Онлайн чтение книги Золотой треугольник Le Triangle d'or
Глава 11. На краю пропасти

Бельваль как мог успокоил Коралию и занялся сенегальцем. К счастью, оказалось, что Я-Бон ранен не опасно. После этого Патриций созвал своих людей.

— Преступник смог проникнуть сюда из-за очень плохой охраны, — сказал он, — если матушка Коралия и Я-Бон живы, то только благодаря чуду.

Калеки протестующе зароптали.

— Молчать! — крикнул капитан. — Вы плохо исполняли свои обязанности и вполне заслуживаете наказания. Но я вас прощаю при единственном условии, что вы в продолжение всего этого вечера, а потом и ночи, будете говорить о матушке Коралии, как об умершей.

— Но кому говорить, капитан? — воскликнул один из них. — Здесь же нет никого.

— Нет, есть, раз напали на матушку Коралию, и на Я-Бона. Или, может быть, это кто-нибудь из вас? Ну хорошо, хорошо, — успокоил он солдат. — Но говорить об этом вы должны не кому-нибудь, а разговаривать между собой. Помните, за вами следят, прислушиваются к каждому вашему слову… Так что вы и про себя должны решить, что матушка Коралия умерла. До завтрашнего дня она не выйдет из своей комнаты, а у нее вы будете дежурить по очереди. Остальные лягут… И, пожалуйста, чтобы в доме не было ни шума, ни хождений взад и вперед, полнейшая тишина.

— А что делать с Симоном, капитан?

— Заприте его в комнате. Преступники могут воспользоваться его беспомощностью и заставить открыть дверь и вообще сделать все, что угодно.

План Патриция был прост. Неизвестный открыл Коралии свои намерения — убить его, Патриция, сегодня ночью. Убежденный, что она умерла, он будет действовать свободнее, перестанет скрываться и таким образом легко попадет в расставленную ему ловушку… А пока капитан занялся Я-Боном.

Его рана действительно оказалась легкой. Перевязывая сенегальца, Бельваль попытался выяснить у него, что же произошло. Оказалось, что пока матушка Коралия, немного утомленная прогулкой, отдыхала, Я-Бон сидел на корточках у открытой двери ее комнаты. Оба не слышали ровно ничего подозрительного. Внезапно Я-Бон увидел в коридоре чью-то тень, и свет тотчас погас. Я-Бон не успел приподняться, как его ударили чем-то тяжелым по затылку, и он потерял сознание.

Капитан отметил про себя, что убийца пришел не со стороны вестибюля, а из той части дома, где были расположены комнаты прислуги. Оттуда вела лестница к кухонной двери, выходящей на улицу Раймон. Эту дверь Патриций нашел запертой, но, очевидно, тот, кто входил, имел ключ…

Вечер Бельваль провел у Коралии, а в девять часов отправился к себе. Его комната была прежде курительной Эссареца и располагалась в этом же крыле дома.

В ожидании нападения, которое, как предполагал капитан, произойдет не ранее полуночи, он сел за письменный стол, стоящий у стены, и стал записывать события вечера. Вести дневник в последнее время у него вошло в привычку.

Он писал минут сорок и уже собирался закрыть тетрадь, когда вдруг услышал какой-то шорох. Звук доносился со стороны окна.

Патриций продолжал сидеть и даже не повернул головы, так что со стороны никак нельзя было подумать, что он настороже. «Он здесь… Он смотрит на меня. Что он будет делать? Я не думаю, чтобы он разбил стекло и выстрелил в меня, как тогда. Очевидно, на этот раз он придумал что-нибудь другое, более эффективное… Наверное, он дождется, пока я лягу, надеется застать меня врасплох, среди сна… Странно, но мне даже доставляет удовольствие чувствовать на себе его взгляд… Я знаю, что он ненавидит меня, как и я его, и наша ненависть скрещивается, точно шпаги, ищущие места, куда ударить… Он смотрит на меня как на желанную добычу и не подозревает, что я думаю то же самое о нем. Он приготовил нож или красный шнурок, а у меня только две руки…»

Бельваль закрыл тетрадь и закурил, как делал это каждый вечер перед сном. Потом разделся, аккуратно повесил платье на спинку стула у кровати и лег, погасив свет.

«Вот теперь, — говорил он себе, — я наконец узнаю, что это за человек, преследующий нас с Коралией… Друг Эссареца? Но откуда такая ненависть к Коралии? Или он любит ее, если хочет удалить меня с ее пути?»

Прошел час, другой, но ничего не происходило. У бюро, правда, скрипнуло что-то, но возможно, это потрескивала старая мебель.

Патриций уже не надеялся, что что-нибудь произойдет. В глубине души он сознавал, что вся эта комедия с мнимой смертью Коралии не обманет его врага. Мало-помалу им овладела дремота, когда вдруг опять что-то треснуло у бюро. Бельваль вскочил с кровати, зажег свет и подошел к столу. Но в комнате все было в прежнем порядке.

— Нет, в эту ночь решительно ничего не произойдет! — воскликнул он. — И поэтому я могу спокойно лечь и заснуть.

Наутро, осматривая окно, капитан заметил, что по всему фасаду идет карниз, по которому очень удобно добраться до любого окна. Он осмотрел одну за другой все комнаты. У спальни Симона Бельваль остановился.

— Он не выходил отсюда? — спросил он у солдата, которому поручил сторожить комнату.

— Нет, капитан. По крайней мере, дверь мы ему не открывали.

Патриций вошел и, не обращая внимания на старика, как всегда курившего свою трубку, тщательно осмотрел комнату, убежденный, что враг избрал ее своим убежищем. Но не нашел никого. Но зато в шкафу он обнаружил несколько вещей, которых прежде, когда они с Демальоном осматривали комнату, не было, — веревочную лестницу, какие-то жестяные трубки и маленькую спиртовую лампу.

— Все это очень подозрительно! — пробормотал капитан. — Каким образом здесь очутились эти вещи?

Симон сидел спиной к окну. Бельваль подошел к нему и вздрогнул. Старик держал в руке венок из иммортелей, на ленте которого виднелась дата: «14 апреля 1915 года». Венок был точной копией тех, что они с Коралией видели на могиле.

— Он положит этот венок, — громко сказал, наклоняясь к нему, Бельваль, — на могилу своих друзей, как делал это прежде. Его сердце оказалось сильнее разума. Не правда ли, Симон, ты возложишь этот венок завтра, так как именно завтра 14 апреля?

Старик решил, что у него хотят взять венок, и с испугом прижал его к груди.

— Не бойся, — сказал Патриций. — Я не возьму его у тебя. Завтра я и Коралия вместе явимся на свидание, которое ты нам назначил. И быть может, завтра под влиянием воспоминаний вернется к тебе твой разум.

День показался капитану невыносимо длинным. Ему так хотелось, чтобы скорее промелькнул хотя бы какой-то свет и озарил царивший вокруг мрак.

После полудня пришел Демальон и сказал Бельвалю:

— Вот посмотрите, что я получил, это довольно любопытно. Анонимное письмо. Слушайте: «Обратите внимание на это письмо… Ваши мешки с золотом готовы ускользнуть! Они будут увезены за границу завтра. Друг Франции».

— Завтра 14 апреля! — невольно воскликнул Патриций.

— Да, но почему вы это сказали таким странным тоном?

— Просто так…

Он собирался рассказать Демальону все: и то, что было связано с 14 апреля, и то, что касалось Симона. Но его остановило желание довести дело до конца одному, не вмешивая посторонних лиц.

— Что же вы думаете относительно этого письма?

— Право, не знаю, — ответил Демальон. — Возможно, что это предупреждение и правдиво, а может быть, кто-то желает помешать или, вернее, изменить наши планы… Я поговорю об этом с Бурнефом…

— А о нем ничего нового не узнали?

— Ровно ничего… Да многого я и не ждал… Алиби свое он доказал.

Из их разговора Бельваль удержал в памяти только то, что на этот раз пути Демальона и его сходятся на одной дате, и таким образом прошлое и настоящее сближаются… Как раз 14 апреля золото должно быть вывезено из Франции. На этот день назначено свидание Патрицию и Коралии, в этот день умерли их родители двадцать лет назад.

На другой день утром капитан осведомился о старом Симоне.

— Он вышел, — сказали ему. — Вы ведь сняли запрещение!

Бельваль вошел в комнату Симона. Венка уже не было. Вместе с ним исчезли веревочная лестница, трубки и лампа.

— Симон ничего с собой не уносил? — спросил он у солдат.

— Ничего, кроме венка.

Патриций решил, что вещи кто-то взял через открытое окно. Теперь он почти убедился в том, что Симон был пособником их врага.

Около десяти часов капитан встретил в саду Коралию. Она выглядела бледной и встревоженной. Он рассказал ей о том, что произошло. Они немного прогулялись по аллеям и, стараясь быть незамеченными, приблизились к калитке в переулке. Бельваль открыл ее и остановился. Теперь он начинал жалеть о том, что не предупредил Демальона. Предчувствие говорило ему, что их прогулка может закончиться не совсем благополучно. Но Патриций постарался отделаться от ощущения надвигающейся опасности. Он взял с собой пистолет, а это защита вполне достаточная…

— Войдем, Коралия? — обратился он к своей спутнице.

— Да.

— Вы мне кажетесь такой взволнованной…

— Это верно. У меня сердце сжимается от дурного предчувствия.

— Вы боитесь?

— Нет… Впрочем, да. Я боюсь не сегодняшнего дня, а того, что будет потом. Я беспрестанно думаю о том, что в такое же апрельское утро сюда шла моя мать, счастливая, любимая и любящая, и некому было предупредить ее, удержать. Мне кажется, что я слышу ее крики, они так и звучат в моих ушах и как бы предупреждают теперь и меня…

— Тогда вернемся, Коралия…

Она сжала его руку и твердо возразила:

— Нет, идем. Я помолюсь там и мне станет легче.

Они поднялись по заросшей травой дорожке и подошли к часовне. На могиле лежал свежий венок.

— Симон был здесь, — сказал Патриций. — Он, наверное, где-нибудь неподалеку.

Пока Коралия молилась, он обошел сад, но старика не нашел. Быть может, он в доме? Но туда они не осмеливались войти из чувства благоговения к месту, где их родители любили друг друга…

Первой решилась Коралия.

— Войдем, — сказала она.

Но как войти? Окна и дверь дома были заколочены. Только обойдя его, Бельваль с Коралией обнаружили, что дверь, ведущая во двор, широко раскрыта, и подумали, что это сделал Симон, который, по-видимому, ждет их внутри.

Было ровно десять часов, когда они переступили порог дома и оказались в маленьком вестибюле. Одна дверь вела в кухню, другая в комнату. Третья дверь была полуоткрыта.

— Наверно там, — прошептала Коралия, указывая на нее. — Там все случилось, и там он нас ждет…

— Да, наверное, но если вы боитесь, Коралия, то мы можем вернуться…

Но она уже вошла.

Комната была большая и очень уютная. Тяжелые занавески, диван, большой ковер, глубокие кресла — все это делало ее вполне комфортабельной… Из-за освещения сверху она напоминала ателье художника.

— Симона здесь нет, — заметил капитан.

Коралия промолчала. Она с волнением осматривала вещи: незаконченный ковер на пяльцах, с воткнутой в канву иглой, ящик с сигарами, чернильницу, книги. На некоторых из них была сделана надпись карандашом «Коралия» или «Патриций». На столе стояли две детские фотографии — ее и Патриция.

Очевидно, здесь протекала жизнь людей, связанных не мимолетной страстью, а глубоким и нежным чувством.

— Уйдем отсюда, — прошептала Коралия, опираясь на плечо Бельваля.

— Да, да, идем! Вы слишком взволнованы теперь!

Но сделав несколько шагов, они остановились, изумленные: дверь оказалась закрытой.

— Глаза их встретились.

— Но ведь мы не закрывали ее! — неуверенно произнес Патриций.

Он подошел к двери, чтобы открыть и только теперь заметил, что на ней нет ни ручки, ни замка. Одностворчатая, из цельного дерева, массивная, дверь казалась несокрушимой. На ней не было никаких резных украшений, но зато виднелось несколько царапин, точно кто-то уже пытался открыть ее. Справа была сделана надпись карандашом: «Патриций и Коралия, 14 апреля 1895 года. Бог отомстит за нас», а ниже — крест и другая дата, написанная более твердым почерком и, по-видимому, недавно: «14 апреля 1915 года».

— Сегодняшнее число! Но кто это написал? Это ужасно, ужасно! — вскричал Бельваль.

Он бросился к окну, сорвал занавес и невольно вскрикнул: оно оказалось замурованным.

В комнате было еще две двери. Капитан распахнул их и натолкнулся на кирпичную кладку.

Патриций и Коралия переглянулись: одна и та же мысль промелькнула в их головах. Так же, наверное, начиналась и та драма, двадцать лет назад… После матери и отца теперь наступила очередь сына и дочери. Снова влюбленные оказались в ловушке, в руках беспощадного врага.