Онлайн чтение книги Красный вагон
Глава четвертая

Это всегда так бывает: ждешь чего-нибудь, ждешь, а потом и ждать перестанешь. Ну его, мол, совсем — все равно без толку. А оно, это самое, вдруг — раз, и покажется.

Так и тут.

Болото, которому, думалось, нет ни конца, ни края, закончилось, и невдалеке, ну, может быть, самое большее в полукилометре, сверкнула сквозь лесные заросли река.

Это и было то самое место, о котором говорил всю дорогу Лука.

Ну конечно, то самое. Вот и косогор, залитый неярким вечерним закатом, и какие-то небольшие, засевшие меж дерев избушки.

Но это Глебу только вначале показалось, будто избушки,

На самом же деле это были вовсе и не избушки, а самые настоящие железнодорожные вагоны.

Про эти красные товарные вагоны Лука, между прочим, ничего не говорил. Наверное, он и сам не знал и сейчас вместе со всеми удивлялся такому невиданному чуду.

Что же это такое — железная дорога?

Не похоже.

На железной дороге вагоны стоят в ряд, а тут как попало, один — тут, другой — там, а третий вообще вскарабкался на самую вершину косогора и смотрит оттуда вдаль красным, горящим на солнце окном.

Вначале они шли по берегу реки.

От высоких глинистых круч на воду уже легла синяя густая тень. И только на шиверах — длинных каменистых отмелях — вскипали быстрые белые барашки.

А потом река свернула влево, и перед ними легла, будто пестрая скатерть, широкая ровная долина. Доцветали последним цветом жарки, задумчиво клонили к земле фиолетовые бутоны кукушкины сапожки, сверкали меж острожалых листьев кипенно-белые колокольцы ландыша.

Когда они взобрались на косогор, то увидели, что тут и в самом деле нет никакой железной дороги. А вагоны, которые Глеб принял вначале за избушки, стояли просто так — на голых шпалах или на кусках старых заржавелых рельсов.

Ну, чем не деревня: на плоских крышах — железные трубы, на окнах — занавески, а возле дверей — сосновые, с крутыми перилами лесенки.

На одном таком вагоне Глеб увидел фанерную вывеску.

Художник, видимо, старался изо всех сил, но немного не рассчитал.

Вначале он писал крупными буквами, а потом начал мельчить и загибать надпись книзу. Но места все равно не хватало. Там, где надо, поместилось только «контор», а последняя буква притулилась кое-как в самом уголке.

На дверях «конторы» висел большой замок.

Судя по всему, не было никого и в других вагонах.

Не скрипели двери, не слышалось разговоров. Тихо и глухо, как в сказочном, заколдованном волшебником царстве.

Вот это встреча!

Луку тоже смутил такой прием.

Он огляделся вокруг, пожал плечами и крикнул в чащу леса:

— Ого-го-го! Кто тут есть?

К Луке присоединились другие.

— Го-го-го-го! — понеслось по тайге. — Го-го-го-го!

И тут тоже, как в сказке, вышел из чащи худой, морщинистый старик. На голове кожаная потертая фуражка, на поясе брезентовый, заляпанный глиной фартук, в руке железный совочек — кельма.

Подошел, поздоровался и очень нетвердо и как-то уклончиво сказал:

— А мы вас тут ждались-переждались...

Но тут их, конечно, никто не ждал. Глеб это сразу понял.

Ни этот старик, который налаживал в вагонах кирпичные печи, ни начальник Георгий Лукич, который еще вчера оседлал лошадь и уехал, неизвестно зачем, в тайгу.

В деревне на колесах остались только этот старик Федосей Матвеевич и еще какая-то Варя, которая уплыла на лодке за хлебом в дальнюю деревню.

Как быть и что теперь делать с прибывшими, Федосей Матвеевич, по-видимому, не знал.

Он виновато переминался с ноги на ногу и все убеждал Луку:

— Да ты что, паря? Ты, паря, не того... Мы сейчас тут с тобой все обустроим...

В конце концов Федосей Матвеевич догадался, что ребята устали, и повел всех «обустраиваться» в вагоны. Сначала отвели девушек, а потом начали присматривать жилье ребятам.

Последний вагон, куда они пришли, был разделен на две половины деревянной переборкой. В первой половине поселились Глеб, Лука и Сережа Ежиков; за стенкой облюбовали себе место Димка Кучеров и еще двое неизвестных Глебу ребят из Проталин.

У Федосея Матвеевича была какая-то тайна. Это Глеб ясно видел. Федосей Матвеевич хотел рассказать ее Луке, ждал подходящего случая, но, как видно, не мог отважиться.

Но вот они остались в вагончике вчетвером.

Федосей Матвеевич сел на кровать, помял в руках фуражку и спросил:

— Ты у них тут за главного?

— Нет... Какой я главный? Просто райком комсомола поручил...

Федосей Матвеевич вскинул на Луку серые, слинявшие от долгой жизни глаза и сказал:

— Ну, раз поручил, так я тебе, паря, скажу. Ты только не обижайся. Лукой тебя кличут? Ну, вот... Тут, значит, такой гвоздь тормоза с нашим Георгием Лукичом случился...

Не торопясь, голосом строгим и теперь чуть-чуть печальным, Федосей Матвеевич начал рассказ.

Оказывается, этот Георгий Лукич вообще не желал принимать их к себе.

Ну да, вчера он звонил по телефону и сказал своему начальнику:

«Детишек даете? Детский сад устраиваете? Без ножа режете?»

Ну, в общем, понес и понес... До того разбушевался, что даже телефонной трубкой по столу сгоряча грохнул.

А телефон — щелк, и готово.

Георгий Лукич дует в трубку, кричит: «Алло! Алло!»

Какое уж там «алло», когда у телефона все потроха поотлетели!

— Я ему, этому Лукичу, разъяснял, — добавил Федосей Матвеевич, — я ему уже обсказывал: «Чего ты, говорю, нерву себе развинчиваешь. Ты сначала погляди на них, а потом и говори. Теперь, говорю, десятиклассник крупный пошел, теперь, говорю...» Ну, а Георгию Лукичу, как вожжа под хвост... Сел на коня и поехал с начальником устно доругиваться. Вот, друг ситный Лука, какое, значит, обстоятельство дела...

Вот это история так история!

Что же теперь, домой?

Ну да, больше тут ничего не придумаешь.

Глеб с ожиданием смотрел на брата.

Ему, Глебу, вообще-то говоря, давно хотелось насолить Луке за все обиды. Но сейчас ему было почему-то немного жаль Луку и вообще обидно. Шли-шли, чуть не завязли в болоте и на тебе, получай чай.

Лука был как трудная задача. Никак не раскусишь. Выслушал — и ничего. Лицо совсем спокойное, только глаза потемнели.

— Мы, Федосей Матвеевич, все равно тут останемся, — решительно и с каким-то неожиданным упрямством сказал он.

— А я разве что? Я тоже это самое говорю. И разговоров быть не может! — поспешно согласился Федосей Матвеевич. — Чем не работники: прямо я тебе дам! — А потом кивнул головой на переборку, из-за которой слышались разглагольствования Димки Кучерова, и повертел указательным пальцем возле виска. — А этот, который в галифе, он не того?..

Лука улыбнулся:

— Нет, Федосей Матвеевич, не того. Вам так показалось.

Эти слова Луки, как видно, совсем успокоили старика. Он поднялся с кровати и еще дружелюбнее сказал:

— Ну, вы тут обустраивайтесь и приходите к конторе. Чай сварим или другу каку пищу. Варька, однако, хлеба приволокет.

Вскоре весь табор собрался возле «конторы».

Под огромным чугунным котлом уже трещал костер.

Федосей Матвеевич вспорол ножом огромную банку сгущенного молока и опрокинул ее почти всю в кипящую воду.

По лесу поплыл густой, по-домашнему приятный запах свежего чая.

Тут и Варя приспела. Ее увидели еще издали, на реке.

Варя бесстрашно стояла на корме узенькой юркой лодки. В руках ее поблескивало длинное легкое весло.

Варя причалила к берегу, бросила цепь на корягу и, перекладывая тяжелый мешок с одного плеча на другое, пошла к косогору.

Дочь Георгия Лукича Варя по виду была одних лет с Глебом.

Волосы у Вари прямые и белые, как солома, лицо смуглое, а вся она какая-то задиристая и озорная. Пришла, развернула мешок с хлебом на дощатом столе и сказала:

— Здравствуйте. Я вам хлеба принесла. — А потом отщипнула пальцами зажаренную краюшку и подала Глебу: — Попробуй. Вот какой вкусный!

Хлеб и в самом деле был хорош. Мягкий, душистый, еще сохранивший душное печное тепло.

После чая десятиклассники затянули песню.

Слова у песни веселые, а Глебу было почему-то грустно. Может быть, потому, что вспомнился разговор в вагоне.

Ну и тип же все-таки этот Георгий Лукич!..

К пригорюнившемуся Глебу подошла Варя и бесцеремонно дернула его за плечо:

— Ну что — приехал?

Глупее вопроса и не придумаешь. Глеб хотел смолчать, но передумал:

— Ну да, приехал. Разве не видишь?

Варя села рядом и, заглядывая ему в лицо озорными, смешливыми глазами, спросила:

— Федосей Матвеевич рассказывал про отца?

— Ничего он не рассказывал. А тебе зачем?

— Ну и врешь. Сама знаю, что рассказывал. — Помолчала, а потом хрюкнула под нос и добавила: — Это я телефонные провода пообрывала.

— Какие провода?

— А такие. Только стал отец в трубку кричать и детишками вас обзывать, я полезла на сосну и пообрывала.

— А откуда ты знаешь, что это про нас?

— Знаю. Отцу еще раньше бумага пришла. Там и про тебя тоже написано.

— Ну, это ты уж совсем врешь!

— Не, я не вру. Я даже сейчас помню.

Варя зажмурила глаза и будто бы по бумаге продекламировала:

— «Окажите содействие тов. Бабкину Л.Е. в благоустройстве его малолетнего брата тов. Бабкина Г.Е.». А потом я тебя тут увидела и сразу догадалась, что это ты тов. Бабкин Г.Е.

Глебу стало очень приятно. И оттого, что о нем писали в какой-то бумаге, и оттого, что Варя оборвала провода. Хоть и девчонка, а дружить с ней, кажется, все-таки можно. Не то, что Колька Пухов...

— Ты мне поможешь провода починить? — прервала Варя Глебово раздумье. — Я их потрогала, а они кусаются. Там электричество?

— Ну да, электричество... Лучше не надо чинить. А то он снова начнет по телефону...

Варя рассмеялась:

— Вот чудак! Он же совсем не страшный. Он только на вид сердитый, а так он добрый!

«Добрый»! Лучше бы уж молчала. И так видно!

Они еще долго сидели в сторонке. Варя рассказывала про себя, а Глеб слушал и клевал носом.

Небо уже давно потемнело. Одна за другой зажигались звезды, а ребята все пели и пели...

Варя была совсем и не сирота, как вначале подумал Глеб. Где-то в деревне у нее была мать. Мать сейчас лежала в больнице и обещала привезти оттуда мальчика или девочку. Но мальчика все-таки лучше... Варя начала объяснять, почему мальчик лучше девочки, а потом запуталась и смолкла. Видимо, и она уже хотела спать.

Глеб едва дотащился до своего вагона. Упал на кровать и в ту же минуту уснул.

Ночью Глеб проснулся и услышал на крыше тихий, вкрадчивый шорох. Шел дождь. Он то смолкал, будто к чему-то прислушивался, то вдруг снова начинал топотать по железу мелкими глухими шажками.

За окном, озаряя черную сумрачную реку и примолкшие нелюдимые боры, вспыхивали зарницы.

Разбуженные дождем, снова пришли и стали у изголовья прежние обиды и огорчения.

Глеб накрылся с головой одеялом и тихо, чтобы не услышал Лука, заплакал...