Онлайн чтение книги Время Анаис Le temps d'Anais
2

На пленника жандармы не обращали внимания, им было безразлично, слушает он их или нет. Оба курили — один сигарету, второй трубку. Неспешно, по очереди обменивались фразами. Будто две свояченицы, которые встретились воскресным днем; упоминая кого-то, называли лишь имена.

— И что он ответил?

— Так, говорит, оно и было. Артура знает не настолько хорошо, как он. Все могло бы кончиться хуже, так что Жанне лучше помалкивать в тряпочку.

— А старик?

— Самое смешное, он даже не пошевелился. Это его доконало, ты понимаешь?

Персонажи путались. Одна история лениво переплеталась с другой. Чтобы понять, что к чему, нужен был какой-то ключ. В конце концов пленник перестал воспринимать слова, словно звуки незнакомого языка.

— А с шефом ты разговаривал?

— Поговорю, если потребуется.

— Кстати, о шефе. Тебе Борода рассказывал, что с ним на ярмарке произошло?

Жандармы обменивались новостями с каким-то удовлетворением, придавая значение каждой детали, иногда не без злорадства смаковали ту или иную подробность.

Альберу Бошу их болтовня надоела. Пожалуй, еще острее, чем при встрече с лавочником, он почувствовал свое одиночество.

Шоссе кончилось. Теперь они ехали по улице с трамвайными путями. Совсем рядом катил автобус. В освещенном салоне, как на групповом портрете, виднелись лица пассажиров. В одном из окон совсем молодая женщина — бледное лицо, голубая шляпка, на руках спящий ребенок.

Увидев жандармов, она нахмурилась и прижалась к стеклу, пытаясь разглядеть арестованного.

Внимание пленника привлек кинотеатр — освещенный яркими огнями рекламы квадрат, выделявшийся во мраке улицы. Из дверей толпой выходили зрители. Поднимали воротники пальто, раскрывали зонтики. На пестрой афише, высоко подняв юбку, обнажала ноги женщина.

Автомобиль повернул на пустынную улицу, потом на другую. За перекрестком у какого-то мрачного здания машина остановилась. В двух или трех окнах горел свет. Арестованного высадили, помогли подняться на тротуар. Лишь однажды, возможно, ненароком, его толкнул бригадир.

— Пошевеливайся!

Жандармы почему-то переглянулись, стиснув его с обеих сторон. Лестница была грязная, скудно освещенная. В нос ударил запах казенного дома. Поднявшись на второй этаж, Рошен толкнул дверь и, пройдя пустое помещение, постучал в дверь, из-под которой выбивался луч света. В следующую минуту Бош увидел женщину с сигаретой во рту; накрашенные губы, пышный бюст, стянутый шелковым корсажем. Она смахивала на красотку с киноафиши. Кроме нее в комнате находился только впустивший их пожилой мужчина — невзрачный, неухоженный, помятый, как все, кому приходится работать по ночам.

Помещение, в котором оказался Бош, напоминало контору не слишком процветающей фирмы. В углу пишущая машинка, тусклая лампочка в клубах табачного дыма. Женщина, вероятно, не удивилась при виде наручников. С легкой усмешкой смерив арестованного взглядом с ног до головы, выдохнула в его сторону струйку дыма.

Неужели и инспектор поглядел на него с таким же выражением? Да нет же. Просто изображает из себя человека, которому все это не в диковинку.

Попав с холода в натопленное помещение, арестованный почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ему вдруг показалось, что от него разит перегаром, а глаза блестят, как у пьяницы.

— Подойдите сюда.

Обращение было адресовано бригадиру. Инспектор увел жандарма в соседнюю комнату. Света там не было. Помедлив, следом ушел и второй жандарм. Поначалу дверь была приоткрыта, разговаривали вполголоса. Кто-то, видно, держался за ручку, дверь покачивалась из стороны в сторону, потом закрылась.

Положив ногу на ногу, женщина с веселым любопытством разглядывала арестанта, пуская при этом кольца дыма.

— Курить хочешь?

Этот знак внимания до такой степени поразил и растрогал Боша, что он не посмел ответить. На женщине было манто с меховым воротником. Тугие соски, казалось, вот — вот пронзят шелк корсета. Он ощущал запах рисовой пудры, очень крепких духов и тела, созданного для наслаждения. Перед ним была вульгарная, сильная самка.

— Что ж я, не понимаю? В такие минуты всегда курить охота, — произнесла она хриплым голосом. — Почему это они не предложили тебе сигарету? Ведь положено. Хотя, что с жандармов спросишь!

Достав из сумочки сигарету, женщина прикурила ее от своей со вздохом, словно это стоило ей немалых усилий, вложила ему в рот.

— Что ты там натворил? Держу пари, в сейфе своего банка пошарил.

Альберу было неприятно, что его принимают за клерка, но, опасаясь, что женщина изменит свое отношение к нему, он не ответил.

— Может, машину угнал?

Опершись полными бедрами о край стола, женщина снисходительно-приветливо изучала Боша. Проследив за ее взглядом, тот посмотрел на свои грязные брюки и перепачканные в глине туфли.

— Это я в лесу, — произнес он, словно оправдываясь.

— Удрать пытался?

— Да нет.

Не в силах оторвать взгляда от груди этой женщины, он покраснел. Грудь у нее такая же тяжелая, как у Анаис, пожалуй, и такая же тугая, и ноги такие же полные, и, верно, такие же непристойные телодвижения.

Чтобы прекратить эту пытку, Бош ответил:

— Я совершил убийство.

Ошеломленная на какое-то время, она наконец выдавила:

— Ах, вот оно что!

Больше женщина на него не смотрела. Погасила сигарету о край пепельницы и, стуча высокими каблуками, принялась ходить взад-вперед по комнате, лишь бы не глядеть в его сторону. Дойдя до дверей, она останавливалась, готовая позвать жандармов. Но вскоре дверь приоткрылась, послышались удаляющиеся голоса и шаги жандармов, спускавшихся по лестнице.

— Ты еще здесь? — войдя, спросил инспектор, с виду чем-то озабоченный. — Документ твой возвращаю. Но запомни, что я тебе сказал.

— Запомню, не беспокойся.

Сев на стул, инспектор что-то написал на форменном бланке. Порывшись в столе, рядом со своей подписью поставил печать. Похоже, между ними что-то было. Инспектору, видно, хотелось увести женщину в соседнюю комнату. Судя по улыбке, с какой женщина наблюдала за движениями полицейского чиновника, она этого ждала.

Взяв со стола документ и листок, инспектор протянул их женщине.

— А теперь что?

— Теперь можешь идти.

— И больше ничего?

— Больше ничего.

Но слова эти имели какой-то особый смысл, понятный лишь им двоим.

После того как дверь закрылась, инспектор взял карандаш, заточил. Повернувшись наконец к задержанному, некоторое время разглядывал его. В глубине зрачков вспыхивали огоньки холодного гнева.

Полицейскому было не больше пятидесяти, но нездоровое лицо его было помято, и оттого он выглядел старше своих лет.

— Выходит, ты все-таки решил сдаться?

— А я и не думал бежать.

— Не думал бежать, а оказался в Орлеанском лесу!

Все должно было произойти иначе. Точь-в-точь как актер, которому навязали чужую роль, Бош чувствовал себя сбитым с толку. Лоб горел, уши пылали. Он попробовал объяснить, что хотел сказать.

— Садись. Ты что, пьян?

Несомненно, инспектор заметил, что Бош покачивается, словно только что вышел из энгранского трактира.

— Нет.

— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?

— Да. Пожалуй.

— Не станешь завтра утверждать, что признания у тебя вырваны под пыткой?

— Нет. Обещаю.

Инспектор тоже чувствовал себя не в своей тарелке: что-то тут было не так.

— Сколько ты ему нанес ударов?

— Не знаю. Не считал. Я видел, что он все еще шевелится.

— Значит, признаешь, что, когда ты его ударил кочергой, глаза у него еще ворочались?

— Да. Он на меня смотрел.

— Говорил что-нибудь?

— Не мог он говорить.

— Почему?

— Пулей ему часть челюсти оторвало. Именно по этой причине…

— Именно по этой причине ты нанес ему двадцать два удара кочергой?

— Зрелище было жуткое. Я хотел избавить его от страданий.

— И чтобы избавить его от страданий, набросился на него как бешеный.

— После первого выстрела револьвер заело. Мне так показалось. А может, там всего один патрон был. Револьвер не мой. Он лежал на ночном столике, когда я вошел.

— А после?

— После чего?

— После ударов кочергой?

— Пожалуй, он был еще жив.

— И тогда ты схватил бронзовую статуэтку и размозжил ему череп?

— Прошу прощения.

— Что-что??

— Я извиняюсь. Нельзя его было оставлять в таком виде. К тому же было слишком поздно.

— Словом, ты постарался убедиться, что он мертв?

— Я хотел, чтоб он перестал шевелиться и не глядел так на меня. Я решил сразу же пойти и сдаться полиции.

— Когда это намерение возникло? Заранее?

— Да.

— Еще до того, как ты к нему отправился? Ты признаешь, что уже тогда намеревался его убить?

— Не совсем так. Попытаюсь объяснить…

— Погоди-ка.

В комнате было тепло. Сняв пиджак, инспектор сел за машинку и вложил между листами бумаги копирку.

— Начнем с самого начала. Отвечай только на мои вопросы и не торопись. Спешить некуда.

— Хорошо. Печатал полицейский медленно, двумя пальцами. Когда строчка кончалась, слышался звонок и стук передвигаемой каретки.

Почти в том же порядке, по существу слово в слово, инспектор повторял вопросы, которые уже задавал, затем печатал их на машинке. Бош старался быть точным в своих ответах.

— Итак, ты хотел убедиться, что он мертв окончательно?

— Да.

— Ты только что сказал: «Я хотел, чтобы он перестал шевелиться». А потом прибавил, что решил сразу же явиться с повинной в полицию.

— Совершенно верно.

— Я тебя спросил, не возникло ли это намерение прежде?

— Да.

— Прежде чего?

Молчание.

— Прежде чем совершить убийство?

— Несомненно.

— Выходит, ты был уверен, что убьешь его?

— Я знал, что это случится.

— Еще до того, как на ночном столике увидел револьвер? Прежде чем вошел к нему в комнату?

— Возможно, это произошло бы в какой-нибудь другой день.

— И убил бы из того же револьвера? Его собственного?

— Вероятно. Или купил бы другой.

Стук пишущей машинки отдавался в голове, взгляд не мог оторваться от движущейся каретки и пальцев инспектора.

Альбер попытался вернуться к своей собственной версии.

— Все обстояло не совсем так…

— Погоди минуту. Повтори твою последнюю фразу. Ты сказал, что купил бы другой револьвер. Ладно. А теперь ответь, когда у тебя возникло намерение убить этого человека?

— Не знаю.

— Неделю? Месяц? Полгода назад?

— Несколько месяцев.

— Ты каждый день с ним встречался?

— Почти каждый день.

— Часто с ним обедал и ужинал?

— Часто.

— Не угрожал ему?

— Нет.

— И никогда не говорил ничего такого, что вызвало бы его подозрения?

— Никогда.

Бош еще раз попробовал вырваться из того тупика, в который, казалось, его загоняли.

— Я хочу, чтоб вы поняли…

— Погоди. Сначала ответь. У тебя есть долги?

Вопрос поразил Альбера. Сама идея. Ничего такого ему и в голову не приходило.

— Отвечай.

— Да, конечно.

— И много?

— Смотря что вы называете «много».

— Сколько ты выиграл от смерти Сержа Николя?

— Да ничего я не выиграл! Что же я могу выиграть, если меня в тюрьму посадят?

— А если бы не узнали, что ты его убил?

— Но ведь я решил прийти с повинной!

— Так сколько бы ты выиграл?

— Я об этом не думал. Все зависит от того…

— От чего же?

— От бумаг.

— Бумаг, которые вы оба подписывали?

— Да. Но, во всяком случае, деньги мне были не нужны.

— А что ж тебе было нужно?

— Не знаю. Еще совсем недавно сумел бы это объяснить. Все казалось таким ясным и простым. Все дело в том, что он умер не сразу. Револьвер больше не выстрелил, пришлось Сержа стукнуть…

— Двадцать два раза кочергой куда попало и один раз бронзовой статуэткой по черепу!

— Возможно. Я вам объясню, почему так поступил. Я и сам был потрясен. Не думал, что все произойдет подобным образом. Хотел позвонить в полицию из его квартиры и ждать, когда за мной приедут. Но я не мог вынести этого зрелища и ушел. И пальто забыл взять.

— Неужели в доме никто не услышал выстрела?

— Думаю, никто. В соседней квартире веселились. Музыка оттуда доносилась. На лестнице попалась девушка, я посторонился, уступил ей дорогу. На улице увидел свою машину. Совсем забыл про нее. Возникло желание, прежде чем позвонить в полицию, проехаться, нервы успокоить. Стемнело. Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывал попасть на Елисейские поля. Машин было много. Шел дождь. Снова оказался на набережной Сены, поехал через мост.

— Минутку. Не успеваю. «Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывая…» Дальше?

Бош послушно повторил сказанное.

— И тут ты от явки с повинной отказался?

— Я же вам сказал, что не менял решения. Не знаю, как вам это объяснить. Видите ли, все получилось совсем не так, как вы думаете.

— Ты остановился, чтобы выпить?

— Нет. У меня такого намерения не было.

— Неужели у тебя не было желания пропустить стаканчик чего-нибудь покрепче, чтобы встряхнуться?

— Нет. Я просто ехал. Видел огни. На перекрестке свернул, сам не зная куда. Очутился в провинции, потом в каком-то лесу. Мне показалось, прошло совсем немного времени.

— Бензобак был полный?

— Дай бог память… Да, выехав утром из гаража, заправился.

— Рассчитывал, что придется ехать далеко?

— Я вовсе не собирался скрываться. Я же сразу позвонил в жандармерию.

— Выяснив сперва, нет ли поблизости механика.

— Просто хотел вернуться в Париж своим ходом.

— А почему?

Опасаясь навлечь на себя гнев инспектора, Альбер не посмел открыть истинную причину. Сперва он боялся, что его изобьют. Потом решил, что парижские стражи порядка станут с ним обращаться более вежливо, чем деревенские жандармы или провинциальный полицейский.

Возникла пауза. Инспектор поднялся, чтобы взять с письменного стола сигареты, сам закурил, но не предложил задержанному. Возле пачки лежала надкушенная плитка шоколада. Альбер вспомнил, что голоден. Открыть бы окно да немного проветрить кабинет, но в его положении подобной услуги вряд ли можно ожидать.

С несчастным видом Бош уставился в пол. Инспектор продолжал печатать. Каков будет следующий вопрос, задержанный узнает после перевода каретки.

— Почему ты его убил?

Бош беспомощно поднял глаза.

— Отказываешься отвечать?

— Я не отказываюсь.

— У тебя были причины убить его?

— Конечно, были.

— Какие именно?

Еще недавно он смог бы их назвать. Ответил бы, не задумываясь, и ответ был бы убедительным и однозначным. Не раз он размышлял о том, что скажет «потом». Нередко то в конторе, то на улице, то в постели он цедил сквозь зубы: «Я его убью». Он успел заготовить целую речь, которую развивал и не без удовольствия дополнял, отделывая каждую деталь.

— Я его убил, потому что…

Нет! Все произошло совсем по-иному. Разве мог он представить себе трактир в Энгране, этих людей, от которых он ничем не отличался; жандармов, которые везли его сюда с такими лицами, словно везут животное на бойню; этого болезненного полицейского чиновника, который, несмотря на возраст, дослужился лишь до чина рядового инспектора и вздумал заняться в соседнем кабинете любовью с гулящей женщиной.

Не мог вообразить себе эту пишущую машинку, эти вопросы, которые, переплетаясь, приобретали зловещий смысл. Так небрежными жестами передвигает на доске фигуры шахматист, расставляя сопернику ловушку.

Еще когда он ехал в своей машине куда глаза глядят, все было удивительно ясно, и если бы его тогда спросили…

Но нет! Тогда никто не смог бы его понять. Даже ему самому недавнее прошлое представлялось чем-то несвязным, эфемерным, подобно снопам света, возникавшим во мраке и рассыпавшимся под струями дождя.

— Поставлю вопрос иначе. По какой причине в течение нескольких месяцев ты думал о том, чтобы убить Сержа Николя?

Открыв было рот, Бош тотчас закрыл его. Он бы не смог объяснить.

— Не можешь ответить?

— Нет.

— Тогда растолкуй, как получилось, что совсем недавно, вернее, вчера, поскольку уже за полночь, ты вдруг решил его убить? Насколько я понимаю, прежде ты не знал, когда это произойдет, хотя и был уверен, что это рано или поздно случится. Ведь когда ты поехал на улицу Дарю вчера вечером, ты не был еще готов к убийству. Оружия у тебя не было, о том, что на ночном столике у Сержа Николя лежит револьвер, ты не знал. Так ведь?

— Так.

— Однако, увидев револьвер, ты решил действовать не откладывая?

— Нет.

— А что произошло?

— Не знаю.

— Погоди-ка, погоди. Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Уж не собираешься ли ты прикинуться сумасшедшим?

— Я не сумасшедший.

— А ты был в своем уме, когда стрелял?

— Да.

— Ты отдавал себе отчет в том, что, намереваясь убить человека, совершаешь преступление?

— Да.

— Тогда я ничего не понимаю. Это все, что ты можешь сказать?

— Я стараюсь как можно точнее ответить на ваши вопросы. Готов продолжать.

— Но ты не отвечаешь на главный вопрос.

Как и прежде, с видом воспитанного мальчика Бош произнес:

— Прошу прощения. — Потом, отвернувшись, негромко прибавил: — Я голоден.

В том, какую реакцию вызовут его слова, Бош не ошибся. Удивленный, чуть ли не возмущенный столь естественной потребностью, полицейский нахмурился.

— Ах, вот как, ты голоден!

С раздраженным видом инспектор поднялся и, увидев шоколад в надорванной обертке, швырнул его на колени арестованному. Минут десять перечитывал за столом отпечатанные на машинке листки, отмечая некоторые фразы карандашом и сравнивая напечатанное с записями, сделанными, видно, во время телефонных разговоров с Парижем.

— Нельзя ли немного воды? — спросил Бош, когда инспектор закончил чтение.

Полицейский сходил за водой в коридор. Еще не привыкший к наручникам, половину стакана Бош пролил на брюки.

— Спасибо. Простите, что причинил вам столько беспокойства.

Пожав плечами, инспектор отвернулся, затем вновь уселся за машинку. Похоже, его отношение к задержанному как-то изменилось. Теперь он вел допрос ровным, спокойным голосом.

— Тебя зовут Альбер Бош и, судя по моим записям, тебе двадцать семь лет.

— Да, мсье.

В Париже уже провели дознание, понял Бош, и Фернанду, должно быть, также допросили.

— Место рождения?

— Монпелье.

— Чем занимался отец?

— Был старшим кладовщиком в торговой фирме по оптовой продаже москательных товаров. Потом воевал, вернулся без руки…

Инспектору это было неинтересно.

— Он еще жив?

— Умер семь лет назад.

— А мать?

— Жива.

— Проживает в Париже?

— Нет, в Гро-дю-Руа, департамент Гар. Мы там почти все время жили.

— Братья, сестры есть?

— Есть сестра. Замужем, проживает в Марселе.

— Женат?

— Четыре года женат.

— В Париже женился?

— Да. Я переехал туда почти сразу после смерти отца.

— Чем занимался, прежде чем начать работать у Сержа Николя?

— Был журналистом. Дела шли неплохо.

Допрос был прерван телефонным звонком. Инспектор перестал печатать на машинке и подошел к письменному столу.

— Алло! Да. Я у аппарата. Да, он здесь. Нет, не знаю. То, что вы мне велели, я сделал. Нет. Практически закончил. Задавал вопросы по установлению личности. Если у вас есть время, лучше зачитаю протокол допроса… — Инспектор пододвинул листок к себе. — Слушаете? Сейчас прочту. Печатал начерно, потом приведу в порядок. Итак:

Затем вместо слов «вопрос» и «ответ» инспектор произносил лишь буквы «в» и «о».

Разговор, казалось, никогда не кончится. Слова нанизывались, точно четки. Голос инспектора звучал монотонно, напоминая Альберу болтовню жандармов. Доносились лишь обрывки фраз, смысл которых был ему малопонятен.

Бош был настолько удручен, что не обращал уже внимания на происходящее. Пусть эти люди делают, что им заблагорассудится, — ни отвечать, ни даже слушать он их больше не желает.

— … Вот все, что удалось выяснить. Спокоен. Говорит, что в трактире в Энгране выпил четыре стопки водки, но на пьяного не похож. В лесу, когда бригадир осматривал его машину, по нужде попросился. Минуту назад заявил, что голоден, поел шоколаду. И все. Что вы говорите? Простите, я не знал, что она у вас в кабинете. Об этом разговору не было. Если хотите, выясню. Не вешайте трубку.

Повернувшись к Бошу, инспектор спросил:

— Когда твоя жена стала любовницей Сержа Николя?

— Не знаю.

— Не знаешь, что она была его любовницей?

— Я не то имел в виду. Не знаю, когда у них связь возникла.

Затем полицейский сказал в трубку:

— Алло, шеф… Да, он был в курсе. Что? Секунду… Когда ты об этом узнал? — спросил он у арестованного.

— Давно.

— Несколько месяцев тому назад?

— Да.

— Год с лишком?

— Пожалуй, что так.

— Он узнал об этом больше года назад, шеф. Похоже, что это его не очень-то тревожило. Возможно… Думаю, времени у меня будет достаточно. Только надо, чтобы кто-нибудь за кабинетом присмотрел. Вы разрешите?

Полицейский вышел и, к удивлению Боша, стал спускаться вниз по лестнице. Пленника оставили одного, без охраны, в уверенности, что он не сбежит. А впрочем, даже подниматься со стула ему не хотелось. Он неотрывно смотрел на трубку, из нее доносились едва слышные голоса.

Инспектор вернулся.

— Алло! Внизу один Мазерель. Он только что пришел. Пожалуй, я его отправлю с задержанным, с ночным дежурством он вряд ли справится… Понятно, шеф… Я ему скажу. Он передаст вам черновик моего протокола, я его отпечатал в двух экземплярах, а чистовик пришлю утром с посыльным.

Потом, выйдя в коридор, инспектор крикнул:

— Мазерель! Поднимайся, малыш…

Вошедшему было лет двадцать пять, не больше. На нем плащ наподобие того, какой в первые месяцы пребывания в Париже носил Альбер: на пальто не хватало денег. Полицейский взглянул на задержанного, по-видимому, удивившись тому, что пленник примерно одних с ним лет.

— Он без пальто?

— В таком виде мне его сдали. Верно, оставил его на месте преступления. Так ли это на самом деле, я забыл спросить у комиссара.

— Это правда, — подтвердил Бош, словно желая убедить молодого полицейского в своей искренности. И прибавил: — Шляпа на стуле возле двери.

Шляпу ему кое-как нахлобучили.

— Ты все понял, малыш?

— Понял. Не беспокойтесь.

Выходя из кабинета, Мазерель попрощался театральным жестом киногероя. Бошу стало смешно. Полицейский отомкнул один наручник и надел его себе на запястье.

Машины у подъезда не было. Никто и такси не удосужился вызвать, чтобы отвезти их на станцию. На опустевших улицах моросил дождь, двери кафе были закрыты.

Когда двинулись по тротуару, произошел некоторый сбой: конвоир и пленник не попадали в ногу. Но минуту спустя, краем глаза наблюдая друг за другом, приноровились.

— Сигарету? — предложил полицейский.

Задержанный поднял руку, и конвоир раскурил две сигареты.

По противоположной стороне улицы шла парочка, тоже направлялась к вокзалу, который находился в конце тупика.