Онлайн чтение книги Маньчжурская принцесса La Princesse Mandchoue
Глава вторая. Полный кошмар…

Примостившись на краю кресла, уперев локти в колени и свесив руки между ног, комиссар Ланжевен озадаченно смотрел на молодую женщину, сидевшую напротив него.

Поверить в ее виновность было невозможно, несмотря на почти истерические обвинения кухарки, а также пусть и более спокойные, но не менее ядовитые наветы слуги.

Она вела себя достойно, но при этом явно находилась в безутешном горе. Она держалась прямо, сидя на стульчике возле камина, а ее маленькие и удивительно изящные ручки лежали на коленях, но взгляд был неподвижен, слезы стекали по щекам и капали на сатин китайского платья сливового цвета, которое она надела впопыхах, словно одеяние ее родины могло защитить ее от западной порчи…

Полицейскому приходилось слышать от своего приятеля Антуана Лорана, что юная мадам Бланшар очень хороша собой, но он не видел ее раньше, и теперь это стало для него настоящим открытием.

Она была поистине обворожительна!

Если бы не легкое растяжение уголков больших черных глаз, она вполне могла бы сойти за итальянку или испанку, но этот небольшой расовый признак придавал ей некий экзотический шарм и притягательность. Теперь Ланжевену было понятно, почему отстраненный от должности дипломат, любовный роман которого в свое время оказался объектом всех парижских хроник, из-за этой женщины потерял голову. Ходили сплетни, что «маньчжурская принцесса» была более влюблена в своего супруга, чем он в нее.

Но как тогда объяснить это жестокое убийство, если не принимать во внимание кухонные пересуды?

Орудием убийства стал изящный китайский кинжал, привезенный из Пекина, которым месье Бланшар пользовался для того, чтобы резать бумагу. Предмет этот, безусловно, был очень хорошо знаком его молодой жене, но какую нужно иметь силу и несгибаемую решимость, чтобы вонзить его по самую рукоятку в мускулистое тело спортивного мужчины в самом расцвете лет! С другой стороны, комната, из которой только что вынесли труп, оставалась в идеальном порядке, не было видно никаких следов борьбы. Или это слуги привели все в порядок перед приездом полиции?

Ланжевен глубоко вздохнул.

До этого момента ему удалось вытянуть из мадам Бланшар лишь несколько слов, причем каждый раз одних и тех же:

– Это не я… Я его не убивала.

Нужно было узнать хоть что-нибудь еще…

– Мадам, – сказал он с твердостью, не исключавшей, впрочем, и сочувствия, – нужно, чтобы вы рассказали мне все! Мне необходимо знать, что здесь произошло. Добавлю, что вам это, возможно, нужно даже больше, чем мне…

Отсутствующий взгляд устремился на него.

– Здесь ничего не произошло, абсолютно ничего.

– Как же вы можете говорить такое? Ведь ваш муж мертв.

– Он мертв… да… но я не знаю, как это произошло…

– Давайте попробуем разобраться вместе. Что вы делали этой ночью?

– Я спала. Что еще я могла делать в отсутствие моего господина?

Эта архаичная форма, вполне нормальная, может быть, для Китая, но так мало употреблявшаяся в Европе, вызвала тень улыбки на лице комиссара.

– Вы говорите, что его не было дома?

– Да, я это утверждаю. Два дня тому назад он получил… электрическое письмо, написанное на голубой бумаге. Вы разве его не нашли?

– Где оно находилось?

– Но… тут, на письменном столе. Он его оставил поверх своих бумаг. Я к нему не прикасалась.

– А кто-нибудь другой мог это сделать? О чем говорилось в телеграмме?

– Что он должен срочно ехать к своей матери, которая тяжело заболела. И он сел на поезд и уехал к ней.

– Вы хотите сказать, что он уехал в Ниццу?

– Да. Там живут его почтенные родители.

– Вы их знаете?

– Нет. Я никогда не была у них. Мне кажется, они не желали, чтобы я приезжала.

Ланжевен неожиданно поймал себя на мысли, что ему доставляет удовольствие слушать этот нежный, несколько приглушенный голос.

Однако он не должен поддаваться эмоциям!

Эта женщина прибыла сюда из страны, где умеют скрывать свои чувства. И ему показалось странным, что она плакала, не скрывая своей боли.

– Итак, вы спали, – снова заговорил он. – Расскажите, как вы проснулись, что потом делали!

– Я услышала крики женщины… Гертруды, как мне показалось, вскочила и прибежала сюда. И вот… я увидела.

– Ваш муж, наверное, вернулся ночью. Вы его не видели, не слышали?

– Нет. Я спала.

Комиссар вздохнул, встал и принялся шагать по ковру, заложив руки за спину. Проходя мимо Орхидеи, он вдруг протянул ей большой носовой платок в клеточку, кстати, совершенно чистый, который он вынул из кармана сюртука:

– Вытрите глаза и постарайтесь перестать плакать. Я должен сказать вам очень серьезные вещи!

Резкая смена тона задела Орхидею.

Она не взяла предложенный комиссаром платок, а вынула из рукава свой, батистовый, кружевной, которым и промокнула покрасневшие глаза:

– Не могли бы вы говорить со мной не в таком тоне? – произнесла она с достоинством. – Я не привыкла, чтобы со мной общались без уважения.

Ланжевен резко остановился и ошеломленно посмотрел на молодую женщину.

– И чем это я показал недостаток уважения?

– Я – особа императорских кровей. У нас считается, что люди из полиции могут приближаться ко мне лишь на коленях, ударяя челом о землю. Вы же только что обратились ко мне в резком тоне, лишенном учтивости.

Ошеломленный комиссар плюхнулся в первое попавшееся кресло и уставился на свою собеседницу так, будто она прилетела с другой планеты.

– Если я вас чем-либо задел, то тысячи извинений, – сморщился он, – но могу ли я вам напомнить, что вы обвиняетесь в убийстве вашего супруга ударом кинжала?

– Обвиняюсь кем?

– Вашими слугами. Они заявляют, что месье Бланшар не покидал дома, как это утверждаете вы, и что вчера вечером, устав от вашей ревности, он провел вечер… неизвестно где, но с женщиной, которая была его любовницей вот уже несколько месяцев…

– У моего мужа? Любовница? – воскликнула возмущенная Орхидея. – Вы, наверное, хотите сказать – сожительница?

– Да… что-то в этом роде!

– Здесь никогда не было другой женщины! Я первая и единственная супруга в доме моего господина. Если вы хотите говорить о женщине дурного поведения… то могу вас заверить, что у него просто не было времени на подобные вещи. И я еще раз утверждаю, что он уехал два дня тому назад…

– Еще раз – ваши слуги говорят совершенно иное: ваш муж вышел вчера вечером из дома, несмотря на ваше недовольство. Вы не ложились спать и ждали его возвращения.

– А я говорю вам, что спала, и спала крепко. Я даже попросила сделать мне успокоительный отвар…

– Никаких следов его мы не нашли. Позвольте мне продолжить! Месье Бланшар возвратился примерно в три часа ночи. Вы его ждали, и у вас с ним случилась размолвка. Слово за слово… и вы ударили его кинжалом, находившимся на письменном столе.

– Кто рассказал вам такую… бессмысленную сказку?

– Ваша кухарка. Она наелась кровяной колбасы, почувствовала проблемы с пищеварением и спустилась, чтобы приготовить себе чаю. И все слышала…

Орхидея с негодованием прервала его.

Этот человек был уверен, что все произошло именно так!..

Ей же давно известно, что кухарка и слуга ненавидят ее. Однако она не из тех женщин, что позволят обвинять себя просто так: усилием воли она заставила себя успокоиться и подняла на полицейского свои уже высохшие глаза:

– Я не знаю, по какой причине эти люди лгут, но то, что они лгут, для меня очевидно. Никогда между мной и моим дорогим мужем не случалось никаких раздоров, и для меня было бы лучше потерять жизнь, чем разонравиться ему. Почему бы, вместо того чтобы верить этим людям, вам не поинтересоваться здоровьем его уважаемой матушки?

– Будьте уверены, мы этим займемся. Вы знаете их адрес?

– Вы хотите сказать, знаю ли я, где они живут? Я лишь знаю, что они живут в Ницце. А точное местонахождение дома должно быть указано в зеленой кожаной записной книжке, которая лежит рядом с ручкой на письменном столе.

Неожиданное вторжение Гертруды прервало разговор. Без фартука и колпака, одетая во все черное, она походила на эринию[7]Эринии – в древнегреческой мифологии богини мести. В римской мифологии им соответствуют фурии (прим. пер.).. Тяжелый и полный ненависти взгляд, брошенный в сторону молодой женщины, свидетельствовал о ее чувствах к ней.

Комиссар нахмурил брови:

– Вы что, привыкли входить, не постучавшись?

– Прошу меня извинить, господин комиссар. Беспокойство… возмущение… горе…

– Короче! Что вам нужно?

– Я хочу знать, что намерен делать господин комиссар, чтобы принять решение.

– Какое решение?

– Вот именно! Все зависит… но я полагаю, что вы арестуете эту женщину?

Спокойствие Орхидеи, давшееся ей с таким трудом, в один миг улетучилось. Она резко выпрямилась, указала пальцем на дверь и слегка дрожавшим от гнева голосом закричала:

– Вон отсюда, гнусная тварь! Твоя подлая ложь наполняет твой рот ядом. Ты осмелилась оскорбить своего хозяина, утверждая, что он, зная о болезни своей почтенной матушки, не помчался к ней. Убирайся! Или я тебя вышвырну отсюда!

Кухарка пожала плечами, а потом, повернувшись к комиссару, насмешливо бросила:

– Видите, какова она, когда в гневе? Если бы вы ее слышали этой ночью! Она наверняка разбудила соседей сверху!

– Я с ними еще поговорю об этом, а пока выйдите отсюда! Не вам указывать мне, что я должен делать.

Гертруда сразу же сникла:

– Извините, но меня можно понять: я так взволнована! Я… я не хочу и часа оставаться больше с этим созданием. Если вы не заберете ее, то мы… я и мой муж предпочтем уехать отсюда.

– Вы останетесь здесь и будете выполнять свои обязанности! Я с вами еще не закончил. Что же касается мадам Бланшар, то я хочу побольше узнать о ней. В любом случае никто не двинется с места до нового распоряжения! Двое из моих людей останутся здесь и проследят за этим. Семья господина Бланшара будет извещена и примет решения о квартире и прислуге, когда следствие закончится. Мадам, до свидания!

Кухарка вышла, и Ланжевен собрался было последовать за ней, но Орхидея задержала его:

– Все это означает, что вы считаете меня виновной… и что вы намерены арестовать меня? Но я же ничего не совершала, уверяю вас! Я клянусь, что мой дорогой Эдуар уехал в Ниццу!

– Исходя из того, что мне известно в настоящее время, я никому не верю! – сурово ответил полицейский. – Не скрою, подозрения падают на вас. Однако я не стану отправлять вас в тюрьму, пока не перепроверю кое-что. Сейчас же один полицейский останется в этой квартире, а другой – у наружной двери дома. А мы увидимся завтра!

Все это было сказано сухим, ледяным тоном.

И Орхидея поняла, что бесполезно говорить еще что-либо. Она ограничилась кивком головы, спрятала окоченевшие руки в рукава, повернулась и пошла в свою комнату.

Огромный рабочий кабинет мужа, куда Эдуар уже больше никогда не вернется, стал для нее отвратительным, непригодным для жизни. Да и комнату, где они вдвоем пережили столько чудесных мгновений, ждало то же самое, но пока она еще оставалась хоть каким-то подобием убежища. Завтра, возможно, если этот абсурдный кошмар не рассеется, за ней придут люди из полиции, чтобы бросить в темницу…

Сидя на краю кровати, молодая вдова слушала, как затихают удаляющиеся шаги и голоса.

Она не знала, что теперь делать, что думать.

Жуткая смерть мужа повергла ее в глубокое замешательство, преодолеть которое, казалось, было невозможно. Ей казалось, что она долго бежала от своих преследователей и вдруг оказалась в тупике, в то время как свора, несущаяся по пятам и готовая ее разорвать, приближалась.

Наконец, после длительного состояния прострации, в ней заговорило нечто похожее на животный инстинкт. Она была очень молода и слишком хотела жить, чтобы безропотно принять перспективу окончания своих дней в тюрьме. В какой-то момент она попыталась отстраниться от острой боли, сковывавшей ее, или хотя бы осознать, что же произошло.

Было в этой драме нечто такое, что не клеилось, что-то алогичное и даже абсурдное…

Только что, стоя на коленях перед телом убитого Эдуара, она инстинктивно обвиняла в убийстве своих собратьев по расе и особенно автора письма. Теперь же ей начало казаться, что она могла ошибаться, ведь ультиматум был формальный, но ясный: ее жизнь и жизнь ее мужа подвергнутся смертельной опасности только в случае, если она откажется подчиниться. Но до настоящего времени она четко действовала в соответствии с полученными указаниями. Тогда зачем «Священной Матери Желтого Лотоса» надо было убивать Эдуара, рискуя навсегда потерять возможность отыскать драгоценную застежку? Кроме того, воительница никогда бы не нарушила своего слова, особенно если она взяла на себя труд доверить его бумаге.

Наконец, если исходить из того, что преступление было совершено маньчжурами, то почему эти жалкие слуги, Люсьен и Гертруда, так стараются скрыть отъезд своего хозяина, выдумав эту сцену ревности, закончившуюся кровопролитием? По какой причине они пытаются скрыть виновность тех, кого они, по сути, должны бы были ненавидеть?

Человек из полиции тоже представлял для молодой женщины загадку.

Сопровождая ее в рабочий кабинет мужа, он сначала показался ей мягким и любезным. Его лицо, обрамленное седыми волосами, бородкой и длинными усами, наводило на мысль о мудром Ли Юане, редком представителе семейства Орхидеи, встречавшемся во дворце, и она уже была готова довериться ему, но по ходу допроса его тон становился все жестче, и вскоре она поняла, что ложь слуг, высказанная с такой убежденностью, произвела на него впечатление.

Скорее всего он начал считать убийцей именно ее.

И разве она уже не была арестована в своем собственном доме?!

Она получила подтверждение этому, когда в полдень кто-то поскребся в ее дверь и объявил о том, что обед готов.

Обед был подан в столовой, и она могла пройти к столу.

Вновь прибывший был, вне сомнения, самым большим человеком, которого Орхидея когда-либо видела. Одет он был в черный костюм и белую рубашку с целлулоидным воротничком и черным галстуком, больше похожим на шнурок. Он напоминал приоткрытый шкаф… И над всем этим светилось широкое розовое и свежее лицо с рыжими, воинственно закрученными усами, которые явно должны были наводить ужас на окружающих. Впрочем, задача эта была невыполнима из-за двух трогательных ямочек на щеках и голубых глаз, похожих на незабудки. А весь ансамбль дополнялся двумя огромными лапищами, похожими на колотушки для белья, и ногами размером с две баржи, обутыми в кожаные черные ботинки, начищенные до блеска.

Когда люди видели его впервые, они не знали, что и подумать, но инспектор Пенсон, более известный в префектуре под кличкой Уродина, несмотря на необыкновенную наружность, обладал отвагой льва и романтичной душой юной девушки. К тому же у него был прекрасный характер, и он умел талантливо и очень чисто насвистывать свою любимую мелодию «Время цветения вишни»[8]Песня Шарля Трене на музыку Антуана Ренара и слова Жана-Батиста Клемана (прим. пер.).. Если вы слышали эту знаменитую мелодию, то могли с уверенностью сказать: инспектор Пенсон находится где-то поблизости!

Его появление в комнате Орхидеи очень ее удивило:

– Кто вы и почему вы позволили себе зайти ко мне? Я вас никогда не видела…

– Ну, конечно, ведь мы с вами раньше не встречались, – ответил Пенсон. – Начальник поручил мне сторожить тут все, но не сказал, чтобы я мешал вам есть.

– Я не голодна…

– В вашем возрасте человек всегда голоден, а потом, эти эмоции – они тоже вызывают аппетит…

– А кто готовил?

– Ну… эти два типа, которые здесь для этого и находятся!

– Я не буду больше есть то, что приготовила эта женщина! Она осмелилась обвинять меня, а значит, способна дать мне яду.

– Вот была бы глупость! Мне бы этого как раз хватило, чтобы засадить ее в тюрьму. Но я вас понимаю. Хотите, я пойду и куплю вам чего-нибудь?

– Если это не составит вам труда… мне бы хотелось хлеба, масла и фруктов. И еще немножко вина.

Инспектор не смог бы объяснить, почему эта красивая девушка, подозревавшаяся в таком страшном преступлении, внушала ему симпатию и вызывала желание оказать ей помощь. Уж во всяком случае, дело тут было не в ее красоте: она точно не представляла собой тип его женщины, но в ней читалось такое страдание… именно это тронуло его.

– Я понял! Ничего опасного! – сказал он с добродушной улыбкой. – Я все вам приготовлю сам. А потом… вам надо будет попытаться отдохнуть хоть немного, потому что с допросами еще не покончено.

– А зачем задавать вопросы, если не верят ответам? Ваш начальник убежден, что это я убила своего мужа…

– Он вам так сказал?

– Почти… Когда он вернется?

– Я не знаю, но если вы невиновны, то он докопается. Это он на вид такой, а вообще-то он настоящий ас.

Некоторое время спустя Орхидея принялась за еду, поданную Пенсоном. С давних пор она знала: прежде чем бросаться в бой, следует подкрепить свое тело простыми и здоровыми продуктами. А она решила, что будет до последнего биться за жизнь и свободу, что для нее, по сути, было одним и тем же!

Она находилась в полной изоляции во враждебной ей стране, ибо относительно французов у нее не имелось никаких иллюзий: она уже прожила тут почти пять лет, и ждать ей здесь было нечего, кроме несправедливости, оскорблений и притеснений. Нужно было уезжать, и как можно быстрее!

Ее первой мыслью было – дождаться ночи, но могло случиться так, что за ней пришли бы уже вечером.

Итак, бежать следовало срочно.

Куда? В Марсель, конечно же!

В Марсель, где послезавтра ее будут ждать и где она сядет на корабль, идущий в Китай, – единственное место на земле, где у нее еще могло быть будущее.

Еще раз, но уже под совсем другим углом зрения, она перечитала письмо, так напугавшее ее накануне, которое теперь излучало надежду.

Возвратиться назад!

Увидеть свою дорогую отчизну, своих бывших друзей, вымолить прощение у Цзы Хи, а затем спокойно жить возле этого источника мудрости, может быть, немного скучновато, но зато безмятежно! Потому что она, конечно же, не намерена была отдавать сыну принца Кунга свою руку, еще хранившую теплое воспоминание о руках Эдуара. Все, чего она хотела бы, – это чтобы ей позволили мирно доживать во вдовстве.

Как было бы хорошо снова увидеть красные стены Запретного Города и его великолепные сады! Как ей стало известно, они не пострадали от ярости победоносных союзных войск после окончания осады иностранных дипломатических миссий. И раз уж у нее не было возможности отдать последние почести телу ее горячо любимого мужа, она решила не оставаться в доме больше ни на час…

Закончив обед, она приступила к сборам.

С собой она решила взять дорожную сумку, достаточно большую, чтобы положить туда немного белья и предметов первой необходимости, но в то же самое время такую, чтобы ее легко можно было скрыть за широкими складками просторной бархатной накидки темно-красного цвета, подбитой мехом чернобурой лисицы, гармонировавшей с обшитым сутажом платьем из красного и черного шелка. Было бы верхом глупости вновь одеваться в то же, что было на ней в момент ограбления музея!

В багаж она положила застежку императора, свои собственные драгоценности и значительную сумму денег, которую перед отъездом оставил ей Эдуар, всегда стремившийся ее побаловать. Сумма в золоте и банкнотах выходила солидной, на нее можно было прожить достаточно долгое время и после прибытия в Китай.

Наконец, она взяла с собой подаренную мужем нефритовую статуэтку Куан Йин[9]Куан Йин – одно из самых любимых и популярных божеств Востока. Это китайская богиня милосердия, сострадания и защиты, чье имя переводится как «та, которая слышит молитвы». Часто ее называют «Богоматерью Востока» (прим. пер.)., которой она тайно поклонялась из-за недостатка христианского образования. Это была единственная вещь, которую она на самом деле хотела взять с собой. Все остальное (даже личные вещи) никогда ей, по сути, и не принадлежало.

Она закрыла сумку, поставила ее в платяной шкаф вместе с накидкой, перчатками, муфтой, шляпой и плотной вуалью, которые она хотела взять с собой, обулась, надела выбранное платье, а сверху набросила большой пеньюар из японского шелка. Затем огляделась вокруг, ища орудие, которое помогло бы ей проложить дорогу. Требовалось нечто тяжелое, большое, но не слишком твердое, ибо ей ни в коем случае не хотелось убивать полицейского, который был с ней так любезен. У него и так появится масса неприятностей, если ее побег удастся!..

Она сразу же отвергла чугунную кочергу и остановила выбор на вешалке для шляп из покрытого лаком красного дерева, которую и поставила в пределах досягаемости руки…

После этого она разлила немного воды под батареей центрального отопления и вышла в коридор. Длинные ноги полицейского, читавшего в прихожей газету, перегораживали ей выход. Она направилась к нему.

– Не могли бы вы взглянуть? Мне кажется, что в комнате протекает батарея, – пожаловалась она.

Он тут же отложил в сторону свой «Пти Паризьен» и встал:

– К вашим услугам, мадам!

В комнате она показала ему место предполагаемой утечки, и он, естественно, присел, чтобы просунуть пальцы под чугунные секции батареи. Орхидея схватила свое импровизированное оружие, мысленно попросила прощения у этого славного человека, а затем точным движением нанесла ему сильный удар по голове.

Пенсон рухнул на пол.

Не теряя ни секунды, она связала ему руки за спиной с помощью шнура от штор, засунула в рот носовой платок и закрепила его шарфом, после чего скинула пеньюар, надела шляпу, опустила вуаль, натянула перчатки, набросила на плечи накидку и, схватив сумку, вышла из комнаты, закрыв дверь на ключ, а сам ключ опустила в первую попавшуюся вазу. Бесшумно, как кошка, она дошла до входной двери.

Квартира была погружена в полнейшую тишину.

Не было слышно ни звука, даже из кухни.

Не оглядываясь больше на этот дом, душа которого улетела вместе с душой Эдуара, Орхидея вышла на пустую лестничную площадку и осторожно потянула тяжелую дубовую дверь, хорошо ухоженный замок которой сработал без малейших щелчков.

Первое препятствие было преодолено…

Орхидея, сердце которой готово было выпрыгнуть наружу, сделала глубокий вдох, прежде чем начать спускаться по лестнице, устланной ковром, прижатым к ступеням медными рейками.

Она молилась сразу всем богам, чтобы внизу не оказалось консьержа.

И там его не оказалось.

Осталось сделать немногое, но это было потруднее. Она знала, что комиссар поставил одного из своих агентов, чтобы тот охранял подступы к дому. Она подумала, что разумнее было бы пройти через сад за домом, но как перелезть через стену, отделявшую его от соседнего жилого дома, в таком одеянии?!

Орхидея решила: вряд ли у сторожа найдется повод ее окликнуть, когда она выйдет, ведь жители двух других этажей не были подвергнуты домашнему аресту!

Не углядев никого в униформе за стеклами, защищенными витыми бронзовыми украшениями, она решилась приоткрыть дверь и посмотреть на улицу. Тот, кого она опасалась, сержант в темно-синей форме, в плаще и форменной фуражке, натянутой на самые уши, стоял совсем близко. Второй топтался возле черно-золотой металлической ограды, отделявшей улицу от бульвара Мальзерб.

Они смотрели в другую сторону.

Набравшись смелости, Орхидея вышла и направилась к парку, где быстро скрылась за изгородью.

Никто ее не окликнул, не остановил, и она немного постояла, не двигаясь, чтобы унять гулкие удары в груди…

Зимний день был настолько серым, настолько темным, что казалось, будто он и не наступал. Желтоватое небо, отяжеленное снегом, мрачнело. Через час должна была прийти настоящая ночь. В парке было пусто, за исключением одной старой отважной дамы, кормившей голубей и воробьев…

Зная, что ее уже не видят, Орхидея углубилась под деревья, обошла Коринфскую колоннаду и прошла к Ротонде Леду, решетка которой выходила на бульвар Каруселль, и стала искать свободный экипаж.

Их не было, пришлось пройтись пешком до площади Терн.

– На Лионский вокзал! – приказала она кучеру, прежде чем сесть на драповые подушки, новые, но уже пропахшие неприятным запахом охлажденного табака.

– Надеюсь, ваш поезд отходит не через десять минут, – ответил кучер, – по такому снегу я не стану просить мою Молодую Лань идти галопом.

– Нет, нет… У нас достаточно времени!

Она знала, что путь будет неблизкий, так как уже бывала на этом вокзале, когда вместе с ее дорогим мужем возвращалась из Марселя, а также из поездок в Йер и Канны, где они провели две последние зимы. Все тогда было прекрасно, а синие морские пейзажи и цветы казались написанными красками самой любви. Тогда им, помимо личной коляски Бланшаров, потребовался большой фургон с четырьмя лошадьми, чтобы перевезти вещи молодой пары…

А теперь Орхидея отправлялась с одной сумкой, да и то спасибо, что ей вообще удалось убежать. Прибыв на место, она, возможно, найдет время, чтобы купить себе одно или два платья.

Пока фиакр катил по бульварам, молодая женщина спрашивала себя, а не нашли ли уже ее жертву? И если нет, то сколько у нее еще имеется времени до тех пор, пока ее хватятся?

Вопрос не имел ответа, и Орхидея решила отдаться во власть убаюкивающих покачиваний экипажа, двигавшегося из-за мороза и гололедицы крайне осторожно. Кончилось тем, что она уснула, и это был самый лучший способ забыть на время о положении, в котором она находилась.

Когда фиакр остановился на вокзальной площади, она даже не заметила этого. Кучеру пришлось слезть со своего сиденья и слегка потрясти ее, чтобы она очнулась:

– Эй, мадам! – сказал он. – Мы приехали. Ведь вы сюда просили вас привезти?

Она вскочила, посмотрела вокруг еще мутным взглядом, странно улыбнулась своему Автомедону[10]Автомедон – искусный оруженосец и возница Ахиллеса, а потом сына его, Пирра. Это имя сделалось нарицательным для тех, кто ловко правит лошадьми (прим. пер.). и спросила:

– Мы на Лионском вокзале?

– Совершенно точно!

Она порылась в кошельке, который хранила в муфте, чтобы рассчитаться с кучером:

– Спасибо большое. И извините меня! Я, кажется, немного заснула…

– Уф! Мы все, как сурки, в такую погоду! Скажу вам, что я сам, когда валит снег, прямо валюсь в сон! Позвольте, я помогу вам спуститься.

Она встала на землю и щедро заплатила добряку, поблагодарившему ее от всей души и взявшемуся лично отнести ее сумку в большой зал вокзала:

– Вот!.. Счастливого пути, мадам! Берегите себя!

Она поблагодарила его кивком головы и улыбкой, которую, впрочем, скрыла вуаль, и направилась к кассам за билетом.

– В котором часу будет ближайший поезд на Марсель? – спросила она.

Служащий, оценив элегантность спрашивавшей дамы и качество ее одежды, решил, что имеет дело с высшим обществом, но с ответом не торопился:

– Хм… Это зависит!

– От чего?

– От цены, какая вас устроит…

– Объясните! Я вас не понимаю.

– Извините! Если вас устроит поезд люкс, то есть «Средиземноморский экспресс», отходящий через сорок пять минут. Но это очень дорого. Там только спальные вагоны, зато…

– Если есть места, я беру.

Орхидея заплатила, но при этом вела себя довольно глупо. На самом деле она прекрасно знала этот поезд, так как путешествовала на нем уже два раза. Более того, это был именно тот поезд, на котором она должна была ехать завтра. Неужели она до такой степени взволнована и растеряна, что могла забыть об этом?! Чтобы избежать встречи с полицией, ей нужно было взять что-то попроще…

Когда она отошла от кассы, к ней приблизился носильщик:

– У вас есть багаж, мадам?

– Только эта сумка.

Она протянула ее ему, подумав, что тому, вероятно, покажется странным, что богатая пассажирка ничего больше с собой не везет, кроме муфты. Он взял ее билет, и она последовала за ним через пеструю толпу, наполнявшую вокзал. Носильщик двигался быстро, ей было трудно за ним поспевать на высоких каблуках. Она вынуждена была почти бежать, чтобы не потерять его из вида. Если бы на нем не было голубой униформы и перевязи, украшенной медной овальной бляхой, было бы трудно не потерять его в толпе, но благодаря такому быстрому движению он прокладывал ей путь как среди приезжающих, так и среди отъезжающих, образовывавших встречные потоки.

Огромный черный локомотив недавно прибывшего поезда еще продолжал выплевывать дым, наполняя высокий вокзальный свод черным туманом.

Наконец они выбрались из толпы и прошли за ограду, за которой стояли покрытые лаком вагоны из тикового дерева, украшенные блестящей медной отделкой. Это и был «Средиземноморский экспресс» – нечто вроде дворца на колесах, который мог доставить до Ниццы за пятнадцать часов и с наивысшим комфортом. Несмотря на запах угля, платформа напоминала огромный холл какого-то гранд-отеля: она сверкала дорогими мехами, драгоценностями, шляпками с перьями и английскими тканями. Повсюду слышалась речь на разных языках, ибо сезон на Лазурном Берегу был в самом разгаре, а значительная часть высшего европейского общества желала погреться на его солнце и вкусить прелестей его климата…

Орхидея мало кого знала, а посему не опасалась какой-либо нежелательной встречи.

Она шла, не глядя по сторонам, охваченная одним лишь желанием поскорее укрыться в уютном купе (она выкупила его целиком для себя одной), чтобы хорошенько отдохнуть до завтрашнего утра.

Носильщик подвел ее к человеку в коричневой униформе со скромными галунами, стоявшему возле подножки одного из центральных вагонов, с книжечкой и карандашом в руках. Это был проводник, в обязанность которого входило следить за благосостоянием, здоровьем и самой жизнью вверенных ему пассажиров. Он стоял к ней спиной, полностью занятый некоей дамой, завернутой по самые глаза в шиншилловое манто, настолько просторное, что оно казалось огромным. Поверх пальто виднелись шляпка, сидящая на копне белокурых, слегка растрепанных волос, и кончик розового носа. Молодая и, по всей видимости, красивая, пассажирка топала от волнения ногами, тряся обеими руками за рукав служащего и бросая тревожные взгляды на прибывающих пассажиров.

– Быстро! Быстро! Мой номер!.. Мне нужно немедленно быть в моем купе!

В ответ раздался слегка ироничный, но приятный и спокойный голос проводника:

– Успокойтесь, мадам, поезд не уйдет без вас, и дайте мне возможность найти ваше место! Я не смогу этого сделать, если вы будете так меня трясти! А, вот оно! Мадемуазель Лидия д’Оврэ: купе номер четыре. Разрешите вам помочь? – добавил он, нагнувшись, чтобы взять сумку и чемодан, который она поставила у ног, но она не позволила ему это сделать. Судорожно схватив свой багаж, она бросилась к ступенькам вагона, где, запутавшись в своем манто, чуть было не упала. Конечно же, служащий кинулся ей на помощь, но вместо благодарности она вдруг заявила:

– Если кто-то будет спрашивать меня, вы меня не видели! Меня здесь нет… Понятно?

– Абсолютно! Вас здесь нет! – сказал он, не скрывая улыбки, и повернулся к Орхидее и ее носильщику.

Та не смогла удержаться от возгласа удивления:

– Ах!

Перед ней стоял Пьер Бо, бывший переводчик при французской дипломатической миссии в Пекине.

Ей было известно, что он служит на «Средиземноморском экспрессе», она уже однажды ездила с ним, но ей и в голову не могло прийти, что она снова попадет именно в его вагон.

Отступать уже было поздно: носильщик подал ему проездные документы, а тот любезно ее поприветствовал, заглянув в свою книжечку:

– Мадам повезло: у меня как раз осталось одно спальное место. Могу я узнать вашу фамилию?

Орхидея открыла было рот, но, несмотря на вуаль, он уже признал ее:

– Мадам Бланшар? И вы одна?

Надо было отвечать, продолжать игру.

Впрочем, еще никто ничего не знал о драме, разыгравшейся на авеню Веласкес, а газеты могли сообщить об этом не раньше завтрашнего дня. Немного удачи – и она вполне может без проблем сесть на корабль и отплыть в Китай!

– Я еду к мужу в Марсель, – спокойно ответила она. – Позавчера вечером он отправился в Ниццу к своей матери… может быть, вы его видели? Он должен был ехать этим поездом.

– Нет. «Средиземноморский экспресс» отправляется каждый вечер, и я, конечно, не могу работать на каждом рейсе. Но я счастлив принять вас! Жаль, что не могу проводить вас до места встречи с вашим супругом. Я его давно не видел, и мне было бы очень приятно с ним повидаться.

– Возможно, в другой раз. Я ему обязательно передам, что встретила вас.

– Большое спасибо. А пока позвольте заняться вашим устройством. У вас спальное купе номер семь.

Следуя за ним, Орхидея попала в узкое помещение из красного дерева и бархата, где, несмотря на тесноту, имелось все необходимое для спокойного и приятного путешествия: зеркала, паровое отопление, поддерживающее нужную температуру, мягкая кушетка, газовое освещение, маленький туалет и прочие самые современные удобства.

Пьер Бо поставил сумку Орхидеи на скамейку, которая позднее превратится в кровать, и задержался, заметив бледное, изможденное от усталости и полное тревоги лицо Орхидеи, когда та сняла вуаль.

– У вас все в порядке, мадам? Вы выглядите очень утомленной…

– Так оно и есть. Видите ли… после отъезда моего дорогого Эдуара я совсем не спала… Просто… мы никогда до этого с ним не расставались.

– Наверное, вам следовало ехать вместе с ним?

– Конечно, это было бы лучше всего, но… его семья до сих пор не признала наш брак… И он не знал, что делать со мной. Мы оба думали, что будет лучше, если я останусь дома, чем ждать его в каком-то отеле.

– Извините меня! Раз вы теперь едете к нему, вам хватит ночи, чтобы прийти в себя. Желаете ли, чтобы вам подали что-нибудь? Может быть, чаю?

Несмотря на драматизм ситуации, в которой она находилась, Орхидея смогла заставить себя улыбнуться этому человеку, светлые глаза и тонкое лицо которого выражали столько понимания.

– Если бы вы могли предложить мне чай по-китайски, я сочла бы это самым большим благом. К несчастью, в Европе чай больше готовят на английский или русский манер. У себя дома я вынуждена была сражаться много месяцев, пока не добилась хоть чего-то приемлемого. Но в ответ я получила ненависть нашей кухарки…

– Ненависть? Не слишком ли сильное слово?

– Не думаю, что преувеличиваю, ведь у меня есть доказательства. В любом случае чашечка чая, каким бы он ни был, сейчас доставила бы мне удовольствие.

– Международной компанией спальных вагонов все предусмотрено для удобства пассажиров. Мы умеем готовить чай различными способами… Я позабочусь об этом, а в котором часу вы хотели бы поужинать в ресторане?

– А так ли необходимо туда идти? Я, конечно, проголодалась, но разве нельзя сделать так, чтобы меня обслужили прямо здесь? Я никогда еще не ужинала в общественном месте без моего мужа. Я боюсь показаться… слишком зажатой.

– Я все устрою без проблем. Пойду распоряжусь, чтобы занялись вашим чаем и принесли вам меню…

– Спасибо… большое спасибо!

К своему немалому удивлению, Орхидея через некоторое время увидела официанта в ливрее с серебряным подносом, на котором стояли кипяток, чашка и заварной чайник, сделанный, по всей видимости, где-то в районе Кантона. Еще на подносе лежал пакетик великолепного цинг-ча – зеленого чая, который собирают до начала сезона дождей в долине Голубой Реки, а затем высушивают на солнце. Есть, кстати, еще замечательный хонг-ча, или красный чай, называемый европейцами черным или чаем «сушонг». Его высушивают в искусственных условиях, но он распространяет вокруг себя не менее приятный запах.

Мысленно благодаря своего старого товарища по осаде, молодая женщина выпила несколько чашечек своего любимого напитка. Она даже не заметила, как поезд тронулся и начал свой длинный путь в направлении Страны солнца.

После того как все пассажиры были окончательно определены по своим «ячейкам», Пьер Бо не смог удержаться и лично принес меню вагона-ресторана той, кого он с первой встречи называл «моя нефритово-жемчужная принцесса»… даже не подозревая, что речь и в самом деле шла о Ее Высочестве.

Впрочем, надо признать, что на ней не было знаков принадлежности к высшей касте, когда он впервые увидел ее в слишком длинной куртке и синих панталонах. Она набирала воду из колодца, и чистота ее лица, изысканная изящность кожи и рук, красота серьезного взгляда темных глаз заставили его сердце забиться сильнее. А ее имя – Орхидея – просто сразило его, ведь этот цветок был так красив и это имя так шло ей!..

Однако он быстро понял, что шансов на взаимность у него нет: Орхидея никого вокруг не видела и боготворила одного лишь Эдуара Бланшара. Это читалось в ее взгляде, в невольной улыбке, заставлявшей ее лицо расцветать, как цветок, при его появлении…

Пьер спрятал свои чувства глубоко-глубоко в сердце, не позволяя черной зависти омрачить их. Он любил для себя самого, ради самого счастья любить.

И как он радовался, когда она спасла жизнь Александре Форбс и тем самым доказала свою привязанность к людям с Запада, а потом он мужественно заставил себя присутствовать на церемонии бракосочетания, проведенной монсеньором Фавье. Прекрасно понимая, что от такой «болезни» ему никогда не вылечиться, он дал себе слово держаться подальше от Бланшаров, а посему не принял ни одного их приглашения, избегал любых попыток сближения и очень сожалел, что не может смениться, когда однажды увидел их имена в списке пассажиров своего вагона. Это случилось с ним впервые и было отравлено горечью неравенства: они теперь были далеки от трагических пекинских событий и от повседневного героизма, который сближал человеческие судьбы и стирал грани между различными социальными слоями. Ему так хотелось предстать перед молодой женщиной эдаким разлюбезным богатым и элегантным пассажиром, а не скромным железнодорожным служащим!..

Молодая пара была очаровательна, сердечна, и они от всей души радовались встрече, но он не разделял этой обходительности. Конечно же, он улыбался, но говорил мало, и если и выделял их из числа других пассажиров, то делал это весьма деликатно. Никогда еще путешествие не казалось ему таким долгим, как в тот раз, а ночные часы, которые он просиживал на своем месте в конце коридора, тянулись нескончаемым мучением: ведь за дверью из красного дерева находилась та, чей образ он так и не смог изгнать из своего сердца. Она выглядела еще прекраснее, чем когда-либо, удивительно элегантная, будучи даже одетой по европейской моде, которую он не любил и искренне считал абсурдной. Ему было бы в сотни раз приятнее увидеть ее такой, какой она была в день бракосочетания, – сказочной принцессой, облаченной в атлас цвета зари с очаровательной диадемой из цветов и драгоценностями маньчжурской знати. Однако она была настолько грациозна, что могла оставаться очаровательной даже в этом дурацком корсете с ленточками, сутажом, кружевами, орнаментами, перьями и разного рода безвкусными побрякушками, которыми кутюрье имели обыкновение обвешивать своих клиенток: настоящая парижанка!

Но он предпочел бы видеть ее в простом белом старинном одеянии…

Сейчас же, очутившись с ней лицом к лицу, Пьер был шокирован.

Одна, почти без багажа в купе его поезда – это было удивительно, несмотря на ее рассказ о внезапном отъезде: зачем было встречаться в Марселе с мужем, уехавшим несколько дней назад в Ниццу, в то время как проще было бы уехать сразу же вдвоем?

Было очевидно, что с молодой женщиной что-то не так, и бывший переводчик инстинктивно учуял в этом что-то необычное, может быть, даже драматическое: и подтверждение тому находил в странном изменении тембра голоса, в черной вуали, которая, несмотря на плотность, не могла скрыть ее осунувшихся черт лица…

Когда он принес ей меню, он уже знал: что-то не так.

Орхидея сняла вуаль, и он заметил горькую складку на ее лице, следы слез – почти незаметных для человека безразличного, но слишком хорошо видимых тому, кто влюблен.

Его нефритово-жемчужная принцесса страдала.

Но от чего?..

Совершенно не догадываясь о мыслях, вертевшихся в голове этого человека, которого она почти не знала, но который оказывал ей такое деликатное внимание, Орхидея мало-помалу обрела равновесие, которого ее лишили последние часы жизни. Обволакивающий комфорт купе, тонкий и хорошо знакомый аромат чая, приготовленного, как она любила, тепло и ритмичное покачивание вагона – все это действовало как анестезия, придавая новые силы.

Чтобы еще более изолировать ее от внешнего мира, Пьер Бо перед самым отходом поезда задернул бархатные шторы, и молодая женщина не видела ни пригородов, ни сельских просторов, через которые они проезжали. Как будто он захотел, чтобы она закрыла глаза и не открывала их до самого синего моря, по которому скоро поплывет…

Однако после ужина, состоявшего из гребешков Сен-Жак, яичницы с грибами, зеленых бобов и взбитого шоколада (с прибытием в Европу она проявила истинную страсть к шоколаду), она согласилась выйти на некоторое время в коридор, пока ей приготовят постель.

Зная, что она сейчас предпочла бы одиночество, Пьер Бо использовал благоприятный момент – первую смену в вагоне-ресторане. В это время там обычно собиралось больше всего народа, коридор же был пуст, за исключением молодой дамы в шиншилловом манто, которая явно не имела желания куда-либо уходить и ждала, когда ей тоже приготовят постель на ночь.

Купе двух женщин находились недалеко друг от друга.

Они стояли почти рядом, но если молодая вдова, прислонившись спиной к перегородке, не обращала никакого внимания на другую пассажирку, та, напротив, постоянно смотрела на нее с выражением горячего желания начать разговор, но сама сделать это не осмеливалась. В конце концов она расхрабрилась:

– Извините меня за то, что я обращаюсь к вам, не имея чести быть представленной, – сказала она сдержанным голосом. – Но вы здесь единственная пассажирка, занимающая целое купе, и я хотела бы спросить, не могли бы вы оказать мне услугу.

Лицо у нее было восхитительное, улыбка – очаровательная и симпатичная, голубые глаза так искренни… все это тронуло Орхидею до такой степени, что она сочла, что у нее нет никаких причин не удостоить ее любезного ответа:

– Если это не очень сложно…

– Думаю, что несложно, но вначале я должна вам сказать, кто я такая: меня зовут Лидия д’Оврэ, я из «Буфф Паризьен»…

– Извините меня, я редко хожу в театр. Вы актриса?

– Да, в некоторой степени, а еще я пою и танцую. Пользуюсь достаточным успехом, – уточнила она с простодушным удовлетворением. – Это очень приятно, однако из-за этого иногда возникают большие проблемы с мужчинами…

– Вы должны очень нравиться им, – сказала Орхидея. – Вы на самом деле очень красивы!

– Большое спасибо, хотя иногда мне совсем не хочется быть такой! Например сейчас! Я… у меня было приключение с одним русским князем… человеком прекрасным… очень богатым, но страшным ревнивцем и невозможным тираном. Он… он меня преследует и… раз уж я начала, скажу все! Я от него сбежала…

Выйдя из купе Орхидеи, Пьер Бо прервал ее. Лидия д’Оврэ непринужденно, что свидетельствовало об уме, не меняя тона, продолжала говорить, но уже о красотах заснеженных пейзажей, мелькавших белизной за окнами, в которых отражались лишь пассажиры, стоящие в коридоре. Пьер, не желая мешать их беседе, удалился и исчез в другом конце вагона с другим служащим, только что закончившим застилать постели.

Что же касается Орхидеи, то она вдруг почувствовала искреннюю симпатию к этой милой маленькой женщине. Ведь она тоже могла бы пожаловаться на мужчин! Одна бежала от одного из них, а другая – от полиции. Они были сестрами по несчастью.

– Скажите, а чем я могу вам помочь?

– Это очень просто. Я хочу поменяться с вами купе, но так, чтобы этот человек… то есть… проводник ничего об этом не знал. Гри-гри, я так называю его, способен на все, чтобы меня разыскать… даже на то, чтобы подвергнуть пыткам проводника!

Несмотря на ее трагический тон, Орхидея не смогла удержаться от улыбки. Это ее страшно поразило: что же она за женщина, если может улыбаться, когда Эдуар умер всего двадцать четыре часа тому назад?!

– Я не представляю, какие пытки можно организовать в поезде люкс? – сказала Орхидея. – Что же касается господина Бо, я его знаю с давних пор. Он не способен предать женщину. Вам бы следовало больше ему доверять.

– Нет, – решительно заявила Лидия, – он мужчина, а я не верю ни одному из них! Либо они соперники, либо поддерживают друг друга. Если по каким-то причинам мое предложение вам не подходит, я пойму.

– Почему вы решили, что не подходит? Все купе одинаковы!..

– Значит, вы согласны?

– Я согласна… и я ничего не скажу… Когда наш проводник вернется, я пожелаю ему спокойной ночи и буду наготове. Вы же, со своей стороны, ждите подходящего момента, чтобы он удалился, и сразу же приходите ко мне.

– О! Благодарю вас от всего сердца, и если я могу быть хоть чем-нибудь вам полезной, просите! Обещаю и клянусь, я все сделаю!

И к великому удивлению Орхидеи благородная представительница семейства д’Оврэ с торжественным видом выбросила вперед руку и сплюнула на пол. Орхидея на секунду задумалась: а стоило ли так делать, но потом решила, что ведь саму-то ее никто не просил ни в чем клясться. И она задала еще один вопрос:

– Вы тоже едете в Марсель?

– Нет. В Ниццу. Это что-то меняет?

– Нет, но меня должны разбудить до прихода поезда.

– Если позже он и откроет, что мы совершили обмен, то тогда это уже не будет иметь никакого значения. Но я тоже попрошу его разбудить меня до того, как мы подъедем к Марселю.

– Итак, договорились…

– И еще! Не хотите сказать мне свое имя, мадам?

– Мы больше никогда не увидимся. Послезавтра я отплываю на корабле в Китай, но мне будет приятно знать, что у меня здесь осталась подруга. Меня зовут Ду Ван… Принцесса Ду Ван!

Глаза у маленькой блондинки широко раскрылись:

– Вот это да!.. Принцесса? А я-то удивлялась, откуда у вас такие благородные красота и осанка!..

Орхидея позволила себе улыбнуться еще раз под впечатлением того, что она сама только что сказала. Ее прежнее имя само соскользнуло с губ, как будто бы она хотела сбросить и оставить здесь, во Франции, образ девчонки-беженки, дочки торговца, которой она так долго была. Разве так будет не лучше, если она на самом деле стремится обрести настоящее равновесие и вновь стать той, кем некогда была? Тишина садов Запретного Города завершит возрождение, которое будет длиться до самых врат смерти…

Все произошло так, как и задумали две беглянки.

Когда Пьер Бо возвратился, Орхидея поблагодарила его за заботу и прежде чем пожелать ему спокойной ночи, настоятельно попросила, чтобы ее никто не беспокоил, что вызвало у проводника улыбку:

– Для этого не может быть никаких оснований, мадам. Я внимательно буду следить за вашим сном. Спите спокойно!

Некоторое время спустя, воспользовавшись моментом, когда проводника позвала в другой конец вагона некая дама с властным голосом, молодые женщины благополучно осуществили задуманную операцию по двойному перемещению.

Орхидея очутилась точно в таком же купе, вплоть до последних мелочей: лишь аромат туберозы, оставшийся от Лидии, говорил о том, что здесь находилась какое-то время другая хозяйка. Орхидея не любила этот запах. Убежденная, что в такой атмосфере она не заснет и стремясь избежать пробуждения с головной болью, она отдернула шторы и открыла окно. Сильный порыв ветра вместе со снегом ворвался в купе. Она тут же прикрыла окно, оставив лишь небольшую щель, а также пространство между шторами для того, чтобы воздух мог свободно проходить, выветривая нежелательный запах.

Потом она быстро разделась, легла, погасила свет, натянула одеяло до самых ушей, свернулась в клубочек в этом теплом гнездышке и практически мгновенно заснула.

А «Средиземноморский экспресс» невозмутимо продолжал свой путь по заснеженным землям Бургундии…