Онлайн чтение книги Протокол Le procés-verbal
* * *

G. Я знаю, что потом он каждый день, в один и тот же час, отправлялся ждать собаку на расположенный справа от пляжа пирс. На гальке среди отдыхающих ждать было удобней; но Адам хотел иметь свободу движений на жаре, вот и устраивался на открытом, обдуваемом свежим бризом пространстве, он садился на край пирса и спускал ноги вниз, к воде. Его взгляду открывалась вся перспектива пляжа, камни, кучки промасленных мятых бумажек и, само собой, купальщики, всегда одни и те же, всегда на привычных местах. Иногда ожидание длилось довольно долго: он сидел, привалившись к бетонному блоку, установленному здесь еще немецкими оккупантами в 1942 году, вытянув ноги на солнце и держа руку в кармане брюк, готовый в любой момент вытащить из пачки одну из двух полагавшихся на каждый час сигарет. Другой рукой он скреб подбородок, чесал голову или царапал ногтями камни пирса, выискивая пыль и песчинки. У него перед глазами был весь пляж, он видел, как приходят и уходят люди, слышал, как пересыпается у них под ногами галька. Но караулил он момент, когда из толпы незнакомых купальщиков выберется черный пес, направится к дороге, то и дело вынюхивая что-то в траве, будет весело скакать, а потом помчится по асфальту навстречу неведомому собачьему приключению.

И вот тогда, вырванный из оцепенения, как заарканенный мустанг, он продолжит преследование, не имея ни малейшего понятия о конечной цели и даже не надеясь ее узнать; он получал то странное, почти извращенное, удовольствие, которое заставляет человека машинально продолжать двигаться или подражать всему, что шевелится, ибо движение есть признак жизни, а значит, предположить можно все, что душе угодно. — Приятно длить движение, даже когда он бежит быстро, чавкая подушечками лап, как присосками, роняя на асфальт черные курчавые волоски, поставив уши, глядя прямо перед собой, и зваться — отныне и навек — зваться псом.


Без десяти два пес покинул пляж; перед уходом он немного поплескался в воде, и шерсть на лбу слиплась пушистыми косицами. Пыхтя от натуги, он взобрался на насыпь, прошел в нескольких метрах от Адама и остановился на обочине. Солнце било псу в глаза, и он часто моргал, на холодном носу играл солнечный зайчик.

Пес колебался, словно ждал кого-то; Адам спрыгнул с мола и приготовился стартовать. Ему пришла охота свистнуть, или щелкнуть пальцами, или просто выкрикнуть несколько слов, как делает большинство хозяев собак, что-нибудь вроде:

«Эгей, собачка!»

или

«Ко мне, Медор!»

но мозг не отдал команды, и намерение не стало даже попыткой жеста.

Адам просто остановился и стал смотреть на пса сзади; ракурс под этим углом был странный; лапы напружинены, спина с более редкой шерстью на хребте выгнута и напряжена, макушка кажется такой выпуклой, сильной и мускулистой, каких у собак не бывает.

Адам смотрел на затылок пса, на впадину на голове и стоящие торчком уши. Где-то далеко, в горах, зашумел-загрохотал по рельсам въехавший в туннель поезд. Правое ухо дрогнуло и повернулось на несколько миллиметров, улавливая фырканье локомотива, и тут же вернулось назад, когда внизу, на пляже, зашелся в крике ребенок, наверняка по какому-то ерундовому поводу: может, мяч лопнул или пятку порезал об острый камешек.

Адам ждал, замерев на месте; внезапно пес рванулся вперед, обогнул машину и помчался вверх по дороге. Он бежал по асфальту, вплотную к насыпи, и не оглядывался. До развилки шоссе он дважды останавливался; один раз — у заднего колеса припаркованного «олдсмобиля»; в этой машине не было ничего особенного, пес даже не взглянул на нее, не обнюхал и не поднял лапу на металлический колпак покрышки. Во второй раз он остановился, увидев спускавшуюся на пляж пожилую женщину с боксершей на поводке; она бросила взгляд на пса, потянула за поводок, повернулась к Адаму и сочла возможным сделать ему замечание:

«Вам бы следовало придержать вашу собаку, молодой человек».

Адам на ходу повернул голову и несколько мгновений вместе с псом молча смотрел назад, на собаку, желтыми пятнышками отразившуюся в глубине их зрачков. Потом пес гавкнул, а Адам издал тихое горловое ворчание: ррррррррроа ррррррррроаа оаарррррррр рррррррро.

У развилки Адам понадеялся, что пес свернет направо, потому что чуть дальше находился холм с уже знакомой вам тропинкой и большой пустующий дом, где он обитал. Но пес не оправдал его ожиданий и как обычно потрусил налево, к городу. А Адам, как водится, последовал за псом, привычно пожалев, что нечто могущественное влечет четвероногого к толпе и домам. Прибрежная дорога переходила в проспект с посаженными на тротуаре платанами, отбрасывавшими на асфальт густую тень. Пес держался тенистых мест, и его кудлатая черная шкура сливалась с черными кружками тени и кружевным отражением листьев на земле.

После истории с тенью и солнцем пес почему-то впал в еще большие сомнения, метнулся влево, потом вправо; он пробирался сквозь густую толпу, народу в центре было много, работали все магазины, в воздухе разносились жаркие и свежие запахи, все, даже обтрепанные солнечные зонты, сверкало яркими красками, на стенах висели афиши или обрывки афиш с объявлениями трехмесячной давности:

«Скве                  лд АТЧ

Бар Бэнда и Джеймса У. Брауна

МАРТИ

ритиф»


Пес теперь бежал гораздо медленней, видимо, приблизившись к конечной цели своего путешествия. Адам мог отдышаться и выкурить сигарету. Пока пес обнюхивал давно высохшее пятно мочи, он даже успел купить булочку с шоколадом, потому что ничего не ел с самого утра и ослабел. На светофоре загорелся красный свет, пес остановился, и Адам пристроился рядом; в промасленной бумаге оставался кусочек булочки, и он мог бы угостить пса, но подумал, что это опасно, не дай Бог, животное привяжется к нему, а он не знал, куда пойдет в следующую минуту, и ни за кого не хотел отвечать. А еще, он был голоден и предпочел доесть булочку с шоколадом, слушая, как пыхтит, сопит и фыркает у его ног мохнатый проводник, присев на напружинившиеся задние ноги и послушно ожидая, когда постовой даст отмашку на переход улицы.

В городе было на удивление мало собак; если не считать встреченной по дороге на пляж боксерши, которую вела на поводке старая дама, они видели только людей, хотя на улицах повсюду присутствовали следы тайной животной жизни: запах, пятна высохшей мочи, какашки, клочья шерсти на бордюрах тротуаров, оставленные после стремительного и жестокого соития на солнцепеке, в топоте шагов и рычании моторов.

Стоило вглядеться, и на асфальте обнаруживались признаки жизни — апокриптические отметки беготни по городскому лабиринту. Все они создавали пространственно-временные вешки, не имевшие никакого отношения к людям и помогавшие сотням собак возвращаться каждый вечер по домам целыми и невредимыми.

Адам совершенно потерялся; он не был собакой (во всяком случае, пока) и не мог разобраться во всех этих метках, запахах и крошечных деталях, оставленных на гулком асфальте и дающих указания продолговатому мозгу благодаря чуткому носу, глазам, ушам и даже подушечкам лап. Утратив человечью сущность — возврат к прежней жизни был невозможен, — он шел по центру города и ничего не видел, и ничто больше ничего не означало.

Он не замечал названий «Studio 13», «Мебель Гордон», «Холодильники», «Бакалея-деликатесы», «Коммутатор», кафе «Латур», гостиница «Уильямс», «Открытки и сувениры», «Солнечный янтарь», «Галери Мютерс», «Бар-Табак», «Билеты Национальной лотереи».

Кто начертил линии на тротуаре? Кто вставил стекла в витрины? Кто написал «Пижамы и полосатые простыни»? или «Меню дня»? Кто сказал как-то раз: Все для Радио, Посетите наши Отделы, Покупайте Бикини по Сниженной цене, Осенняя Коллекция, Продажа Вин Оптом и в Розницу?

Кто-то это сделал, чтобы летом подобные Адаму люди могли сориентироваться, понять, что голодны или хотят надеть на голое тело полосатую пижаму и лечь спать на полосатые простыни и полосатые наволочки в комнате, оклеенной обоями в полоску, когда полосатые ночные бабочки слетаются в ночи на свет полосатого абажура, располосованные отсветами неона, и дни, полосатые от трамвайных рельсов и машин. Заметив Адама, который шел, ссутулив плечи и засунув руки в карманы засаленных на коленях штанов, по следу ОДНОЙ черной собаки без поводка, люди бурчали себе под нос «ну и странные же типы встречаются на побережье» или «кое-кому самое место в психушке».

Следить за собакой гораздо легче, чем принято думать. Нужно только обладать острым зрением и находить между мелькающими ногами прохожих черное пятно, которое живет своей жизнью, виляет, бежит ниже уровня колен; Адаму это удавалось без труда по двум причинам: во-первых, ему свойственно было горбиться и, следовательно, смотреть в землю, то есть на четвероногих ее обитателей; во-вторых, он давно упражнялся в преследовании; рассказывают, что в возрасте то ли двенадцати, то ли пятнадцати лет, после уроков, он по полчаса в день, сливаясь с толпой, ходил за людьми, чаще — за своими сверстниками. Никакой цели он при этом не преследовал, ему просто нравилось попадать в разные места, не думая ни о названиях улиц, ни о чем-то серьезном. Именно тогда он открыл для себя, что большинство людей с прижатыми к телу локтями и волевым взглядом проводят время в праздности. Уже в пятнадцать лет он знал, что люди пусты и бестактны и, за исключением каждодневного выполнения трех-четырех генетически обусловленных функций, бродят по городу, не задумываясь о том, что могли бы понастроить домиков в деревне и болеть там, размышлять о сущем или бить баклуши.

По противоположной стороне улицы шли мужчина и женщина лет сорока с собакой; это была сука редкостной красоты, с шелковистой шерстью, длинным изящным телом и высокими лапами. И Адаму, и псу немедленно захотелось разглядеть ее поближе. Красавица вошла следом за хозяевами в большой универмаг, где было полно народу: каждую секунду застекленные двери впускали и извергали поток посетителей, в основном женщин с бумажными пакетами и сумками. Пес вынюхивал след, опустив морду к самой земле, Адам старался не отставать ни на шаг. Когда они проходили в дверь магазина, над их головами зажглась неоновая вывеска, и на мохнатом загривке собаки и на линолеуме высветились перевернутые буквы названия: «Призюник», «Призюник», «Призюник».

Внутри их сразу окружила толпа, женщины с детьми, стены, потолки, прилавки. Над головами покупателей, между трубками дневного света, висели желтые таблички-указатели: «товары по сниженным ценам», «скобяные изделия», «вина», «хозтовары». Кто-то то и дело задевал головой картонки, и они начинали крутиться на шнурах. Для удобства покупателей прилавки располагались под прямым углом, на некотором расстоянии один от другого. Все вокруг блестело и сверкало, подталкивая людей влево-вправо, уговаривая: «купите! купите!», подсовывая товары под самый нос; цвели улыбки, стучали по полу женские каблучки, в отделе грамзаписи в глубине магазина, между баром и фотобудкой, ставили на проигрыватель пластинки. Волшебные звуки рояля и скрипки перекрывали гомон всех голосов, кроме одного; сотрудница магазина негромко и спокойно вещала в микрофон: «Уважаемые дамы и господа, будьте предельно внимательны, берегитесь карманных воров!»

«Продавщицу 3-го отдела просят пройти в кабинет директора. Продавщицу 3-го отдела просят пройти в кабинет директора…»

«Уважаемые покупатели! Предлагаем вашему вниманию сверхпрочные нейлоновые чулки без шва всех размеров трех цветов, жемчужного, телесного и бронзового, в отделе белья, на первом этаже… Повторяю…»

Пес отыскал красавицу суку на цокольном этаже, в отделе электротоваров. Ему пришлось обследовать весь первый этаж и проскользнуть мимо сотен ног. Он заметил ее на ступеньках лестницы. Адам понадеялся было, что пес не осмелится продолжить преследование. Он был совсем не против подойти поближе к четвероногой красотке, но вполне мог пожертвовать развлечением, лишь бы вырваться из этого ужасного места; шум, свет и гомон оглушали, вызывали головокружение; он словно давал задний ход, рвотный позыв застрял у него в глотке; он чувствовал, что в этом замкнутом бакелитово-электрическом пространстве собачья особь от него ускользнет; он невольно отвлекался, читая цены; храм торговли пытался навести порядок у него в мозгах. Он что-то подсчитывал, шевеля губами. Атавистическая тяга ко всей этой материи, на покорение которой у человечества ушел миллион лет, пробуждалась, освобождаясь из-под спуда, подавляла его волю и заполняла все его существо, выражаясь в едва заметных подергиваниях, в подрагивании век и скуловых мышц, в бегущих по затылку мурашках и безостановочно расширяющихся и сужающихся зрачках; черная спина пса маячила впереди, и Адам снова почти видел его, мысленно прикидывал вес своего «поводыря», пытаясь одновременно справиться с волнением по поводу вызревавших в голове решений.

Пес остановился в нерешительности у первых ступеней лестницы; перед ним была яма — не черная и не белая, опасная, засасывающая в себя толпу. Но одна девчушка, проходя мимо, попыталась дернуть его за хвост и пролепетала: «Со… собачка… хочу… собачку…», и псу пришлось спуститься. Адам последовал его примеру.

Внизу народу было меньше. Здесь продавали пластинки, писчебумажные товары, молотки, гвозди, тапочки и много всего другого. Было очень жарко. Мужчина, женщина и собака стояли у прилавка в отделе электротоваров. Люди рассматривали шнуры и лампочки. Собака устроилась под торшером, она судорожно дышала, вывалив из пасти розовый язык. Заметив Адама и пса, она поднялась и сделала шаг, волоча за собой поводок. Хозяева были так заняты покупками, что ничего не замечали. Адам почувствовал, что сейчас произойдет нечто забавное, и остался у прилавка с пластинками, делал вид, что рассматривает глянцевые конверты, а сам исподтишка наблюдал за животными.

И тут это случилось. Толпа всколыхнулась, зазвенели гитарные струны, процокали каблучки-шпильки. Синяя лампочка в фотобудке зажглась и погасла, бледная рука задернула шторки кабины, он съежился, скрывшись в цинковом «стакане». Рядом, вплотную к его ногам, мохнатое тело черного пса покрывало желтую шкуру суки; несколько минут мужчины и женщины шли мимо, ходили вокруг, топали по линолеуму подкованными башмаками. Шерсть суки приобрела цвет старого золота, пол под широко расставленными, вывернутыми лапами покачивался, покрывался пестрыми отблесками и сотнями напластованных друг на друга призрачных теней; в подвале магазина голоса и смех звучали все громче, торговля шла бойко. Щелкал аппарат, выплевывая из чрева очередную фотографию, и каждая вспышка разрушала что-то в центре белого круга, где вели любовный поединок собаки: пасти у них были разинуты, в глазах плескался жадный ужас. У Адама сильно вспотел лоб, его переполняли ненависть и ликование; он не двигался, но мозг его работал на полных оборотах; в глубине черепной коробки беззвучно вопила сирена — «Тревога, тревога», — словно с минуты на минуту могла начаться война.

Потом ритм замедлился, сука принялась постанывать, как от боли. В пространство смешения вступил ребенок, засмеялся и указал на них пальцем. Все взорвалось и закружилось, как в ускоренной съемке, но Адам уже отвел глаза от клубка мохнатых тел; он пытался отдышаться, судорожно сжимая в пальцах глянцевые обложки-конверты. Гитарный перезвон стих, и давешний голос снова произнес в микрофон:

«Последние модели нашей летней коллекции распродаются на Стенде Белья… Пестрые юбки, кардиганы, английские блузки, купальники и легкие свитера, дамы…»

Адам повернулся, опустил плечи и начал подниматься по пластиковой лестнице на первый этаж, черношерстный герой гордо шел впереди; за их спинами, в центре полутемного лабиринта, совсем рядом с отделом электротоваров, в оранжевом животе суки от него осталось нечто, пустота, которая, вот ведь умора, через полгода превратится в полдюжины маленьких щеночков-бастардов.


Они вместе поднялись по центральной улице. Было поздно, солнце уже садилось. Кончался еще один день, еще один в ряду тысяч и тысяч миновавших дней. Они неторопливо шли по солнечной стороне улицы.

Машин было больше, чем прохожих, так что на тротуаре никто никому не мешал.

Они миновали два или три кафе, поскольку в этом южном городе в каждом доме было по кафе. Ни одному человеку не пришло в голову, что не собака сопровождает Адама, а он — собаку. Адам не торопился и время от времени смотрел в лицо встречным. Большинство мужчин и женщин в солнечных очках не знали ни Адама, ни пса.

& они давно не видели этого высокого нескладного парня, шатающегося по улицам города с руками в карманах старых, засаленных полотняных штанов. Он давно жил один в покинутом доме на холме. Адам смотрел на темные стекла их очков и воображал, что, вместо того чтобы куковать в одиночестве в своем углу, он мог бы сделать что-нибудь поинтересней, например, купить попугая, носить его на плече, и птица будет говорить тем, кто его остановит:

«Здравствуйте, как поживаете?»

и они сразу поймут, что ему самому нечего им сказать. А еще можно изображать слепого с белой тросточкой в больших очках с непроницаемыми стеклами; тогда никто не посмеет к нему подойти, разве что захочет перевести через улицу; он бы принимал помощь, но молча, никого не благодаря, так что в конце концов его оставили бы в покое. Неплохой вариант — сидеть в маленьком киоске и весь день торговать билетами Национальной лотереи. Люди будут покупать билетов, сколько захотят, а он, чтобы ни с кем не говорить, станет выкрикивать фальцетом:

«Последние Счастливчики сегодняшнего вечера,

Не упустите свой шанс!»

В любом случае собака была ничем не хуже других вариантов: редкие прохожие едва смотрели на него сквозь затемненные стекла очков, не выказывая никакого желания вступить в контакт. Это доказывало, что он почти утратил принадлежность к мерзкой расе человеков и, как его друг Пес, мог бродить незамеченным по улицам города и шнырять по магазинам. — Очень скоро он сможет преспокойненько мочиться на большие американские машины или знаки запрета стоянки, а еще — заниматься любовью на свежем воздухе, в пыли, между двумя платанами.

В самом конце центральной улицы стояла колонка из позеленевшей меди — таких раньше было много по всему городу. Их врезали в тротуар, сток закрывали чугунной решеткой, а вода накачивалась с помощью длинного рычага. Собака захотела попить и остановилась у тумбы-колонки, осторожно понюхала желоб и принялась лизать решетку, на которой осталось немного пены среди смятых в комок сигаретных пачек. Адам осторожно приблизился и после недолгого колебания начал качать, взявшись за рычаг. В колонке захлюпало, забурчало, и вода полилась на голову псу, забрызгав носки ботинок Адама. Струя падала вниз, как по мановению волшебной палочки, сиречь рукоятки, и собака жадно пила, широко разинув пасть, потом встряхнулась и пошла прочь. Адам едва успел сделать несколько глотков — как известно, вода какое-то время продолжает течь, даже если не нажимаешь на ручку. Он на ходу вытер губы и достал из кармана сигарету.

Очевидно, где-то в городе существовал какой-то простейший сигнал, сообщавший псу время, может, полет голубей или исчезновение солнца за шестиэтажными домами: теперь он бежал быстрее и по прямой. Пес не торопился, но ему явно не было дела до происходящего вокруг; уши стояли торчком и были повернуты вперед, лапы касались земли лишь на короткое мгновение; казалось, животное осознает, что просто обязано следовать воображаемой прямой на земле. Пес бежал точно посередине освещенного уходящим солнцем тротуара, со скоростью восемь километров в час, а рядом гудели машины и полосатые красно-зеленые автобусы. Пса непреодолимо влекло к некоему дому в городе, где мясистая тетка — ему видна только нижняя половина ее тела — поставит на пол в кухне пластмассовую миску с мелко порубленным перемешанным с овощами мясом. А может, добавит сахарную, сочащуюся кровью, как разбитый локоть, косточку.

Адам несся следом за собакой. Они миновали несколько безликих улиц, скверов, закрывающихся на ночь парков и затихших площадей; в подворотнях, на коричневых лавках, мирно спали, повернувшись лицом к спинке, клошары; мужчины и женщины садились в машины; несколько старичков в черном беззаботно брели куда глаза глядят. Дорожные рабочие в оранжевых жилетах расставляли масляные лампы вокруг ям, которые они целый день копали под открытым небом. Мужчина неопределенного возраста шагнул с противоположного тротуара на мостовую, за спиной у него висел ящик стекольщика; время от времени он задирал голову к окнам и издавал странный заунывный вопль, нечто вроде «Оливье… Оливье…», что на самом деле должно было означать:

«Вставляем стекла… Стекла вставляем…»

В гуще всего этого и двигался к своей цели пес; по улицам, между домами с частоколом телевизионных антенн на крышах и кирпичными шахтами вентиляции; пес петлял по лабиринту, между водосточными трубами и сверкающими окнами, его упругое, натянутое, как струна, тело прокладывало себе путь по серой улице.

Вот так он и летел вперед, не удостаивая взглядом ни стены домов, ни кусты в палисадниках, и ему не было дела до тысяч пещер, где за бархатными шторами притаились люди, готовые жить между дубовыми столами, уставленными цветами и фруктами, двуспальными кроватями и репродукциями с картин импрессионистов.

Собака бежала быстро — она возвращалась домой; ей оставалось пересечь последнюю сонную улочку на окраине, миновать последнюю заклеенную афишами стену, толкнуть лбом кованую калитку и исчезнуть где-то между фасадом виллы и купами апельсиновых деревьев, в доме, принадлежащем ему, им, но не Адаму.

И собака покинула Адама на пороге дома, почесав спину о серый бетонный столбик, на котором пишут фамилию и номер: Вилла Бель, 9; они расстались там, где пес мог стоять у решетки в пышном саду, пышном и розовом, как на детском рисунке, стоять, смотреть через двадцать шесть прутьев и думать, пойдет ночью дождь или нет и будет ли утро жарким.


Читать далее

Жан-Мари Густав Леклезио. Протокол
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13
* * * 16.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть