Онлайн чтение книги Время Анаис Le temps d'Anais
8

Ни в кабинете судебного следователя, ни у комиссара о преступлении не говорилось ни слова. Да и профессор не упомянул о нем ни разу, и Бош искренне полагал, что никакой западни тут нет. Для профессора, как и для него самого, смерть Сержа Николя, выстрел из револьвера и двадцать два удара кочергой были лишь второстепенными деталями. Главное заключалось в том, чтобы установить, что творилось в душе Альбера Боша.

Любопытное дело: профессор делал упор на сексуальной стороне проблемы, между тем как Базен, касаясь ее, испытывал какую-то неловкость, а метр Уар, казалось, и вовсе скучал, когда заходил такой разговор. Альбера зачастую удивляла подобная стыдливость, стремление касаться этой области как бы мимоходом, невзначай, хотя сексуальное поведение мужчины или женщины так важно.

Здесь это понимали. Очередной вопрос, который услышал Альбер, был настолько необычен, что он засомневался: уж не знакомы ли профессору те же проблемы, что мучили его самого.

— Вступали ли вы в интимные отношения с другими женщинами, помимо продажных и вашей жены?

— Дважды. Нет, точнее, трижды.

— Все произошло надлежащим образом?

— Нет.

— Скажите, почему.

— В первый раз это случилось в Гро, летом, отец был еще тогда жив. Среди отдыхающих появилась одна молодая женщина из Лиможа, жена обувного фабриканта. Муж приезжал в субботу и оставался до понедельника. Я ее несколько раз катал на отцовской лодке.

— Принадлежала ли дама к тому типу женщин, которые вас привлекают?

— Да, она была довольно крупной, полные ноги. Носила шорты. Я знал, что нравлюсь ей. Она снимала второй этаж недалеко от пляжа, и я не раз встречал ее и провожал домой. Днем с ней был ребенок, ночью она оставляла его на попечение домохозяина. Однажды вечером я обнял ее, и мы пошли, прижимаясь друг к другу. Она пригласила меня к себе. Ребенок спал в соседней комнате. Она сняла покрывало и начала раздеваться. Я понял: она ждет, что я последую ее примеру. Мы легли, и немного погодя я почувствовал, что ни на что не способен.

— Сколько ей было лет?

— Двадцать четыре или двадцать пять.

— Как вы считаете, что послужило тому причиной?

— Не знаю. Возможно, я боялся оказаться не на высоте. Муж ее был видный мужчина, гораздо сильней меня, ему было тридцать лет.

— Вы боялись, что она высмеет вас?

— Я боялся без всякой определенной причины. Я расстроился, даже заплакал. Сначала она засмеялась нервным смехом, потом попыталась меня утешить.

— С другими двумя партнершами было то же самое?

— Не совсем. Второй случай произошел в Париже. В кафе я познакомился с одной девушкой, с виду работницей. Я пригласил ее в кино, она позволила обнять себя, и тут у меня возникло непреоборимое желание. Я привел ее к себе в номер. Когда мы поднимались по лестнице, меня охватило какое-то беспокойство. Я не хотел, чтобы она раздевалась. Я начал ее обнимать, но когда она прильнула ко мне губами, конвульсивно стиснув меня, я обессилел. Девушка рассердилась и, не сказав ни слова, ушла.

— А в третий раз?

— Это произошло совсем недавно. В конторе нашей кинокомпании. До Аннеты у нас была другая машинистка. Мне очень хотелось овладеть ею. Я намеренно задержал ее в кабинете после работы. Это была красивая девушка, холеная, кокетливая, всегда одетая в шелка. Я ей нравился. Но она постоянно улыбалась, лукаво поглядывая на меня, и мне казалось, что она смотрит с какой-то насмешкой. И на этот раз у меня ничего не получилось.

— И вы ее уволили?

— Спустя несколько недель.

— А происходили ли подобные случаи с продажными женщинами?

— Нет, никогда.

— Выходит, прежде чем вы познакомились с вашей женой, вы имели дело лишь с проститутками и Анаис?

— Да, господин профессор.

— Вчера вы заявили, что первое время вам было неприятно видеть, как каждое утро Фернанда входит в кабинет вашего шефа.

— Она мне казалась приличной девушкой, а Горвиц был неприятен. Даже нечистоплотен.

— Но она с вами кокетничала, а вы никак на это не реагировали?

— Я был с нею холоден.

— Скажите, господин Бош, не объяснялось ли это отчасти предыдущим неудачным опытом? Не опасались ли вы, что это может произойти и с Фернандой?

— Не в тот момент. Возможно, позднее.

— Объясните, что вы имеете в виду.

— То, о чем я вам расскажу, произошло однажды утром в субботу, когда Горвиц, как обычно, отправился в банк. Там он оставался довольно долго. К нему пришел за заработной платой электрик. За неделю до этого он выполнял у нас кое-какие работы. Приготовленные для него деньги лежали в ящике письменного стола. Электрик был мужчина лет тридцати пяти, высокий, худощавый, одетый, помнится, в тесное пальто. На мой взгляд, он был не из тех, кого можно назвать сердцеедом. И вот вместо того, чтобы сходить в соседнюю комнату за деньгами, Фернанда пригласила его в кабинет. Дверь была приоткрыта. Вскоре я услышал шушуканье и смех. Потом наступила тишина, послышалось шуршанье платья, какие-то звуки. В том, что там происходило, сомнений не оставалось. Выйдя из кабинета весь красный, на ходу застегивая пуговицы пальто, электрик оставил дверь открытой. Раскинув ноги, Фернанда лежала на столе. Она смеялась, глядя на меня, и я понял, что она нарочно осталась в такой позе. «Бош! — воскликнула она. — Знаете, а этот бедняга деньги свои забыл!» Подняв голову, она некоторое время наблюдала за мной, потом поднялась со стола, стала надевать панталоны. «На вас это зрелище, видно, не действует, — заметила она. — А вот я, будь у меня такая возможность, целый день занималась бы этим…»

— В тот день между вами ничего не произошло?

— Ни в тот, ни в последующие дни. Но мы стали разговаривать. Точнее, она сама, надписывая конверты, постоянно переводила разговор на одну и ту же тему. Начав, остановиться уже не могла. Фернанда призналась, что при виде мужчины теряет голову. Даже объяснила, что при этом чувствует, что с нею происходит. Ее знакомство с мужчинами началось в ту пору, когда ей исполнилось тринадцать лет. Первым был один господин, который почти каждый вечер стоял у дверей их школы, а потом шел следом за девочками, выходившими из здания. Фернанде приходилось идти вместе со всеми, но однажды под каким — то предлогом она ушла из школы раньше. Убедившись, что ее преследуют, возле пустыря остановилась. Мужчина, похоже, растерялся. Это был всего лишь эксгибиционист, не намеревавшийся ничего предпринимать. Стоило Фернанде прикоснуться к нему, как он скрылся, раздосадовав ее. Потом он не раз появлялся и в конце концов осмелел, но довести дело до конца не решался.

— А вам не приходило в голову, что все это она попросту выдумала?

— Иногда у меня складывалось такое впечатление. Почти каждый вечер она сочиняла какую-нибудь новую историю. В четверг, вдоволь наговорившись, она встала и, не выдержав, приподняла подол: «Если ничего другого не умеешь, то хоть поласкай меня». Так это у нас и произошло.

— Без затруднений?

— Напротив, — произнес Альбер, опустив глаза. Спустя мгновение он прибавил: — Все было совсем иначе, чем прежде. Я сам дразнил ее, требуя новых рассказов. Когда она выходила из кабинета Горвица, я просил ее подробно обо всем рассказывать. У меня и в мыслях не было жениться на ней или сделать ее своей подружкой. Я думал, что все это не приведет ни к каким последствиям. Она рассказывала мне о приключениях, которые случались с ней чуть ли не каждый вечер, всегда это оканчивалось одинаково. Но однажды нас едва не застали врасплох, но Фернанде все было трын-трава.

— Вы ее обнимали?

— Нет. Она тоже избегала объятий.

— А вы не испытывали желание причинить ей боль, как Анаис?

— Не думаю. Там было все иначе. Анаис олицетворяла солнце. Кожа у нее была теплая и смуглая. А Фернанду я всегда видел при скудном освещении. Ноги у нее были бледные и влажные. Единственным желанием у меня было, помнится, испачкать ее. Я был доволен тем, что она такая, какая есть, что валяется с кем попало. Возможно, я ее презирал. Не знаю. Но одновременно я презирал и самого себя. Мне казалось, что я тоже испачкан, как и она. Вы понимаете меня?

— Пожалуй, да. У вас пропало стремление вступать в связь с другими женщинами?

— Когда мне доводилось встречать хорошенькую девушку, я брал реванш у Фернанды. Она это сознавала и спрашивала у меня: «Что она собой представляет?…» Потом Горвиц неведомо куда исчез, и мы оба оказались на улице. Я поинтересовался, что Фернанда собирается предпринять. Она боялась нищеты, но, как ни странно, мысль выйти на панель пугала ее еще больше.

«Я не уплатила за жилье за прошлый месяц, — призналась она. — Рассчитывала уплатить в конце этого месяца». «Теперь тебя выставят на улицу?» — спросил я.

Обратите внимание, я не знал, где она живет. Раза два или три она приходила ко мне в номер, но на ночь не оставалась. Я уже решил, что она мне врет, а в действительности живет у родственников.

«Во всяком случае, пока не подыщешь себе жилье, можешь ночевать у меня», — предложил я.

В то утро подморозило. Мы стояли у витрины лавки часовщика на бульваре Бон-Нувель. Помню, лицо Фернанды аж посинело от холода.

«Это идея, — ответила она просто. — Но со мной не всегда будет весело».

Час спустя она пришла ко мне с чемоданом, куда сложила все свои пожитки. Хозяин постучал в дверь и стал возмущаться, пришлось пообещать ему платить больше.

Вечером, когда я захотел овладеть ею, она меня оттолкнула. Поскольку я настаивал, она, к моему удивлению, сначала рассердилась, а потом расплакалась. Долгое время из нее нельзя было вытянуть ни слова.

«Неужели ты не понимаешь, что я сама себе противна? — вырвалось у нее наконец. — Ты думаешь, я это делаю по своей легкомысленности?»

Почти всю ночь мы с ней проговорили. Она жаловалась, точно маленькая девочка, и в конце концов уснула в моих объятиях…

Бош не смел поднять головы, догадываясь, что у него написано на лице. Он страшился увидеть усмешку, пожимание плечами.

Профессор помолчал.

— Она снова устроилась на работу?

— Оба мы взялись за поиски работы. Первой ее нашла Фернанда. Устроилась в типографию на улице Круассан, я ходил ее встречать. Естественно, там и мужчины работали, я к ним ревновал.

— А до этого вы ее не ревновали?

— Во всяком случае, я не отдавал себе в том отчета… В одном еженедельнике я опубликовал статью, заплатили немного, потом нашел работу в политической лиге, но лишь на время выборов. Удалось устроить туда и Фернанду. Мне становилось не по себе, когда я не видел ее рядом, особенно когда не знал, чем она занята. Меня она не стеснялась. Очевидно, мужчины чувствовали ее желание. В отличие от большинства женщин, она не была ни кокеткой, ни ломакой. Мужчины понимали, что могут ею распоряжаться, что никаких последствий не будет, и этим пользовались.

— Вы страдали?

— Не стану притворяться, что страдал с самого начала. Все сложнее. Я вам уже говорил, для меня это был черный период. Куда мы только не бегали, чтобы раздобыть немного денег! Жили одним днем. Бывало, не знали, на что пообедать. Квартиру на улице Бержер мы нашли в то самое время, когда работали в лиге. Квартира находилась недалеко от театра, по вечерам по тротуару разгуливали продажные женщины. Фернанда оборачивалась и внимательно разглядывала их: «Думаешь, они хоть что-нибудь зарабатывают?» Так продолжалось около года. Летом положение наше ухудшилось. Выборы закончились, а найти работу во время каникул было невозможно.

Однажды субботним вечером Фернанда домой не вернулась, появилась лишь в понедельник утром еле живая. Я ей ничего не сказал. Не хотел, чтобы она заметила, что я переживаю.

«Один тип увез меня на машине в Дьепп, — заявила она без всякого смущения. — Два раза ела омара, а ночью мы с ним на пляже развлекались».

— Именно тогда вы решили на ней жениться?

— Намерение это возникло не сразу. Когда она отсутствовала, я страдал физически. Рассказав мне некоторые детали, во время одного из приступов отчаяния Фернанда воскликнула: «Береги меня, дорогой! Умоляю, береги! Я знаю, я не подарок, но я так их ненавижу, если б ты знал! Без тебя мне было бы хуже. Недалек тот день, когда меня найдут в ручье или вытащат из Сены».

— Она пыталась покончить с собой?

— Раза два, не меньше. Я имею в виду те случаи, когда я испугался по-настоящему. Первый раз — перед свадьбой.

Хотя с деньгами у нас стало полегче. Я опубликовал несколько статей, одну из них в солидной газете, поместившей материал на первой странице и с моей подписью. Однажды, вернувшись часов в шесть вечера, я нашел ее лежащей неподвижно на кровати. Вокруг нее, словно возле усопшей, лежали цветы. На одеяле я обнаружил записку: «Забудь меня. Я тебя не стою. Я очень тебя любила».

Мне показалось, она не дышит. В отчаянии я позвал на помощь. Соседка сразу же заметила на столике пустую упаковку из-под веронала и, не дожидаясь врача, засунула в рот Фернанде пальцы и наклонила ей голову. Забавная история. Соседка была акушеркой. По ее словам, основным ее ремеслом были аборты.

Когда приехал врач, необходимости везти Фернанду в больницу уже не было, я остался дежурить возле нее. Под утро она смогла говорить. Говорила таким же тоном, что и в ту ночь, когда я впервые увидел ее плачущей.

Голос у нее был не такой, как всегда. Я один слышал его, узнавал прежний взгляд, то испуганное выражение, какое у нее было и в прошлый раз.

«Напрасно ты помешал мне, Альбер. Ты пришел слишком рано», — сказала она.

— А не может статься, что Фернанда рассчитала и время, и дозу веронала с тем, чтобы вы успели вовремя прийти ей на помощь?

— Я тоже об этом тогда подумал. Не раз меня охватывало сомнение.

— Чем же она объяснила свой поступок?

— Выяснилось, что она больна. И меня заразила. В тот самый день ей сообщил об этом врач. — И Альбер простодушно прибавил: — Мы с ней вместе лечились.

— В тот период она вела себя сдержанно?

— Более-менее. Но по крайней мере раза два, я знаю это наверняка, она встречалась с мужчинами, не сообщая мне об этом.

— Не успев вылечиться?

— Да. На Рождество я уехал в Гро-дю-Руа.

— Чтобы испросить у матери благословение на брак?

— Уезжая, я об этом еще не думал. Но когда оказался вдали от Фернанды, я решил любой ценой помешать ей оставить меня.

— Она грозилась вас оставить?

— Нет. Но это могло произойти. Совсем не зная Фернанду, мать отказала мне в благословении. Тогда я попросил Фернанду приехать на Новый год и пошел встречать ее на вокзал. Вместе сели в автобус. Я умолял ее вести себя в Гро-дю-Руа пристойно и быть поприветливей с матерью, поскольку решил, что все равно женюсь на Фернанде.

— Какова же была ее реакция?

— Она меня поблагодарила и вела себя весьма прилично. Мать ее встретила холодно. День, который мы провели в Гро, был мучительным для нас, и мы с Фернандой уехали. В феврале поженились. По-прежнему кое-как сводили концы с концами, но бедность эта была иного рода, мы могли посещать кафе, ходить в театр, прилично одеваться.

— Вы все надеялись ее вылечить? Ведь, если я не ошибаюсь, вы по-прежнему считали ее больной?

— Да, господин профессор. До того самого дня, когда я ее познакомил с Сержем Николя.

— А что изменилось после этого?

— Что касается остальных мужчин, то отношения ее с ними были чисто сексуального порядка. Как правило, больше двух раз с одним и тем же партнером она не общалась. Боюсь, что я рисую не вполне правдивую картину нашей жизни, поскольку рассказываю лишь о самых важных ее событиях. Были периоды — недели по две, а то и больше, — когда Фернанда никого, кроме меня, не видела. Но потом словно срывалась с цепи, и это длилось несколько дней.

— Она по-прежнему обо всем вам рассказывала?

— Пожалуй. Всякий раз спустя определенный промежуток времени ее охватывал приступ отчаяния, после чего она снова принадлежала мне одному. Не всегда это начиналось одинаково. Но я, к примеру, знал: стоило позволить ей выпить три аперитива, как она отдавалась первому же встречному. Это было видно по ее глазам, по дрожащим ноздрям. Я чувствовал, когда приближается кризис. Пробовал — увести ее домой, но почти всегда безрезультатно. Ей ничего не стоило устроить на людях скандал, поднять крик в баре или кафе: «Пусти меня! Все равно я сучка. Неужели ты сумеешь дать мне то, что мне надо? Неужели единственный мужчина способен дать мне это?»

Часто я возвращался домой один, оставив Фернанду в каком-нибудь заведении. Приходилось ждать на улице и идти следом, когда она в обществе какого-нибудь незнакомца направлялась в ближайшую гостиницу. Я оставался у дверей. Она это знала и, выходя, искала меня взглядом.

Смеялась каким-то особенным смехом. Дома я долго противился искушению, но, не в силах уснуть, не выдерживал и овладевал ею… Вы думаете, я порочен? Болен? Неужели я не таков, как все?

Не отвечая, профессор сочувственно смотрел на пациента.

— По вашим словам, с Сержем Николя все обстояло иначе?

— Возможно, это не было связано с ним непосредственно. Просто изменился наш образ жизни. С каждым днем Фернанда одевалась все лучше, элегантнее, привлекая к себе взоры всех мужчин. Не кто иной как Серж ввел нас в этот новый мир, открыл двери модных ресторанов и кабаре. Вместе с ней выбирал первые ее туалеты, наблюдая за ней с покровительственным и снисходительным видом, точно за своей ученицей. Должно быть, Серж знал, что собой представляет Фернанда. Не может быть, чтоб не знал. Но ему не было известно о периодах отчаяния и стыда. Один я знал обо всем. И знаю. А между тем он полагал, что изучил ее натуру, и это ее забавляло. Бывало и так, что Серж Николя передавал Фернанду в руки своих приятелей, возможно, и господина Озиля. Должно быть, говорил при этом: «Это феномен. Сами убедитесь!»

Этот человек ни во что не верил, считал, что на все имеет право, что все ему принадлежит. Он играл. Развлекался. Фернанда для него была забавной игрушкой, не более.

— Вторая попытка самоубийства относится к периоду знакомства с Сержем Николя?

— Да. Многое тут неясно. Однажды в воскресенье он увез ее на машине на принадлежащую одному из его друзей виллу в долине Шеврез. Там их собралось четверо или пятеро, одни мужчины. Иногда они обменивались фразами на русском языке. Пили шампанское. Ее тоже напоили, потом догола раздели. Фернанда прошла через руки всех присутствующих, сама призналась. Затем произошло нечто такое, о чем она даже рассказывать не захотела и что ее сразу отрезвило. Она убежала и в автомобиле Сержа Николя вернулась в Париж. Кроме мужского плаща, который она взяла наугад в гардеробе, на ней ничего не было.

Такой я ее еще не видел. Не говоря ни слова, не глядя на меня, она ушла в ванную и заперлась. Взломав дверь, я увидел, что Фернанда режет себе запястья лезвием безопасной бритвы.

Назавтра Серж Николя прислал ей огромную корзину цветов, в нее была вложена записка. Я ее не читал, но несколько дней спустя Фернанда предложила поужинать с ним.

— Из этого вы заключаете, что он ей нравился?

— Ей нравился подобный образ жизни.

— Были ли у Сержа Николя другие любовницы?

— И не одна. Фернанда это знала. У нее тоже были любовники. При нашем новом образе жизни я ее видел гораздо реже. Она звонила, предупреждала, что вернется поздно или совсем не вернется. Встречались мы с ней в баре или в ресторане. Ее всегда окружали незнакомые мне мужчины. Все теперь было иначе. Не так скрытно. И не так походило на болезнь. Я, верно, непонятно объясняюсь…

— Напротив.

Альбер по достоинству оценил комплимент, тем более что, увлекшись собственным рассказом, забыл, где находится.

— К Сержу Николя я особенно не ревновал. Хочу, чтобы вы это знали, хотя другие в этом сомневались. Я был уверен, что их связь однажды кончится, что Фернанда ему надоест. Она в него не была влюблена, это точно. Она твердила, что никогда при нем не плакала. Он был чем-то вроде приятеля, вывозил ее в свет, занимался любовью, правда, не при каждой встрече.

— Вы были очень несчастны, господин Бош?

— Я ждал чего-то, не зная, чего именно, да и сейчас этого не знаю. Что-то должно было произойти, подобное не могло продолжаться бесконечно.

— Что именно не могло продолжаться?

— Все! Как вчера мне напомнил судебный следователь, расходовали мы больше, чем я зарабатывал, к тому же у меня были долги. Я никогда не чувствовал себя уверенно. Играл некую роль, но был не в своей тарелке. Мне не удалось привыкнуть к такой жизни, казавшейся мне нереальной. Заставлял себя следовать примеру остальных, пил коктейли, чтобы всегда быть в ударе, громко смеялся, разговаривал с таким видом, будто уверен в завтрашнем дне. Иногда, очутившись в постели, мы с Фернандой в страхе прижимались друг к другу. Она мне говорила в темноте: «Прости, Альбер. Я сломала тебе жизнь». — «Да нет же». — «Ты знаешь, у нас впереди нет ничего. Я конченая женщина. Ты не таков. Зачем ты меня встретил?…» С рассветом все забывалось. И снова телефонные звонки, автомобильные поездки, встречи, выпивки…

— Что же произошло, когда Серж Николя оставил вашу жену?

— Она переменилась. Именно тогда я понял, что весь ее прежний облик был создан Сержем. И причесываться, и одеваться она стала иначе. На смену видимому оживлению пришел иной образ, она стала изображать роковую женщину.

— Вы не принимали это всерьез?

— Нет. Я знал, это напускное. Я знал ее лучше, чем кто-либо другой.

— И вы ждали?

— Да, я продолжал ждать.

— У вас никогда не появлялось желания вновь увидеть ее такой, какой она была во времена Сержа? Ничего не предпринимали, чтобы наладить их отношения?

— Нет, господин судья. — Бош закусил губу и робко улыбнулся. — Прошу прощения, господин профессор.

— Сравнивала ли вас жена с Сержем Николя?

— Мы с ним были разными людьми. Несомненно, она им восхищалась, находила его весьма привлекательным. Это был мужчина… — Спохватившись, Альбер попытался объяснить точнее: — Я хотел сказать, это был зрелый, как говорят, состоявшийся мужчина. Он был на пятнадцать лет старше меня. Фернанда считала меня чуть ли не ребенком и нередко разговаривала со мной, точно с братом.

— Нравилось ли ей общаться с вами как с мужчиной?

— Возможно, не так, как с другими. Я понял это, когда мы перебрались на набережную Отей и стали встречаться с большим количеством людей. Я был ее доверенным лицом. Она могла исповедоваться мне в чем угодно. Ей незачем было сдерживать себя. Она испытывала потребность детально рассказывать обо всем, что делала, и мне приходилось успокаивать ее. А то, бывало, зальется слезами, прижмется ко мне. Словом, в том, что касается наших с нею отношений, Серж Николя был всего лишь эпизод, и убил я его, в конце концов, не из-за того, что ревновал ее к нему.

Впервые упомянув здесь это слово, Бош осекся и замолчал.

— Не знаю, что бы произошло, если бы мы его не встретили. Возможно, незачем было бы вести тот образ жизни, который мы вели последние два года. Я бы получил постоянную рубрику. Разбогатеть мы бы не разбогатели, но смогли бы общаться с интересными людьми. Но вместо этого Серж Николя внушил мне…

Что же его дернуло за язык? Зачем он, Бош, вздумал разглагольствовать о причинах, толкнувших его на преступление, когда здесь никто не расспрашивал об этом? До сих пор он не мог простить орлеанскому инспектору, а вслед за ним и комиссару из уголовной полиции, что они твердили, как попугаи: «Почему?…»

Поскольку пациент умолк, не окончив фразы, профессор продолжал вместо него. Однако в голосе его не прозвучало ни обвинения, ни возмущения:

— Он внушил вам, что карьера ваша сделана, что вы добились положения, какого заслуживаете?

Альбер кивнул в знак согласия.

— Но сами вы так не думаете. Ни на набережной Отей, ни в своем кабинете на Елисейских полях вы не чувствовали себя в безопасности. Вы не нашли своего места в этом мире, как вы выразились, озаренном светом неоновых реклам.

— Правда.

— Вы не желали думать об этом, но предчувствовали надвигающуюся катастрофу, потому-то вы жадно разглядывали бедные дома квартала Жавель, где, как вам представлялось, вы обрели бы уверенность. Вам требовалось набивать цену, доказывать, что чего-то стоите. Вам было не по себе, вы были бессильны в общении с людьми, как это произошло и с молодой женщиной из Лиможа.

Нахмурив брови, Бош внимательно слушал, готовый поправить профессора, если тот ошибется.

— Вам было не по себе и на улице Бержер, и там, где вы жили прежде.

— Вы так думаете?

— Вы признаетесь, что решили однажды отомстить. За что отомстить? Да за собственный страх. За чувство неполноценности, которое принижало вас в собственных глазах и которое вы пытались забыть в обществе продажных женщин.

— Это естественно. Ведь я же нормальный человек. Разве я сумасшедший?

— Анаис вы уже отомстили.

Едва слышно Бош пробормотал:

— Мне так хотелось добиться чего-то! — Затем с внезапной яростью прибавил: — Если вы это поняли, то должны понять и то, какое зло причинил мне Серж Николя. Я старался обрести уверенность в себе, старался изо всех сил, убежденный, что однажды добьюсь своего, что я на это способен, что я выбрал верный путь. Самые черные дни остались позади. Я начинал жить. Вот что он мне внушал. А сам знал, что все обстоит иначе, его занимали лишь собственные интересы. Он подобрал меня на улице. Ему было все равно, я это или кто-то другой. Об этом я узнал лишь вчера. Подобрал, потому что уже спал с Фернандой, потому-то это его устраивало. А может, чтобы доставить ей удовольствие… Он позволил мне нестись во весь опор навстречу мнимой новой жизни, опираясь на обретенную мною по его милости уверенность. Преследуя свои собственные интересы, он толкал меня все дальше и дальше, и однажды я проснулся бесчестным человеком, которого одурачили. Не кто иной как Серж произнес те самые слова. Произнес их, обращаясь к господину Озилю, который опасался, что я могу узнать об их махинациях.

«Бош?! Да оставь ты! Бояться нечего! Это надутый дурак!

Такие люди ни о чем не подозревают, ни на что не реагируют».

«Надутый дурак! Тем хуже для него. Пусть сядет за решетку или подохнет!»

Вот почему, господин профессор, я решил его убить. После того, как я случайно услышал эти слова, я понял. Иного выбора у меня не было. У меня больше не оставалось ничего, за что я мог бы зацепиться. Даже за себя самого. Дело в том, что… Видите ли… На сей раз я скажу вам все. Хотя прежде и не смел признаться: Так оно и есть на самом деле!

Пристально разглядывая присутствующих, Альбер не замечал, что плачет. Горло сжалось, из глотки вырвался хриплый, нечленораздельный возглас. Он кинулся бежать и, ударившись о стену, закрыл руками лицо.