Онлайн чтение книги Лейли и Меджнун Layli va Majnun
ГЛАВА XXI

Украшенный жемчужинами слов,

Девичий лик рассказа был таков:

Когда пришел в сознание беглец,

Заплакал, горько жалуясь, отец,

Увещевал Меджнуна без конца, —

И тот, взглянуть не смея на отца,

На землю, от стыда сгорая, лег,

Он целовал следы отцовских ног,

Молил отца: «Прости меня скорей,

Я прибегаю к милости твоей!»

Решив: сознался сын в своей вине,

Раскаяньем наказан он вполне,

Отец сказал: «Ты можешь быть прощен,

Но должен жить, как требует закон.

Вину свою ты искупи сейчас:

Как я велю, так поступи сейчас».

Меджнун всегда великодушным был,

Он благородным и послушным был,

Когда в мозгу не воцарялась мгла,

Чужда ему невежливость была.

Исполнен вежества прямых людей,

Исполнен мужества святых людей,

Несправедливости не выносил

И неучтивости не выносил.

Он так сказал отцу: «Твой правый суд

И слово — пусть прощенье принесут.

Твой приговор я с радостью приму,

Я слову подчиняюсь твоему».

От этих слов повеселев тотчас,

Отец повел о сватовстве рассказ:

«Единственный среди аравитян,

О нет! Скажи: среди подлунных стран, —

Был Науфаль заступником тебе,

Всегда сочувствовал твоей судьбе,

Всегда помочь твоей любви хотел,

Но был тебе сужден другой удел…

Его стараний счесть я не могу,

Ты в неоплатном у него долгу,

Ты должен повиниться перед ним,

И будешь ты прощен отцом родным.

Ты хочешь быть покорным до конца?

Исполни просьбу дряхлого отца;

Мне принеси повиновенья дань,

А Науфалю верным сыном стань.

Есть у него жемчужина одна,

И сердце каждое влечет она.

Таит живую розу красоты

Девичий заповедник чистоты.

Она красой затмила небеса,

Сразила сто племен ее краса,

Ее невольникам потерян счет,

Открыться ей — невольный страх берет,

Твое согласье — слава для меня,

А твой отказ — отрава для меня.

Прощу тебя, когда согласье дашь,

И весь народ возрадуется наш».

Язык Меджнуна так отец связал,

Что «соглашаюсь я!» Меджнун сказал.

Обрадовал отца ответ его,

Людей созвал он племени всего,

И вот выносят яства и вино —

Припасы приготовлены давно.

Одежды пира украшают всех,

А на Меджнуне — драгоценный мех,

Вот соболь черный, белый горностай, —

Одетым в день и ночь его считай!

И двинулся веселый караван,

И показался Науфалев стан.

Созвал и Науфаль своих гостей,

Созвал он знатных и простых людей.

Уселись приглашенные в кольцо,

К законам счастья повернув лицо.

И длился пир семь дней и семь ночей.

И много было сказано речей,

И много чаш осушено до дна,

И радость остается им одна:

Сейчас войдут в нарядах дорогих

Прекрасная невеста и жених.

Невесту девять спрятало завес,

Как месяц девять спрятало небес.

Жених красив, как солнце поутру.

Ему готово место на пиру.

И вот, красноречивый, как Иса,

Восславил проповедник небеса,

Хвалу и славу господу воздал

И солнце с месяцем он сочетал.

И деньгами осыпана чета, —

Да будет жизнь в богатстве начата.

Когда, сходна с невестой молодой,

Заря закрылась темною фатой,

И на земле, на пастбищах степных,

Ночь на колени стала, как жених,

И дорогих каменьев без числа

На девяти подносах поднесла, [17] На девяти подносах поднесла. — Речь идет о девяти небесных сферах.

Тогда, смеясь над юною четой,

Их вместе привели в шатер пустой,

Смеялись, ложе разостлав для них, —

Невеста не смеялась и жених.

Свели, увлечены своей игрой,

Купца — с товаром, Муштари — с Зухрой.

Но мудрый Науфаль пришел потом,

Людей он попросил покинуть дом,

Закрыл от взоров любопытных вход,

И разошелся по шатрам народ…

А Науфаль сидел и пил вино,

Но сердце было смутою полно.

И, беспокоясь о судьбе детей,

Он тихо встал, чтоб не привлечь гостей.

И, крадучись, приподнял он кошму,

И что же тут представилось ему?

Узнав, что любопытные ушли,

Привстала сразу дочь его с земли,

Привстала, чтоб у ног Меджнуна лечь,

И повела потом такую речь:

«Единственный средь мира и в любви!

Сияют верностью глаза твои!

Из-за страдальческой любви к Лейли

Ты притчей стал для жителей земли,

И славят все влюбленные тебя,

Твою любовь навеки возлюбя.

Лейли ты отдал сердце и покой,

Зачем же в брак вступаешь ты с другой?

Желая наших радовать отцов,

Зачем ты сердца заглушаешь зов?

О юноша! Ты — царь страны любви

И всех, чьи помыслы — верны любви!

И я внушила страсть душе одной,

И у меня есть милый, есть больной,

Из-за меня сгорает он в огне,

Привязан путами любви ко мне.

И я люблю, горю я вместе с ним,

Но пламя наше в тайне мы храним.

Подумай сам: что будет, если вдруг

Услышит он, что мне Меджнун — супруг?

Как нынешнюю ночь он проведет?

Не в силах жить, он гибель обретет!

Отныне тайну знаешь ты мою,

О милости, Меджнун, тебя молю:

Поняв, что я перед другим в долгу,

Что поступить иначе не могу, —

Ты встанешь и покинешь мой шатер,

Не выставив народу на позор.

Из-за меня гонения прими!

Ты строго будешь осужден людьми, —

Пусть ополчатся всюду на тебя,

Но я молиться буду за тебя!

Так счастье дашь ты сердцу моему,

Меджнун! К тебе взываю потому,

Что с прочими людьми не сходен ты,

Великодушен, благороден ты!

Надеюсь я, что бог, дающий свет,

Убережет Лейли от всяких бед.

Жемчужину, рожденную для нег,

С тобой соединит господь навек!»

Меджнун ответил: «В радости живи!

Печальная — счастливой будь в любви!

Любя, одежды верности надень.

Да будет бог с тобою каждый день.

Я понимаю боль любви чужой —

И я скорблю израненной душой.

Упреков не страшись: вот я стою —

Пусть падают на голову мою!

Прощай. Тебе не причиню я зла.

Я сам хотел уйти. Ты помогла».

Так, пожелав ей много долгих дней,

Он проявил великодушье к ней,

Ей братом стал, ее назвал сестрой,

И вышел он и скрылся за горой.

Опять он по степи решил блуждать,

В пустыню горя он ушел опять.

Был Науфаль беседой изумлен.

Своим ушам с трудом поверил он!

Весь разговор, подслушанный в тиши,

Потряс его до глубины души.

И воин встал, и полон был тоской,

И тяжело пошел он в свой покой,

Как тот, кто крепким опьянен вином,

Не ведая, что бендж таился в нем.

Что предпринять ему? С чего начать?

Нельзя рассказывать, нельзя молчать!..

А за другой стеною в эту ночь

Скрывался тот, кого любила дочь.

В руке держал карающий кинжал,

От ярости и ревности дрожал:

Замрут в блаженстве, — душу погубя,

Он их убьет сперва, потом себя!

Но был он чистой страстью опалим,

И смилостивилась любовь над ним.

Он, у Меджнуна чистоте учась,

Меджнуном был обрадован сейчас.

Меджнуновым величьем поражен

И разумом девичьим потрясен,

Он понял, что любимая верна:

Любовь неколебимая видна!

К земле припал он, в нем вскипела кровь,

Он сделал явной скрытую любовь.

Терпенье робкое замолкло в нем, —

Любовник пламенный ворвался в дом,

Перед любимой головой поник.

Испуганная, — подавила крик,

И сердце друга ласково взяла,

И голову страдальца подняла,

Укрыла голову в своей тени.

Давно друг друга жаждали они,

До этой ночи, жажде вопреки,

Не подавала встреча им руки,

Но был их пламень чистым, не плотским,

И подало свиданье руку им.

Безгласные, слились они в одно,

Их опьянило близости вино.

Но птица утра прокричала вдруг,

И вот с возлюбленной расстался друг…

Когда заря-невеста поднялась,

Белилами рассвета набелясь,

И небеса прислуживали ей,

Держа пред нею зеркало-ручей,

Тогда решили гости поутру

Направиться к счастливому шатру,

И, радостные, вместе все пошли,

К Меджнуну и невесте все пошли.

И что ж? Нашли одну, а не двоих.

Увидели невесту. Где жених?

Два племени заплакали тогда,

Два племени погибли от стыда!

И головою Науфаль поник.

Был скован немотой его язык!

Но все же долее молчать не мог.

Сказал: «Так пожелал всевышний бог,

Судьба такая свыше суждена,

Не ваша здесь и не моя вина,

Здесь не виновны даже сын и дочь.

Забудем все. Не в силах мы помочь».

И, проводив гостей, вернулся он,

Упал на землю, растянулся он,

От всех скрывая, как душа скорбит,

Скрывая боль страданий и обид…

О лекарь мой искусный! Болен я,

Твоим леченьем недоволен я.

Когда тебе меня взаправду жаль, —

Верни мне душу, прогони печаль.