Много, много было расстройств за эту зиму. То – слух, что Швейцария на днях втянется в войну, жутковато, и быстрые расчёты: самим остаться в полосе немецкой оккупации, а Инесса пусть едет в Женеву, её там захватит Франция – и так мы улучшим связь с Россией. То отлегло: не будет войны. То Надя болела – бронхит, жар, бегал за врачом, и в библиотеку не попадёшь.

Однако не складывать же бездеятельно руки. А что если прямо самим, безо всяких швейцарцев, – да взбунтовать швейцарскую армию? И вырос такой замысел: написать листовку («разожжём революционную пропаганду в армии! превратим опостылевший гражданский мир в революционные классовые действия!»), – но в абсолютной скрытости (за это можно сильно пострадать, из Швейцарии выпрут), – а подписаться «швейцарская группа циммервальдских левых» (пусть думают на кого из них, хоть на Платтена) – и распространять стороной, как бы не от себя. Инесса быстро переведёт на французский. Только абсолютно секретно, сжигая черняки. (А почта писем не проверяют, убедились).

Стали делать. Но отсюда новый замысел: а не составить ли опять-таки нам самим, а подписать от других, такую листовку: поднять весь европейский пролетариат на всеобщую стачку 1 мая? Отчего бы нет? Неужели пролетариат не отзовётся? А в разгар войны – какая это была бы силища! Какая демонстрация! А от стачки, смотришь, сами собой начнутся и массовые революционные действия?! Одна хорошая листовка – и поднята вся Европа, а?! Только надо спешить, до 1 мая не так много времени, – скорей переводить на французский, скорей издавать, скорей рассылать. (И – совершенно конспиративно!)

Но не успела всеевропейская стачка хорошо обдуматься, только ещё готовили переводы листовки, – пришло внезапное письмо от Коллонтайши, вернувшейся из Америки в Скандинавию. И к пороху – новый огонь: оказывается – раскол на съезде шведской партии!

Какая внезапная удача! Да как же было забыть своих верных циммервальдских соратников? И какие же там у шведов в головах сейчас, наверно, разброд и путаница дьявольские!

Как же бы повлиять? Как помочь? Осветилось: так вот она где задача ожидаемая, самая важная и благородная: не в Швейцарии надо революцию делать, а в Швеции! Оттуда начинать!

Дальше писала Коллонтай: решили шведские молодые собрать 12 мая съезд для основания новой партии «на циммервальдских принципах». Ах, юнцы-птенцы, искренние и неопытные, да кто ж вам разъяснит: преданы принципы Циммервальда-Кинталя! преданы, в болоте потоплены почти всеми партиями Европы! умер Циммервальд, умер и обанкрутился! Но вы – искренни и чисты, и во что бы то ни стало ещё до съезда нужно вам помочь разобраться в пошлости каутскианства, в гнусности циммервальдского большинства. (Ах, что ж я не с вами там?!…) Пришла пора обрезать когти Брантингу! Надо немедленно послать вам на помощь мои тезисы! Морально и политически мы все ответственны за вас. Решительный момент в скандинавском рабочем движении!

И весь тот временный пессимизм и ту опущенность рук, какие овладели после неудач с дрянными бесхарактерными безнадёжными швейцарскими левыми, – перехлестнуло теперь радостным нетерпением поджечь Европу с севера!!! А сроки остались короткие, а дел – уйма, а переписка через Германию идёт с затруднениями. Но – энергичная, деятельная, осмысленная борьба! Возродилась жизнь! Новым смыслом осветились сумрачные своды цюрихских церковных, читальных залов, газетные кипы и шершавые брошюрки в Центральштелле: к 1 мая – листовку! к 12 мая – тезисы и спеться! Все силы – на европейскую стачку и на шведский раскол! Только над молодёжью и стоит работать! Нам уже никогда ничего не сделать и не увидеть. Но им ещё взойдёт багровое солнце революции!

2-го марта кончал дома обедать, вдруг стук. Бронский. Что-то не вовремя. (В этой неудаче с левыми так много было на Бронского ставлено, и эти выборы-невыборы, что видеть Бронского сейчас было мало приятно. А к новым проектам его ещё не приспособили). Вошёл – и не садясь, в своей вялой манере, как он всегда, меланхолически немножко:

– Вы ничего не знаете?

– А что?

– Да в России – революция… будто бы… Пишут…

Ещё манера у него – никогда голоса не повысить, растяжка эта, как от неуверенности, – поднял Ильич глаза от тарелки с варёной говядиной, суп уже доел, посмотрел на тихого Бронского – не больше было впечатления, чем сказал бы он, что килограмм мяса подешевел на 5 раппенов. В России? революция?

– Чушь какая. Откуда это известно?

Ел дальше, резал кусок поперёк, чтоб и мясо и жир. Откуда, ни с того ни с сего? Такое ляпнут. Макал куски в горчицу на отвале тарелки. Ещё неприятно, когда сбивают еду, не дадут спокойно.

А Бронский стоял, не снимая пальто, и шляпу мокроватую фетровую, которую очень берёг, – мял. Это для него уже было большое волнение.

И Надя, по бокам своего серо-клетчатого платья провела руками, как вытирая:

– Что это? В каких газетах? Где вы читали?

– Телеграммы. Из немецких.

– Ну! Немецкие да про Россию! Врут.

Доедал спокойно.

О России в европейских газетах писали скудно и всегда переврано. Не имея своих верных сведений, с трудом надо было оттуда истину отделять. А письма из России почти не приходили. Вот промелькнуло двое свежих русских, бежавших из немецкого плена, – бегал на них посмотреть, поговорить, интересно. Приходилось Россию поминать в докладах, но не больше, чем Парижскую Коммуну, которой давно уже не было на свете.

– И как же именно там сказано?

Бронский пытался повторить. И по обычному свойству большинства людей – а профессиональному революционеру стыдно! – не мог повторить не только точных выражений, но и точного смысла.

– В Петербурге – народные волнения… толпы… полиция… Революция… победила…

– А в чём именно победа?

– …Министры… в отставку ушли, не помню…

– Да вы ж сами читали? А – царь?

– Про царя – ничего…

– Про царя – ничего? А в чём же победа?

Чушь какая. Может, Бронский и не виноват, а само сообщение такое неопределённое.

Надя перебирала в рубчики на груди заношенное платье, ещё заношенней от малого света в комнате – на улице моросил дождь с утра:

– А всё-таки – что-то есть, Володя? Откуда?

Откуда! Обычная буржуазная газетная утка, раздувание малейшего неуспеха у противника, сколько раз за эту войну всё вот так раздувалось.

– Разве о революциях – так узнают? Вспомни Женеву, Луначарских.

Шли январским вечером с Надей по улице – навстречу Луначарские, радостные, сияющие: «Вчера, девятого, в Петербурге стреляли в толпу! Много убитых!!» Как забыть его, ликующий вечер русской эмиграции! – помчались в русский ресторан, все собирались туда, сидели возбуждённые, пели, сколько сил добавилось, как все сразу оживились… Длинный Троцкий, ещё вытянув руки, носился с тостами, всех поздравлял, говорил, что едет немедленно. (И поехал).

– Ладно, чаю давай.

Или – не пить?

Идти опять в читальню и продолжать регулярную работу – кажется, тоже не получится: что-то всё-таки зацепилось, мешает. Надо бы выяснить. Какая-то помеха всем планам.

Но газеты с сегодняшними телеграммами будут в читальнях только завтра.

А на Бель-Вю в окне «Neue Zurcher Zeitung» вывешиваются экстренные.

Ладно, сходим.

Надя ещё мало выходила после февральского недавнего бронхита и осталась дома. А Ильич натянул тяжёлое старое подчиненное пальто, насадил старый котелок как на болванку, – пошли.

«Здесь жил поэт Георг Бюхнер…» – на соседнем доме. Сырым узким переулком, где рыхлый намоклый снег ещё не вытаивал у стен, – быстро пошли под гору. Сокращая переулками и туда ближе к Бель-Вю.

По швейцарской манере все ходили с зонтиками, еле разминаясь в переулках, чуть не выкалывая друг другу глаза. Но Ленин не любил его таскать: когда пригодится, а когда нет. Да и старое всё на себе, не жалко. Шёл и Бронский так.

В витринах нашлось примерно, как говорил Бронский. Только министры будто бы арестованы. Арестованы?… И ещё: у власти – члены Думы. А – царь? Ни слова о царе. Так ясно тогда, что царь – на свободе, с войсками, и сейчас задаст им баню.

Если вообще это всё не брехня.

Да нет, такое невозможно в сегодняшней России.

И у витрины не толпились, кроме них двоих и не было никого.

Мелкий дождь моросил на площадь, на озеро. Равномерно было заволочено всё над озером, и в молочно-сизой пелене Ютлиберг по ту сторону. Ехали извозчики с тёмными верхами, равномерно шли зонтики тёмные. Какая там революция!…

А всё-таки бы выяснить до конца.

Пошли на Хайм-плац в газетный киоск, может быть что-нибудь попадётся. Газет Ленин никогда не покупал, но для такого случая можно было, из партийной кассы.

Однако простодушный киоскёр признался, что ни в одной ничего такого нет, – и ни одной не купили.

Оборвать этот вздор, идти в читальню и работать. А Бронский расслабился, потерялся и готов был, кажется, теперь не отставать, таскаться по улицам или ждать под дождём у витрины следующих телеграмм, – размывчивость людей без направления. Отчитал его – и расстался. И опять, опять, тысячу раз пройденными переулками, не замечая ни домов, ни витрин, ни людей, – пошёл к кантональной читальне.

Но перед самыми стрельчатыми окнами – замялся.

Что-то не пускало. Как будто должен был в двери застрять. Как будто разбухло что-то внутри за эти полчаса – и не пускало.

Между тем дождь прекратился.

Постоял, сердясь. Конечно, мог себя заставить, и мог бы до вечера высидеть, а… Прямая ясная работа звала – для шведов, а… Отвлекало вот, некстати. И выписки – «марксизм о государстве»… А не шлось.

Напротив, вывернулась чужая, несвойственная, даже преступная мысль: пойти в русскую читальню. Гнездо эсеров, анархистов, меньшевиков и всякого просто русского сброда. Как гнездо змей, старался его миновать всегда, не ходить на Кульманштрассе, не дышать этим воздухом, никого не встречать, не видеть. А сейчас подумал: ведь там, наверно, собрались, собираются… Знают, не знают, а – говорят, поговорят. Что-то можно услышать. Своего не сказать, а – что-то выведать.

И – нарушая все свои правила, но потягиваемый в это отвратительное место – пошёл.

Кульманштрассе была совсем не рядом, надо было заметно взять вверх по горе. Пошёл.

Действительно, в небольшую натопленную комнату набилось уже человек двадцать с холодной сырости и в сырой одежде, кто сидел, кто и не думал присесть, – но никто не молчал, все сразу говорили, гудели, галдели, и общий рокот как волнами бил по комнате. Ну, ещё бы! – российская любовь излить душу.

Только в одном ошибся: думал – на него вскинутся, удивятся, встретят враждебно, – нет. Кто заметил его приход, кто не заметил, но все восприняли так естественно, будто он был здесь привычный гость.

Ленин ответил кому-то (так, что и не ответил). Прямо ни у кого ничего не спросил. Сел на край скамьи в углу комнаты, снял котелок. И сидел слушал, как он один умел: то подозреваемое выбирая, чего другие и не слышали.

Оказывается, никто не знал больше всё тех же телеграмм, только вот: «после трёх дней борьбы» победила, после трёх дней, – кто-то принёс. В этом был какой-то признак достоверности, да, – и ахали, и уж совсем не сомневались. Не счёл Ленин нужным вслух возразить: что ж тогда эти три дня ничего не сообщали? В общем, никто не знал больше телеграмм, но множеством слов заливали всё возможное пространство вокруг этих сведений.

Один (никогда его не видел), с оттянутым сбитым галстуком, подбегал к тому, к другому, хлопал руками как петух крыльями, и не договорив и не разборчиво – дальше. А одна, высокая, только знала-нюхала букетик снежных колокольчиков: кто что ей ни скажет – а она только качалась изумлённо и нюхала.

Презрение ощущал Ленин к этим разглагольствованиям будто бы революционеров, как они звонко рассуждали о свободе и революции , нисколько не охватывая всех шахматных возможностей, при каких эти события умеют идти, и какие враги и как ловко умеют их перехватывать на ходу и даже при начале. Рассуждали как о всеобщем празднике, будто уже всё произошло и случилось (а что случилось? а что надо, чтобы случилось? – кто из них понимал?). Но что делает царь? и какая контрреволюционная армия идёт на Петербург? и как уже наверно трусит Дума и спешит сговориться с реакцией? и как ещё слабы и не организованы пролетарские силы? – об этом не думали, этих ответов и не искали. А вдруг все, как будто помирясь и забывши межпартийные разногласия, эти оживлённые дамы с лентами вокруг шляпок, несли друг другу какую-то радостную околесицу, и вот, за час-за два уже перестав ощущать себя вынужденными жителями Швейцарии, но – «едино русскими», строили едино российские и беспочвенно российские догадки, как теперь всем вместе добираться скорей в Россию.

Н-ну!…

С этими амикошонскими ухватками и маниловскими проектами совались и к Ленину, подсаживались, одни – зная, кто он, другие – не зная, тут была и не политическая публика. Смотрел он сощурясь на этих рукомахальщиков, пьяных без вина, на этих дам щебечущих, – никому не ответил резко, но и ничего не ответил.

Они вот что придумывали: всем эмигрантам теперь объединиться без различия партий (мелкобуржуазные головы, набитые трухой!) и создать общешвейцарский русский эмигрантский комитет для возвращения на родину. И… и… и как-то возвращаться, но как – никто не знал, а предлагали всякое. И даже сегодня на вечер уже созывали подготовительную комиссию!

Возвращаться, когда неизвестно, что там делается. Может быть, уже у всех стен расстреливают революционеров.

Снаружи добавлялось ещё людей, но – не идей. И все друг у друга опять проверяли новости – и опять же никто не знал больше ни слова. И от пустопорожней их болтовни Ленин вышел так же малозаметно, как и вошёл.

На улице не только не было дождя, но посветлело, облака сильно поредели. Подсыхало, а холодно – так же.

Пошли ноги быстро вниз, в сторону библиотеки и домой.

Правильно было – пойти бы домой.

Вообще теперь неизвестно, куда было идти.

Остановился.

Лишь два часа назад, к обеду, так было всё ясно: раскалывать шведскую партию и что для этого надо читать, писать и делать. Но вот пришло со стороны недостоверное, невероятное и ненужное событие и как будто даже не задело, не столкнуло, – а вот уже сталкивало. Уже отвлекало силы и ломало распорядок.

И вернуться в библиотеку – оказалось нельзя.

И домой не хотелось. Как-то стало с Надей за последний год скучно всё обговаривать: растяжно и важно она произносит в ответ уж такое ясное, что и произносить не надо. Никаким откликом свежим, оригинальным, не мог он себя на ней поправить.

А потягивали ноги на то, чтобы походить.

Но – и не по улицам, надоели, видеть невозможно. А не подняться ли на Цюрихберг, уж вот рядом?

Чуть ветер поддувал – холодный, но не сильный. Дождя не только не будет, но ещё светлело, вот-вот и разорвёт.

В пальто, почти просохшем в читальне, Ленин пошёл теперь круто вверх. В горах и ноги разряжаются и мысли устанавливаются, что-то можно понять.

Чем круче, короче переулок – тем быстрее туда, наверх. Ноги были сильны, как молодые. Спешили мальчишки туда же, с заспинными ранцами, с послеобеденных занятий, – Ильич от них не отставал. И задышки не было, и сердце выстукивало здорово.

Всё бы так. Но – голова… Но голову носил Ленин как драгоценное и больное. Аппарат для мгновенного принятия безошибочных решений, для нахождения разительных аргументов, – аппарат этот низкой мстительностью природы был болезненно и как-то, как будто, разветвлённо поражён, всё в новых местах отзываясь. Вероятно, как прорастает плесень в массивном куске живого – хлеба, мяса, гриба, – налётом зеленоватой плёнки и ниточками, уходящими в глубину: как будто и всё ещё цело и всё уже затронуто, невыскребаемо, и когда болит голова, то не всю ощущаешь её больную, но такими отдельными поверхностями и ниточками. Можно думать так: болит, как у всех, выпить порошок, боль пройдёт. Но если подумаешь иногда иначе – что болит особенным образом, невозвратимо, что порошок – только обман на несколько часов, а там прорастает глубже ниточками, то стискивает ужас: вырваться невозможно! От этой головы отделаться – некуда. Всё в мире ждёт твоих оценок и решений! всё в мире можно направить твоею волей! – а сам ты уже стиснут, и вырваться – невозможно!

Здоровое сердце, лёгкие, печень, желудок, руки, ноги, зубы, глаза, уши, – перечисляй и гордись. Но перед природой, как перед неумолимым зорким экзаменатором, ты что-то пропустил в перечислении, да всего не перечислить, – а болезнь уже заметила пропуск и тайными лазейками разрушения поползла, поползла. А достаточно всего одной червоточины, чтобы развалить всю статую здоровья.

И этим ослаблялось сожаление об их размолвках, недоумениях – всё почему-то непоправимей, когда усиливаешься сблизить. За год – можно и отвыкнуть. Она – нужна была ему. Нужна. Но – так ли нужен ей он? Из такой близи не приехать за год!? Да, конечно. С кем-то… Но полумёртвым примирением окутывало. От кантонального госпиталя он поднимался нагорной частью, витыми подъёмами, где швейцарские бюргеры побойче, карабкаясь над городом, ближе к лесу и небу, с обзором на озёрные дали, выстраивали себе особняки, маленькие Дворцы буржуа. Каждый придумывал, как украситься, – кто фигурной кладкой, кто изразцовыми плитами, кто шпилем, кто воротами, верандой, каретной, фонтаном, или назвать «Горной розой», «Гордевией», «Нисеттой». И подымались дымки из труб – конечно камины топили для уюта.

Это устроение своей красоты и удобств, отгороженное заборами, решётками, нотариальными актами и удобными швейцарскими законами, повыше, отделясь от массы, – отдавалось в груди взбурливающим раздражением. О, как бы лихо привалить сюда снизу толпой, да погромить эти калитки, окна, двери, цветники – камнями, палками, каблуками, прикладами винтовок, – что может быть веселей? Неужели настолько погрязла, опустилась масса обездоленных, что уже никогда не поднимется на бунт? не вспомнит пылающих слов Марата: человек имеет право вырвать у другого не только излишек, но необходимое. Чтоб не погибать самому, он имеет право зарезать другого и пожрать его трепещущее тело!

Вот это славное якобинское мироощущение никак не проснётся в пролетариате лакейской республики, потому что падают куски со стола господ, подкармливают. И паутиной опутывают его гриммовские оппортунисты.

А – в Швеции?

А – что теперь в России?…

В России многое могло бы быть, да некому направить. Уж наверно сегодня там и проиграно всё, и топят в крови – но из телеграмм узнается только послезавтра.

Не потому, что на гору выше, а потому что прояснивалось – становилось всё светлей. Под ногами уже сухи были чистые, никогда не в пыли, не в грязи гладкие вбитые камешки тротуаров и мостовых. От колеса проехавшего экипажа если и брызнет из лужи, то – чистой водой. На улицах горного склона – много деревьев, а выше – гуще, а выше – лес.

Тут уже и просто гуляли, не по делу шли. Одна, другая прошла буржуазная чинная медленная пара, с собранными зонтиками и с собачками на ремешках. Потом – две старых дамы, самодовольно-громко разговаривая. Ещё кто-то. Наслаждались своими кварталами. Тут – разрежение было от прохожих и разрежение ото всей жизни.

Уже под самым лесом одна улица шла ровно по горе, не спускаясь, не подымаясь. Она выходила на смотровую площадку, огороженную решёткой, и отсюда положено было, впрочем через ветки деревьев изнизу, любоваться дальним видом озёрной губы и всем городом в сизой дымке низины ~ шпилями, трубами, синими двойными трамваями, когда они переходили мосты. И сюда же всплывал от однообразно серых церквей опять этот механический металлический холодный звон.

И – бульварчик тут был, под большими деревьями, гравийный, со скамейками, а всего-то в десять шагов, всего и ведший к одной единственной могиле, для неё и устроенный. Когда бывали с Надей на большом овальном Цюрихберге, то поднимались с других улиц и в другие места, а сюда не забраживали. Подошёл теперь к этой могиле на высоком обзорном месте.

Высотой от земли по грудь стояло надгробье из неровного, корявого серого камня, а на вделанной в камень металлической гладкой плите было выбито: «Георг Бюхнер. Умер в Цюрихе с неоконченной поэмой Смерть Дантона. …»

Даже не сразу понялось: откуда-то известное имя это, Георг Бюхнер?… Но все известные ему были – социал-демократы, политические деятели. А – поэт?…

Кольнуло: да – сосед. Жил – Шпигельгассе 12, рядом, стена к стене, три шага от двери до двери. Эмигрант. Жил – по соседству. И умер. С неоконченной «Смертью Дантона».

Чертовщина какая-то. Дантон – оппортунист, Дантон – не Марат, Дантона не жалко, но не в нём и дело, а вот – сосед лежит. Тоже, наверно, рвался вернуться из этой проклятой сжатой узкой страны. А умер – в Цюрихе. В кантон-шпитале, а может быть – и на Шпигельгассе. Не написано, отчего умер, может быть вот так же болела голова, болела…

Что, правда, делать с головой? Со сном? с нервами?

И что вообще будет дальше? Не может одного человека хватить на борьбу против всех, на исправление, на направление – всех.

Скребущая какая-то встреча.

Весь Цюрих, наверно четверть миллиона людей, здешних и изо всей Европы, там внизу густились, работали, заключали сделки, меняли валюту, продавали, покупали, ели в ресторанах, заседали на собраниях, шли и ехали по улицам, – и всё в разные стороны, у всех несобранные, ненаправленные мысли. А он – тут стоял на горе и знал, как умел бы он их всех направить, объединить их волю.

Но власти такой не было у него. Он мог тут стоять над Цюрихом или лежать тут в могиле, – изменить Цюриха он не мог. Второй год он тут жил, и все усилия зря, ничего не сделано.

Три недели назад ликовал этот город на своём дурацком карнавале: пёрли оркестры в шутовских одеждах, отряды усердных барабанщиков, пронзительных трубачей, то фигуры на ходулях, то с паклевыми волосами в метр, горбоносые ведьмы и бедуины на верблюдах, катили на колёсах карусели, магазины, мёртвых великанов, пушки, те стреляли гарью, трубы выплёвывали конфетти, – сколько засидевшихся бездельников к тому готовились, шили костюмы, репетировали, сколько сытых сил не пожалели, освобождённых от войны! – половину бы тех сил да двинуть на всеобщую забастовку!

А через месяц, уже после Пасхи, будет праздник прощания с зимой, тут праздников не пересчитать, – ещё одно шествие, уже без масок и грима, парад ремесленного Цюриха, как и в прошлом был году: преувеличенные мешки с преувеличенным зерном, преувеличенные верстаки, переплётные станки, точильные круги, утюги, на тележке кузня под черепичной крышей, и на ходу раздувают горн и куют; молотки, топоры, вилы, цепа (неприятное воспоминание, как когда-то в Алакаевке заставляла мама стать сельским хозяином, отвращение от этих вил и цепов); вёсла через плечо, рыбы на палках, сапоги на знамёнах, дети с печёными хлебами и кренделями, – да можно б и похвастаться этим всем трудом, если б это не выродилось в буржуазность и не заявляло б так настойчиво о своём консерватизме, если б это не было цепляние за прошлое, которое надо начисто разрушать. Если б за ремесленниками в кожаных фартуках не ехали бы всадники в красных, белых, голубых и серебряных камзолах, в лиловых фраках и всех цветов треуголках, не шагали бы какие-то колонны стариков – в старинных сюртуках и с красными зонтиками, учёные судьи с преувеличенными золотыми медалями, наконец и маркизы-графини в бархатных платьях да белых париках, – не хватило на них гильотины Великой Французской! И опять сотни трубачей и десятки оркестров, и духовые верхом, всадники в шлемах и кольчугах, алебардисты и пехота наполеоновского времени, их последней войны, – до чего ж резвы они играть в войну, когда не надо шагать на убойную, а предатели социал-патриоты не зовут их обернуться и начать гражданскую!

Да и что за рабочий класс у них? Бернская квартирная хозяйка, гладильщица, пролетарка, узнала, что они мать в крематории сожгли, не хоронили, не христиане, – выгнала с квартиры. Другая только за то, что они днём электричество зажгли, Шкловским показать, как ярко горит, – тоже выгнала.

Нет, их не поднять.

Что ж может сделать пяток иностранцев с самыми верными мыслями?…

Обернулся с бульвара и пошёл круто вверх, в лес.

Облака редели даже до нежных светло-жёлтых, можно было угадать, где сейчас вечернее солнце.

Вот и в лесу. Неразделанный, а где и с аллейками. Вперемежку с елями – какие-то сизо-беловатые стволы, не берёз и не осин. Мокрая земля густо застелена старой листвой. Тут и грязно и поскользнёшься, но в альпийских ботинках, нелепых на городском тротуаре, здесь как раз хорошо.

Круто поднимался, с напряжением ног. Был один. В сырости и по грязи аккуратные пары не гуляли.

Останавливался отдышаться.

На голых деревьях черно мокрели ещё пустые скворечники.

Нет подъёма трудней, чем от нелегальности к легальности. Ведь не случайное слово подполье : себя не показывая, всё анонимно, и вдруг выйти на возвышение и сказать: да, это я! берите оружие, я вас поведу! Почему так и трудно дался Пятый год, а Троцкий с Парвусом захватили всю российскую революцию. Как это важно – прийти на революцию вовремя! Опоздаешь на неделю – и потеряешь всё.

Что сейчас Парвус будет делать? Ах, надо было подружественней ответить ему.

Так – ехать? Если всё подтвердится – ехать? Вот так сразу? Всё – бросить. И – по воздуху перелететь? За первым хребтом горы местность уваливалась в сырой тёмный ельник, и там на дороге совсем было грязно, размешано. А можно было без тропинки идти по самому хребту – он сух, в траве и под редкими соснами. Вот, ещё на пригорок.

Отсюда опять открывался вид, ещё обзорнее. Большим куском было видно безмятежное оловянное озеро, и весь Цюрих под котловиной воздуха, никогда не разорванного артиллерийскими разрывами, не прорезанного криками революционной толпы. А солнце – вот уже и заходило, но не внизу, и почти на уровне глаз – за пологую Ютлиберг.

Как будто после лечебного забытая вынырнуло опять, что загнало его в неурочное время, в рабочий день, в эту сырость на гору: неудобство, волнение, испытанное в русской читальне, этот единый бараний рёв о том, что началась революция. До чего ж легковерны эти все профессиональные революционеры, какою баснею их ни помани.

Теперь-то и нужно проявить величайшее недоверие и осторожность.

Так и пошёл бездорожным сухим хребтом, по бурой траве, по сухим веткам. Тут, на горе, часто лазают белки, а иногда и молоденькие косули, величиной с собаку и больше, вдали перемелькивают, дорогу перебегают.

На высоте и в тишине, в чистом воздухе – откладывало от головы, снимало давящий обруч. Все раздражения, все раздражающие люди – отпадали, забывались, внизу остались.

Тяжёлая была последняя зима, сильно измотала. С таким напряжением жить нельзя, поберечь бы себя.

А – для чего беречь? Если ничего не делать – к чему и беречься?

Но – и так долго не проживёшь. Неважно с головой. Плохо.

Хребтик, по которому он шёл, обрывался к поперечной гравийной дороге. А, знакомое место, обелиск. Тропинка спускала туда. Это был памятник о двух сражениях 1799 года за Цюрих между революционными французами и австро-русской реакцией.

Против обелиска Ленин присел на сырую скамью, устал.

Да, правда, стреляли и здесь. Страшно подумать: и здесь были русские войска! и сюда дотянулась царская лапа!

Ровный цокот копыт по твёрдому донёсся сверху, из-за горба дороги. И тут же из тёмного леса, в послезакатной уже неполноте света, показалась женская шляпа, притянутая лентой, – затем сама женщина в красном – и светло-рыжая лошадь. Лошадь шла шагом, женщина сидела струнно, – и что-то в её манере держаться и голову держать… – Инесса?!.

Вздрогнул, увидел, поверил! – хотя никак было не возможно.

Ближе – нет конечно, а – чем-то похожа. Как себя сознаёт и держит – сокровищем.

Из тёмной чащи выехала – красная, и ехала в сыром, чистом, беззвучном вечере.

Да тут главной красавицей сознавала себя лошадь – из светло-рыжей даже жёлтая, лощёная, уборно зауздана, переборчиво ставила стаканчики копыт.

А всадница сидела невозмутимо или печально, смотрела только перед собой под уклон дороги, не покосилась ни на обелиск, ни на дурно одетого, внизу к скамейке придавленного, в чёрном котелке гриба.

И он просидел, не шевельнувшись, разглядывал её лицо, чёрное крыло волос из-под шляпы.

Если вдруг освободить мысли от всех необходимых и правильных задач – ведь красиво! Красивая женщина!

Покачивалась плечами или в талии не сама она, а лишь сколько качала её лошадь и стременем приподнимала носки сапожков.

Она проехала вниз, там дорога завернула – и только ещё копытный перебор доносился немного.

Проехала, ещё что-то отобрала – и увезла.


Читать далее

Александр Солженицын. Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 1
Александр Солженицын. Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 1. ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ФЕВРАЛЯ. ЧЕТВЕРГ. 1 22.02.16
экран 22.02.16
Хлеба!! 22.02.16
3 22.02.16
4 22.02.16
5 22.02.16
6 22.02.16
7 22.02.16
8 22.02.16
9 22.02.16
10 22.02.16
11 22.02.16
12 22.02.16
экран 22.02.16
Ура-а-а-а! 22.02.16
14 22.02.16
15 22.02.16
16 22.02.16
17 22.02.16
18 22.02.16
19 22.02.16
20 22.02.16
21 22.02.16
22 22.02.16
23 22.02.16
24 22.02.16
25 22.02.16
26, часть 1 22.02.16
27 22.02.16
28 22.02.16
29 22.02.16
30 22.02.16
31 22.02.16
32 22.02.16
33 22.02.16
34 22.02.16
35 22.02.16
36 22.02.16
37 22.02.16
38 22.02.16
39 22.02.16
40 22.02.16
41 22.02.16
42 22.02.16
43 22.02.16
44 22.02.16
45 22.02.16
46 22.02.16
47 22.02.16
48 22.02.16
Два. 22.02.16
49 22.02.16
50 22.02.16
51 22.02.16
52 22.02.16
53 22.02.16
54 22.02.16
55 22.02.16
56 22.02.16
57 22.02.16
58 22.02.16
59 22.02.16
60 22.02.16
61 22.02.16
62 22.02.16
63 22.02.16
64 22.02.16
65 22.02.16
66 22.02.16
67 22.02.16
68 22.02.16
Все. 22.02.16
69 22.02.16
70 22.02.16
71 22.02.16
72 22.02.16
73 22.02.16
74 22.02.16
75 22.02.16
76 22.02.16
77 22.02.16
78 22.02.16
79 22.02.16
80 22.02.16
Бах! бах! бах! 22.02.16
81 22.02.16
82 22.02.16
83 22.02.16
84 22.02.16
85 22.02.16
86 22.02.16
87 22.02.16
88 22.02.16
89 22.02.16
И всё. 22.02.16
90 22.02.16
Ещё странней. 22.02.16
91 22.02.16
92 22.02.16
93 22.02.16
94 22.02.16
95 22.02.16
96 22.02.16
97 22.02.16
98 22.02.16
99 22.02.16
100 22.02.16
101 22.02.16
102 22.02.16
103 22.02.16
104 22.02.16
105 22.02.16
106 22.02.16
107 22.02.16
108 22.02.16
109 22.02.16
110 22.02.16
111 22.02.16
112 22.02.16
113 22.02.16
114 22.02.16
115 22.02.16
116 22.02.16
117 22.02.16
118 22.02.16
119 22.02.16
120 22.02.16
121 22.02.16
122 22.02.16
123 22.02.16
124 22.02.16
125 22.02.16
126 22.02.16
127 22.02.16
128 22.02.16
129 22.02.16
130 22.02.16
131 22.02.16
132 22.02.16
133 22.02.16
134 22.02.16
135 22.02.16
136 22.02.16
137 22.02.16
Да. 22.02.16
138 22.02.16
139 22.02.16
140 22.02.16
141 22.02.16
142 22.02.16
143 22.02.16
144 22.02.16
145 22.02.16
146 22.02.16
147 22.02.16
148 22.02.16
149 22.02.16
150 22.02.16
151 22.02.16
152 22.02.16
153 22.02.16
154 22.02.16
155 22.02.16
156 22.02.16
157 22.02.16
158 22.02.16
159 22.02.16
160 22.02.16
161 22.02.16
162 22.02.16
163 22.02.16
164 22.02.16
165 22.02.16
166 22.02.16
167 22.02.16
168 22.02.16
169 22.02.16
Брень! 22.02.16
И та, встречная, стала. 22.02.16
170 22.02.16
171 22.02.16
172 22.02.16
173 22.02.16
174 22.02.16
175 22.02.16
176 22.02.16
177 22.02.16
178 22.02.16
179 22.02.16
180 22.02.16
181 22.02.16
182 22.02.16
183 22.02.16
28 февраля 1917 22.02.16
184 22.02.16
185 22.02.16
186 22.02.16
187 22.02.16
188 22.02.16
189 22.02.16
190 22.02.16
191 22.02.16
192 22.02.16
193 22.02.16
194 22.02.16
195 22.02.16
196 22.02.16
197 22.02.16
198 22.02.16
199 22.02.16
200 22.02.16
201 22.02.16
202 22.02.16
203 22.02.16
204 22.02.16
205 22.02.16
206 22.02.16
207 22.02.16
208 22.02.16
209 22.02.16
210 22.02.16
211 22.02.16
212 22.02.16
213 22.02.16
214 22.02.16
215 22.02.16
216 22.02.16
217 22.02.16
218 22.02.16
219 22.02.16
220 22.02.16
221 22.02.16
222 22.02.16
223 22.02.16
224 22.02.16
225 22.02.16
226 22.02.16
227 22.02.16
228 22.02.16
229 22.02.16
230 22.02.16
231 22.02.16
Царя! 22.02.16
232 22.02.16
233 22.02.16
234 22.02.16
235 22.02.16
236 22.02.16
237 22.02.16
Александр Солженицын. Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
ПЕРВОЕ МАРТА. СРЕДА. 238 22.02.16
239 22.02.16
240 22.02.16
241 22.02.16
242 22.02.16
243 22.02.16
244 22.02.16
245 22.02.16
Инженер Чаев 22.02.16
246 22.02.16
247 22.02.16
248 22.02.16
249 22.02.16
250 22.02.16
ПОШЛА БРАГА ЧЕРЕЗ КРАЙ – ТАК НЕ СГОВОРИШЬ 22.02.16
251 22.02.16
252 22.02.16
253 22.02.16
254 22.02.16
255 22.02.16
256 22.02.16
257 22.02.16
258 22.02.16
259 22.02.16
260 22.02.16
261 22.02.16
262 22.02.16
263 22.02.16
264 22.02.16
265 22.02.16
266 22.02.16
267 22.02.16
268 22.02.16
269 22.02.16
270 22.02.16
271 22.02.16
272 22.02.16
273 22.02.16
274 22.02.16
275 22.02.16
276 22.02.16
277 22.02.16
278 22.02.16
279 22.02.16
280 22.02.16
281 22.02.16
282 22.02.16
283 22.02.16
284 22.02.16
285 22.02.16
286 22.02.16
287 22.02.16
288 22.02.16
289 22.02.16
290 22.02.16
291 22.02.16
292 22.02.16
293 22.02.16
294 22.02.16
295 22.02.16
296 22.02.16
297 22.02.16
298 22.02.16
299 22.02.16
300 22.02.16
301 22.02.16
303 22.02.16
304 22.02.16
305 22.02.16
306 22.02.16
307 22.02.16
308 22.02.16
309 22.02.16
310 22.02.16
311 22.02.16
312 22.02.16
313 22.02.16
314 22.02.16
315 22.02.16
316 22.02.16
317 22.02.16
318 22.02.16
319 22.02.16
320 22.02.16
321 22.02.16
322 22.02.16
323 22.02.16
324 22.02.16
325 22.02.16
326 22.02.16
327 22.02.16
328 22.02.16
329 22.02.16
330 22.02.16
331 22.02.16
332 22.02.16
333 22.02.16
334 22.02.16
335 22.02.16
337 22.02.16
338 22.02.16
339 22.02.16
340 22.02.16
341 22.02.16
342 22.02.16
343 22.02.16
344 22.02.16
345 22.02.16
346 22.02.16
347 22.02.16
348 22.02.16
349 22.02.16
350 22.02.16
351 22.02.16
352 22.02.16
353 22.02.16
Лежал. 22.02.16
355 22.02.16
356 22.02.16
357 22.02.16
358 22.02.16
359 22.02.16
360 22.02.16
361 22.02.16
362 22.02.16
363 22.02.16
365 22.02.16
366 22.02.16
367 22.02.16
368 22.02.16
369 22.02.16
370 22.02.16
371 22.02.16
372 22.02.16
373 22.02.16
374 22.02.16
375 22.02.16
376 22.02.16
377 22.02.16
378 22.02.16
379 22.02.16
380 22.02.16
381 22.02.16
382 22.02.16
383 22.02.16
384 22.02.16
385 22.02.16
386 22.02.16
387 22.02.16
388 22.02.16
389 22.02.16
390 22.02.16
391 22.02.16
392 22.02.16
393 22.02.16
394 22.02.16
395 22.02.16
396 22.02.16
397 22.02.16
398 22.02.16
399 22.02.16
400 22.02.16
401 22.02.16
402 22.02.16
403 22.02.16
404 22.02.16
405 22.02.16
406 22.02.16
407 22.02.16
И не нашёл. 22.02.16
408 22.02.16
409 22.02.16
410 22.02.16
411 22.02.16
412 22.02.16
413 22.02.16
414 22.02.16
415 22.02.16
416 22.02.16
417 22.02.16
418 22.02.16
Выстрел! 22.02.16
420 22.02.16
421 22.02.16
422 22.02.16
423 22.02.16
424 22.02.16
425 22.02.16
426 22.02.16
427 22.02.16
428 22.02.16
429 22.02.16
430 22.02.16
431 22.02.16
432 22.02.16
433 22.02.16
434 22.02.16
435 22.02.16
436 22.02.16
437 22.02.16
438 22.02.16
439 22.02.16
440 22.02.16
441 22.02.16
442 22.02.16
443 22.02.16
444 22.02.16
445 22.02.16
446 22.02.16
447 22.02.16
448 22.02.16
449 22.02.16
450 22.02.16
451 22.02.16
452 22.02.16
453 22.02.16
455 22.02.16
456 22.02.16
457 22.02.16
458 22.02.16
459 22.02.16
460 22.02.16
461 22.02.16
462 22.02.16
463 22.02.16
464 22.02.16
465 22.02.16
466 22.02.16
467 22.02.16
468 22.02.16
469 22.02.16
470 22.02.16
471 22.02.16
472 22.02.16
473 22.02.16
474 22.02.16
475 22.02.16
477 22.02.16
Александр Солженицын. Красное колесо
Узел III Март Семнадцатого – 3. СЕДЬМОЕ МАРТА. ВТОРНИК. 478 22.02.16
ВОЗЗВАНИЕ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА 22.02.16
ТОВАРИЩИ! ЧИТАЙТЕ «ПРАВДУ» ВСЛУХ НА УЛИЦАХ, 22.02.16
480 22.02.16
481 22.02.16
482 22.02.16
483 22.02.16
484 22.02.16
485 22.02.16
486 22.02.16
За героев его, за его идеал. 22.02.16
487 22.02.16
СПРАВКА 22.02.16
488 22.02.16
489 22.02.16
490 22.02.16
491 22.02.16
492 22.02.16
493 22.02.16
494 22.02.16
495 22.02.16
496 22.02.16
497 22.02.16
498 22.02.16
499 22.02.16
500 22.02.16
501 22.02.16
502 22.02.16
503 22.02.16
504 22.02.16
505 22.02.16
506 22.02.16
507 22.02.16
508 22.02.16
509 22.02.16
510 22.02.16
511 22.02.16
Всё. 22.02.16
512 22.02.16
513 22.02.16
514 22.02.16
515 22.02.16
516 22.02.16
517 22.02.16
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!! 22.02.16
518 22.02.16
519 22.02.16
520 22.02.16
521 22.02.16
522 22.02.16
СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ ВСЕМ 22.02.16
523 22.02.16
524 22.02.16
525 22.02.16
526 22.02.16
527 22.02.16
528 22.02.16
529 22.02.16
530 22.02.16
531 22.02.16
532 22.02.16
533 22.02.16
534 22.02.16
К НАСЕЛЕНИЮ, АРМИИ И ФЛОТУ 22.02.16
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!!! 22.02.16
535 22.02.16
536 22.02.16
537 22.02.16
538 22.02.16
ТОВАРИЩИ! ЧИТАЙТЕ «ПРАВДУ» ВСЛУХ НА УЛИЦАХ, 22.02.16
539 22.02.16
540 22.02.16
541 22.02.16
542 22.02.16
543 22.02.16
544 22.02.16
545 22.02.16
546 22.02.16
547 22.02.16
ОТ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА 22.02.16
548 22.02.16
549 22.02.16
550 22.02.16
551 22.02.16
552 22.02.16
553 22.02.16
554 22.02.16
555 22.02.16
556 22.02.16
557 22.02.16
И не ехала. 22.02.16
558 22.02.16
559 22.02.16
560 22.02.16
561 22.02.16
562 22.02.16
563 22.02.16
* 22.02.16
ВОСКРЕСЕНЬЕ. 564 22.02.16
565 22.02.16
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!! 22.02.16
Готовится к печати роскошная художественно-иллюстрированная 22.02.16
566 22.02.16
567 22.02.16
568 22.02.16
569 22.02.16
570 22.02.16
571 22.02.16
572 22.02.16
573 22.02.16
Твёрд ещё наш штык трёхгранный, 22.02.16
574 22.02.16
575 22.02.16
576 22.02.16
577 22.02.16
578 22.02.16
579 22.02.16
580 22.02.16
581 22.02.16
582 22.02.16
583 22.02.16
584 22.02.16
585 22.02.16
586 22.02.16
587 22.02.16
588 22.02.16
589 22.02.16
590 22.02.16
591 22.02.16
592 22.02.16
593 22.02.16
594 22.02.16
595 22.02.16
596 22.02.16
(из «Правды») 22.02.16
597 22.02.16
598 22.02.16
599 22.02.16
600 22.02.16
601 22.02.16
И не знал. 22.02.16
602 22.02.16
603 22.02.16
604 22.02.16
605 22.02.16
606 22.02.16
607 22.02.16
608 22.02.16
609 22.02.16
610 22.02.16
611 22.02.16
612 22.02.16
613 22.02.16
614 22.02.16
615 22.02.16
616 22.02.16
617 22.02.16
618 22.02.16
619 22.02.16
620 22.02.16
621 22.02.16
622 22.02.16
623 22.02.16
624 22.02.16
625 22.02.16
626 22.02.16
627 22.02.16
628 22.02.16
629 22.02.16
630 22.02.16
631 22.02.16
Вся Ваша 22.02.16
632 22.02.16
633 22.02.16
СОЛДАТСКАЯ ЖИЗНЬ 22.02.16
СОЛДАТСКАЯ ЖИЗНЬ 22.02.16
634 22.02.16
635 22.02.16
636 22.02.16
637 22.02.16
Да. Да. 22.02.16
638 22.02.16
639 22.02.16
640 22.02.16
641 22.02.16
642 22.02.16
643 22.02.16
644 22.02.16
645 22.02.16
646 22.02.16
647 22.02.16
648 22.02.16
649 22.02.16
650 22.02.16
651 22.02.16
652 22.02.16
653 22.02.16
654 22.02.16
655 22.02.16
656 22.02.16
1977-1986 22.02.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть