Онлайн чтение книги У водонапорной башни Le premier choc. Au château d'eau
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. «Американцы — в Америку!»

Как и было условлено, в половине двенадцатого Анри, Папильон и Юсуф собрались у Клебера. Папильон явился первым. Каждого гостя Клебер встречал словами:

— Не шуми, а то маму разбудишь. Ей в шесть часов вставать.

— Она у тебя разве работает?

— Нет, каждое утро ходит на камни за устрицами. После отлива можно легко набрать корзину. А за корзину сто франков ей всегда дадут.

— Ночь темная, как раз то, что нам и требуется, — замечает Анри.

Как будто снова вернулись годы Сопротивления, а с ними прежние чувства и даже навыки. Ночные походы всегда напоминали о былой работе в подполье. Все говорят шепотом.

— Вот веревка, — объявляет Клебер, вытаскивая из под шкафа моток. Веревка не новая, но вполне может выдержать тяжесть человека. К концу ее крепко-накрепко привязана деревянная перекладина.

— Смотри, вот как надо действовать, — объясняет Клебер и садится верхом на перекладину.

— Погоди-ка, я сейчас тебя подыму, — говорит Папильон. — Надо проверить, выдержит ли. А то оттуда сверзишься — костей не соберешь.

Папильон становится на табурет и приподымает Клебера. Перекладина слегка трещит, но держится.

— Это табуретка скрипит, — произносит Юсуф, как всегда, широко улыбаясь.

— Ладно, сойдет, — решает Папильон. — В следующий раз нужно будет доску потолще найти. Просверлим в ней отверстие, так надежней получится.

— Да потише ты, — останавливает его Клебер. — Мама не знает, что я иду. А краску достал?

— Краска мировая! — Папильон торжественно подымает ведерко. — Как будто специально по нашему заказу изготовлена. Предназначается для окраски кораблей. Говорят, держится целый век. Название-то одно чего стоит: «битумастик»! А самое главное, как ты ее ни замазывай любой другой краской, все равно выступит. А еще важней… — Папильон делает паузу для вящего эффекта, — красочка-то американская! Вот это номер!

Слушатели громко фыркают, мать просыпается за перегородкой и тревожно спрашивает:

— Клебер, что там такое?

— Ничего, ничего, спи. Это я кашлянул.

— Опять ты засиделся за книжками? Смотри, замерзнешь, ложись сейчас же.

— Да еще десяти часов нет, спи!

Приходится сидеть молча. Глупо, но в ночные часы, когда необходимо молчать, — как назло, хочется смеяться, должно быть, от волнения. Чувствуешь себя мальчишкой, который собирается напроказить. Наконец Клебер на цыпочках направляется за перегородку.

— Спит, — торжественно объявляет он, вернувшись. — В ее годы сон крепкий, теперь уж до утра будет спать. Ну, пора двигаться.

— Текст написали? — спрашивает Юсуф. — Покажите мне заранее. А то я букву могу пропустить.

— Все зависит от того, как мы сумеем управиться, — отвечает Анри. — Первым делом надо написать: «Американцы — в Америку!»

— По-моему, лучше написать: «Американцы go home», — предлагает Папильон. — Так же, как немцы, теперь пишут. Янки поймут.

— Зато нашим понять будет труднее, — возразил Анри. — Многие не знают, что это значит.

— Самое главное ведь, чтобы янки поняли, так или нет? — допытывается Папильон.

— Нет, главное, чтобы наши поняли. Янки, не беспокойся, поймут, им переведут.

— Ладно, раз ты считаешь, что так лучше, согласен.

— Напиши на бумаге. Я посмотрю сначала, — просит Юсуф.

— Насчет букв, дружок, не волнуйся, — успокаивает его Папильон. — Я буду тебе букву за буквой подсказывать. Времени хватит, буквы-то вон какие, чуть ли не с тебя ростом.

— А потом, если нас не выследят, — продолжает Анри, — добавим: «Долой поджигателей войны!»

— «Долой войну!» — короче будет, — замечает Папильон.

— Короче, да не так точно, — говорит Юсуф.

— Это почему же? Мы ведь против войны.

— Ладно, завтра доспорим, — замечает Юсуф.

— Юсуф прав, — подтверждает Анри. — Если бы американцы развязали войну против Советского Союза, ты бы что стал делать?

— Подымется весь народ, — отвечает Папильон. — Ох, и худо американцам придется!

— Значит, бывают моменты, когда недостаточно сказать «долой войну». Вообрази, что герои Сталинграда действовали бы только по лозунгу «Долой войну!»

— Или, скажем, во Вьетнаме, — добавляет Юсуф, — в Корее или в Китае.

— У нас тут другое дело, — сердится Папильон. — Уж очень, как я погляжу, вы любите мудрить. Если мы будем так долго каждое слово обсуждать, ничего хорошего не получится.

— Не забывай, что твой лозунг протянется над портом, как заголовок над воззванием в газете, и продержится он три-четыре года. Может быть, к сожалению, наступит такой момент, когда нам придется сказать: «Все для войны!» — как в сорок пятом году. Мы сделаем все, чтобы ей помешать, но если они разожгут войну, то придется…

— Завел… — говорит Папильон, впрочем, мало убежденный словами Анри. — Напишем тебе твоих «поджигателей», не беспокойся!

— Ну и башка, — смеется Анри, нахлобучивая Папильону на глаза кепку, и делает рукой такой жест, словно намыливает ему голову. — Значит, по-твоему, длинно? Так получай в наказание еще — если у нас будет время, добавим также: «Здесь французский торговый порт».

— Да это уж будет не база подводных лодок, а плакат, — шутливо говорит Папильон. — Ты нам настоящий диктант заготовил. Хорошо, что я знаю, где в порту склад этого самого «битумастика», — на случай, если не хватит. И главное, недалеко ходить. Ведь у нас краски в обрез. А я лично с большой охотой вот какую сделал бы надпись… Короче всех ваших, без всяких обиняков. Догадываетесь? Нет? «Завтра всеобщая забастовка!» Всё! Три слова! Потому что забастовка самое верное дело. А то мы ходим вокруг да около. Боимся, что ли? Не пойму. А все прочее сверх программы, вроде закуски.

— Ну и что ж, закуска — штука полезная, — острит Юсуф. — Когда есть хочется, закуска очень кстати.

— Знаю я тебя, ты без сравнений не можешь. У вас попы красно говорят, небось, почище наших.

— Не болтай глупостей, — обрывает его Юсуф. — Всем бы хотелось настоящего обеда, а не только одной закуски. Что ж тут непонятного!

— Надо смотреть на вещи реально, учитывать наши условия, — вмешивается Клебер. — Неужели, по-твоему, достаточно сделать такую надпись, и весь народ поднимется?

— В том-то и горе, — ворчит Папильон, который всегда умеет в споре ускользнуть от прямого ответа. — Посмотри-ка на железнодорожников, как они нас, черти, подводят! Сегодня на американскую базу начали прибывать тонны и тонны бензина. Торопятся янки. Еще не кончили изгородью обносить лагерь, а ящиков туда понавезли целые горы! Не знаю, откуда везут. Но кто-то их сюда доставляет. Если бы все следовали нашему примеру, этого бы не было.

— Мы должны иметь доверие к железнодорожникам, — говорит Анри. — Увидишь, они тоже зашевелятся, и не только они. У железнодорожников могли быть свои трудности. Но когда они поймут, где у них заедает, все переменится, и нам еще придется с них пример брать. Давай разберемся. Мы стоим на определенном посту, на своем участке. А им, согласись, надо держать под наблюдением весь фронт. И если даже в данный момент мы под обстрелом, мы достаточно организованы, и именно наше дело преградить путь врагу. Будь уверен, все подымутся.

— Все это так, — прерывает их Юсуф. — Но пора идти. Мне, как вы знаете, было поручено найти наиболее короткий и надежный путь до базы. Поручение я выполнил. Войти в порт нетрудно даже через входы, охранники обычно дрыхнут. Надо остерегаться патрулей — четверо охранников несколько раз в ночь делают обход. А чтоб подняться, мы, по примеру Папильона, используем собственное добро американцев. Янки подвезли к доку башенный кран, так мы по нему и полезем. Он еще не пущен в ход, и со стрелы крана свисают канаты, которые приходятся как раз над крышей базы. Придется немножко поболтаться в воздухе, а потом прыгнуть на крышу. Дело опасное, там высоко. Но я хорошо все высмотрел, я сам прыгну первым и помогу вам. Впрочем, теперь рассуждать поздно — другого пути нет.

Они выходят из дому, захватив все свое снаряжение. До базы рукой подать — Клебер живет рядом с портом.

— Патрули и перед оградой ходят, — говорит он.

— Вот увидишь, скоро нам совсем запретят выходить по вечерам, как нацисты запрещали.

Когда ночь полна опасностей, шаги отдаются как-то особенно гулко. И ночью с особой силой чувствуешь, что у тебя отняли свободу. Свобода теперь — это твоя решимость бороться.

— Надеюсь, перекладина выдержит, — не унимается Папильон. — Там ведь добрых двадцать метров. Полетишь вниз на бетон — только мокрое место останется.

— Да ты не мудри лишнего, нам с Анри это дело уже знакомо, — говорит Клебер. — Видел на стенке мола надпись: «Франция не будет второй Кореей»? Так это мы написали.

— Эка сравнил! У мола стенки пологие, да если и свалишься, то в воду, а не на бетон.

— Ну, не скажи. Во-первых, мы оба с Анри плаваем, как топоры. И к тому же море было в ту ночь не особенно подходящее для купанья. А во-вторых, у мола откос хоть и пологий, да весь покрыт какой-то зеленой слизью и липким илом, так что мы такие фигуры выписывали, просто самим было смешно. На каждом шагу падали. И в-третьих, нас было всего двое. Когда Анри писал, я один держал веревку, а потом я пишу — он меня держит. Не забудь, что и место там открытое, ветер так и рвет. Прямо скажу, мы были рады, когда написали последнюю букву. Обошлись даже без восклицательного знака. Меня пот прошиб. К тому же мы оба промокли, вымазались с головы до пят. Я почему это говорю? Чтобы ты знал, что на мою перекладину можно положиться, и поэтому не волнуйся зря.

— Да, вот что, я забыл вас предупредить, — говорит Юсуф, когда уже подошли к портовой ограде, — здесь на вышке установлен прожектор, и время от времени им освещают весь порт, особенно входы, чтобы охранники держались начеку. А вот когда доберемся до базы, там уж будет спокойней, там темно. Даже свет маяка туда не доходит.

Все четверо бесшумно перелезли через ограду и некоторое время ползли на четвереньках друг за другом. Труднее всего было Папильону, который тащил ведерко с краской.

Когда добрались до основания крана, Анри шепнул Юсуфу:

— Все-таки, Юсуф, мне твой маршрут не очень нравится. Представь себе, что нас здесь застигнут. Наверняка скажут, что мы хотели вывести кран из строя. Для нашей организации может получиться неприятная история.

— Да ведь по крану недолго подняться. И я же тебе говорил, что другого пути нет.

— Говорил, говорил… — ворчит Папильон. — По этим чортовым раскосам очень уж трудно подыматься. Тебе хорошо, а мне не двадцать лет! И ведро с кистью у меня вдобавок.

— Дай я возьму, — говорит Клебер.

— Башмаки тоже неподходящие, — сокрушается Папильон. — С железными подковами. Обязательно поскользнусь и сломаю себе шею.

— Признайся, что тебе страшновато, — говорит Клебер.

— Да замолчи ты! Мне бы твои годы! И не забывай — у меня дома трое малышей. А сейчас ты увидишь, боюсь я или нет. Одно могу сказать — ни для какого хозяина я бы и на три метра не полез. Ну, идешь, что ли, Юсуф?

Подъем начался. Докеры в темноте ощупывали раскосы, прежде чем ступить на них ногой.

— Когда холодно, железо хуже всего, пальцы совсем свело, — проворчал Папильон.

К счастью, на высоте четырех метров оказалась площадка для кабины и можно было перевести дух.

— Все-таки заперли кабину, — замечает Папильон. — Будто все дело в запоре. Захотели бы, так все равно сломали бы их машину.

— Да тише вы, — говорит Анри, — хватит болтать.

— На высоте десяти метров не до разговоров будет, — замечает Клебер. — Самое тяжелое еще впереди.

— А сколько всего лезть?

— Метров тридцать наверняка, — отвечает Юсуф. — Ну, товарищи, двинулись.

Снова подъем. Клебер взбирается последним, позвякивая ведром; он готов каждую минуту подхватить Папильона, если тот оступится.

— Смотри не останавливайся, — говорит Клебер и шутливо подталкивает головой Папильона. — А то я тебе всю корму разрисую.

— Ты сам-то не отставай, — ворчит Папильон.

По мере подъема становилось все светлее, особенно когда поднялись выше стены базы. Казалось, что все фонари в порту смотрят сюда, в их сторону. Ночной мрак плотно лежал на земле, как темный осадок на дне стакана. Выше разливалась сероватая мгла, а над нею, на фоне звездного неба, четко вырисовывались четыре маленьких черных силуэта. Чуть не до самого горизонта была видна мерцающая россыпь огоньков — несмотря на поздний час, еще светились окошки в жалких лачугах.

— Погляди-ка, — шепчет Юсуф.

Вдали поблескивало переливчатым светлым пятном одинокое озерцо; сразу даже и не поймешь, отчего оно блестит. Вернее всего, на него падает свет из окон фермы, скрытой за деревьями.

— До чего ж красиво! — вздыхает Юсуф. — Похоже на павлинье перо.

— Да лезьте вы, — говорит Папильон, с трудом переводя дыхание.

Чем выше, тем сильнее вздрагивает и звенит стрела под напором ветра и под тяжестью людей. К счастью, теперь подниматься стало легче — раскосы расположены чаще.

— Ну, я долез, — возвещает Юсуф. — Теперь надо спускаться по канатам. Только осторожнее! Отсюда уж совсем не рекомендуется нырять!

Когда в небе скользит луч маяка, все четверо невольно пробегают взглядом по мощному корпусу крана до черной, еле видной отсюда полоски земли. Юсуф уже дополз до края стрелы и повис в воздухе, уцепившись за канат.

— Готово, — говорит он. — Давай-ка мне веревку, Анри. А то одной рукой тебе будет неудобно цепляться.

Теперь уже все добрались до конца стрелы, которая вздрагивает под ними, а сами они сейчас какие-то крошечные, неловкие, как будто четыре мухи пристали к краю липкой бумаги.

— Ну, здесь недолго и убиться, — снова начинает Папильон.

— Самое трудное уже позади, — успокаивает Клебер. — Неужели ты забыл, как мальчишкой лазил по деревьям? Ну, Анри, действуй. Надо по очереди спускаться.

— Анри, возьми обратно веревку! — кричит Юсуф. — Мне очень трудно спускаться. Какой-то канат окаянный попался, никак под ногами не хочет натягиваться. Я еле держусь.

— Вот будет номер, если они сейчас нащупают нас прожектором, — говорит Клебер. — Тогда нам, пожалуй, несдобровать, всех перехватают.

Клебер и Папильон, еще не спустившиеся со стрелы, следят за движениями Анри. Ухватившись правой рукой за канат, он нагибается как можно ниже и левой берет моток веревок, который протягивает Юсуф.

— А как нам быть с ведерком? — спрашивает Папильон. — Я ни за что с поклажей не спущусь.

— И незачем. Давай-ка я возьму ведерко; дужку повешу на руку, — и Клебер надевает дужку на сгиб локтя. — Только я еще немного дальше проберусь и уж оттуда буду спускаться.

— Ты всю краску прольешь, — замечает Папильон.

Как странно звучит голос, когда человеку хочется крикнуть, а приходится говорить шепотом. А к чему стараться? Все равно при таком ветре никто не услышит.

Цепляясь за канат, Папильон вдруг вспоминает о жене: «Вот если бы меня Фернанда сейчас увидела!»

Видно, Клебер поспешил со своими выводами. Самое трудное еще впереди. Никто из них не подумал, как опасно будет спускаться по канатам, которые раскачивает налетающий ветер, даже если ему противостоит вес четырех мужчин.

Когда Юсуф сползает почти до конца каната и чувствует под ногами пустоту, ему становится страшно, и он кричит, чтобы услышать свой собственный голос и подбодрить себя:

— Ну, я долез!

По инерции он скользит еще немного вниз и удерживается коленями только за последний узел. Лишь бы не думать, что внизу пропасть в двадцать метров и бетон. Не думать! Иначе неминуемо закружится голова, ты обмякнешь и лишишься последних сил. Надо соскользнуть как можно ниже, до самого конца каната, повиснуть на руках и выждать мгновение, когда канат, раскачиваясь, придется как раз над крышей базы, а тогда отпустить руки. А ее почти не видно, эту крышу. Что такое, в сущности, прыжок в полметра? Пустяк, если прыгать на земле. Вот и нужно представить себе, будто ты на земле, — и прыгнуть. Вдоль всей крыши, ниже ее сантиметров на сорок, идет выступ шириной не больше полуметра. Как раз на этот-то выступ и надо прыгнуть. Одно неловкое движение — и смерть, такая реальная и все-таки невообразимая. Если бы крыша была чуть-чуть выше, можно было бы, спрыгнув на выступ, ухватиться за нее руками. Будь она пониже, можно было бы прыгнуть наудачу, — попадешь одной ногой на выступ, а другой — на край крыши, особого риска нет. А тут еще канаты ведут себя совсем не так, как ожидалось. Люди висят на них, будто бусы, нанизанные на нитку, но не раскачиваются мерно вправо и влево. Тяжестью человеческих тел и силой ветра канаты гонит во все стороны — по кругу, вбок, как придется. Но отступать поздно, думает Юсуф. Не подниматься же обратно по канатам на руках? Не у всякого хватит силы. Папильон, например, первый не сможет… Да и что же это? Спуститься на землю по раскосам крана и вернуться домой, ничего не сделав? Нет, ни за что! И ведь именно мне было поручено найти способ. Хорош я буду… Юсуф прыгнул. Удачно прыгнул. Какая радость! Как это, оказывается, легко!

А остальным прыгнуть и того проще. Анри и Папильон повисают в воздухе, уцепившись одной рукой за канат, а другую протягивают Юсуфу. Как раз в этом месте стены торчит скоба, за которую Юсуф и держится…

С Клебером дело обстоит сложнее, поскольку ему вверена американская краска. Если ведерко опрокинется, значит, зря рисковали. Значит, были напрасны все их усилия.

— Раскачай-ка посильнее канат, — говорит Клебер Юсуфу. — Я прыгну с ведерком прямо на крышу. Вот увидишь, ни капли не прольется.

— Ты с ума сошел! — почти во весь голос закричал Папильон, который на твердой почве почувствовал себя гораздо увереннее. — Обязательно опрокинешь! Чего проще — передай ведерко, я его приму, а Юсуф ухватит тебя за руку.

Ведерко благополучно перешло к Папильону, но Юсуф все-таки не успел вовремя подать руку Клеберу.

— Не смей прыгать! — кричит он Клеберу испуганным голосом.

Пока канат равнодушным, мерным движением уплывает во тьму и затем, описав круг, спокойно возвращается, Клебер, уцепившись одной рукой за петлю на конце каната, висит над бездной. Но Юсуф его подхватывает и помогает спрыгнуть.

— Я, ребята, кажется, перетрусил, — признается Клебер.

— Ничего не поделаешь, — шепчет Папильон. — Все оказалось куда труднее, чем мы думали.

— Так всегда бывает, — говорит Юсуф, чувствуя потребность оправдаться. — Издали все кажется просто.

— Просто или нет, а мы все-таки молодцы, — провозглашает Папильон. — А вы еще и то учтите, что мне уже сорок пять! Если бы Фернанда могла меня видеть!

— Да вы поосторожнее! Не надо столько говорить, — замечает Анри. — Во время войны…

— Тогда было совсем другое дело! — отвечает Папильон. — А тут просто надпись, подумаешь!.. — он хотел добавить: «Какой в этом риск?» но удержался, поняв, что чуть было не сказал глупость, — очень многое он мог бы возразить самому себе.

— Во время войны я был слишком молод, я ничего не успел сделать. Теперь надо наверстывать, — говорит Юсуф. — А вот такие дела, как сегодня, я люблю, очень люблю. Ну, двинулись. Нам сюда.

— Да уж пора начинать, руки так и чешутся, — шутит Папильон.

Добрались до фронтона, который приходился как раз над входом в туннели базы, где раньше укрывались немецкие подводные лодки. Фронтон был виден из самых отдаленных точек порта. Привычные всплески воды заглушал какой-то зловещий гул, отдававшийся под продолговатыми сводами туннелей.

Развернули моток веревок.

— Это, пожалуй, будет почище шлюзной камеры, — сказал Папильон. — Просто не верится, что добрались.

— Ну, и там тоже было не легко, — возразил Клебер.

— Ведро повесь на руку и этой же рукой ухватись за веревку, — сказал Юсуф.

Трое держали веревку за один конец, а Папильон, оседлав перекладину, с ведром в руке медленно пятился к ребристому краю выступа. Уже чувствуя за своей спиной пустоту, он еще раз повторил Клеберу: — Лишь бы твоя штуковина выдержала, — и стал спускаться, чуть откидываясь назад всем корпусом.

— Потихоньку опускайте, не спешите!

Папильон исчез за выступом. Но по натянувшейся веревке оставшиеся чувствовали его живую тяжесть. Вдруг он что-то крикнул.

— Держите крепче, я подойду к нему, — сказал Клебер.

Анри и Юсуф уперлись плечом в плечо, чтобы придать себе больше устойчивости.

Увидев склонившееся над ним лицо Клебера, Папильон сказал:

— Слушай, веревка-то перетрется о ребро.

— Сейчас все устроим, — ответил Клебер. Товарищам он сказал, чтобы они пока держали веревку вдвоем, без него. Подумав с минуту, Клебер пришел к заключению, что единственный способ — это лечь ничком у края выступа и подсунуть руку под веревку, в том месте, где она соприкасается с бетонным ребром. Затем, по мере того как Папильон выводил буквы одну за другой, Анри и Юсуф подходили к краю крыши, Клебер вставал и они втроем подтягивали Папильона кверху, а он, упираясь ногами в стену, слегка передвигался дальше. Веревку тянули по выступу, чтобы не так тяжело было держать. Когда у Клебера рука совсем онемела, он пустил в ход свою старенькую куртку: скатал ее и подложил под веревку. Теперь они снова держали Папильона втроем, и полураздетый Клебер даже не чувствовал холода.

Однако Анри не мог вынести, что Клебер мерзнет, и через минуту тоже снял куртку.

— Ну-ка, надень. Вспомни, с чего началось у Жильбера.

— Ну что ж, если по очереди, я согласен.

О рождении каждой буквы Папильон докладывал товарищам, чтобы случайно не сделать пропуска. Написав «Амер…», он крикнул: «Подымайте меня!»

— Я уже рук не чувствую, — сказал он, взобравшись на крышу. — Могу вам сообщить, что краска оказалась слишком суха для бетона. Не расходится. А ведь надо мазать экономно, иначе краски не хватит. На дополнительную порцию рассчитывать нельзя — далековато ушли от склада. — И потом добавил, обращаясь к Клеберу: — Ну, брат, изобретение твое проверено, держится прочно.

Папильона сменил Юсуф. Выписав очередную букву, Юсуф, пока его передвигали, спрашивал:

— Теперь «к», что ли? А дальше — «а»?

Слово «Американцы» было почти готово, но Юсуф выбился из сил. Сменив его, Папильон взвесил ведерко на руке и горестно воскликнул:

— Да тут уж на самом донышке осталось!

Папильон благополучно дошел до «Американцы — в Амер…», потом потребовал, чтобы его подняли, и самодовольно заявил:

— Вот что значит тренировочка. Я написал на одну букву больше, чем ты, Юсуф. Настоящий спорт!

— Краски остается только на несколько букв, — заметил Юсуф, приняв от Папильона ведро.

— Придется на этом, видно, кончить.

— Ну что ж, в следующий раз допишем то, что задумали.

Спуская Юсуфа, Клебер нечаянно взялся за веревку в том самом месте, где она все-таки пострадала, несмотря на подложенную куртку.

— Юсуф, назад! — крикнул он и стал тянуть веревку кверху. — Назад, говорят тебе!

Когда Клебер объяснил, в чем дело, и показал, где начала перетираться веревка, Юсуфом овладело странное чувство: запоздалый страх, разлившийся холодом во всем его юношеском теле, и вместе с тем гордость.

— Нужно так или иначе доделать надпись, — заявил он товарищам.

— Давайте, я спущусь, — вызвался Анри.

— Ты с ума сошел! — возразил Юсуф, которому это предложение показалось чуть ли не оскорблением. — Я легче тебя, потому нас с Папильоном и выбрали. Кроме того, ты даже плавать не умеешь — ведь сейчас Клебер говорил.

— Слушай, парень, тут до плавания доводить нельзя, — перебивает Папильон. — С такой высоты нырнешь, да не вынырнешь. Не в том дело, кому писать, а выдержит ли веревка.

— Если оставить недописанным, то мы не только не достигнем цели, напротив, такая надпись может оказать плохое действие, сыграет на руку врагу. — И Юсуф добавил: — Надо все же попробовать…

Папильон хотел было предложить разрезать веревку на две части и связать их узлом, но потом отказался от этой мысли: кто может поручиться, что узел не распустится?

— Нужно держать веревку ниже опасного места, а для этого придется устроиться у самого края крыши, — сказал Клебер.

Предложение его было принято.

Но уже через минуту Юсуф сообщил:

— Я теперь вдвое выше, чем надо.

Трое державших веревку наклонились, встали на колени, потом легли на живот, чтобы не потерять равновесия и не полететь в бездну. Но все только мешали друг другу.

— Все-таки я не на месте, гораздо выше, чем надо! — закричал снизу Юсуф. — Получится чорт знает что, а не надпись.

— Напрасно он так кричит. Подует ветер в ту сторону, и нас могут услышать.

— Подымайтесь на ноги, товарищи, может, обойдется. Я один буду держать веревку ниже поврежденного места на случай… одним словом, буду держать, — сказал Клебер.

Он вытянулся вдоль выступа и крестообразно раскинул руки: одну руку спустил в пустоту и ухватил веревку ниже перетершегося места, а другой, поднятою вверх, ослабил натяжение веревки. Он изо всех сил вцепился в веревку, все его тело превратилось в тугой комок мышц и восполняло собою негодную часть веревки. Веревка держалась. Но букву «и» написать недолго, и им снова пришлось передвигать Юсуфа.

— Пиши теперь «к»,  — шепчет Папильон и обращается к Анри: — Может быть, хватит? Обойдемся без «у»? Люди и так поймут.

— Пусть сам Юсуф решает, — говорит Анри, — Юсуф, послушай, в крайнем случае обойдемся без последней буквы… Кончай, разберут и так. Впрочем, как хочешь.

— С ума ты сошел! — возмущается Юсуф. — Что про нас подумают? — и торопливо добавляет: — Быстрее! Там идут, внизу виден свет.

Юсуф прав. Вдалеке по набережной дока медленно, в такт идущим людям раскачиваются два фонаря и не спеша приближаются к базе. Должно быть, охранники услышали крики. Когда Юсуф закончил последнюю букву — «у», фонари были уже совсем близко. Под сводами базы гулко отдавались голоса идущих.

— Если бы «у» не написали, — шепчет Юсуф, — люди подумали бы, что мы просто неграмотные.

— Тише вы! — останавливает Анри. — Охранники рядом. Если они нас не услышали, может быть, пройдут мимо. Оттуда нас, во всяком случае, не видно.

Но охранники останавливаются, громко переговариваются и вдруг пускаются бежать, топая сапогами по бетону. Очевидно, рассеянный свет фонарей упал на большие черные буквы, которые резко выделялись на светлом фронтоне базы. Сейчас подымут тревогу…

К счастью, спуск оказался гораздо легче, чем подъем. Задняя стена базы шла тремя выступами, каждый высотой примерно в три метра; нижняя ее часть, в десять метров, представляла собой сплошной бетонный блок, но возле него была насыпана огромная куча гравия. Повиснув на руках, докеры без особого труда спускались с выступа на выступ. В одном месте куча гравия достигала высоты в четыре метра, и здесь можно было спрыгнуть почти без риска. Но Папильон останавливается в нерешительности.

— Нет, мне эта акробатика не по годам. Хватит уж, напрыгался, всю спину ломит. Посмотрю я, как вы в мои годы будете лазить…

— Значит, придется нам вот что сделать, — решил Анри. — Через минуту охранники будут здесь, видишь, уже поворачивают прожектор. Я сейчас спущу тебя на веревке. А потом мы сами как-нибудь спрыгнем.

Веревка, как и следовало ожидать, оборвалась, но, к счастью, как раз в тот момент, когда Папильон уже почти касался гравия. Он даже не ушибся, упав на покатую кучу мелких галек. Это происшествие не столько испугало, сколько развеселило остальных участников похода, и они, забыв обо всем, с хохотом, как мальчишки, прыгнули в гравий. Скрываясь от лучей прожектора, они на четвереньках поползли к ограде и одним махом перескочили на другую сторону. Конечно, Папильон замешкался и попал как раз в луч прожектора в тот момент, когда, зацепившись спецовкой за проволоку, еще сидел верхом на ограде. Он мешком рухнул на землю, и вовремя: все громче становились голоса, и охранники даже дали выстрел — стреляли, наверно, в воздух, но все-таки стреляли… К счастью, Папильон уже вскочил на ноги и, подхватив пустое ведерко и кисть, с неожиданной для него резвостью побежал по другой стороне улицы, стараясь держаться в тени домов.

У Клебера можно было отдышаться, посидеть минутку. Нет никаких оснований думать, что охранники явятся именно сюда, — дом, как дом, ничего подозрительного в нем нет.

— Тише, не разбудите маму, — сказал Клебер.

— Ну и ну, — вздохнул Папильон. — Волнений-то, волнений сколько было!

Анри добавил серьезным тоном:

— Правильно ты говорил, Клебер: всем народом можно гору своротить. Во время войны…

— Во всяком случае, — прервал его Юсуф, — завтра мы посмотрим, Папильон, у кого из нас почерк красивей.