Онлайн чтение книги Время Анаис Le temps d'Anais
3

Остаток ночи Бош провел в каком-то мучительном забытье. Порой он воспринимал и вполне реальные предметы, как, например, автомат по продаже конфет на орлеанском вокзале, но именно их вещественность подчеркивала условность происходящего. Буфет был закрыт. Бар тоже. По залу ожидания слонялось несколько человек, в том числе парочка, которую они видели на противоположной стороне улицы. То, что его разглядывают и обращают внимание на наручники, Альбера больше не волновало. И хотя прикованных друг к другу двое, кто из них задержанный, а кто конвоир, устанавливалось без труда: по отсутствию верхней одежды у Боша, по замызганным брюкам, по грязной обуви.

Пассажиры с нарочито равнодушным видом сторонились его, будто сорвавшейся с привязи собаки, которую удалось поймать и посадить на цепь.

Единственное, что испытывал Бош, это чувство голода. Ощущение поначалу гнездилось где-то в груди, но затем стало сверлить мозг, и когда в углу зала, возле афиши, изображающей пляж Руана, он заметил выкрашенный в зеленый цвет автомат по продаже конфет, аппарат этот стал для Альбера средоточием мироздания.

— Интересно, работает ли этот агрегат? — произнес он деланно безразлично.

Мазерель, пытавшийся отыскать начальника станции, с которым ему нужно было переговорить, проронил:

— Эти машины никогда не работают.

— Не возражаете, если я попробую?

Свободной рукой достал из кармана деньги. Нужных монет не оказалось, деньги поменял ему полицейский.

Сначала у них ничего не вышло, хотя через стекло было видно, что в аппарате полно конфет в разноцветных обертках. Полицейского тоже захватил азарт. Опустив монету, он потряс аппарат, постучал по нему кулаком, и когда выпала шоколадная конфета в коричневой обертке, обрадовался не меньше, чем его пленник. И они вдвоем стали нажимать на разные кнопки и извлекать из аппарата сласти.

Бош принялся за конфеты: их в кармане накопилось больше дюжины.

— Угощайтесь.

— Спасибо, не хочу.

Сказано это было не с презрением или отвращением, просто полицейский не любил сладкое. И Бош это понял.

На перроне появился не то дежурный по станции, не то его помощник. Подкатил поезд. Железнодорожник подошел к начальнику поезда и стал ему что-то втолковывать. Поезд шел от испанской границы, вагоны были грязные, окна наглухо закрыты. При голубоватом свете ночников дремали пассажиры. Когда кто-то открывал дверь, они недовольно ворчали. В проходах вагонов третьего класса кое-кто уже спал, устроившись на чемоданах.

В конце концов в вагоне первого класса нашлось купе, на двери которого висела табличка «занято». Открыв его, Мазерель снял со своего запястья наручник и надел его на руку пленника.

— Спать, наверное, хотите?

— Не знаю. Пожалуй.

Полицейский уступил задержанному диван, а сам, сняв плащ, устроился в углу. Достал из кармана отпечатанную на ротаторе брошюру и до самого Парижа читал. То был курс уголовного права, который полицейскому, видимо, надо было успеть проштудировать до экзамена.

Бош спал. Точнее, впадал в бессознательное состояние, но вскоре открывал глаза и всякий раз видел перед собой брошюру и скрещенные ноги конвоира. Конфеты были съедены, к горлу подступала тошнота, возможно, оттого, что голод лишь усилился. Никогда Альбер еще не чувствовал себя таким измученным, хотя и доводилось не спать ночь, а то и две подряд. Ему приснился трактир, огромный, больше, чем Бошу приходилось видеть. На переднем плане возвышался трактирщик в фартуке; гости его, сидевшие в глубине длинного помещения, казались совсем крохотными. Альбер испытывал неодолимую потребность объяснить трактирщику, что, несмотря на случившееся, он человек честный.

Сквозь дрему он слышал, как, заранее готовясь к выходу, по коридору, волоча чемоданы, снуют пассажиры. Значит, скоро Париж. Сон напомнил Альберу нечто очень важное, о чем надо рассказать полицейскому.

Он, Альбер Бош, человек порядочный, а Серж Николя, настоящая фамилия которого Щепкин, негодяй. А негодяи всегда берут верх. Вздумай он, Бош, обвинить Сержа, никто бы не стал его слушать. В лучшем случае его бы подняли на смех, а в худшем — привлекли к суду за клевету, и Бош наверняка проиграл бы процесс.

Что Серж Николя негодяй — сущая правда. Он это докажет. Уже доказал, прикончив каналью. Людей напрасно не убивают. Отправив Сержа на тот свет, сам он ничего не выиграл. Абсолютно ничего. Зато справедливость восторжествовала. Пусть даже ценой его свободы, если не жизни. Без причины на это никто не пойдет.

Несколько часов назад все было ясно и понятно. Сейчас ему тоже ясно, правда, в меньшей степени. Верно, оттого, что он устал. Ничего. Все, что нужно, он скажет на суде. Но он не подумал, что суд состоится не сразу, а спустя много времени. Что придется пройти своего рода чистилище, оказавшись в руках таких людей, как лавочник из Энграна, деревенские жандармы или орлеанский инспектор.

В Париже все будет иначе. Особенно если удастся объясниться с судебным следователем. Может, и этот полицейский в какой-то мере поймет его?

К сожалению, конвоир к Бошу интереса не проявил. За всю дорогу не произнес и слова. Лишь в конце пути сказал, надевая плащ:

— Приехали.

Опять началась возня с наручниками. Потом следом за толпой шли по перрону. Дождя не было, но висел туман. Мазерель остановил такси.

— Набережная Орфевр.

Бош не узнал вокзал Аустерлиц, занятый лишь одним — открыт ли буфет.

— Как думаете, где можно перекусить?

Мазерель что-то сказал шоферу. Тот, сделав крюк, завернул на бульвар Сен-Мишель и отыскал крохотный бар, в котором еще горел свет. Мазерель передал водителю деньги, и тот, ненадолго отлучившись, принес четыре яйца, сваренных вкрутую, и булочку.

— Больше ничего не нашлось.

Видно, Альбер не был голоден по-настоящему: поднеся к губам яйцо, он почувствовал тошноту. Но чтобы не подумали, будто он капризничает, арестованный заставил себя съесть одно, затем второе яйцо. Он проглотил бы все четыре, но тут таксомотор остановился на набережной Орфевр.

Ни на лестнице, ни в коридорах не было ни души. Даже дежурного в каморке. Мазерель чувствовал себя не вполне уверенно, но, не желая показать, что смущен, заглянул наугад в два или три кабинета. В одном из них оказался чиновник.

— Комиссар Модюи где?

— Ушел с час назад. После того как разобрался с этой женщиной. Он оставил мне инструкции. Вы из Орлеана?

Чиновник — мелкая сошка, оставлен на ночное дежурство. Воротничок отстегнут, галстук снят.

— Удрать арестованный не пытался? Я вас от этой обузы освобожу. Только протокол допроса мне оставьте.

Если бы кому-нибудь вздумалось спросить у Альбера, где он находится, тот вряд ли сумел бы ответить, не задумываясь: он просто падал от усталости. А после яиц вкрутую мучила жажда. Уход Мазереля расстроил Боша: тот, по крайней мере, был к нему равнодушен, а здешний полицейский волком глядит.

— Подойди! — приказал полицейский. Потом, спохватившись, прибавил: — Шнурки, галстук!

— Что, снять?

— А ты как думал? Карманы выверни. Содержимое на стол. — Подождал. С видимым раздражением произнес: — А теперь за мной, сволочь!

В конце коридора открыл дверь и, не говоря ни слова, запер задержанного. Напрасно Бош пытался отыскать в темноте выключатель. Наткнувшись на койку, упал навзничь и зарыдал. Ему показалось, что он едва прилег, но кто-то уже тряс его за плечо. Бош испуганно вскочил.

Наступило утро. Из окна, расположенного высоко, не достать рукой, на желтые стены, испещренные надписями, падал тусклый свет. Кроме кровати, в комнате не было ничего.

Перед ним стоял не тот полицейский, который его запер накануне, а другой, низенький толстяк. Он немного косил. Изо рта у него дурно пахло.

— Так это ты устроил такое побоище?

Протестовать не хватало сил. Бош устал еще больше, чем накануне. Все тело ломило, словно избитое, губы слиплись, в затылке отдавала резкая боль.

— Ну и негодяй, ну и скотина!..

Должен же кто-нибудь понять, что обвинять его нелепо, что он изуродовал Сержа потому лишь, что не мог видеть, как тот страдает.

Похожее случилось с ним еще в детстве. Ему и десяти тогда не было. Втроем они принялись кидать камнями в бездомного кота. Кот был шелудив, мать запретила брать его на руки. Один из камней угодил бедняге в голову. Выбитый глаз, точно оторванная пуговица, повис на нерве, но раненое животное бросилось бежать. Двое приятелей, перепугавшись, отстали. Лишь Альбер, точно ошалев, продолжал преследовать кота, пытаясь его прикончить. Когда кот скрылся, юркнув в какую-то щель, мальчик вернулся домой почти больной. Кота он больше не видел, и что с ним стало, так и не узнал. Два года он обходил дом, в котором спряталось изувеченное животное, лишь бы не встретить его.

— В туалет не надо тебе?

Не успев прийти в себя, Альбер ответил отрицательно.

— Тогда ступай за мной.

В длинном коридоре теперь было много народу, двери то и дело открывались и закрывались. О чем-то споря, собирались кучками люди. Некоторые в ожидании ходили взад-вперед. Бош надеялся, что ему разрешат помыться, возможно, даже позволят побриться и привести себя в порядок, но, похоже, никому до него не было никакого дела.

Остановившись возле одной из дверей, конвоир постучал.

— Он здесь, господин комиссар.

Бош вошел. Тут было уютнее, чем в кабинете орлеанского инспектора. Из большого окна открывался вид на Сену. Погода стояла пасмурная. Наверное, было холодно и сыро. В такую погоду зябнут ноги и кончики пальцев. Стоя у окна с сигаретой в зубах, комиссар разглядывал вошедшего.

Ему было не больше сорока. Со вкусом, элегантно одетый, комиссар походил скорее на врача, адвоката или крупного чиновника, чем на полицейского.

— Садитесь.

Этот тоже обращался с ним на «вы», но приветливости в голосе не было. На письменном столе лежал утренний выпуск газеты. На первой странице портрет. Бош узнал фотографию. Прошлым летом его сняли в Довилле возле «Бар де солей» в обществе Фернанды и Сержа Николя. Фернанда была в купальнике.

— Немного погодя мы отправимся на улицу Дарю. Я ознакомился с протоколом допроса, проведенного в Орлеане. Если угодно что-нибудь добавить, прошу.

— Хорошо, господин комиссар.

— Вот и превосходно! — произнес полицейский чиновник. Он, казалось, не ожидал такого ответа и был, по-видимому, несколько разочарован.

Открыв дверь в комнату, в которой беседовало несколько человек, комиссар окликнул одного из них.

— Невье! Зайдите ко мне со своим блокнотом.

Положив на колени стенографический блокнот и держа в руке остро отточенный карандаш, молодой блондин сел на стул.

— Я вас слушаю.

Дважды Бош открывал и закрывал рот, не зная, что сказать, с какого конца подступиться. И чуть было не произнес: «Я человек порядочный». Однако спохватился, поняв, что подобная фраза прозвучала бы кощунственно.

— Ну, что же вы?

Не найдя, с чего начать, Бош спросил сам:

— Вы виделись с моей женой? Что она вам сказала?

— Когда потребуется, вам устроят очную ставку с ней.

— Прошу прощения.

Слова «очная ставка» сбили его с толку, поскольку речь шла о Фернанде. Он задал еще один вопрос, но тут же пожалел об этом.

— Она осуждает меня?

— Но ведь вы сами заварили эту кашу. Со вчерашнего вечера у вас было время для размышлений… Когда Николя грозился урезать вам жалованье?

— Я вас не понимаю. Он никогда мне не угрожал.

— И не давал понять, что вы обходитесь ему слишком дорого?

— Я?…

В тот самый момент, когда Бош решил возмутиться, он покраснел и отвернулся. Вспомнилась досадная фраза, фраза-табу, которую он тщетно пытался забыть. Случилось это три месяца назад. Стояла солнечная, теплая погода. Бош вернулся из студии раньше обычного в приемную их конторы на Елисейских полях. Вместо того, чтобы отправиться к себе, пошел в кабинет Сержа. Аннета, секретарша, проговорила:

— Мсье Николя никого не принимает. Он занят.

— Кто у него?

— Господин Озиль.

Альберу всегда было неприятно, когда двое этих людей запирались, и он, пожав плечами, толкнул дверь. Оба кабинета соединялись общим коридором. Дверь в кабинет Сержа была приоткрыта. Там, по-видимому, успели отобедать: из кабинета доносился запах сигар.

Поначалу Альбер не собирался скрывать свое присутствие, но тут услышал, что разговор идет о нем.

— Все это превосходно, — говорил на дурном французском Озиль. — Но если он догадается, какую роль ему приходится играть?

— Да что вы, дорогой! — запальчиво отвечал Серж Николя. Едва заметный акцент придавал его голосу почти сладострастное выражение. — Опасности никакой, вы прекрасно понимаете. Бош — надутый дурак. С такими, как он, можно не церемониться. Поверьте!

Чтобы не выдать своего присутствия, Бош на цыпочках вышел.

Вот и весь эпизод. Подслушанная фраза причиняла боль, словно заноза, он всячески пытался прогнать ее из памяти. Как с Николя, так и с Озилем (с ним он имел дело редко), Альбер вел себя так, словно ничего не произошло.

Элегантно, с иголочки одетый, он в течение трех месяцев играл роль администратора их компании. Обедал и ужинал в лучших ресторанах, три-четыре раза в неделю, нередко в обществе популярных киноактрис, посещал ночные кабаре.

Серж Николя обращался к нему все в той же, лишь, ему свойственной манере, растягивая слоги: «Дорогой друг!»

Сам Альбер называл его Сержем…

Почему же орлеанский инспектор так настойчиво пытался накануне установить обстоятельство, самому ему казавшееся второстепенным?

— Когда? — допытывался он у Боша.

Когда у него возникло намерение убить Николя? Что же он ему ответил? Несколько недель назад. Нет, он сказал: «Несколько месяцев». «А сколько именно?» — поинтересовался инспектор.

И позднее, во время телефонного разговора инспектора с Парижем, Бошу казалось, что эти же вопросы продиктовал и полицейский комиссар.

Нет, это невозможно. Чистая случайность.

Он убил Сержа накануне в шесть вечера. Вряд ли эти люди знают, что произошло, лучше его самого.

Но, возможно, после встречи Озиля с Сержем, не придавая этому особого значения, Аннета сказала патрону: «Он сам вошел. Я предупредила, что вы заняты». «Кто?» — спросил тот. «Мсье Бош». — «Он заходил ко мне в кабинет?» — «С четверть часа назад. Разве вы его не встретили?» «С четверть часа назад. Разве вы его не встретили?»

Николя мог насторожиться и спросить у Фернанды: «Ты уверена, что с твоим мужем за последние несколько дней ничего не произошло?» — «Я ничего не заметила. А в чем дело?» — «Он, по-видимому, подслушал мой разговор с Озилем, во время которого я назвал его надутым дураком».

Бош живо представил себе грудной смех Фернанды. С каким наслаждением она повторила эти слова! «Ты сказал: надутый дурак? Душка!»

Ну нет! Надо взять себя в руки, думать хладнокровно, а не витать в облаках. Все происходило совсем иначе. Фернанда сообщила комиссару что-то другое, говорила о муже с презрением. С каким высокомерием произнес этот полицейский чиновник:

— Он не давал понять, что вы обходитесь ему слишком дорого?

Должно быть, у Альбера был растерянный вид. Он не отдавал себе отчета в том, что время идет, что молчать бессмысленно.

— Если человек мирится со своим унизительным положением, — продолжал комиссар, — извлекая известную выгоду, ему не следует ожидать, что с ним станут церемониться. Знаете ли вы, господин Бош (слово «господин» комиссар произносил, как до этого слово «вы», с особым значением, исключавшим почтительность), что вот уже полтора месяца ваша жена больше не любовница Сержа Николя?

В словах комиссара прозвучала издевка. Бош понимал: все, кто его допрашивал, делали свое дело. Комиссар тоже выполнял свой долг. Каждый из них думал так же, как и полицейский.

И то сказать: небритый, неухоженный, без галстука и без шнурков, Бош производил впечатление мерзкого преступника.

— Вы мне не ответили.

— Я знал, что у них что-то происходило.

— Что вы имеете в виду?

— Я непонятно объясняюсь, прошу прощения. Я знал, что с некоторых пор у них не все ладится.

— Они поссорились?

— Не думаю. Но у Сержа появилась дама сердца.

— Следовательно, связи с вашей женой он хотел положить конец?

Не рассчитывая, что его поймут, Бош произнес:

— Это не было связью.

— Вы хотите сказать, он не был ее любовником?

— Да нет, был, в некотором смысле.

— В каком же смысле?

— Он с нею спал.

— И вы об этом знали?

— Да.

— И ничего не предпринимали, чтобы этому воспрепятствовать?

— А зачем? Она спала с кем попало.

— Вы любите свою жену, господин Бош?

Бош медленно поднял голову, чтобы полицейский мог увидеть его лицо. Показаться смешным он не боялся. Главное, чтобы чиновник убедился в его искренности.

— Да, господин комиссар, — четко произнося каждый слог, ответил он.

— Вы любили ее в ту минуту, когда убивали своего соперника?

— Моим соперником он не был.

— Я знаю. Их связи вы не мешали и даже извлекали из нее выгоду.

— Нет, господин комиссар. Я был назначен на должность управляющего киностудией два года тому назад. В ту пору Серж Николя не был знаком с моей женой.

— Вы уверены?

— Вполне.

— Это жена вам сказала?

— Я сам представил их друг другу за рюмкой аперитива. В одном кафе на Елисейских полях.

— Вы знали, что должно было произойти потом?

— Я знал, что это вполне может случиться, как со многими другими. Она могла отдаться бармену, швейцару или полицейскому, стоящему на углу улицы. Фернанда не отвечает за свои поступки.

У Боша затеплилась надежда, что его поймут: в эту минуту на лице комиссара он заметил растерянность. Полицейский чиновник направился к письменному столу, достал досье, полистал его, отыскивая нужные сведения.

— Так вы говорите, два года назад?

— Ровно два исполнится в декабре. Это произошло за несколько дней до Рождества.

— А ваша жена утверждает, что к тому времени она уже полгода была знакома с Сержем Николя и довольно часто встречалась с ним сперва в гостинице на улице Берри, потом в квартире на улице Дарю.

Спокойным, чересчур спокойным голосом Бош спросил:

— Она вам так сказала?

— Да. Она подписала свои показания.

— И добавила, что мне об этом было известно?

— Так явствует из ее заявления. Зачитаю ее слова.

Подняв голову, комиссар с любопытством посмотрел на Боша.

— Вы опровергаете показания вашей жены?

— Я не знал, что она была прежде знакома с Сержем.

— При каких обстоятельствах вы встретились с Сержем Николя?

… А не отказаться ли от навязанной ему роли? Играя ее, он заранее обречен. Пусть эти господа говорят сами! Ведь все против него, в том числе и эта вот встреча. В свое время он написал статью, посвященную общим вопросам кинематографа. Эту статью, которой он очень гордился, удалось пристроить в солидный еженедельник. В ту пору они жили в меблированных комнатах на улице Бержер, где не было телефона. Однажды, когда он пришел в редакцию за гонораром, ему передали записку, на которой был указан номер телефона и фамилия господина Николя.

— Похоже, дело важное. Он уже в третий раз звонит, спрашивает, передали ли вам записку.

Альбер позвонил, и Серж Николя назначил встречу в баре на улице Пресбур. Если б он рассказал об этом комиссару, тот бы непременно поинтересовался, как они друг друга узнали.

Серж Николя тогда сам подошел к Альберу — обаятельный, развязный — и принялся расхваливать его статью.

— Я навел о вас справки. Известно ли вам, любезный друг, что вас весьма ценят и уважают? (Сержу была свойственна манера выделять прилагательные и наречия). Буквально все твердят, что вы заслуживаете лучшей участи, что вы себя не цените, что вам следует предоставить возможность показать, на что вы способны. — И, подняв бокал на уровень глаз, прибавил: — Я дам вам такую возможность.

Сколько же виски выпили они в тот вечер? Подошло время ужина, а они о еде даже не вспомнили. Распираемый нахлынувшими на него чувствами, оставшись один у себя на улице Бержер, Бош чуть не заплакал от счастья. Фернанда вернулась лишь час спустя. Теперь-то ему было ясно, что она дожидалась конца встречи с Сержем в соседнем баре или у него дома. Однако вполне естественным тоном она проговорила:

— Ты должен меня познакомить с ним. Жаль, что он русский. Русских я остерегаюсь…

— Вы вокруг да около ходите, — сказал комиссар. — Я хочу уточнить некоторые детали, чтобы вы не стали посмешищем, пытаясь представить случившееся как убийство из ревности.

— У меня этого и в мыслях не было.

— В таком случае не знаю, как вам удастся оправдать себя.

Бош осознал, сколь низким выглядел со стороны его поступок, и ему захотелось произнести нечто такое, что возвысило бы его в собственных глазах, даже если это вызовет насмешку или негодование полицейского чиновника.

И он сказал то, что давно хотел сказать, правда, другим тоном и при иных обстоятельствах.

— Господин комиссар, я убил Сержа Николя, потому что я честный человек.

Комиссар не смеялся. Он лишь внимательно взглянул на Боша, удивленно прищурив глаза, и, пожав плечами, стал надевать шляпу и плащ.

— Мы это сейчас выясним. Спустимся вниз, нас ждут.

Арестованному все же подали чашку кофе, который еще не успел остыть, и булочку с маслом, но привести себя в порядок никто не удосужился предложить. Решили, что и так сойдет. Наверняка для того, чтобы он действительно походил на убийцу. А может, затем чтобы воздействовать на толпу и вызвать в нем чувство страха?

Его посадили на заднее сиденье, снова надев наручники; с одной стороны сел комиссар, с другой — полицейский в штатском. Проезжая Елисейские поля, пленник с комиссаром одновременно вскинули глаза на высокое здание, где находилась контора киностудии.

Вскоре они приехали на улицу Дарю. У дверей дома собралось с полсотни человек и множество автомобилей. К полицейской машине кинулись фотографы.

Фотовспышки слепили глаза, но репортеров не прогоняли. Бош видел лишь силуэты людей в темной одежде, чьи-то лица, снова почувствовал, как озябли руки и ноги, слышал голоса, в которых звучали угрозы и негодование. Кто-то лез с кулаками, несколько женщин пытались прорваться сквозь полицейский заслон.

Едва он ступил на порог дома, как запущенный кем-то камень угодил ему почти в самое ухо. Он машинально схватился за ушибленное место, и жест этот, неверно истолкованный толпой, вызвал целый поток брани.

Поднимаясь на второй этаж, Альбер вспомнил, как прижался к стене, чтобы пропустить девушку, как, по привычке воспитанного человека, приподнял шляпу.

Не находилась ли в этой толпе и Фернанда? Узнала ли она его?

Впереди и сзади собралось много народу. Стояли на лестничной площадке, в прихожей. В тусклом утреннем свете квартира Сержа казалась не такой роскошной и изысканной, как при электрическом освещении. Обои запачканы, край шторы выгорел на солнце.

Почти все курили. Люди скапливались группами, о чем — то спорили, но как только замечали Боша, с любопытством оборачивались и, самое удивительное, умолкали.

Среди присутствующих находились помощник прокурора, его секретарь и еще два или три представителя прокуратуры, медицинский эксперт, криминалисты, полицейские, в их числе и комиссар квартала. По-видимому, были и журналисты, поскольку в комнату только что впустили фоторепортеров. Погода стояла холодная, и многие были в добротных темных пальто.

Весь этот люд разместился в салоне, или студии. Так называл Серж комнату, уставленную книгами и увешанную фотографиями, преимущественно женщин и актеров. Главной ее достопримечательностью был покрытый шкурой леопарда неимоверной ширины диван.

Расположенная справа кухня не использовалась по прямому назначению, служа лишь для приготовления коктейлей: Серж никогда не ел дома и готовил утренний кофе на электрокофеварке, стоявшей на ночном столике.

В спальне (дверь в нее была приоткрыта) распоряжались эксперты научно-технического отдела. Там ли по — прежнему труп, Бошу выяснить не удалось. Если тело не трогали, он увидел бы голые ноги: после выстрела Серж опустился на край постели, откуда скатился на пол.

Комиссар подошел к стоявшим у окна судебному следователю и помощнику прокурора. Все трое говорили о Боше, поглядывая на него. Остальные вернулись к своим обязанностям; не спускавшие глаз с входных дверей зеваки топтались на заплеванном полу.

Особенно внимательно разглядывал Боша судебный следователь. Он словно изучал преступника, прежде чем тот попадет к нему в руки. Это был человек лет пятидесяти, рыжеусый, добротно, но скромно одетый, с серьезным, сосредоточенным лицом. Время от времени он что-то спрашивал у комиссара. Судя по всему, следователь придавал значение малейшим деталям, не довольствуясь приблизительными данными.

Всем своим видом комиссар выражал готовность помочь. Подойдя к арестованному, которого не выпускал из поля зрения инспектор, комиссар проговорил:

— Прошу, подойдите сюда, господин Бош.

Полицейские покинули спальню, туда направились четверо: помощник прокурора, судебный исполнитель, комиссар и арестованный.

Возле дверей произошла заминка.

— Входите первым, господин Бош.

Сделав два-три шага, Альбер посмотрел туда, где прежде лежал труп, но увидел лишь обведенный мелом силуэт.

Зрелище это не произвело на Боша никакого впечатления. Он лишь помрачнел, испытывая крайнюю усталость.

Бош повернулся к сопровождающим его чиновникам, как бы пытаясь сообразить, чего же от него хотят, и, встретив взгляд судебного следователя, увидел в нем разочарование.

Жаль. Он совсем не хотел расстраивать чиновника. Альбер понял: тот желал выяснить, какова будет его реакция, но не ломать же комедию. Бош открыто посмотрел на судебного следователя, как бы говоря: «Прошу прощения». Но тот, несомненно, не понял его.