Онлайн чтение книги Время Анаис Le temps d'Anais
6

То, что человек этот резко отличается от других, Бош отметил с первого взгляда. Когда профессор вошел, в комнате находилось человек десять, однако Альбер сразу сосредоточил свое внимание на нем. Профессор был раза в два, а то и в три старше любого из присутствующих. Внешность его ничем не впечатляла: желтые зубы, над верхней губой, оттого, что докуривал сигарету до самого фильтра, неприятное бурое пятно. Дурно одетый, неухоженный, равнодушный к собственной персоне, профессор напоминал инспектора из Орлеана.

Но глаза у него были необыкновенные. Как только он посмотрел на Боша, тот сразу понял, с кем имеет дело. Такие глаза бывают у средневековых монахов на картинах старых мастеров — одновременно неумолимые и кроткие. Уж не суждено ли им стать врагами? Возможно, придется вилять и хитрить? Бош еще ничего не решил, но понял: человек этот обрел над ним известную власть. Остальное зависит от того, станет ли он сопротивляться этому светилу науки, будет говорить правду или же водить старика за нос. Во всяком случае, игра началась, и без дураков.

Уже со вчерашнего вечера Бош по-настоящему стал узником. На набережной Орфевр он не сомкнул глаз, но в Сантэ, тюремной больнице, его поместили в камеру — одиночку, ознакомив с местными правилами, как это бывает с новичком, пришедшим в лицей.

Поднявшись, Альбер заправил постель, прибрал в камере. Потом за ним пришли и вместе с другими задержанными отвели в тюремную карету.

И вот снова Дворец правосудия. Он прежде и не представлял, что эти мрачные здания заключают в себе целый мир. Когда-то из любопытства он зашел в камеру предварительного заключения. Знакомый адвокат провел его потом в расположенный в подвале буфет и угостил обедом. А вчера Бош побывал в комнатах уголовной полиции, антропометрическом отделении, в кабинете судебного следователя.

Сегодня обстановка совсем иная. Прежде чем ввести в помещение, с него сняли наручники, а конвоир-полицейский остался у двери.

Помещение чем-то напоминало школьный класс. Помост, на нем вместо кафедры стол, два стула, доска, свернутый в рулон экран для демонстрации диапозитивов.

Словно ожидая начала урока или конференции, в зале сидели, переговариваясь, человек десять: большинство, несомненно, студенты, а двое, лет пятидесяти, вероятно, коллеги профессора — такой важный вид они на себя напустили.

— Садитесь, господин Бош.

Профессор знал его фамилию, Альбер же не знал, кто перед ним. Он все ждал, когда к ученому мужу обратятся по имени, но напрасно: присутствующие называли старика «господин профессор».

— Прежде всего вы должны расслабиться и чувствовать себя как дома.

Одно обстоятельство досаждало Бошу: мощная лампа, направленная ему прямо в лицо, больно резала глаза. В остальном все было терпимо. Здесь он наслаждался чувством безопасности, зная, что никто не заставит его говорить то, чего не захочет сам. А может, он еще и заговорит. Там будет видно. Принимать то или иное решение он не торопится.

— Вы знаете, почему вы здесь находитесь?

— Да, господин профессор, — отчетливо ответил Альбер.

Он к месту упомянул ученое звание этого господина, чтобы показать, что готов начать игру.

— Не сообщите ли об этом сидящим здесь господам?

— Я нахожусь здесь с целью проверки моей вменяемости.

Слова его звучали более осмысленно, чем во время встреч со следователем, комиссаром или даже инспектором из Орлеана.

— Каково ваше личное мнение на этот счет?

— Я убежден, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти.

— Расскажите нам о вашем отце. Он жив?

— Скончался семь лет назад.

— Причина смерти?

— Уремия, по словам врача из Гро-дю-Руа. Мой отец был инвалид войны. В 1918 году ему ампутировали руку.

— Какие заболевания, помимо этого, он перенес?

— Никаких других.

— А ваша мать?

— Три года назад ее оперировали по поводу рака груди, ничем другим она не страдала. У нее есть родители, живут вместе с ней.

— Братья или сестры у вас имеются?

— Есть сестра. Насколько мне известно, кроме коклюша она ничем не болела.

— У нее есть дети?

— Двое. Вполне здоровы.

Бош понимал, что все это мало интересно для профессора, такова принятая процедура, но она позволила установить между ними контакт.

— Чем болели в детстве?

— Краснухой. Еще до школы. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, болел свинкой.

— В армии служили?

Ответив отрицательно, Бош покраснел.

— По какой причине освобождены от воинской повинности?

— Сердечная недостаточность. Не знаю точно, как называется эта болезнь.

— Ваш отец к тому времени уже умер?

— Он умер после того, как меня освидетельствовали.

— Врач ваш знакомый?

— Да, мать навестила его.

— Зачем?

— Просила освободить меня от воинской службы. Убеждала, что я единственный кормилец семьи.

— Вы действительно были кормильцем? Иначе говоря, вы давали матери деньги?

Секунду поколебавшись, Альбер понял, что ложью унизит себя.

— Нет. Наоборот.

— Вы знали о ее намерении? Одобряли его?

— Тогда — да. Я сам просил ее сходить к доктору. Мы были уверены, что мэр будет на нашей стороне. Они были дружны с моим отцом, тот способствовал его избранию.

— А потом?

— Сначала я был доволен, поскольку представлялась возможность уехать в Париж. А потом удивлялся, что освобождение от службы в армии оказалось таким простым делом.

— Вы встревожились?

— Да. Я испугался, что и в самом деле у меня сердечная недостаточность.

— К врачам обращались?

— Сначала нет. Не было денег.

— А позднее?

— Обращался. Три года назад. Потом был на приеме у четырех докторов. Они меня обследовали и заявили, что сердце у меня в порядке.

Словно подводя черту, профессор оглядел собравшихся: нет ли у кого вопросов. Потушив о подошву окурок, закурил новую сигарету.

— Расскажите о своем детстве.

— Я уроженец Монпелье. Отец работал главным кладовщиком у оптовика москательных товаров.

— Сестра моложе вас?

— На два года.

— Каков был образ жизни вашей семьи в Монпелье?

— Сначала мы снимали квартиру, но тот период я почти не помню. После рождения сестры переехали в пригород и поселились в небольшом доме. Я стал посещать коммунальную школу. Уже шла война. В городе было много солдат-отпускников и выздоравливающих.

— И это обстоятельство удивляло вас?

— Солдаты? Нет. Не думаю. Ведь отец тоже был солдатом. Мы жили с матерью и сестрой. Часто ездили в гости к бабушке и дедушке, изредка к дяде, брату отца. Он на заводе работал.

— Какого мнения вы были о своем отце?

— Такого же, как и теперь. Это был честный человек. Его любили все. У нас в Гро он был почти так же известен, как и мэр. Во время предвыборной кампании кандидаты прежде всего приходили к нам в дом: отец имел влияние среди ветеранов.

Должно быть, на столе перед профессором лежали протоколы допросов Боша — время от времени он заглядывал в бумаги и обращался к присутствующим:

— Семейство Бошей поселилось в доме родителей мадам Бош почти сразу после перемирия. В самом конце войны господин Бош был ранен, спустя несколько недель ему ампутировали руку.

Профессор без устали курил. Альбер наблюдал, с какой поразительной быстротой уменьшается сигарета.

— Чем занимались в Гро-дю-Руа?

— В школу ходил.

— Учились хорошо?

— В Монпелье всегда был в числе двух лучших учеников. В Гро учился посредственно. В лицее занимался плохо, сдал экзамены на бакалавра лишь со второго захода.

Все вопросы Альбер находил вполне естественными. Он догадывался, почему это интересует собравшихся, понимал подоплеку каждого вопроса и решил помочь профессору.

— Вы догадываетесь о причинах такой перемены?

— Кажется, да. Я тоже задумывался над этим. Живя в Монпелье, я был убежден, что должен трудиться, что трудиться обязаны все, особенно люди бедные и честные. Мать постоянно внушала мне это. Все, кто жил на нашей улице, спозаранку уходили на работу.

— А в Гро?

— Конечно, рыбаки тоже работали, отправляясь в море. Но рыбный промысел я за работу не считал. Часам к восьми утра они возвращались с промысла, а все остальное время слонялись по набережной, чинили сети или спали. К нам переехал старик Гарсен. Всякие финтифлюшки на доме он приделывал ради собственного удовольствия, а не по необходимости. Даже смешно.

— А ваш отец работал?

— Он был инвалид.

Профессор понял, что Бош-старший работать вполне бы мог.

— Друзья у вас были?

— Все дети Гро были моими друзьями. Оставалось только выбирать.

— Насколько я понимаю, ваше семейство было очень известно.

— Да, летом в наш дом захаживали все дачники. Отец угощал их ухой. Хотя и без руки, но он лучше всех играл в шары, и все наперебой приглашали его в партнеры.

— Вам в ту пору не приходило в голову, что вы могли бы жить совсем иначе?

— Мне не хотелось ничего менять.

— Мать вас наказывала?

— Она не смела. Отец бы не позволил. Иногда кричала на меня или хлестала по щекам, но пять минут спустя сожалела, что погорячилась.

— В каком возрасте достигли половой зрелости?

— В двенадцать лет.

— Мастурбацией занимались?

— Да.

— Часто?

— Иногда. Потом подолгу обходился без этого.

— В каком возрасте впервые вступили в связь с женщиной?

— Когда мне исполнилось пятнадцать…

— Где это произошло?

— В доме свиданий, в Монпелье. В Ним ехать я не решался, опасаясь встретиться с кем-нибудь из лицея.

— А до этого имели какие-то отношения с продажными женщинами?

Бош долго не решался ответить. Накануне, прежде чем уснуть, он немало размышлял. Странное дело, присутствие студентов и двух посторонних мужчин совсем его не стесняло. Напротив. Окажись он с глазу на глаз с профессором, ему было бы гораздо труднее.

Чем он рискует? Он чувствует себя достаточно уверенным, чтобы рассказывать лишь о том, что пожелает, и остановиться, когда ему заблагорассудится. К тому же, он убежден, профессор уже кое-что заподозрил. Бывало, не говоря ни слова, отец смотрел на него таким же взглядом, и всякий раз потом оказывалось, что он знает, что произошло. С матерью было иначе. Та засыпала его вопросами, пытаясь окольными путями выведать у него истину, но обмануть ее не составляло для Альбера труда.

— Мне часто доводилось наблюдать, как отдается мужчинам одна женщина, — произнес Бош, подняв голову, чтобы все видели: он искренен и невозмутим.

— Женщина всегда была одна и та же?

— Да.

— Ваша мать?

— Нет. Дочь одного рыбака, партнера моего отца по игре в шары. Он был итальянец по происхождению. Сестра ее во время летнего сезона служила в гостинице горничной. А та, о которой я говорю, была поденщицей. Помогала по хозяйству то одному, то другому.

Никто не прерывал его, и Альбер решил быть скрупулезно точным в деталях.

— Еще совсем мальчишкой я слышал, что про нее говорят, мои школьные товарищи ее знали. Мне тогда лет десять было или одиннадцать. Скорее одиннадцать. Заканчивал начальную школу, если память не изменяет. Вместе с остальными ребятами я раз куда-то пошел. Ее звали Анаис. Она отдавалась всем без разбору. Говорили, у нее это что-то вроде болезни. Все знали, что панталон она не носит. Когда ее спросили — почему, она ответила: «Пока их снимать буду, у кавалера охота может пропасть!» Красивой ее не назовешь, но и безобразной тоже. Единственное, что ее портило, это крупный, приплюснутый, как у негритянки, нос. Но черные глаза сверкали, как звезды, а с полных губ не сходила улыбка. Чувство стыда ей было совершенно незнакомо…

Прерывать свой рассказ Альберу уже не хотелось. Об Анаис он не смел рассказывать никому, кроме Фернанды. Да и то напрасно сделал это. Однажды она его упрекнула: «По-другому ты любить и не умеешь!»

Нужно быть осторожным в выборе слов, иначе его поймут превратно.

— У Анаис были два излюбленных местечка. Одно в самом конце пляжа, рядом с дюнами, где начинаются виноградники. Часто видели, как она бродит вдоль моря. Почти неизменно она носила красную юбку. Всегда одна; мужчины липли к ней как мухи, но появляться в ее обществе не смели. Второе место было возле канала, недалеко от какого-то дома, где сходились две дамбы. Именно там я встретил ее впервые. С ней был рыбак лет восемнадцати, брат моего школьного товарища.

— Она знала, что вы находитесь поблизости?

— Мы прятались. Но иногда, когда они начинали известного рода возню, мы вскакивали и принимались орать. Некоторые кавалеры Анаис приходили в бешенство. Другие, не обращая на нас внимания, продолжали начатое дело. Третьи бросались камнями.

— Это зрелище возбуждало вас?

— Не сразу. Во всяком случае, я не отдавал себе отчета. Мы, мальчишки, пересмеивались, подталкивали друг друга локтями. Но, вернувшись домой, я вспоминал, какой у нее живот и ноги.

— Живот и ноги, и только?

— Да. Пожалуй. Я и сейчас вижу их, залитых солнцем, потому что почти всегда светило солнце. Мои товарищи — лет по четырнадцать — рассказывали, что тоже спали с ней, но я им не верил. Потом узнал, что это правда.

— Вам тоже хотелось последовать их примеру?

— Да. Но я не смел.

— Почему?

— Точно не знаю. Стеснялся. Боялся, что она меня засмеет.

— Еще вопрос. Следовательно, повзрослев, вы по-прежнему продолжали опасаться, как бы женщины не подняли вас на смех?

— Пожалуй, да. Часто. Почти всегда.

— Но вы же знали, что над теми, кто вступает с нею в связь, Анаис не смеется.

Бош задумался.

— Немного терпения — и вы, полагаю, смогли бы овладеть Анаис, не опасаясь, что вас увидят товарищи?

— Я пробовал. Но в последнюю минуту не решался к ней подойти.

— Вам было неприятно видеть, что она отдается другим?

— Наоборот! — чересчур поспешно ответил Альбер.

Профессор и глазом не моргнул. Бош понял, что выдал-таки себя, однако продолжал:

— Когда я видел Анаис, я возбуждался в большей степени, чем после ее ухода. Мне казалось…

— Что именно?

— Не могу объяснить. Было в этом нечто таинственное.

— Вы так никогда и не вступали с ней в интимные отношения?

— Однажды. Много позднее.

Не стоило бы говорить об отце, но профессор смотрел таким же проницательным взглядом, и Альбер не захотел его обманывать. Что же, он расскажет, если потребуется, но в общих чертах, не вдаваясь в подробности. Впрочем, важно, как профессор отреагирует, каков будет его диагноз.

— Так долго ждать пришлось потому, что однажды вечером я увидел отца, который возвращался со стороны канала. Заметив меня, он смутился. Твердой уверенности у меня нет, но мне кажется, он не раз вступал в связь с Анаис.

— И вы рассердились на отца?

— Нет. С чего бы?

— Однако именно это обстоятельство мешало вам искать близости с Анаис?

— Я боялся, что она заговорит со мной.

— Станет сравнивать?

— Не знаю, не думаю, но все стало еще сложнее, чем раньше.

— Вы по-прежнему испытывали влечение к ней?

— Да.

— Вы о ней думали, когда впервые отправились в дом свиданий в Монпелье?

— Да. Представлял себе ее живот, ноги. Каждый раз, посещая это заведение, я старался найти женщину примерно такого же сложения, как Анаис.

— Сколько вам было лет, когда вы вступили в интимные отношения с Анаис?

— Семнадцать. Произошло это случайно. Я не знал, что она лежит за выброшенной на берег баржой. Рыбачьи суда находились далеко в море, видеть нас оттуда не могли. Я к ней подошел и овладел, ни слова не говоря.

— С чувством, злости?

— Откуда вы знаете?

— Вы хотели причинить ей боль?

— Да. Хотел поколотить ее. Я укусил ее за ухо, она засмеялась. Но как-то особенно, не так, как обычно. Позднее, при встречах на набережной или на улице, она всегда смотрела на меня с каким-то удивлением. Именно поэтому я больше не искал с ней встреч. Может, еще и потому, что боялся заразиться дурной болезнью.

— У вас никогда не было венерических заболеваний?

— Лишь однажды.

Надо бы остановиться, но взгляд профессора заставил его забыть о данном себе обещании.

— От жены заразился, — произнес он безразличным голосом.

Присутствующие сделали вид, будто не обратили внимания на последнюю фразу. Только рослый, худой юноша в очках с толстыми стеклами, не поднимая головы, что-то торопливо записывал в блокнот. Остальные довольствовались тем, что время от времени делали пометки. Один из старших сидел, скрестив руки и ноги и опершись о спинку повернутого задом наперед стула, с блуждающей улыбкой, словно в театре, наблюдал за Бошем.

Пожалуй, кроме профессора, именно этот слушатель больше всего занимал Альбера. Ведь и ему самому все происходящее представлялось театром, где надо как следует сыграть, и он боялся сфальшивить. Бош был озадачен, когда один из молодых людей поднялся и молчком, на цыпочках, вышел из зала, как уходят со скучного представления. А может, его кто-то ждал? Или такие истории им знакомы? И нет ли в их распоряжении какого-нибудь способа проверить, насколько он искренен?

Но Бош не хотел выставлять себя в выгодном свете, чего бы это ни стоило. Если он все это время и рассказывал об Анаис, то лишь для того, чтобы, покончив с ней, перейти к жизни в Париже. Довольно об Анаис. Подумают еще, что кроме нее у него в жизни ничего и не было.

— Скажите, господин Бош, когда вы захотели побить эту женщину, вы отдавали себе отчет в своих поступках?

— До меня дошло, что я делаю, лишь когда укусил ее.

— Однако могло дойти и до худшего. Словом, все зависит от того, каков может быть предел.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Предположим, вместо того, чтобы укусить ее, вы положили бы ей руку на горло. Что бы вы тогда сделали? Стали душить?

— Конечно, нет.

— Почему вы так уверены?

— Потому что… Не знаю, как объяснить. Совсем не таким образом я хотел сделать ей больно. Думаю, я укусил ее за ухо лишь оттого, что оно оказалось рядом. Я совсем не хотел этого.

— А что бы вы могли с ней сделать?

— Ущипнул бы ее.

— За какое место?

— За живот.

— Зачем? Чтобы отомстить?

— Отомстить — за что?

— За то, что отдавалась другим.

Бош не ответил. Не потому, что не желал отвечать, а потому, что вопрос был столь неожидан, что застал его врасплох.

— Не думаю. Она отдавалась каждому встречному!

— А вы не испытывали подобное желание — укусить, ущипнуть — во время близости с другими женщинами?

— Да. В какой-то степени.

— Когда вам приходилось наблюдать мужчину, выходящего с женщиной из дома свиданий, вы не испытывали ревности?

— Испытывал.

Послышался смешок.

— Наверное, все мужчины таковы?

Почему же он не отвечает профессору? Неужели, сам того не заметив, он сообщил им что-то важное? Неужели он ненормальный? А может, наоборот, он рассказывает им банальности, которые всем оскомину набили?

Встревожась, Альбер начал ерзать на стуле, пытаясь разглядеть по ту сторону лампы в полумраке лица своих слушателей. Профессор беспрестанно курил, затаптывая ногой крохотные окурки.

— Вы обнимали Анаис?

— Мне это и в голову не приходило, — удивленно ответил Бош.

— Вы не испытывали к ней никакого чувства нежности? Вам не хотелось обращаться с ней так, как, к примеру, ваш отец обращался с вашей матерью?

— Нет, никогда.

— И у вас не возникала потребность поговорить с ней?

— Мне хотелось лишь позабавиться.

— С ее телом?

— Да. И еще — услышать ее смех. Хотелось вдвоем с ней выкупаться в море. Нагишом. Мысль эта часто возникала у меня.

— Словом, вы видели в ней животное?

— Меня не интересовало, о чем она думает. Только не надо полагать, что кроме нее я больше ничем не был занят. Слишком уж много мы о ней говорили, словно это самое главное в моей жизни.

Профессор засмеялся. Вместе с ним засмеялись и студенты.

— Да уж наверно. Находилось время и для еды, питья и сна, — шутливо отвечал профессор. — Успели даже степень бакалавра получить.

Шутка развеселила Альбера, и он засмеялся вместе со всеми.

— Верно. Я постарался ничего не упустить, но не надо этому придавать слишком уж большое значение. Бывало, месяцами я о ней даже не думал. А в Париже почти забыл. Лишь вчера вечером, не знаю почему, я снова вспомнил Анаис. Возможно, потому, что в кабинете орлеанского инспектора встретил женщину, чем-то на нее похожую.

— Почему это вас так встревожило?

— Разве я сказал, что был встревожен?

— Вы долгое время об этом думали и пытались понять…

— Что именно?

— Себя понять, самого себя.

— В таком случае, сделать это мне пока не удалось! — пошутил он в свою очередь. — И если буду волноваться из-за всего, о чем мне вот уже сутки твердят, я, пожалуй, и в самом деле свихнусь.

Слова эти прозвучали очень легкомысленно, и профессор понял, что больше из него ничего не вытянешь. Сейчас Бош похож на ребенка, который чересчур возбужден, но продолжает забавляться, чтобы не подать виду, что измучен.

— Вы устали?

— Не очень, хотя последние две ночи мало спал.

Когда психиатр достал карманные часы, студенты поняли, что представление закончено, и многие закрыли свои тетрадки.

— Мы, очевидно, завтра увидимся. А сейчас один из моих ассистентов вас обследует и напишет заключение. После этого, если у вас хватит духу, мы смогли бы продолжить беседу. Полагаю, что раньше второй половины дня судебный следователь вас не ждет.

— Я готов.

Ассистентом оказался полный мужчина довольно высокого роста, сидевший на стуле верхом с видом театрала. У него были небольшие каштановые усики, в петлице синего костюма алела розетка ордена Почетного легиона.

В вестибюле ожидали своей очереди трое — видно, тертые калачи, Альбер их видел накануне во время медицинского осмотра. Неужели их тоже будут расспрашивать обо всем? Они с любопытством посмотрели на Боша, словно пытаясь угадать, что их ожидает. С непринужденным видом Альбер прошел мимо.

— Сюда…

Атмосфера изменилась, когда они очутились в ослепительной белизне клиники, со сверкающими инструментами, какими-то сложными приборами. Ассистент снял пиджак, надел белый халат и вставил в уши стетоскоп. Толстый, заспанный, он походил на нерадивого увальня, который кое-как выполняет постылую работу.

— Раздевайтесь.

Осмотр продолжался около часа. Врач с Альбером не разговаривал, лишь время от времени произносил:

— Ложитесь… Повыше… Встаньте… Дышите… Не шевелитесь… Поднимите правую руку… Протяните левый кулак…

Время от времени он что-то записывал, наклеивал этикетки на пробирки. Что именно он писал, понять было невозможно — какие-то бессмысленные буквы и цифры.

Альбера передали в руки надзирателя. Когда они шли по уже знакомому двору, светило солнце. Арестованный поднял голову и увидел голубой квадрат неба.

Бош обрадовался, что его поместили в ту же камеру, где он был накануне. Он понял, что в тюрьму его не повезут, поскольку пополудни он понадобится судебному следователю. Привыкая к новому положению, он уже не чувствовал себя новичком.

Встреча с профессором не волновала Альбера, ему казалось, что вел он себя как подобает.

Не успел Бош взяться за котелок, как дверь открылась, и надзиратель произнес:

— Ваш адвокат.

Вид у метра Уара был озабоченный. Он не протянул руку и не стал расспрашивать об утреннем осмотре.

— Твоя мать здесь, — сообщил он.

— Ее уже вызвали?

— Нет. Она приехала вчера вечером и успела везде побывать. В настоящую минуту сидит в коридоре возле кабинета судебного следователя. Он ее сейчас примет. Она сама на этом настояла. Не знаю, получит ли она разрешение на свидание сегодня. Думаю, вряд ли. Но, во всяком случае, Базен разрешит ей остаться у него в кабинете, когда мы к нему придем.

— Вы разговаривали с матерью?

— Да.

— Ну, и какое у нее настроение?

В ответ Уар лишь пожал плечами.

— А какое, по-твоему, у нее должно быть настроение?