Онлайн чтение книги Сын каторжника Le Fils du forçat
XII. ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ СТАНЕТ ЯСНО, КАК, ЖЕЛАЯ ПОЙМАТЬ РЫБКУ, ГОСПОДИН КУМБ ПОЙМАЛ СЕКРЕТ

Рыбная ловля вполне вознаграждала г-на Кумба за садоводческие терзания.

Казалось, самим Небом ему было предначертано, словно новоявленному Аттиле, истребить всю рыбу в Марсельском заливе.

В удачные дни каждый вечер он возвращался домой, как он сам выражался на своем скорее придуманном, нежели академическом языке, с шикарной рыбой и с той высокомерной улыбкой на лице, какая характерна для счастливых победителей; каждый вечер он мог приготовить такое блюдо буйабеса, какое по своему объему достойно было присутствовать на обеде, во время которого супруга Грангузье съела столько требухи.

К несчастью, чем ближе была зима, чем реже были излишества с шафранным соусом, тем больше возрастало дурное настроение г-на Кумба.

Целыми неделями небо было затянуто мрачными тучами; всегда такое лазурное Средиземное море становилось пепельным, и белокурой и нежной Амфитрите, словно восставшему гиганту, казалось, хотелось взобраться на небо, ломая руки в облаках и завывая тем угрожающим голосом, что наводит ужас на побережье.

Целыми неделями г-н Кумб ходил от своего домика к лодке и от лодки к домику, с тревогой всматриваясь в небо, потирая руки при малейшем затишье на море и тотчас же отвязывая лодку от креплений, готовый выйти на ней в море, и почти тут же угадывая по усиливавшемуся шторму хрупкость своей надежды; с грустью наблюдая громадные волны, каждый раз по три подряд разбивающие свои огромные спирали о прибрежные скалы, и подсчитывая количество рыбы, какое могло содержаться в каждой волне, и расстояние, какое отделяло эту рыбу от его кастрюль; при этом он был в высшей степени расположен к тому, чтобы, как Ксеркс, отхлестать бичом это море, отказывавшееся выдать ему добычу, которую он так страстно жаждал.

Он не раз пытался отыграться на зубатках и султанках, во время бури приближающихся к пресным водам; плывя вдоль берега, он забрасывал удочку в устье Ювоны; но однажды, желая кинуть свою снасть поближе к открытому морю, он по неосторожности двинулся слишком далеко и был опрокинут волной чудовищных размеров, так что если бы не помощь одного молодою военного, его восторженного поклонника, и течение двух часов сидевшего рядом с ним и бравшего бессловесный урок у столь опытного преподавателя, то г-н Кумб, наказанный по принципу око за око, зуб за зуб, был бы унесен в море и предоставил бы обитателям морских глубин возможность осуществить месть одновременно легкую и вкусную.

Впрочем, во славу г-на Кумба будет сказано, что он пренебрегал такой добычей, как зубатки и султанки. Будучи истинным марсельцем, г-н Кумб ценил лишь рыбу, обитающую у скал, а эту обвиняли в присущем ей запахе тины, и г-н Кумб находил, что она не более, чем макрель, достойна почестей на его столе.

Когда же море решалось пойти на некоторые уступки в добрососедских отношениях с г-ном Кумбом, когда оно проявляло покорность по отношению к нему, бывший грузчик торопился выйти в открытое море, но волнение оставалось таким сильным, что ему приходилось трудиться до кровавого пота, чтобы передвигаться на своей зверюге. Эти плоскодонные лодки были очень тяжелые, и лишь ценой неимоверных усилий и ломоты во всем теле г-ну Кумбу удавалось достичь своего любимого места в море.

Как-то раз ему пришла в голову одна идея, и он стал терпеливо ждать воскресенья — единственного дня, когда возможно было привести ее в исполнение.

Эта идея состояла ни много ни мало в том, чтобы, отказавшись наслаждаться своими радостями в одиночестве, завлечь Мариуса в великое братство любителей удочки.

Такой сильный и крепкий молодой человек должен был прекрасно справиться с веслами. С его помощью г-н Кумб надеялся пренебречь ветрами и бурями и даже возомнил, что, пока продлится скверная погода, хотя бы раз в неделю он непременно будет обеспечен буйабесом.

В субботу вечером, когда сын Милетты явился к ним в дом, он казался таким довольным и радостным, что г-н Кумб был немало удивлен. Ему даже не пришла в голову мысль приписать счастливое выражение лица воспитанника какой-нибудь иной причине, кроме того предложения, какое он собирался ему сделать, а поскольку бывший грузчик в глубочайшей тайне хранил свои планы, он был изумлен способностью Мариуса предчувствовать, просветившей молодого человека в отношении счастливой судьбы, которая его ожидала.

По окончании ужина г-н Кумб откинулся на спинку стула и, полуприкрыв глаза и приняв величественную позу министра, благосклонно относящегося к своему подопечному, замедленным и торжественным тоном, подобающим столь важным обстоятельствам, объявил Мариусу, что завтра он удостоит его соизволения разделить вместе с ним все радости рыбной ловли на леску.

Но воодушевление, с каким молодой человек воспринял это известие, ничуть не соответствовало важности события; внимательный наблюдатель заметил бы, как улыбка улетучилась с его уст при первых же словах бывшего грузчика; однако тот был слишком высокого мнения о тех милостях, какие он даровал своему приемному сыну, и в то же время слишком озабочен собственными приготовлениями, чтобы тратить время, старательно разглядывая выражение лица своего будущего ученика.

Однако, когда Мариус обнаружил намерение прогуляться в саду после вечерней трапезы, г-н Кумб строго запретил ему делать это, и, чтобы самому быть уверенным в том, что ничто не отвлечет молодого человека в канун боевого крещения и он найдет его полным сил и бодрости, когда наступит час отправляться в путь, он запер своего подопечного в его комнате.

Задолго до наступления рассвета г-н Кумб соскочил с постели и пошел будить сына Милетты; он окликнул его несколько раз, но не получил ответа; тогда он вставил ключ в замок, резко распахнул дверь, громким голосом награждая молодого человека всевозможными эпитетами, придуманными с целью смутить лентяев, но никто не отвечал; он изо всех сил сдернул одеяло, не встретив при этом никакого сопротивления; тогда он ощупал тюфяки и увидел, что место, где должен был лежать Мариус, оставалось холодным и нетронутым.

Превосходное поведение Мариуса и почтительная преданность его к тому, кого он считал своим благодетелем, никогда — это мы уже видели раньше — не пересиливали неприязнь, какую г-н Кумб испытывал к воспитаннику.

Господин Кумб тотчас же подумал о своих деньгах; его пылкое, как у всех южан, воображение извлекло из этого ночного побега самые прискорбные выводы. Одним прыжком он достиг лестницы, чтобы побежать на помощь своему секретеру, представляя его себе взломанным, разбитым, изуродованным, еще дрожащим, со вспоротыми мешочками с деньгами, в разверстых утробах которых с вожделением копошатся две руки, купаясь в золоте.

Почти в тот же миг г-н Кумб остановился.

Ему подумалось, что каждый вечер — г-н Кумб был человек крайне осторожный — он подпирает створку этой драгоценной мебели изголовьем своей кровати и что прошли лишь какие-то секунды, как он покинул свою спальню.

Вдруг он услышал шуршание развевающегося на ветру полотна и увидел, что окно, откуда доносился этот звук, открыто.

Господин Кумб подошел к этому окну и обнаружил там простыню, один конец которой был прикреплен к подоконнику, а другой болтался по земле.

Было совершенно очевидно, что тайное бегство молодого человека не могло иметь иной цели, кроме как вне дома, поскольку его владелец каждый вечер тщательно запирал двери и ставни на первом этаже.

Столь убедительное доказательство несколько успокоило г-на Кумба; однако он был слишком большим приверженцем порядка во всем, чтобы с терпением отнестись к тому, что его воспитанник столь прискорбным образом перепутал в его доме окно с дверью. Он был готов дать волю своему негодованию; даже уже схватил побег виноградной лозы, чтобы придать этому своему чувству больше выразительности, как вдруг был остановлен проснувшимся в нем любопытством:

«А что, черт возьми, мог делать Мариус в саду в половине пятого утра?!»

С такой фразой, одновременно восклицательной и вопросительной, обратился к себе г-н Кумб, ибо нравы и, обычаи марсельцев были таковы, что ни одно предположение, каким бы естественным оно ни было, не могло оправдать подобную выходку.

Господин Кумб тут же попытался выяснить, что за серьезные причины побудили Мариуса решиться на столь раннюю прогулку; он встал на колени перед окном и, сдерживая дыхание, стал осматривать обнесенный оградой участок.

Сначала он не увидел ничего; потом глаза его привыкли к темноте и он заметил тень, которая скользнула вдоль дома, волоча за собой лестницу, а затем прислонила ее к стене, отделявшей садик г-на Кумба от владений г-на Риуфа.

Тень, даже не потрудившись проверить надлежащим образом лестницу, стала взбираться по ее перекладинам.

Господин Кумб спросил себя, а не удалось ли случайно сыну Милетты, более удачливому, чем он сам, обнаружить какие-нибудь плоды на деревьях, по которым на протяжении уже двадцати лет, увы, тщетно, блуждал испытующий взгляд хозяина?

Однако тень, или скорее Мариус, быстро преодолев якобы плодоносные сферы, достигла гребня стены и, усевшись на ней верхом, издала легкий свист.

Было очевидно, что этот сигнал адресовался кому-то из обитателей соседнего владения.

Господин Кумб испытал то, что должен был испытать путешественник, затерявшийся в страшных безлюдных ущельях Ольюля и услышавший, как от скалы к скале разносится призывный клич Гаспараде Бесса. От этого свиста у г-на Кумба пробежал мороз по коже, а на лбу выступил холодный пот.

Он так и не оценил выгод глубокого мира, который ему на протяжении полугода предоставляли его бывшие преследователи; его садоводческие печали подкармливали сильнейшую ненависть, которую он питал к своим соседям; советы Милетты и замечания Мариуса разбились о представления, вбитые ему в голову досадой и злобой. Зашедшие слишком далеко вследствие одиночества г-на Кумба, эта досада и эта ненависть заставили его перейти границы разумного: никогда он не захотел бы признать, что соседский сад наполнял столькими ароматами морской бриз лишь для удовольствия господ Риуфов; он был убежден, что великолепием зелени и цветов соседи добивались только одной цели — унизить его, сделать его посмешищем, и каждый день он ждал худшего.

Получив такое подтверждение сношений своего питомца с его личными врагами, заподозрив Мариуса в том, что он связан с ними взаимным соглашением, вовлечен в подобные замыслы, в которых их можно было подозревать, и всегда готов выдать врагам его слабое место с целью сделать более острой ту травлю, под угрозой которой он все еще чувствовал себя, — г-н Кумб задрожал от гнева. В порыве ярости он прежде всего подумал о том, чтобы употребить против предателя свой опыт владения огнестрельным оружием; он опустил виноградную лозу, все еще зажатую в его руке, и прицелился в своего питомца.

К счастью для г-на Кумба и для Мариуса, виноградная лоза все-таки не стреляла. Отыскивая дрожащим пальцем спусковой крючок на этом воображаемом ружье, он заметил, что, находясь в растерянности, только что совершил странный промах; он с силой швырнул ветку на пол и бросился в свою спальню.

Бывший грузчик был настолько вне себя от гнева, что, несмотря на математическую точность, с какой каждой ячейке его мозга соответствовало место, занимаемое в его доме любой принадлежавшей ему вещью, он в бешеном возбуждении рыскал по тесной комнатенке, шаря по всем углам и в темноте ощупывая рукой предметы, которые, даже имея некоторое сходство с великолепным оружием, проданным ему Зауэ, были, однако, способны заменить его не больше, чем виноградная лоза.

И лишь после нескольких мгновений путаницы в мыслях ему вспомнилось, что накануне, почистив свое ружье, он оставил его у очага, как должен из предосторожности поступать в подобных обстоятельствах всякий опытный охотник.

Он быстро спустился на первый этаж, осторожно ступая и стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Милетту, которая с наступлением осени спала на диване единственной комнаты в доме, где была печка.

Господин Кумб схватил свое ружье с восторгом арестованного дикаря, увидевшего в нем свое спасение; он с яростью нажал на курок; но, поскольку ружье чистили, оно осталось незаряженным и его следовало зарядить.

Однако, утратив свою стихийность, порыв г-на Кумба, доведший его до такой крайности, утратил, естественно, и свою необузданность; тем не менее г-н Кумб был по-прежнему решительно настроен преподать этому негодяю то, что он называл уроком; но мы полагаем, что ему уже пришла в голову мысль стрелять или немного выше, или немного ниже живой цели, которую он собирался поразить; это, впрочем, не гарантировало ее ни от чего.