Глава вторая. Сердолик, янтарь, жемчуг

Онлайн чтение книги Кузина
Глава вторая. Сердолик, янтарь, жемчуг

Время не бежит – оно летит.

Только было утро, а вот и полдень. Это потому что тепло и небо синее на конце ствола виднеется.

В очередной раз бадья вернулась не только с порожней корзиной, но и с обедом. Кормят здесь нормально, какой смысл морить голодом человека, который добывает золото, он тогда работать не сможет.

Приехал кус хлеба и рассечённый до корочки надвое шмат сала, ну а чайник с водой и так висел на одном из столбов, рядом с горняцкой лампой. Горло смачивать.

– Выдра, есть иди! – крикнула я в туннель проходки.

И задумалась, «идите» вообще-то надо бы сказать…

Или не надо?

Слышно было, как перестал тюкать стену гном, захлюпали шаги. Выдра аккуратно обошёл пустую тачку.

Разломил хлеб напополам, оторвал от общей корочки свой кусок сала, присел на корточки у стенки и принялся есть.

У меня ноги заныли при взгляде на него. Тут многие умеют так сидеть, я – нет. Жевала стоя.

С тем, с кем ты разделил еду, в даже если это гном, чём-то сближаешься. С сотрапезником молчать неловко.

– Тяжело было с шестью справиться? – спросила я.

– Нет, – с видом давным-давно привыкшего к своей славе и уже не радующегося ей ответил гном. Помолчал, потом пояснил: – Я не хотел. Они ввяжались в драку. Я жащищался. Нечаянно убил.

Вот это по-нашему. Логично: что же ещё сделать с теми, кто вшестером на тебя напал?

Гном всё больше и больше становился мне симпатичен.

Не-ет, день сегодня, похоже, удачный! Живую бабочку увидела, с гномом познакомилась. Ещё бы голова не так болела – и вообще полное счастье.

Да только не бывает его, полного счастья. И неполное быстро кончается.

Лишай появился. Обед испортил, оглоед. Нечестно это, обед у заключённых – святое.

Работу припёрся проверять, спустился в бадье с небес, ждали его, ага.

Как обычно, когда мы с ним сталкивались в тесном пространстве, возникало какое-то немыслимое напряжение, казалось, щепочку сухую поднеси – и вспыхнет.

Я-то чувствовала, что ему до смерти хочется мне шею свернуть, но что-то сдерживает, а от этого хочется ещё больше. А в свою очередь, я исступленно жду, когда он сделает хоть малейшую попытку причинить мне боль, чтобы, забыв всё, кинутся на него и подохнуть, потому что забьёт.

Но до этого – схлестнуться с ним так, чтобы всю жизнь оставшуюся, недолгую, как у всех здешних надсмотрщиков, полученные от меня увечья лечил. Жду. У меня ведь тоже своя уздечка, не приучена наносить удар первой. И даже знаю, почему не приучена: близко расположена черта, переступив которую, я не смогу остановится. Особенно здесь.

Тут иногда зубы сводит от желания вцепиться в кого-нибудь, тугую кожу прокусить, чужую солёную кровь почувствовать.

И непонятно, то ли это от долгой зимы в голове сдвиги, то ли именно так упырями делаются, то ли тело устало от давно неживой еды, свежей пищи требует, тепла и солнца. Магии, текущей по жилкам.

Вот и расходимся мы со старшим надсмотрщиком, словно два хрипящих волкодава в строгих ошейниках, у каждого поводок туго на чей-то невидимый кулак накручен. Пена на губах закипает, зайчики кровавые в глазах скачут, – но мир.

И сейчас Лишай лишь зыркнул на меня – и мимо, пошёл в проходку смотреть, чего наделали.

А наделали мы много чего, пора было бы и потолок крепить. Гном вгрызался в породу, аки крот. Кайлил он ювелирно.

Даже Лишай впечатлился. Пробурчал себе что-то под нос, пальцем стенку колупнул да и вознёсся обратно на землю.

Мы продолжили прерванное застолье. Нет, застолье – это когда за столом. Так что мы с гномом вернулись обратно к стволу и всего лишь продолжили жевать, не желая сокращать время обеда.

Гном не стал присаживаться у стены, аккуратно съел остаток своего ломтя, стоя у столба.

– Ноги заболели? – спросила я.

– Прошто решил, што негоже мне сидеть, когда дама иш шлавного рода Орионидов стоит, – отозвался гном.

Клянусь созвездиями, у меня от изумления кусок изо рта выпал.

Да, я – дама из славного рода Орионидов, как ни смешно это здесь звучит. Но Лишай меня побери, гном-то откуда это знает?! Здесь об этом вслух не говорится, никому не ведомо моё полное имя.

– Как многие иж моего племени, я был в штолице по делам, – сказал гном, глотнув воды из чайника.

– Столица велика, – осторожно заметила я.

– Тафлея громадна, но ярких шошвеждий мало. Тафлеец всегда отличит Орионидоф от Тауридоф или Геменидоф. И наблюдательный гном тоже. Не жря же говорят в штолице «держит голофу как орионидский грифон». – Гном повесил чайник на место.

Нет, надо было сказать «идите», приглашая его обедать. Он не отсюда, он оттуда…

– Я рада нашему знакомству, уважаемый Выдра, – вспоминая совершенно ненужные здесь слова, сказала я.

– Ражрешите ещё раж предштавиться, – церемонно отозвался гном. – Драудиран Вырдрайрыдархрад к фашим услугам, гошпожа…

– … Айа, созвездие Орион, дом Аль-Нилам. Вы всегда желанный гость в моём доме.

Церемонно раскланявшись в полутёмном стволе, мы, шлепая по сырому полу коровьими сагирами, отправились в низкую проходку работать дальше.

* * *

Снова покатилась по доске тачка. И закрутились воспоминания, нежданно вызванные гномом.

И снова почему-то пришёл на память выдуманный мной путешественник из далёкого Тар-Баг-Атая, ничегошеньки не понявший в Тавлее.

Даже смешно стало: сама же его выдумала, а потом пожалела бедолагу, запутавшегося в нашем узле мирозданья.

Если бы он задержался в столице подольше, понял бы, что из себя представляет город на болотах. Все же просто.

Миры – их множество. Мириады. А Тавлея одна.

И небо над всеми мирами – одно. Звёздное ночью, залитое солнечными лучами – днём.

Случайно ли так получилось или преднамеренно, но Тавлея – это отражение звёздного неба на земле. Зная это, легко можно во всём разобраться. Просто надо помнить, что звёзды светят и днём и ночью.

Альмагест – титул реки, соединяющей все миры. А имя её известно каждому – Млечный Путь.

Ничто так не ценится в чаше болот, как скальная твердь. На каменистых островках возведены замки, и расположение их совпадает с расположением звёзд на небе.

Это дома. Дома основали выходцы из самых разных миров, и были они там, откуда пришли в Тавлею, отнюдь не последними людьми – это любому понятно.

Хотя таких подонков, как Лишай с Клином, я думаю, среди них не было: тогда надо было за тверди среди топей биться, а не слабыми помыкать.

Тогда и слабых не было – лишь сильные пришли напиться из котла, где клокочет магия.

Дома объединены в созвездия. Созвездия правят Тавлеей, правят мирами. И ведут бесконечную борьбу между собой за власть, за магию, за место под звездным небом.

Наши предания говорят, что когда звезды отразились в тавлейских болотах, там, куда падал их свет, возникали острова.

Я в это не верю: ведь тогда вместо русла Млечного Пути топи и хляби должен был разрывать и возноситься вверх мощный каменный хребет. И где он?

Но в остальном, всё правда, – если, к примеру, знаешь, что башня, на смотровой площадке которой ты стоишь, – это Алудра Большого Пса, сразу определишь, что за гордая цитадель возвышается выше по течению, прямо на стремнине – это многобашенный дом Бетельгейзе, крупнейший дом Ориона.

Дальше высится гордый Беллатрикс, что значит Воин.

А если стоять на Алудре левым боком к реке, отчётливо видны и основательный Саиф, и вычурный Ригель, и три красивейших замка, стоящих в ряд, – знаменитый пояс Ориона.

Аль-Нитак, Аль-Нилам и Минтака.

Аль-Нилам – это центральная жемчужина в Поясе Ориона. Мой Аль-Нилам…

Более мелкие дома созвездия, в том числе входящие в Щит и Палицу, не всегда видны, потому что невелики, и из-за этого жёстко привязаны к определённым мирам, для мифического тарбагатайца они то исчезают, то появляются вновь.

И над всеми нашими замками развеваются Чёрные Знамена Ориона.

Ещё выше вверх по Млечному Пути чётко виден Альдебаран, самый значительный дом Созвездия Тельца. В его красно-кирпичные стены вделано столько слитков немагического золота, что стены издалека кажутся оранжевыми.

А на той стороне потока просматриваются причудливый шестибашенный венец дома Кастор созвездия Близнецов и массивный замок дома Поллукс этого же созвездия. Он немного похож на Альдебаран, хоть и не такой громадный и блестящий.

Да и самому созвездию Большого Пса есть чем похвастаться: вдоль Млечного Пути, практически на одной прямой, стоят золотостенный Везен и ослепительный белоснежный красавец Сириус.

А за спиной у смотрящего на реку окажутся сияющая голубоватым мрамором башен Адара и строгий неприступный Фуруд.

И словно привратник перед господином застыл перед Сириусом дом Мирзам, встречая путников со стороны скалистого Пояса Тавлеи.

Большой Пёс – старинный союзник Ориона. Не знаю, устоял бы Орион в Третьей Войне Созвездий, если бы не помощь Большого Пса. Скорее всего, нет. А так ничего, выжили. Только цвет знамён стал траурным, чёрным…

Голова заныла с нешуточной силой. Наверное, потому, что в яму спустились ещё женщины. Лишай послал крепь установить.

И сразу воздуху в пересчете на каждого стало меньше. А он и так тяжёлый, подземный.

Все вместе мы сначала поставили столбы с вырубленными наверху У-образными выемками. На выемки легли поперёк штольни толстые жерди-опоры, а на них повдоль – плотно-плотно – наложили настил из жердей же.

Пустое пространство, оставшееся над настилом, туго забили теми камнями, что Выдра выковырял из стенки проходки вместе с золотонесущими песками. По выражению тех, кто долго здесь сидел: «чтобы не гремело». Иначе может быть обвал.

Правда, никакая крепь не спасёт от Золотого Змея, – так шепчутся вечерами женщины в бараке.

Что это за зверь такой, я не знаю. Тут и обычных-то змей нет, не живут они в местах, где притаилась вечная мерзлота, холодно им.

Скорее всего, это какая-то пакость-неприятность, связанная с работами в штольнях. Называют же горняки взрывоопасный газ, скапливающийся в туннелях каменоломен, «дроздом».

Голова ныла. Даже дышать стало тяжело: когда женщины уехали в бадье наверх, я ещё долго стояла в стволе, глотая воздух и страстно мечтая побыстрей оказаться на поверхности, отдышаться вволю.

Может быть, я почувствовала себя так мерзко ещё и потому, что все спустившиеся пялились на меня, словно думали, что гном напарницу здесь сырой съел, и давно похоронили, а я без спросу взяла, да и воскресла.

Во время работы постоянно ловила быстрые любопытные взгляды, наверное, разглядывающие продолжали надеяться, что если страшный маленький убийца шести человек меня не сожрал, так хоть обкусал кое-где и следы его зубов остались на радость окружающим.

Глупость, конечно, несусветная, мне глубоко плевать, как на меня смотрят.

Дело всё, видно, в том, что дом я вспомнила. А лучше не вспоминать – только душу травить. Такой роскоши, как упиваться страданием, здесь себе позволять нельзя. Я уже заметила, чем меньше думаешь о прошлом, тем меньше болит голова.

Аль-Нилам, Ориониды – это всё осталось там.

Здесь надо жить с чистого листа. И следить, чтобы гружёная тачка с доски-дорожки не уходила.

Тогда, если получится, я доживу до лета. И всё-таки проснусь посреди ночи…

* * *

Недолго солнышко светило.

Оттепель быстро кончилась, снова пришла зима. Вот и причина нашлась, почему голову так ломило: к перемене погоды.

И опять засвистел ветер, тучи заволокли небо. И горы, и долину засыпало снегом, словно и не было тех оттаявших пригорков. Всё заново послушно стало белым.

Отступивший было холод – вернулся во всей красе.

Мы неплохо сработались с гномом, копошились себе в четвёртой яме, выгрызая золотоносную породу, и были теперь в более выигрышном положении, чем те, кто стоял наверху у ворота, ежась под ледяным ветром.

Понемногу, во время скупых бесед в обеденный перерыв, выяснилась причина, почему гнома отправили сюда.

Это Лишай договорился: над его шеей свой топор висел, мы обязаны были выдать определённое количество золота, получалось же меньше. Не сразу на россыпь встали, пески золотоносные были тяжёлыми – камня много. А сил у нас мало.

Гном же играючи делал за день двойную норму, и Лишай с Кирпичом воспряли духом.

Поселился гном не в общем бараке, а в старой землянке, вырытой ближе к реке. Он умудрился сам её восстановить, подновил насыпь на крыше, сложил печь-каменку. Получилась вылитая нора, только что с трубой.

Клин лишь ощерился в ухмылке, явившись после осмотра гномова жилья.

– Хозяйственно недомерок устроился, чистый барсук. Ему всё одно сидеть пожизненно, убивцу. Без выхода в жильё.

Это сообщение было встречено в бараке с одобрением: кому-то ещё хуже, чем всем.

Из мира без магии возврата нет, это правда, но и здесь можно устроиться по-разному. Заключённый может выкупиться, перейти в разряд поселенцев. Для этого надо добыть определённое количество золота.

Ту породу, что доставали за день, потом промывали, намытое золото Лишай взвешивал, ссыпал в кожаный мешочек и прятал в сундук. И записывал, сколько сегодня взяли.

В намытом золоте у каждого была своя доля. Которую Лишай же и определял.

Больше всех получала разбитная девица не первой свежести по прозвищу Муха, она грела его постель, и в силу этого была на лёгкой работе: варила еду. Еда получалась не очень. Остальные девушки, обойденные при выборе, шипели, что там она работала в борделе и клиенты звали её не Муха, а Ленивая Муха. Это они отчаянно завидовали.

Выкупившийся «уходил в жильё» – то есть в обжитые места, поселения, разбросанные на клочках земли, отвоёванных у тайги.

Живущие в них люди занимались тем же, что и мы – добывали золото. Но там было легче, и жизнь состояла не только из одной работы.

Там было своё благородное общество со своими ценностями. Выше всего ценились вещи, попавшие из магических миров, совершенно здесь никчёмные.

Серебрянострунные арфы, на которых никто не умел играть. Книги на неизвестных языках. Яркие южные птички в золотых, ведь золота – завались, клетках, которые через некоторое время дохли все, как одна, не в силах пережить длинную, холодную зиму. Но всё вышеперечисленное богатство, по представлениям местных столпов общества, их «приобщало».

Мне предлагали остаться на поселении, когда я только очутилась здесь.

На роли не то Мухи, не то южной птички – всякому солидному человеку лестно иметь в доме этакое диво с самой Тавлеи, между клеткой с чахнущей канарейкой и покрытой кисеёй (чтобы не пылилась) навсегда умолкшей арфой.

И предложение до сих пор в силе.

Ждут, когда заносчивая цаца пооботрётся в забое, утратит тавлейскую спесь и через сбитую о низкий свод проходки спину дойдёт потихоньку до правильного понимания жизни.

Хорошо быть столичной штучкой, кому ещё такое предложат?

Думается мне, может быть, поэтому ни Лишай, ни Клин в отношении меня не рукоприкладствуют, – боятся товарный вид попортить.

Только бурчат себе под нос разные слова, самые мягкие из которых «тавлейская ведьма». А я очень не люблю, когда ругаются в спину.

Лично мне надо проработать две жизни, чтобы получилась та норма золота, за которую уходят в жильё.

Или передать через надзирателей, что, мол, согласная я, забирайте.

Или собрать столько самородков, попадающихся изредка в золотоносной породе, чтобы хватило на выкуп.

Такое тоже практикуется – никто же не в силах уследить за тем, что находят заключённые. А они находят. И прячут. Потому что если надзиратель обнаружит, – заберёт, змей, себе.

Но раз в год, в осеннюю пору (шепчутся ночами в бараке) по всем рудникам едут собирать такое золото большие люди, которым и надзиратели не указ.

Сдашь им столько самородного золота, сколько у тебя в двух горстях умещается – и ты уже не бесправный заключённый, а вольный поселенец. Хочешь – золото добывай, хочешь – чем другим занимайся.

Только, конечно, никуда ты от золота не уйдёшь, потому что ничто иное здесь так не выгодно, как оно. Земля скудна, лето крохотное. Хозяйством кормиться – с голоду помрёшь. А золото кормит.

Я слышу сквозь сон эти разговоры, и больше всего меня волнует, каким образом переправляют потом золото в Тавлею. Какими путями связаны наши миры? Неужели для людей здесь только односторонняя дорога – оттуда сюда, а обратно никак? Других такие глупости давно не волнуют. Все знают твёрдо: отсюда не возвращаются. Очень утешительное знание.

А Выдре, в отличие от злорадствующего барака, я позавидовала. Жить одному – это же так здорово! Так можно отбывать каторгу.

Надзиратели не боялись, что гном сбежит. Они вообще не боялись, что кто-то сбежит. Куда бежать-то?

Весь этот мир – горы и болота, реки и озёра. Как сало под тонкой кожицей залегла под землёй вечная мерзлота. Плодородный слой крохотный, чуть толще ребра ладони. Только в долинах рек земля побогаче. А так – неприютно, скудно, холодно. Везде, куда не беги.

Рудники раскиданы по горам и долам щедрой рукой, но теряются в бескрайней тайге, как бусинки в пушистом ковре. Связывают их даже не дороги – тропы. Летом конный пройдёт, зимой волокуша проедет.

Настоящих дорог мало, они пробиты к большим рудникам. Но там и порядки строже, охрана бдит. Бежать с рудника на рудник – глупо.

Моют золото по речкам, объединившись в артели, вольные старатели. Бывшие каторжники. Они слишком ценят свою пусть и не совсем вольную волю, чтобы тепло встретить приблудившегося горбача – так называют здесь беглых. Или забьют насмерть или властям сдадут. К ним бежать – тоже смысла нет.

Местная столица, куда отправляют золото, где появляются новые партии арестантов, где жизнь кипит и пенится, как брага, гордо именуется Резиденцией. Это уже почти город. Вот там есть некоторые шансы скрыться, если сумеешь добраться. Если бежать с золотом, чтобы было чем купить укрытие.

Но если есть золото, лучше просто выкупиться и перейти в поселенцы. А без золота долго в Резиденции не протянешь, выловят.

И всё снова упирается в одно: никто не уходил отсюда в другие миры. Такой побег скрыть невозможно – об этом бы всё равно узнали…

Безысходность – вот девиз этого мира. А раз так, то и думать об этом не стоит.

Только голова болит.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Глава вторая. Сердолик, янтарь, жемчуг

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть