­ждения абстрактны? И почему вообще он вдруг затеял та­кой разговор? Размышляя над словами Ниидэ, Нобору молча следовал за ним.

4

В тот вечер после ужина Ниидэ пригласил к себе Нобору, взял лежавший на столе сверток и передал ему.

—  Извини, что долго не возвращал, — пробормотал он.

—  Что это? — удивленно спросил Нобору.

—  Твои записи и рисунки.

Нобору вспомнил. То были дневники с описанием болез­ней, вскрытий, методов лечения и составления лекарств, которые он вел в Нагасаки.

—  Я сделал из них кое-какие выписки — не для себя лич­но, а ради лечения больных. Пойми это и не сердись.

Нобору ощутил, как мгновенно взмокли его ладони. Сразу припомнилась сцена, когда Ниидэ потребовал от него дневники, а он сначала решительно отказался, заявив: «Они принадлежат мне». В ту пору он рассчитывал прославиться, ведь в его записях — оригинальные методы диагностики и лечения в области терапии. А он знал врачей, которые об­рели мировую известность благодаря лечению одной лишь глаукомы.

—  Сегодня я тебе говорил, что был вором, — горько усмехнулся Ниидэ. — Должно быть, использование твоих дневников тоже можно отнести к воровству.

—  Простите меня. — Нобору опустил голову. — Тогда я ничего еще не понимал. Теперь мне стыдно за свои слова. Прошу вас, забудьте об этом.

—  И мне стыдно за то, что болтал сегодня с умным ви­дом. — Ниидэ почесал бороду. — Сам себя презираю.

—  Просто вы были очень разгневаны. И ваша злость, которую вы сдерживали в публичном доме, когда над вами издевались два негодяя, выплеснулась наружу.

—  Ошибаешься, я не испытывал зла к этим молодым людям, мне было их жалко.

—  Слишком много таких негодяев развелось среди мо­лодых людей в последние годы. — Ниидэ тяжело вздох­нул. — Одна из причин — указ бакуфу об экономии[21]Речь идет о реформе годов Тэмпо (1830—1843), в частности об указе о введении режима экономии и наблюдения за нравами общества, о запре­щении всяческих излишеств, вплоть до курения табака. . Непло­хо, что он запретил стяжательство и излишнюю роскошь, но власти применяли его неразумно. И вот возник застой в торговле, многие обанкротились. Была приостановлена про­кладка каналов, осушение земель, наемные работники ли­шились заработка. Пожилые, семейные люди, а также те, кто поумней и посообразительней, сумели найти для себя новые пути, приспособиться к новым условиям, а молодые с неустоявшимися характерами пошли по скользкой дорож­ке. Я не говорю о прирожденных преступниках. Всякий же обыкновенный человек желает жить честно, достойно. В мире вообще не должно быть бандитов, негодяев и прочих отбросов общества, на которых все с вожделением и готовностью изливают свою ненависть.

Вот почему я с жалостью отношусь не только к оскорбившим нас молодым людям, но и ко всем, кто неприкаянно бродит по этой земле.

А хозяева увеселительных заведений? Поглядишь, как безжалостно и жестоко они обращаются с проститутками, так и хочется связать их и подвесить вниз головой. Раньше я их просто ненавидел, да и теперь иногда случается. Но если приглядеться повнимательней к их жизни, то оказы­вается, что поступают они так не только ради обогащения. Я мог бы привести немало примеров, когда они влачат жал­кое существование, мало чем отличаясь от используемых ими проституток. Многие из тех, кого возненавидело и из­гнало общество и кого оно презирает, на самом деле люди честные, слабые духом, добрые, но обделенные знаниями и талантами. Столкнувшись с тяжкими обстоятельствами, они либо гибнут, либо, потеряв ориентиры добра и зла, со­вершают ужасные поступки. И чем темнее и бесталанней человек, тем на более жестокие преступления он способен. Ты и сам имел достаточно возможностей убедиться в этом... Наверное, в этом мире нельзя разом уничтожить безнрав­ственность и преступность, но ведь они произрастают на по­чве нищеты и невежества, поэтому в первую очередь сле­дует преодолеть хотя бы бедность и темноту. Кое-кто ска­жет, что это напрасный труд. Да я и сам, оглядываясь на свое прошлое, не могу отделаться от мысли, что многое было впустую... Все в этом мире движется вперед. Земледе­лие, ремесла, торговля, науки беспрерывно развиваются, идут вперед, оставляя за бортом тех, кто отстает. Но ведь они существуют, и они — тоже люди. И я ощущаю в этих бедных, невежественных существах больше человечности, чем в богатых и процветающих, и возлагаю на них надежды на светлое будущее.

В человеческой деятельности есть разные грани. Есть работа, которая приносит пользу, хотя на первый взгляд ка­жется простой тратой времени. Все, что я до сих пор делал, тоже могут счесть за напрасный труд, но я готов посвятить этому всю свою оставшуюся жизнь!

Ниидэ внезапно умолк и затряс головой.

— Какая глупость! Что со мной сегодня? — Он запустил пятерню в бороду. — Что-то непонятное. Ведь я пригласил тебя вовсе не затем, чтобы излагать свои взгляды. Да-да, вовсе не затем... Я собирался поговорить о дочери Амано... — Ниидэ отвел глаза в сторону.

—  Понимаю, — ответил Нобору.

—  Подробности мне неизвестны, да я и не хочу их знать, хотя доктор Амано пытался рассказать все. Короче говоря, он хочет, чтобы ты женился на его младшей дочери. Ей во­семнадцать лет, зовут... Как же ее имя?

—  Macao, — подсказал Нобору.

—  Ты с ней знаком?

—  Встречался когда-то.

—  Тебе известно, что Амано в свое время порвал отно­шения со старшей дочерью, и только твоя женитьба на младшей поможет вернуть ее в семью. Того же желают и твои родители. Если ты согласен, тебе не мешало бы разок побывать у них в Кодзимати.

—  Пока я здесь работаю, у меня нет времени думать о женитьбе.

—  Никак не можешь забыть предательства старшей до­чери Амано?

—  Сказать, что забыл, значило бы солгать, но для меня сейчас главное — совершенствоваться в медицине. И пока это желание есть, ни о чем другом мне не хотелось бы ду­мать.

—  Но ты хотя бы пообещай.

—  Благодарю вас за участие, но такого обещания я сей­час дать не могу.

Ниидэ внимательно поглядел на Нобору, потом отвер­нулся и, слегка покашливая, сказал:

—  Ну что же, разговор окончен.

Нобору поклонился и вышел, прихватив сверток со своими дневниками.

5

Нобору вернулся к себе, поло­жил дневники в шкаф и заглянул к Мори. Тот сидел за сто­лом и, придвинув поближе фонарь, заполнял истории болезней вновь поступивших пациентов. Это была одна из обя­занностей, возложенных на него Ниидэ.

—  Подожди минутку, сейчас закончу, — сказал он.

Нобору зашел к нему, чтобы расспросить о Красной Бо­роде. Ему не давало покоя признание Ниидэ, будто он воро­вал, предал учителя, продал друга. Странным казалось и то, что этот выдающийся врач, перед которым склоняли го­ловы аристократы и богачи, до сих пор не женат. Мори давно уже здесь работал, пользовался доверием у Ниидэ и должен бы лучше других знать подробности его жизни.

—  Красная Борода никогда о себе не рассказывает. Го­ворят, он учился у Кокури Бабы еще до Ёана Утагавы, — сообщил Мори.

—  Баба — это тот самый, который изучал голландскую медицину? — удивленно спросил Нобору. — А Красная Бо­рода учился у него еще до Утагавы?

—  Сам Ниидэ об этом не говорил, поэтому не могу по­ручиться за достоверность, но ходили слухи, что он был любимым учеником Бабы. Тот хотел даже сделать его своим преемником, но Ниидэ отказался, ушел от него и от­правился самостоятельно изучать голландскую медицину в Нагасаки.

Нобору оторопел. Ему припомнилось, как свободно Ни­идэ пользовался голландскими терминами, рассуждая о при­чинах смерти ракового больного. Тогда он решил, что Ни­идэ почерпнул эти сведения из его дневников. Как он ошиб­ся! По-видимому, Ниидэ прекрасно владел голландским языком, свободно читал новейшие книги и преуспел в изу­чении современной европейской медицины значительно больше, чем Нобору. Значит, у Ниидэ вовсе не было необ­ходимости читать его дневники и рисунки.

«Зачем же он потребовал их у меня? Наверно, от при­родной скромности, из желания черпать знания из любого источника. А я подумал, будто Красная Борода решил при­своить принадлежащее исключительно мне. Какой стыд!» — бранил себя Нобору.

—  Почему ты меня расспрашиваешь о Ниидэ? Что-ни­будь между вами произошло? — спросил Мори.

Нобору рассказал о сегодняшнем разговоре, о том, как поносил себя Ниидэ.

—  Странно, — пробормотал Мори. — Может, говоря о предательстве, он имел в виду уход из школы господина Ба­бы, который намеревался сделать его своим преемником? Что до воровства и прочего, то это звучит абсолютно нере­ально.

—  Согласен, — кивнул Нобору, — но он говорил так серьезно, будто давал показания в суде. И все же, мне ду­мается, его слова не следует воспринимать в прямом смы­сле.

—  Он слишком строг к себе, — сказал Мори. Нобору и Ниидэ вновь посетили квартал веселых домов в Микуми через неделю. С неба так лило, будто вновь на­ступил сезон дождей. В тот вечер у Нобору оставило непри­ятный осадок посещение менялы Токубэя Идзумии. Пол­года назад его сорокалетнюю жену разбил паралич, и с тех пор Ниидэ регулярно ее посещал. В тот день он снова про­писал ей дорогие лекарства и, по-видимому, рассердил этим Токубэя. Когда Ниидэ закончил осмотр, тот предло­жил ему выпить чаю и, поглядывая на него с усмешкой, сказал:

—  Говорят, врач не властен над жизнью и смертью.

—  Так считают, — подтвердил Ниидэ.

—  В таком случае, — продолжал Токубэй с невинным выражением лица, — от врача не зависит, умрет ли больной или останется жить.

—  В некотором смысле так оно и есть.

—  Тогда нет никакой разницы между знаменитым вра­чом и шарлатаном, между дорогими лекарствами и теми, что доступны любому бедняку, — заметил Токубэй и доба­вил: — Конечно, я не имею в виду такого выдающегося док­тора, как вы, господин Ниидэ.

—  Не стоит меня выделять. В самом деле, нет особой разницы между врачами, а также дорогими и дешевыми ле­карствами. И платить большие деньги за неизвестные ле­карства только потому, что их прописал знаменитый врач, столь же глупо, как догонять вора, чтобы подарить ему зо­лотой... Вы желаете спросить о чем-нибудь еще?

—  Простите, я не хотел испортить вам настроение.

—  Ну что вы! — засмеялся Ниидэ, вставая. — Если еще и по такому поводу сердиться, то ни один богач не придет ко мне за помощью. Так что ваши извинения напрасны.

Выйдя на улицу, Ниидэ пробормотал: «Ну и скряга» — и даже сплюнул в сердцах. Они посетили еще троих больных, но настроение Ниидэ не улучшилось. За все то время, что Нобору сопровождал Ниидэ в обходах, он никогда не слы­шал, чтобы Красной Бороде говорили такое. Напротив, даже самые знатные аристократы и тем более простые люди относились к нему с высочайшим уважением.

—  Ну и подлая тварь! — не выдержал Нобору, вспоми­ная заплывшее жиром лицо Токубэя и его противную улы­бочку.

Закончив обход шестерых больных, Ниидэ остановился посреди дороги и задумчиво поглядел на небо. Такэдзо заки­нул за спину корзину с лекарствами и многозначительно подмигнул Нобору: мол, пора и восвояси.

Однако Ниидэ сказал:

—  Вроде бы возвращаться еще рано. Пожалуй, успеем заглянуть в Микуми.

Он так быстро пошел вперед, словно хотел убежать от плохого настроения, в которое его привел визит к Токубэю. Поспешавший за ним Такэдзо, обливаясь потом, тащил кор­зину и последними словами поносил Токубэя.

—  Я бы своими руками придушил эту гадину, — бормо­тал он, утирая полотенцем[22] Японцы часто носят с собой небольшие полотенца, используя их вме­сто носового платка.  пот, градом кативший с его ли­ца.

Потом он на ходу выжал полотенце, и Нобору удивился, каким оно было мокрым — его словно только что вынули из воды.

В этот момент они разминулись с мужчиной, шедшим со стороны Микуми. Он как-то странно поглядел на них. В его взгляде было что-то пронзительное и неприятное. Нобору оглянулся и встретился глазами с мужчиной, но тот сразу отвел взгляд и поспешно скрылся за углом.

—  Мы с ним уже встречались, — пробормотал Такэдзо.

6

—  Чтo   ты   имеешь   в   виду?   —  спросил Нобору.

—  Так ведь это тот самый тип, который нарочно толк­нул доктора Ниидэ, а потом еще ругался.

— Значит, это он? А я не обратил внимания.

—  Я его морду запомнил. А вы заметили, как он быст­ренько скрылся?

—  В самом деле.

В тот день Ниидэ обошел все семнадцать заведений. В некоторые из них его не хотели пускать, но он все равно за­ходил, насильно осматривал женщин и при малейшем по­дозрении на болезнь заставлял принять лекарство, а также давал соответствующие указания хозяевам: «Этой женщине нужен десятидневный отдых», «К этой не приглашать го­стей до моего следующего осмотра», «А эта в крайне тяже­лом состоянии — надо отправить ее к родителям». Хозяева кивали, соглашаясь с Ниидэ — тем более что за осмотр и ле­чение он с них денег не брал. Но некоторые все равно возра­жали: «Это единственная женщина, которая приносит до­ход. Если ее отпустить на пятнадцать дней, тогда всем нам зубы на полку! Может, вы заплатите нам за эти пятнадцать дней?»

—  Пятнадцать дней отдыха! Иначе вам придется иметь дело с квартальным, — предупредил Ниидэ одну хозяйку.

Та глядела с такой злобой, словно была готова испепе­лить его взглядом.

Наконец они добрались до дома, где жила девочка О-Тоё.

—  Ее здесь больше нет, — ответила хозяйка на вопрос Ниидэ. — Должно быть, испугалась, что ее заберут в боль­ницу, и дня три тому назад, рано утром, чтобы никто ее не заметил, сбежала. Мы разыскивали ее, но так и не нашли.

Правду ли она говорила или лгала — трудно сказать. Но­бору предполагал, что девочку перепродали в другое заве­дение. Он хотел высказать свои подозрения Ниидэ, но тот не   стал  ни  о  чем допытываться,   молча  выслушал  хозяйку и вышел наружу. День уже клонился к вечеру, у две­рей веселых домов подвыпившие гости болтали с прости­тутками, перебрасываясь с ними шуточками. У выхода из квартала Ниидэ и его спутникам внезапно загородили до­рогу двое парней, один был голый по пояс, на другом — и вовсе лишь набедренная повязка. Первый приветливо обра­тился к Ниидэ и посоветовал даже близко не подходить к кварталу публичных домов. Несмотря на вежливый тон, в его глазах таилась угроза.

Ниидэ внимательно поглядел на него и спокойно спро­сил:

—  По какому праву вы запрещаете мне сюда прихо­дить?

—  А разве не ты грозился привести сюда квартального? Понятно, ты через свою больницу связан с начальством. Оно к тебе прислушивается, и если ты начнешь сюда заха­живать, все наши гости разбегутся. На что нам тогда жить?

—  Ты попусту не болтай, — перебил его Ниидэ. — Лучше признайся, кто тебя подослал? От чьего имени ты позволяешь себе так со мной разговаривать?

—  Да от имени всех хозяев окрестных заведений, понят­но?

—  Врешь! Я сюда уже больше двух лет хожу. И если бы я кому-то мешал, мне бы давно намекнули на это. Говори правду: кто тебя подослал?

—  Ах, какой грозный дед! Даже поджилки от страха трясутся. Я тебя пришел предупредить по-хорошему, а ты... Похоже, дело миром не кончится. Эй, парни, а ну-ка все сю­да!

Нобору оглянулся и увидел, как из-за забора к ним бегут трое. Он их сразу узнал: двое заходили в дом, когда Ниидэ спорил с хозяйкой насчет девочки О-Тоё, а третий — тот са­мый, который столкнулся с Красной Бородой по дороге в Микуми.

—  Нобору и Такэдзо, отойдите в сторону, — приказал Ниидэ.

—  Так дело не пойдет, — возразил Нобору.

—  Не беспокойся. И отойди. Отойди, я сказал! Нобору нехотя отошел на обочину. В горле у него пере­сохло, и он с трудом проглотил слюну. За ним последовал Такэдзо. От злости его лицо налилось кровью, но сам он не выказал и тени беспокойства.

—  Ну, старый дурень, подумай о своих годах — даю ми­нуту на размышление, — заорал полуголый. — Советую, уноси ноги, пока цел, иначе на всю жизнь останешься кале­кой.

—  Один такой умный, вроде тебя, говорил: «Если доро­жишь жизнью, этому доктору в руки не попадайся». Не­ужели не слыхал? Советую подумать: убивать я вас не соби­раюсь, но пару-тройку ног поломаю.

Полуголый, по-видимому главарь, расхохотался и подо­шел к Ниидэ вплотную.

—  Старик, неужели ты и вправду будешь драться? — презрительно процедил он.

—  Уйди с дороги, последний раз предупреждаю! — про­шипел Ниидэ.

Не говоря ни слова, полуголый бросился на Ниидэ.

Дальше все произошло настолько быстро, что Нобору лишь рот открыл от удивления. Он успел заметить, как по­луголый схватился с Ниидэ, потом все тела сплелись в клу­бок, послышался хруст ломаемых костей, глухие удары, во­пли. Не прошло и минуты, как клубок распался — четверо, стеная, лежали на земле, на пятом — полуголом — сидел верхом Ниидэ, заломив ему руки за спину.

—  Ну, будешь говорить? — спрашивал он, сильнее зала­мывая ему руки. — Кто тебя подослал? Отвечай, иначе сло­маю твои поганые кости.

—  Господин Гоан, — простонал наконец тот, корчась от боли. — Гоан Инода — молодой доктор из квартала Окати.

7

Да что он такое говорит, поду­мал Нобору, ведь Инода и его отец — приходящие врачи в больнице Коисикава. А недавно они сами открыли лечебницу в районе Окати. Не иначе, как этот тип все придумал, чтобы его отпустили.

—  Я так и предполагал, — пробормотал Ниидэ.

—  Меня и другие просили, — прохрипел тот. — Арамаки и господин Сэкиан.

—  Это тоже врачи? Полуголый утвердительно кивнул.

—  Сегодня ко мне обратился Инода, а те и прежде про­сили с вами расправиться. Они ведь получают мзду с ка­ждого из здешних публичных домов.

—  Ясно, а теперь вставай, поищи три-четыре дощечки и принеси сюда.

Ниидэ показал, какого размера нужны дощечки, и полу­голый, с трудом переставляя непослушные ноги, отпра­вился их искать.

Тем временем Ниидэ осмотрел стонавшую на земле че­тверку. У двоих были сломаны руки, у третьего, по-видимо­му, переломана нога, у четвертого, лежавшего без созна­ния, из рассеченной губы струилась кровь. Перво-наперво Ниидэ привел его в чувство, затем приказал Такэдзо от­крыть корзину с лекарствами и смазал мазью ушибы, синяки и кровоподтеки у остальных. Несмотря на шум и крики де­рущихся, близлежащие увеселительные заведения были на­глухо закрыты, оттуда не доносилось ни звука. Их обита­тели затаились, не желая быть втянутыми в драку и отве­чать за ее последствия. Затем Ниидэ наложил лубки, ис­пользовав принесенные полуголым дощечки.

—  Немного перестарался, — пробормотал Ниидэ, ока­зав первую помощь. — Надо бы знать меру. Врачу не го­дится действовать так грубо.

Нобору и Такэдзо переглянулись.

—  Для него такие стычки не впервой, — шепнул Такэд­зо. — Странно, что эти молодчики не знали.

—  Ну вот и все, помоги им подняться и отведи к доктору Иноде. Я им оказал первую помощь, а он пусть осмотрит поосновательней.

—  Навряд ли после того, что случилось, господин Инода нас примет. — Полуголый покачал головой и скорчил ки­слую гримасу.

—  Тогда приходите к нам в больницу. Подлечим и поговорим насчет работы. Не век же вам бездельничать и без­образничать.

—  Вы это серьезно? — спросил полуголый, почесывая затылок.

—  Ты уж меня прости, я и вправду чуть перестарался, — сказал Ниидэ и, обернувшись к Нобору, подал знак следо­вать дальше.

—  Печальная история, — бормотал он, когда они в на­ступивших сумерках возвращались в больницу. — Врачи вступают в сговор с хозяевами веселых домов, наживаются на падших женщинах, не лечат их, не дают необходимые ле­карства, зато заставляют платить огромные деньги за бес­полезные снадобья. Так чем же они лучше грабителей и убийц? Я обо всем этом знал и раньше, но сегодня не сумел совладать с собой... Поведение этих врачей не уклады­вается в моей голове.

—  А мне не понятно, как могли вступить в сговор с бан­дитами отец и сын Инода? Ведь они подрабатывают в на­шей больнице, а сейчас к тому же благодаря ее авторитету стали квартальными врачами.

—  Не будем говорить о них. С ними-то мы как-нибудь справимся — все же они подрабатывают и в нашей больни­це. А вот как быть с такими, как Арамаки и Сэкиан?

—  А что они? Такие же негодяи, как Инода, — сказал Нобору.

—  Но ведь они тоже люди, — вздохнул Ниидэ. — Хотя это ужасно, что мы вынуждены их признавать за людей. У них, должно быть, есть семьи. И что делать, если как врачи они не состоялись, а зарабатывать на жизнь по-ино­му, чтобы прокормить жену и детей, не научились? Вот они и выбирают скользкую дорожку, где хватает тех крох зна­ний, которые они когда-то приобрели.

—  Но ваша логика противоречит здравому смыслу, — возразил Нобору.

—  Не знаю, не знаю, — покачал головой Ниидэ. — Честно говоря, на логику мне наплевать. Для меня ясно од­но: этот — человек и тот — человек; тот хочет жить и этот имеет право на существование. А дело все в том, что где-то что-то неправильно. Но где и что конкретно? Мне, старику, не понять.

Нобору хмыкнул, вспомнив, как этот «старик» не­сколько минут назад уложил пятерых молодчиков. Он не выдержал и расхохотался.

Ниидэ подозрительно поглядел на него.

— Не обращайте внимания, — сквозь смех пробормотал Нобору. — Это так, последствие нервной встряски.