Для кого война минует – лишь воспоминанием. Крута гора обминчива, лиха беда избывчива, – и лет ли через пять, через десять, отсохнет проклятая, начисто. А от тебя, кто оставил там руку, ногу, иль перетравил навеки себе нутро газами, или свет отнялся от твоих глазонек, – от тебя она уже никогда не отступит, раньше ты сам уберёшься из жизни. Так и врежется тебе тот хуторской садочек, где ты, кровоточа из локтя, своё предлокотье левое последний раз понянчил. Или высокие кущи чужой задалёкой деревни Брусно-Ново, какой тополь повыше, какой пониже и круглей, – а больше ничего в жизни ты никогда не увидишь, это последнее, так и стоит, а всё прочее вокруг по догадке.
И потом протрясёшься ты на телегах и по вагонам, проелозишь, провыстонешь на лазаретных койках, вот и в Питере пасмурном, где никогда побывать не грезил, и месяцами многими тебя ещё гоняют по лазаретам, – и теперь, когда срок подходит домой – обрубком или незрячим, уже не тот ты работник и муж не тот, ещё как тебе век дозлыдневать? – достигает слух, что через Германию доставлен к нам какой-то Ленин, говорит по-нашему, и с ним же ещё нашлись какие-то тут, – и кличут они: кончать войну, замиряться с немцем, без одоления, просто так, ни на чём. И из Питера, кто тут по улицам с папиросками шастает, другого дела не знает – ни на фронт ни один, нет!
Вот это та-ак! Вот это – одурачили нашего брата. Горько – аж дышать невмоготу: значит, нас перекалечили и побили – и кому это? Мы теперь в обрубках – а вы гулять?
Всю Фомину неделю сгуживались, и сестры многие способили, и врачи. А нынешним воскресеньем – все инвалиды войны, какие в Питере содержатся, – собирались.
Одни – к Казанскому собору, и там была инвалидная сходка, большое толпище. Говорили речи: войну затеяли – так надо кончать по правде, немца – добить, за всех убитых, за всех газом травленных и за наши раны. Чтобы второй раз больше он на нас не полез. Держали речи – и даже 13-летний малец, слава Богу целый, а уже георгиевский кавалер.
А потом, кто мог идти, поздоровей, – пошёл пешком, кое-как шеренгами, а кого сестры держали под руки, а кого – со всех разных лазаретов обвязанных, и уже выписанных ампутированных, со сборных пунктов – повезли на линейках придворно-конюшенной части, и на грузовых автомобилях и на легковых даже, – и все к Таврическому дворцу. Поперёд калечных и перебинтованных рядов, лиц в ожогах и лиц слепых, – шли три военных оркестра и играли, подбадривая и калек и зрителей. И кому было чем держать, те несли, в пеших рядах или с линеек: „Слава павшим. Да не будет их гибель напрасной.” – „Война за свободу до последнего издыхания!” – „Ленина и компанию – обратно в Германию!” – „Здоровые, замените больных в окопах!” – „Посмотрите на наши раны, они требуют победы.” – „Пересмотрите законы о пенсиях.” И опять: „Верните Ленина Вильгельму!” – „Долой Ленина, он позорит Россию.”
И ещё успели подвезти с Финляндского вокзала только что прибывших увечных из плена: они свои увечья и болезни протаскали через скудные немецкие лагеря, и подо зверством их.
На улицах перед шествием обнажали головы. Глаза в слезах. Какая-то женщина в жалевом чёрном с плачем упала на колени. На углу Литейного рабочая толпа плескала в ладоши калекам.
У Таврического, как положено, на крыльцо выходит речевитый встречать. Моложавый, белобрысый, а ряжка наеденная. Член Исполнительного Комитета Скобелев:
– Народ, сумевший вырвать с корнем гнилое дерево русского царизма, – возьмёт и судьбы страны в свои руки. Пролетариат не позволит… Но вместе с вами мы будем поддерживать и Временное правительство, потому что до сих пор оно выполняло свои обещания, данные в известной программе…
Офицер-инвалид снизу из-под крыльца тут и спроси:
– Мы пришли выяснить тактику Ленина и ваше отношение к ней.
Скобелев:
– Мне легко говорить с вами, потому что я не сторонник тактики Ленина. Уже 14 лет я против него борюсь. Но позвольте высказать наше мнение: всякий гражданин свободной России имеет право свободно выражать свои мысли. На вашем знамени мы видим: Ленина обратно в Германию, долой Ленина. Это, товарищи, неправильно. Мы должны отнестись терпимо и к его мыслям, всякий волен говорить что хочет, а у нас есть своя голова на плечах.
Стал над толпою инвалидов вскручиваться шум:
– Долой!… Долой!… Не желаем слушать защитника Ленина!
А тот инвалид-офицер поднялся на ступеньки рядом:
– Так значит, мы защищали благосостояние тех, кто сейчас кричит „долой войну”? Но мы отдали жизни и не можем допустить, чтобы в России взяли верх подлецы и провокаторы, купленные Германией. Мы отдали руки, ноги, а теперь должны видеть, как трусы кричат „долой войну”? Нет! Пусть нас, полулюдей, сперва убьют, а потом на наших трупах заключайте союз с Германией.
– Так! Так! – кричали калеки. Голоса тоже не у всех здоровы. И офицер ещё:
– Да, за торжество свободы мы готовы отдать и остаток наших сил. Но только победа над Германией и утвердит нашу свободу.
Опять Скобелев замесил:
– И мы тоже говорим – продолжать войну, пока стороны не откажутся от завоеваний, и позади этого лозунга стоит штык. И вы, товарищ офицер, глубоко ошибаетесь, говоря, что мы уйдём в сторону и отступим. Нет, мы останемся вместе с вами, дорогие товарищи, до конца или тоже умрём. Но не надо забывать, товарищи, и о свободе слова. Пусть ленинцы говорят что хотят, а действовать мы им не дадим.
Но опять ему кричали несогласные, и он быстро ушёл.
С кем же теперь толковать? Стали инвалиды затекать, заталкиваться в сам дворец – да и зябко снаружи.
Во дворце – простору как на площади. Длинный зал с колоннами, колоннами, тут и остоялись, сгустились. А на верхнюю площадку выступил сперва низенький рыжий староватый, фамилию не разобрали, сильно неясно выговаривал, про Совет, пролетариат – а про Ленина ни звуком. А за ним выступил попростей, Гвоздев:
– Я доложу вам, товарищи, о результатах Минского фронтового съезда, с которого я только что приехал.
Послушали. Там много чего. Но там, ближе к передовым, ребятам своё видней, они там управятся. А в Питер им не видно, про Ленина они не знают.
– А с Лениным как? – кричат инвалиды.
– А по поводу Ленина я должен заявить, товарищи, что предлагаемый вами способ борьбы с ним совершенно недопустим. Нельзя его подавлять и нельзя арестовывать. Он – не реакционер, не контрреволюционер. И войну конечно надо ликвидировать, но путём соглашения с германским пролетариатом. А лозунг „война до победы” может заставить ихний пролетариат ещё больше озлобиться.
Тут – такое поднялось, такие крики, гул, долой! – не дали Гвоздеву кончить, прогнали вовсе.
И полезли на площадку инвалиды, кто и с подсадкой сестёр. И все заодно: Ленина – долой! Ленина – в Германию! Тутошние таврические заправилы – заелись, засиделись, на войне не были, нас не поймут.
– Мы не говорим – Ленина убить, но ежели он провокатор, германский шпион – почему и арестовать нельзя? А почему он около своего особняка – арестует людей?
– Да мы его – и сами арестуем, одни инвалиды! Хватит у нас на это сил, хоть и окружися он пулемётами и броневиками. Так – все на него и пойдём.
А за то время кто из инвалидов и дальше того колонного зала потёк искать. И нашли большой белый зал с креслами по круговому подъёму. И стали инвалиды по креслам рассаживаться снизу и доверху – и фотографы тут возникли, делать с них снимки для газет. А набилось битком и тут – взошёл на верхотуру высокий чёрный кучерявый. Приготовился ли долгую речь говорить – а ему инвалиды кричат сразу про Ленина. Он тогда:
– Среди вас, товарищи, раздаются негодующие крики „долой Ленина”, а некоторые даже требуют принятия к нему репрессивных мер. От имени Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов я заявляю, что мы стоим на совершенно иной точке зрения, чем Ленин, он с нами разошёлся.
– Со всей Россией! – из зала.
– Но мы считаем, что с Лениным и его последователями надо бороться не запрещением ему высказывать свои мысли, ибо в свободной стране должна быть свобода мнения.
– Какая ему свобода, – кричат, – когда он немецкий провокатор и шпион?
Этот чёрный с вышки:
– С идеями можно бороться не насилием, а только доводами.
Куда! кричат, не слушают. Так не договорил, сошёл вниз и вон ушёл.
А вместо него – да кто наверх лезет? Да наш Родзянко, богатырь. Захлопали инвалиды, захлопали и сестры, ещё прежде, чем он туда на верхотуру забрался.
– … пришёл приветствовать вас, не пожалевших крови в борьбе с врагом. Земной вам поклон, я преклоняюсь перед вашими святыми ранами. Свободная Россия оценит ваши подвиги… Теперь первейшая забота государства будет именно о вас. Вам будет дано – всё, государство вознаградит вас за все жертвы… Но враг не дремлет, он хочет отнять у нас дорогую нашу свободу, восстановить старый порядок, – но мы этого не допустим! Я уверен, что великий русский народ победит – и после победы наступит время братства и равенства… Лишь бы была жива наша матушка Русь!…
Инвалидный зал – хлопал, кричал в одобрение. Родзянко высился там, отдышивал, счастливый. Русский народ – не забыл его! Русский народ любил его!
Один из раненых офицеров предложил „ура” во славу первого русского гражданина. Кричали ура, многократно.
Да сегодня и с утра Родзянко уже слышал подобное про себя: из дома своего на Фурштадтской увидел, как неподалеку собирается, по воскресенью, толпа – приветствовать американское посольство. И пошёл влился в толпу рядовым участником. Но разве утаиться ему рядовым, хоть лицом, хоть и по фигуре? – посол Френсис с балкона узнал его и пригласил подняться. И толпа шумела радостно, когда он стал на балконе рядом с заатлантическим послом, а тот объявил: „Нет такого места на Земле, где б не знали Председателя Государственной Думы как героя свободы и человеческих прав!…”
Ещё потом долго инвалиды пробыли в Таврическом, заполняя весь дворец. А в думском зале обсуждали и принимали резолюцию. Тут появились и говоруны, не инвалиды, но с нужными словами, которых не хватало калекам.
Полное доверие Временному правительству! (А за Советом – право контроля.) Решительно против агитации Ленина – она сеет рознь в революционной армии и натравливает одну часть демократии на другую. Проезд Ленина через Германию – бестактен и вреден для интересов русского народа. Совет рабочих депутатов должен парализовать его деятельность всеми доступными средствами. Ратников старых возрастов заменить уклоняющимися представителями революционных классов. И привет тем, кто остался в окопах. А землями наделять всех, кто может обрабатывать своим трудом. Наконец и увечным: чтобы дети их до 15 лет бесплатно обучались. А самим увечным: пожизненно бы, за счёт государства, возобновляли протезы – и бесплатный проезд на родину и для лечения.
Всего только и просили из вороха, обещанного Родзянкой.
… Не знали увечные, что ещё утром у Казанского собора, как они оттуда ушли, – какие-то с чёрными флагами защищали Ленина, а толпа рвала их чёрные флаги, и потащила в комиссариат, но там отказались арестовать.
А сейчас, в 4-м часу дня, когда инвалиды выходили из Таврического садиться на свои линейки и грузовики, – наскочили откудошние солдаты, рабочие, лихо вырывали из слабых рук свёрнутые знамёна, плакаты и кричали:
– К чёрту эту армию, нанятую буржуазией!
Вскакивали на грузовики и вместо „Война до победного конца” встромляли там приготовленные с собой „Долой войну!”. Одного, другого инвалида стащили с грузовика и повалили на землю.
И некому заступиться.
Ещё солдат, залезший на грузовик, держал речь к инвалидам – какие они бараны.
– А ты был на фронте? – отзывались увечные.
– Был! – врал или правду говорил. – Но не хочу как дурак терять руки-ноги.
И тогда один увечный в ответ, чуть не плача:
– Да мы не только руки-ноги, мы и жизнь готовы положить за победу России!…
Но ленинцы не дали ему дальше, подговорили оркестр играть похоронный марш, заглушить.
И долго играли.
И тут, при дворце, где и Совет и Дума, – не нашлось никакой заступы увечным, никого сильных и здоровых против озорников, ни комендантской службы, ни милиции, ни тех, кто утром рукоплескал инвалидам с тротуаров.
Сестры милосердия обходили, уговаривали грубиянов: не мешать инвалидам садиться на линейки и автомобили, они не ели с семи утра.
Ленинцы перестали мешать садиться, но обсыпали инвалидов матом.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления