Онлайн чтение книги Сурикэ Lе Souriquet
ГЛАВА I. Как путешествовали по Канаде во время владычества французов

Около восьми часов вечера Мишель Белюмер вернулся в крепость.

Он только что произвел рекогносцировку с целью убедиться в том, что все проходы свободны.

Целых четыре часа он старательно обыскивал кусты и ничего не нашел, кроме прежних следов, которые шли от крепости; единственные свежие следы английских партизан направлялись точно так же от Канады к Виргинии.

В десять часов лесные охотники и индейские вожди собрались на великий совет.

Индейских начальников было пятеро: Тареа, старшина племени Бобров, Тигровая Кошка, Опоссум, Пекари и Черный Медведь. Четыре последних получили свое название во время войны; болтавшиеся на их поясах скальпы и бесчисленное количество волчьих хвостов, прикрепленных к мокасинам, подтверждали справедливость данных кличек; под начальством этих вождей было шестьдесят самых лучших избранных воинов; Сурикэ, Бесследный, Мишель Белюмер были здесь. Ожидали еще одного — Мрачного Взгляда, но он не приехал. Весь караван их состоял, кроме двух горничных, двух служителей, из семидесяти восьми краснокожих, охотников, дам и их прислуги.

Вожди медленно сошлись и сели вокруг огня, разведенного по приказанию Тареа.

Каждый занял место, смотря по званию и по положению в войске.

Пионеры, в числе которых было более чем половина индейцев, сели также у очага…

Сурикэ был общим голосом избран старшим вождем экспедиции.

Положение молодого человека было очень серьезно.

Он подвергался большой ответственности; но, как мы уже сказали, Шарль Лебо был воплощением самопожертвования.

Он не просил этой чести и на первое предложение взять на себя обязанности вождя положительно отказался, заявляя, что не обладает качествами, нужными для управления экспедицией.

Но граф Меренвиль и сам Монкальм так убедительно просили его, что он должен был согласиться и дать слово.

Дело шло о том, чтобы рискуя жизнью, помочь одному семейству, которое он не только глубоко уважал, но в котором принимал самое горячее участие.

Даже не принимая во внимание его личные чувства и интересы, он не имел права отказаться от должности вождя, что бы его ни ожидало.

Да, это было невозможно.

Он отлично понимал и, покорный голосу совести, принял предлагаемое.

Когда все вожди расселись вокруг огня, неизбежно разводимого при каждом заседании совета, один воин из племени гуронов, заменяя собой на этот раз гашесто, глашатая племени, взял калюмэ — громадную трубку мира, которая никогда не должна была касаться земли, и набил ее священным табаком, который курят только в самых важных случаях.

Зажженная трубка прежде всех была подана Тареа как старшине; он затянулся, выпустил дым на все четыре стороны и сделал знак воину, который тотчас же передал калюмэ начальнику экспедиции.

Сурикэ, затянувшись довольно сильно, передал ее своему соседу, и трубка, переходя из рук в руки, обошла три раза весь кружок.

Когда она дошла в четвертый раз до Тареа, он докурил ее до конца и высыпал пепел в огонь.

— Да благословит нас Бог Воконда, которому известны наши добрые намерения, — сказал вождь, — он знает, что на нашем сердце нет кожи, слова, исходящие из нашей груди, не вероломны, потому что наш язык чист и справедлив, мы хотим только добра. Воконда, видя все это, улыбается нам, потому что он так же безгранично добр, как могуществен; наш путь прямой, он будет нам покровительствовать; великий совет начался.

Тареа сел.

Воцарилось продолжительное молчание.

Каждый, казалось, размышлял о великих словах старшины, думал о трудностях и опасностях в предстоящей борьбе за осуществление предначертанной им цели.

Наконец Сурикэ встал, молча поклонился всему обществу и, чувствуя на себе с любовью и любопытством устремленные взгляды всего кружка, потому что его все знали и сильно любили, заговорил:

— Друзья мои и братья, — начал он, — вы знаете, зачем мы собрались на этот великий совет: дело идет о покровительстве и защите от всевозможных оскорблений семейства одного бледнолицего начальника, которого мы любим и глубоко уважаем; я считаю лишним восхвалять перед вами этого начальника, вы сами хорошо видите, как дружественно относился он ко всем, особенно к краснокожим; но это не относится к делу, вот в коротких словах вопрос нашего совета: мы приглашены конвоировать и сопровождать семейство бледнолицего вождя до плантации на берегу Миссисипи, до того большого каменного города, который французы назвали Новым Орлеаном. Как распределим мы наше путешествие и остановки? Поднимая вопрос о путешествии, мы должны задать вопрос о войне, который, естественно, для нас чрезвычайно важен. Говоря короче, как нам путешествовать? Отправимся ли мы одним караваном или же разделимся на несколько партий? Что лучше? Поедем ли мы водой или же сушей? Скажите выгоды и неудобства того и другого способа путешествия. Ехать ли нам день и ночь или же только ночь, а может быть, только день. Теперь — вопрос войны, который, по нашему мнению, самый серьезный: пойдем ли мы враждебно или дружественно? Как лучше или как приличнее для нас? Вот, братья вожди, вопросы, которые мой долг велит вам предложить и которые должны быть решены до нашего отъезда; вожди племени Бобров, я сказал все; хорошо ли я говорил, великие люди?

Сурикэ сел.

Глубокое молчание снова воцарилось в совете.

На этот раз оно было непродолжительно; предложенные вопросы были очень серьезны, всем хотелось говорить, только каждый боялся начать первым; наконец один молодой, но пользующийся громкой репутацией вождь встал и начал говорить.

Как только вождь заговорил, все спешили высказать свое мнение; Тареа встал после всех, он говорил долго, умно и осторожно, со всех сторон разбирая по очереди предложенные вопросы и давая каждому из них крайне умное решение. Когда все мнения были совершенно свободно высказаны, все замолчали. Речь Тареа имела большой успех; его доводы были убедительны или, по крайней мере, казались такими.

Один Сурикэ не высказывал своего мнения; когда дошла до него очередь, он говорил только о своем положении и средствах, необходимых для успеха предполагаемой экспедиции.

Тареа, окончив свою речь, сел. Сурикэ с улыбкой протянул ему трубку; это была великая милость с его стороны, которую ждали все присутствующие, что доказывал легкий шепот одобрения, пробежавший по всему кружку, разделявшему честь, оказанную охотником их вождю.

Сурикэ встал, продолжая улыбаться.

Подумав немного, он начал свою речь.

Он говорил долго, красноречиво, увлекая всех слушателей, жадно пожиравших его глазами и ловивших на лету каждое его слово.

Его речь была полным опровержением речи Тареа, он доказал им ясно, что все аргументы Тареа, великолепные в принципе, совсем не так хороши; закончив свою речь, он заявил, что все сказанное им было продолжением и подтверждением бесподобной речи старшины племени гуронов, что он соединил только в одно целое все гениальные аргументы вождя Тареа.

Сурикэ говорил, что река Прекрасная впадает в Миссисипи у Красной палки, плантации графа Меренвиля, следовательно, путешествие водой, как более быстрое, а главное не оставляющее никаких следов, что очень важно, имело все преимущества за собой.

Для этого будут приготовлены две пироги.

Одна большая, с багажом и четырьмя слугами отправится вперед для безопасности, чтобы осмотреть все кустарники и камыши, покрывающие берега реки.

За ней выйдет вторая пирога с дамами.

Сурикэ и Мишель Белюмер, с десятью избранными воинами под предводительством Пекари, будут охранять дам.

Эта вторая пирога должна постоянно держаться по крайней мере на 4 или 5 лье от первой.

Остальные же воины под начальством Бесследного и Тареа отправятся по берегу реки, чтобы наблюдать по крайней мере на расстоянии двух выстрелов, за безопасностью пирог, идя при этом так, чтобы видеть обе пироги разом; что касается англичан, которых они могли встретить на каждом шагу, то было решено избегать столкновения с ними насколько возможно, но, если будет необходимость, то вступать с ними в бой, стараясь не брать никого в плен во избежание дальнейших неприятностей.

Сурикэ смолк; все выражали ему горячее сочувствие. Тареа первый поздравил его с успехом блистательной речи; не было ни одного недовольного планом охотника.

Трубка опять пошла из рук в руки; когда ее выкурили, все встали и разошлись, чтобы приготовиться и в полночь уже отправиться в путь.

— Вождь, — сказал Сурикэ Тареа, уходя вместе с ним с совета. — Вождь, вы молоды еще, через несколько лет ваше красноречие достигнет своего полного развития, и вы будете величайшим и известнейшим вождем в нашем родном совете.

Вождь улыбнулся.

— Сурикэ добр, он что думает, то и говорит, его язык правдивый, он сам того не замечает; Тареа говорил слишком скоро, нетерпеливо, но не глупо. Сурикэ же — воплощенное красноречие, его слова метки и верны, это все понимают и все восхищаются им; вождь гуронов производит впечатление на глаз, Сурикэ — на ум и сердце; благодарю, Сурикэ, благодарю, бесконечно добрый, ты дал хороший урок своему другу, вождю Тареа, которым он непременно воспользуется.

И вождь горячо пожал протянутую руку молодого охотника; они расстались на несколько времени — час отъезда был близок.

Охотник взял на себя сообщить дамам о времени отъезда; для этого он должен был явиться в салон губернатора, у которого они были в обществе офицеров крепости.

Шарль Лебо убедительно просил дам не опаздывать, быть скромными, насколько возможно; багаж был уже готов, и солдаты взялись перенести его на одну из пирог, приготовленных предусмотрительным охотником.

В назначенный час Тареа и Бесследный вышли со своими воинами из крепости и скрылись в чаще девственных лесов, покрывавших берега Огио, Миссури и многих других речек и рек; в ту эпоху больше занимались междоусобными войнами, чем приведением в порядок своих владений; это продолжалось почти до войны за независимость, т.е. до тех пор, пока англичане и французы не были окончательно изгнаны из их дивных колоний третьим разбойником, которому, по всей вероятности, предстояла та же роковая участь.

Как только принесли багаж и сели слуги, пирога тотчас же отправилась, получив предварительные приказания не медлить; выйдя на середину реки, она быстро, без малейшего шума, пошла дальше.

В назначенный час дамы вышли от губернатора, а вместе с ними и офицеры, пожелавшие проводить их и пожелать счастливого пути, хотя и сомневались, чтобы они благополучно доехали до места.

Шарль Лебо выбрал для дам самую легкую и в то же время самую большую пирогу, так что в ней свободно могли поместиться десять человек; вся внутренность ее была обита по приказанию внимательного охотника пушистым, мягким мехом, на котором дамы расположились очень удобно; тут же были приготовлены шерстяные одеяла для защиты от сырости и ночного холода.

Общество распрощалось, пирога отчалила и скрылась из виду провожающих.

Ночь была безлунная; но совершенно чистое, темно-синее небо, покрытое миллионами ярко блестевших алмазных звезд, усиливало темноту, как бы превращая ее в какой-то таинственный полумрак, среди которого выделялись только высокие берега, принимая фантастически-сказочные формы.

Мертвая тишина царила над рекой и ее берегами, был слышен только шелест листьев да ночной шум, сопровождающий беспрерывную работу бесконечно малых организмов, населяющих полуденные страны.

Изредка издалека доносился крик совы, на который тотчас же откликался с середины реки водяной ястреб. Это были условные крики охотников и краснокожих, говоривших: «Все благополучно, ничего нового».

Ночь прошла совершенно спокойно, дамы отлично спали, уверенные в преданности и распорядительности охотников и воинов из племени гуронов.

Около пяти часов раздался последний условный оклик.

Все смолкло.

Пирога медленно пошла наискось к правому берегу и скоро остановилась.

Шарль Лебо, пробираясь с удивительной ловкостью между деревьями, так искусно спрятал пирогу между стволами гигантских великанов и под обвивающими их лианами, что невозможно было ее найти, даже подойдя к самому борту.

Положив доску с борта судна на пень, где от нее не могло остаться никакого следа, он помог сойти дамам на землю.

Они еще спали, когда пирога остановилась, и Шарль Лебо должен был разбудить их.

Они тотчас же вышли из пироги.

Справедливость требует сказать, что хотя эти дамы и принадлежали к высшему обществу и с достоинством держали себя при дворе в Версале, но живя постоянно на границе, они привыкли уже ко всевозможным опасностям; слабые на вид, они были тверды и мужественны; не падали в обморок при виде змеи или красного волка; не вскрикивали из-за пустяков; молча и смело встречали грозившую опасность, и только после, когда опасность проходила, натура вступала в свои права, и героини становились слабыми и боязливыми женщинами.

Путешествие в несколько сот лье, при самых скверных условиях, в стране беспрерывных, ужасных войн, где пленники скальпируются и зверски пытаются дикими, могло испугать и свести с ума не только дам, но простых женщин, европейских; они предпочли бы смерть подобным опасностям.

Но графиня Меренвиль, ее дочери и две другие дамы безропотно повиновались воле главы семейства; они знали, что граф сделал все от него зависящее для их безопасности, и смело, без лишних разговоров исполняли его приказания; так было нужно; необходимость требовала от них этой жертвы; к тому же они были уверены в преданности сопровождавших их людей, в их готовности защищать до последней капли крови, и они были спокойны, насколько это было возможно; видев уже немало опасностей, они твердо решились разделить предстоящую участь друзей и защитников.

Когда путешественники вышли на берег, только что еще начало светать, хотя все предметы были ясно видны.

Бесследный раскинул лагерь, выбрав очень удобную площадку, которые нередко встречаются в вековых лесах, а немного дальше, в дупле громадного дерева, устроил дамскую спальню; решено было провести весь день в этом укромном уголке. Дамы, заняв свою первобытную комнату, не выходили оттуда до тех пор, пока раздавшийся крик повара не возвестил им, что завтрак давно уже готов и ждет их.

Два костра, разведенные таким образом, чтобы не обратить на себя внимания, горели недалеко один от другого; первый предназначался для дам, второй — для охотников и краснокожих.

Когда завтрак был готов, появились и дамы; хорошо отдохнувшие и совершенно свежие, они с очаровательной улыбкой раскланялись с их спутниками.

Предупредительный Шарль Лебо не забыл захватить с собой несколько тарелок, ножей и вилок, чтобы не так чувствительно сказалась на дамах кочевая жизнь в пустыне.

Это, по-видимому, ничего не значащее внимание тронуло дам до слез.

Графиня, желая отблагодарить за внимание, убедительно просила охотников и вождей разделить с ней завтрак, но все просьбы ее были бессильны: мужчины не решались принять такой чести.

Шарль Лебо от имени своих друзей ответил, что им невозможно садиться вместе с дамами на том основании, что они едят урывками, на ходу, как только позволяет их трудная обязанность — следить за общей безопасностью, потому что иногда самая незначительная небрежность в исполнении своего долга ведет за собой очень серьезные последствия. В подтверждение своих слов охотник указал графине на незначительное количество людей, оставшихся у огня, другие же ушли для осмотра леса около лагеря.

Возражать было невозможно, и дамы согласились.

— В котором часу мы поедем дальше, Шарль? — спросила графиня.

— Если ничто не помешает, я думаю отправиться с наступлением ночи, то есть часов в 8 вечера.

— Много мы проехали? — продолжала графиня.

— Да, мы уже далеко от крепости Дюкен, но в следующую ночь мы пройдем гораздо больше, я рассчитываю, с Божьей помощью, через два дня попасть на Миссури.

— Почему мы едем водой? — спросила Марта.

— Потому, сударыня, — отвечал он, улыбаясь, — что, во-первых, мы водой доедем несравненно скорее и покойнее, чем на необъезженных лошадях по дурным дорогам, которые местами приходится самому прокладывать с топором в руках, а во-вторых, что важнее всего для меня, потому что на воде не остается никаких следов, тогда как в лесу, как бы осторожно ни шли, всегда будут заметны следы, которые выдадут нас, и через два-три часа целая шайка разбойников, как стая голодных волков, будет неотступно преследовать нас.

— Вы правы, Шарль, я сказала глупость, простите меня за нее, но я ничего этого не знала, — добавила она с улыбкой, от которой вся кровь бросилась ему в голову.

Не находя слов для ответа, он молчал, и это самое лучшее, что он мог сделать в присутствии этого демона-обольстителя, поклявшегося свести его с ума.

— Вам, должно быть, очень скучно, не правда ли? — продолжала она, смотря на него из-за стакана, который подносила к губам.

— Мне? Нисколько, — отвечал он, совершенно сконфуженный новой атакой неприятеля.

— Вы это говорите из любезности, — продолжала она, смеясь, — а я уверена, что вы предпочли бы идти на розыски с вашими товарищами, чем оставаться здесь.

— Позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь.

— Я? Каким это образом?

— Потому что я дал слово графу не оставлять его семейства, беречь его и исполню, насколько могу, это дорогое для меня обещание.

— Благодарю вас, Шарль, от имени всех нас, — сказала графиня, — мы уверены, что с вами мы вне опасности.

— Я сделаю все, что могу.

— Пойдем, Марта, отдыхать, мне не нравятся твои придирки к нашему другу.

— О, месье, — вскричала девушка, складывая руки и делая невинную физиономию, — простите меня! Я больше не буду этого делать.

И она быстро убежала.

— Что за прелесть, я просто влюблен в нее! — прошептал охотник, следя взглядом за прыгающей, как молодой козленок, девушкой.

Дамы ушли в свою «комнату».

Шарль остался один, зорко следя за вверенным ему сокровищем.

Около шести часов Бесследный и Тареа с большинством своих воинов вернулись к Шарлю, оставив остальных в засаде для наблюдений в лесу.

Индейцы казались озабоченными.

Сурикэ, хотя и не показал вида, но заметил это с первого же взгляда, брошенного на товарищей.

В шесть часов пообедали точно так же, как завтракали утром.

Когда вожди съели по маленькому кусочку поданного обеда (во время походов краснокожие едят крайне мало, настолько, чтобы поддержать свои силы), вождь племени гуронов с важностью, к которой он всегда прибегал в серьезных случаях, обратился к Сурикэ:

— Не желает ли Сурикэ выкурить трубку мира на совете с его другом Тареа.

— Я буду курить калюмэ на совете с моими братьями Тареа и Бесследным, — отвечал охотник, кланяясь.

— Хорошо, — сказал вождь, — трех будет достаточно, есть серьезные открытия.

Все трое уселись поджавши ноги вокруг огня; Тареа знаком дал понять воинам, что будет обсуждаться серьезный вопрос, и никто не должен подходить близко, Шарль Лебо то же самое дал заметить своему другу Мишелю Белюмеру.

Дам уже не было: они тотчас же после обеда удалились к себе.

Передавая из рук в руки калюмэ, вождь гуронов и Бесследный рассказали в коротких словах о сделанных открытиях.

Дело было так.

Бесследный, делая объезд, наткнулся на следы, которые никто другой, менее опытный, никогда бы не заметил; пройдя довольно большое пространство по этим следам и внимательно изучив их, он вернулся к вождю гуронов и привел его к тому месту, откуда они начинались.

Следы эти шли от самого берега; краснокожие переехали на четырех больших пирогах; в каждой из них могло поместиться более десяти человек; не было никакого сомнения, что это индейцы шли с целью воевать с вождями; удивляла только многочисленность отряда, потому что, по их расчету, в нем было не менее 40 или 50 человек, направлявшихся от Канады к границам Луизианы; Бесследный в числе индейских следов видел ясные отпечатки ног Нигамона, с которым он и Тареа имели уже раз столкновение в окрестностях Бельвю.

Это открытие было очень серьезно, но, к счастью, прибывшие индейцы шли по одному направлению с гуронами и не подозревали даже, что их следы открыты.

Сурикэ озабоченно покачал головой.

— Эти люди должны умереть, — проговорил он, — от этого зависит безопасность дам, которых мы конвоируем.

— Мы с вождем об этом уже думали, но как сосчитать? Число их почти одинаково с нашим войском, с ними нет женщин, а главное, их вождь сильный и искусный, нам будет трудно с ними бороться.

— Может быть, дайте мне обдумать, завтра я найду средство.

— Хорошо, — сказал вождь. — Тареа подождет. Сурикэ умен, все знает и найдет средство.

— До завтра, — сказал канадец, — на ночь усильте караул.

— А пироги их? — спросил Шарль.

— Они, собаки, спрятали, мы не могли к ним подойти, может быть, они понадобятся нам?

— Совершенно верно! До завтра.

Через полчаса дамы были уже в пироге, которая поплыла дальше.