Онлайн чтение книги Курортное приключение
2

Узкая дорога, скорее широкая тропа, вилась вдоль моря, то взбегая на невысокий холм, то опускаясь в долину. Вокруг шумело безбрежное сосновое царство. Солнце пробивалось сквозь лапы раскачиваемых ветром деревьев и, раздробленное иглами, образовывало на земле сотканный из света и тени ковер. Ковер шевелился под ногами, и Холину казалось, что он идет по шаткому дырявому настилу, переброшенному через бездну.

Кроме шума сосен, и иногда цоканья белки, да редкого одинокого крика ворона, словно прилетевшего из сказки, чтобы попугать добрых молодцев, ничего не было слышно. Ровно гудел ветер, но иногда наступала пауза и проявлялись другие, более потаенные звуки: поскрипывание стволов, словно деликатное постанывание стариков, когда они не одни; мягкие удары шишек и отмерших сучьев о землю; шуршание кого-то в желтой слежавшейся хвое; далекое, как воспоминание, гудение самолета; и ровный, сразу неприметный, естественный, как жизнь, гул, который, казалось, заполнял все свободное пространство: и небо, и воздух между деревьями, и землю между травинками – это волновалось вечным движением море.

Но вот налетел снова порыв ветра, и все эти звуки смазывались, прятались, уступали силе, сливались в единую симфонию, симфонию пронизанного бризом солнечного соснового леса.

И запахи тоже подчинялись силе. Когда было тихо, пахло смолой, хвоей, теплой землей, пыльными шишками, молодыми, только что народившимися грибами, спокойствием, мудростью, молодостью; хотелось лечь на слежавшуюся плотную рыжую хвою и лежать до самого вечера, глядя в небо, вспоминая детство, мечтая…

Когда дул ветер, запахи менялись, становились взбудораженными, тревожными… Пахло близким предштормовым морем, грозой, мокрым от только что сошедшего снега лугом, горными вершинами, безлюдными голыми скалами, на которых сидят сердитые нахохлившиеся птицы… Сердце билось неровно, взволнованно, голова кружилась… Хотелось выбраться скорей из растревоженного леса, взбежать на вершину, откуда бы открывалось покрытое белыми барашками море… И чтобы мелькнул парус лодки… И броситься вниз, и замахать руками, закричать, чтобы забрала с собой в море лодка… И потом лежать на корме, накрывшись брезентом, пахнущим свежей непогодой, и слушать удары волн о борт, и глядеть в вечереющее небо, догадываясь, где будут проступать уже близкие бледные звезды…

– Юноши! Смотрите! Смотрите, какое чудо! – Мальвина неожиданно прыгнула в сторону, как коза, и побежала между частоколом низких елочек.

Жора и Холин разом глянули в ту сторону. За елочками нежно розовело что-то большое, пушистое, словно в той стороне растянули розовый занавес перед веселым, праздничным детским представлением.

Они быстро пошли следом за Мальвиной и вдруг остановились, пораженные необычным зрелищем.

Лес на склоне был вырублен, насколько хватало глаз, и вместо хмурых сосен и елей росли тонкие хрупкие деревца, с ног до головы покрытые розовыми цветами. Казалось, что в каком-то сказочном ревю выбежали сотни молоденьких девушек, закрылись розовыми накидками и застыли, давая собой полюбоваться зрителям.

– Миндаль, – сказал Холин. – Это цветет миндаль.

– Идите сюда! Юноши! Идите сюда! – Мария Викторовна легко бежала вверх по склону, мелькая светлым пятном среди розового тумана. Они устремились вслед за ней. Все пространство между деревьями было устлано опавшими лепестками, и от этого земля казалась красной, словно рано утром, когда всходит холодное, остывшее за ночь солнце.

– Юноши! Что вы плететесь! Давайте сюда вашу тыкву и коньяк! Будем пировать под цветущими деревьями! Пир во время весны! Подумать только, у нас еще морозы трещат, а здесь как в сказке!

– Не тыква, а дыня, – проворчал строитель, скинул плащ, разостлал его под миндалем, вытащил из сетки завернутые в газету бутылку и дыню.

– А стакан?

– Кто же это пьет коньяк стаканами? – удивился Жора. – Стыдитесь, милая дама.

– Ну эти… рюмки или стопки… Уж забыла, что положено.

– Положены серебряные стопки, милая дама. Из червленого серебра. Желательно старинного. С особой полировкой внутри. И наливать надо половину стопки, чтобы видна была игра света. Такая черно-золотистая игра. Как море во время грозового заката.

– Да вы поэт! – воскликнула главреж.

– Только когда дело касается выпивки.

– Так где же эта ваша серебряная стопка?

– Увы… я ею никогда не обладал. Это стопка теоретическая.

– Так что же делать?

– Пить из горлышка. Увы, практика всегда била теорию.

– Но я никогда не пила из горлышка.

– Нашли чем хвастаться.

– Тогда показывайте пример.

– Не могу. Боюсь завестись. Я очень заводной.

Они расселись на плащах – Холин тоже расстелил свою куртку – вокруг бутылки коньяка и кучки желтых брусочков дыни.

– Даже с глотка заводитесь?

– Самое с глотка и заводятся. Чем меньше – тем хуже.

– Я вам не верю. Давайте испытаем.

– Коварная вы дама. Нет, я уж себя знаю.

– Твердо?

– Абсолютно.

Мальвина повернулась к Холину:

– Тогда начинайте вы.

– Мне тоже нельзя.

– Что?! Так я попала в общество трезвенников? Вы тоже заводной?

– Я дал зарок.

– Не пить коньяк?

– Да.

– И по какому поводу?

– Пока мне не исполнится сорок пять.

– Нечестно! – закричал Жора – Недозволенный прием! Нельзя давить на даму своим нежным возрастом!

– Как романтично! – воскликнула Мальвина. – Ждать своего сорокапятилетия, чтобы выпить стопку коньяку.

– Да врет он все, – буркнул Жора, недовольный слишком бурным вниманием главрежа к сопернику. – Просто у него сердце барахлит.

– Вот уж это совсем нечестно, – сказал Холин. Он даже как-то по-детски обиделся. Жора это сразу почувствовал.

– Ладно, брат Николай, не сердись. Вырвалось. Сравняем счет. У меня тоже, Мария Викторовна, сердце барахлит.

– Давление?

– Нет, хуже. Останавливается. Днем трепыхается ничего, а ночью останавливается. Поэтому я стараюсь не спать. Вкалываю на работе по две-три смены.

– Но все-таки когда-то вы спите?

– Иногда. Но за час до остановки я должен обязательно проснуться, чтобы раскачать сердце. Поворошить угли. Знаете, как в костре? Шевельнешь угли – глядишь, опять загорелось. Поэтому я всегда сплю с будильником.

– Очень любопытно, – заинтересовалась Мальвина. – И где же вы подцепили такую странную болезнь?

– Да у нас на стройке.

– Нелады с начальством?

– Если бы. Нелады – это ерунда. Обычно хватают инфаркт, как мой друг Николай, и продолжают сражаться дальше. Меня поставщики доконали. Очень неритмично идет кирпич. То густо, то пусто. Вот и отразилось на сердце. То бьется, то нет.

Холин взял «тыкву» и принялся ее жевать.

– Прекращай вызывать жалость, – сказал он Жоре. – Это тоже недозволенный прием.

– Ладно. Согласен, брат Николай. Мария Викторовна, так что вы тянете резину? Выпейте за весну, за нас среди этой весны.

– А вот возьму и выпью! – Мальвина подняла бутылку, поднесла ее ко рту и сделала несколько глотков. Некоторое время она сидела вытаращив глаза, потом охнула и схватила кусок дыни. – Бог ты мой… Да это же спирт!

– Какой там спирт… Обычный коньяк… Просто виноград крепкий попался. Закусывайте энергичнее, – голосу Жоры стал профессионально деловитым.

Потом все замолчали. Слышно было, как по верхушкам деревьев идет ветер, раскачивает ветки, сыплет вниз лепестки. Голова у Мальвины была покрыта цветущим миндалем, словно фатой.

«Невеста… – подумал Холин. – Но чья?»

Взгляд у главрежа стал добрым, ясным.

– Пошел? – опросил Холин.

– Пошел…

– Счастливый человек… Вы ничем не болеете?

– Ничем.

– Может, все-таки хоть чем-то?

– Абсолютно.

– Почему?

– А откуда они возьмутся – болезни? Я ведь в куклы всю жизнь играю. Вы играете в людей, а я в куклы. Куклы – они добрые, послушные. Куда дернешь – туда и повернется. И молчат. Мы говорим за них. Так что откуда взяться болезням? Неоткуда… Кроме того, я веду праведный образ жизни. Не пью, не курю, по утрам делаю гимнастику. Вот, смотрите!

Мальвина, не сходя с места, наклонилась назад, выгнула спину и достала губами сорванный ветром цветок миндаля. Холин и Жора, открыв рот, следили за этим упражнением.

– Ясно? – Мальвина разогнулась.

– Ясно… – Жора встал. – Ну что, пошли на маяк? А то не успеем до вечера. – Тон у строителя был какой-то подавленный. – Это все коньяк. Я когда выпью, и не такое могу…

– Эх, юноши, юноши… Неправильную вы жизнь ведете. Вместо того чтобы водку пить да с начальством ругаться, гимнастику бы делали. Вот и жили бы до ста лет.

– Вы собираетесь прожить до ста? – спросил Холин.

– Может быть, и до ста десяти.

– А зачем?

– Да посмотреть, что дальше будет.

– Что было, то и будет.

– Вы пессимист?

– Да, да! – подхватил Жора. – Он страшный пессимист! С ним говорить – так жить не хочется. То ли дело я. Я веселый. Я тоже проживу до ста десяти лет. Хотите, вместе будем жить?

– Недозволенный прием! – заметил Холин.

Но Жора не услышал его.

– Я чертовски веселый парень. И заводной. Со мной интересно! Я такие смешные истории знаю. Со мной не соскучишься! Хотите, расскажу, как я выбил три тысячи штук кирпича сверх лимита? Это страшно смешная история… – Строитель подхватил Мальвину под руку и потащил в сторону.

Николай Егорович собрал коньяк, дыню в сумку, поднял плащ и куртку, перебросил все это через руку и поплелся вслед за ними.

Жора что-то возбужденно бубнил. Мальвина звонко смеялась.

«Я проиграл», – подумал Холин.

* * *

На маяке было холодно и ветрено. Узкая, приподнятая над водой, бетонная дорожка убегала в море почта на километр, упиралась в высокую башню. Башня была пуста. Казалось, она гудела от ветра и ударов волн.

Здесь, на маяке, море было совсем другим, нежели в санатории. Более диким, более чистым, более холодным. Даже цвет был иной. В санатории море светилось домашним нежно-голубым светом, словно понимало, что оно в гостях у людей, и старалось подстроиться под их вкусы. Здесь же оно мерцало темно-зеленой, почти черной глубиной.

Откуда-то взялись две чайки. Наверно, увидели их и прилетели, думали, что люди станут ловить рыбу. Что же еще делать днем на маяке?

– Мне холодно, – поежилась Мальвина. – И страшно. Как на тонущем корабле…

– Вы были на тонущем корабле? – спросил Холин, но главреж не ответила.

«Совсем плохи мои дела», – подумал Николай Егорович.

– Давайте я вас укрою своим плащом, – предложил Жора. – Он снял плащ и быстро накинул его на плечи женщины.

Мария Викторовна даже не успела ничего сказать.

Они пошли назад.

– Дайте мне глоток, – попросила Мальвина.

Жора с готовностью протянул ей бутылку.

– И дынькой, дынькой закусывайте, – сказал строитель противным, подхалимским голосом.

– Смотрите не спейтесь, – пошутил Холин.

Шутка не получилась. Главреж никак не среагировала. Она жадно приникла губами к запрокинутой бутылке и пила маленькими глотками, пока у нее не порозовели щеки.

– Пошел? – спросил Жора – По крыше воробей?

– Пошел… вся горю, – засмеялась Мальвина. Засмеялась счастливо, зазывно.

«Моей шутке не засмеялась, – тоскливо подумал Холин. – А этой глупости…»

В одном месте на бетонной дорожке была выщербина, и мужчины, шедшие по бокам Мальвины, пропустили даму вперед.

Холин очутился рядом с Жорой.

– Твоя карта бита, брат Николай, – прошептал строитель. – Не надо никакой дуэли.

– Нет, я настаиваю на дуэли, – оказал Николай Егорович.

– Но это глупо, старик…

– Пусть глупо, но я настаиваю.

– Ты же видишь, как сияют ее глаза, когда она смотрит на меня? А когда она смотрит на тебя, у нее глаза как у свежемороженого хека.

– Пусть. Я все равно требую. Был уговор? Был.

Жора пожал плечами.

– Как хочешь, старик.

– При входе на бетонку есть две дорожки вверх на гору Мы молча повернем на них. Выбирай любую.

– Правая.

– Хорошо. Только смотри – ни слова.

– Зря ты это все, старик…

Жора догнал Мальвину, взял ее под руку. Бетонная дорожка кончилась.

– Одну минуточку, – строитель оставил свою спутницу и быстро зашагал вверх по правой дорожке.

– Что случилось? – спросила испуганная женщина.

Жора ничего не ответил, продолжал карабкаться вверх.

– Что с ним? Живот? – спросил главреж Холина.

«У нее и правда глаза замороженной рыбы, – подумал Николай Егорович, – а ведь всего несколько часов назад она смотрела на меня с интересом.»

Холин тоже молча зашагал по своей дорожке.

– Эй, чудики! Да что произошло? Вы чокнулись от холода? – в голосе женщины были испуг и растерянность.

За поворотом Холин остановился и стал ждать. Он ждал минут двадцать, потом еще десять, но Мальвина не появилась. Тогда Холин повернулся и пошел домой.

Солнце уже село, и на дорожке больше не шевелилась солнечная трясина. Тропинка тускло поблескивала в сумерках, как мокрый асфальт. Ветер стих. Из настороженного перед ночью леса тянуло холодом, как из погреба. Пахло болотом и тленом.