Онлайн чтение книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих Le Vite de’piu eccelenti Pittori, Scultori e Architetti
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СИМОНЕ, ПРОЗВАННОГО КРОНАКА ФЛОРЕНТИЙСКОГО АРХИТЕКТОРА

Многие одаренные люди, способные создать произведения редкостные и достойные, пропадают лишь потому, что не попали, вступая в мир, на заказчиков, которые сумели бы и захотели поручить им то, к чему они способны. Ведь случается очень часто, что тот, кто мог бы использовать их таланты, не знает, как это сделать, или же этого и не хочет, и если и пожелает соорудить выдающуюся постройку, то мало заботится о том, чтобы подыскать себе архитектора действительно незаурядного и духом возвышенного, а что и того хуже, и честь свою и славу препоручает каким-нибудь пройдохам, покрывающим часто позором имя его и память. И чтобы возвеличить того, кто льстит ему безгранично (вот до чего доводит тщеславие), он нередко отвергает хорошие проекты, которые ему предлагают, а самый плохой принимает, и потому памятью о нем и остается постройка нелепая, несмотря на то, что людьми глубокомысленными прославляется единодушие художника и заказчика, нашедших общий язык в этом сооружении. И, наоборот, столько государей, не слишком сведущих, но встретивших художников превосходных и со вкусом, стяжали себе после смерти памятью о своих сооружениях славу не меньшую, чем ту, какую они стяжали при жизни, управляя народами.

Но поистине посчастливилось в свое время Кронаке, ибо работать он умел и находил заказчиков, которые постоянно умели его использовать и притом в сооружении построек, как на подбор, значительных и великолепных. О нем рассказывают, что, когда Антонио Поллайоло работал в Риме над бронзовыми гробницами, находящимися в Сан Пьетро, в дом к нему попал некий молодой человек, его родственник, по имени Симоне, который, с кем-то повздорив, бежал из Флоренции. А так как он, пройдя обучение у мастера-деревообделочника, имел большую склонность к искусству архитектуры, он стал изучать прекраснейшие древности этого города и, получая от этого удовольствие, обмерял их с величайшей тщательностью. И вот, прожив в Риме недолгое время, но продолжая в том же духе, он обнаружил большие успехи как в обмерах, так и в решении кое-каких самостоятельных задач. Поэтому, решив возвратиться во Флоренцию, он покинул Рим. Когда же он приехал на родину, в его лице объявился отличнейший рассказчик, повествовавший о чудесах Рима и других местностей с такими подробностями, что его с тех пор так и прозвали Кронака, ибо каждому казалось, что он был настоящей хроникой вещей, о которых рассказывал. Словом, он достиг того, что стал почитаться самым превосходным из новых архитекторов Флоренции, так как умел выбирать строительные участки и проявлял талант более возвышенный, чем многие другие, занимавшиеся этим делом, ибо по произведениям его было видно, насколько хорошо он подражал древним образцам и насколько точно он следовал правилам Витрувия и творениям Филиппо ди сер Брунеллеско.

Проживал тогда во Флоренции тот Филиппо Строцци, который ныне, в отличие от сына, именуется старшим. Обладая несметными богатствами, он пожелал в числе прочих богатств оставить родине и детям на память о себе также и прекрасный дворец. И вот Бенедетто да Майано, которого он для этой цели и пригласил, сделал ему модель, открытую со всех сторон. Модель эта была впоследствии осуществлена, однако, как об этом будет рассказано ниже, не полностью, поскольку кое-кто из соседей не пожелал ради этого поступиться своими домами. Поэтому строительство дворца было начато лишь в пределах возможного, и до смерти названного Филиппо была почти что закончена наружная облицовка. Облицовка же эта, как можно видеть, рустованная с рустом постепенно убывающим: а именно камни, расположенные снизу до первого ряда окон и вокруг дверей, выступают очень сильно, те же, которые расположены между первым и вторым рядами окон, выступают значительно меньше. Между тем случилось так, что в то время когда Бенедетто уехал из Флоренции, как раз приехал из Рима Кронака. Его познакомили с Филиппо, и тому так понравились сделанные Кронакой модели двора и карниза, обходящего снаружи вокруг дворца, что, признав превосходство такого таланта, он пожелал, чтобы впредь все проходило через его руки, и постоянно пользовался его услугами. Итак, помимо наружных украшений тосканского ордера Кронака сделал великолепнейший верхний коринфский карниз, с которым непосредственно граничит кровля и половину которого мы видим ныне законченной с таким исключительным изяществом, что более красивого карниза не придумаешь и не приладишь. Карниз этот был срисован, заимствован и замерен Кронакой в Риме с одного древнего карниза, находящегося в Спольякристо и считающегося самым красивым из многих сохранившихся в этом городе. Правда, он его для соразмерности с дворцом увеличил, чтобы он был соразмерным завершением и осенял его своим выносом; таким образом талант Кронаки сумел использовать чужое произведение так, что сделал его как бы своим, а это удается немногим, ибо дело не в том только, чтобы иметь зарисовки и копии красивых вещей, а в том, чтобы суметь их приспособить, с соблюдением меры и в соответствии к тому, чему служить они предназначены.

Но насколько хвалили и постоянно будут хвалить карниз Кронаки, настолько порицали тот, который сделал в том же городе для палаццо Бартолини Баччо д'Аньоло, поместивший в подражание Кронаке на фасад небольших размеров и с нежными членениями большой древний карниз, сделанный по точным обмерам фронтона на Монтекавалло. А вышло это у него так плохо потому, что он не сумел приладить его с толком, да хуже и не могло получиться, – словно огромная шляпа на крохотной голове. И вовсе, как многие это утверждают, не может служить извинением для художников, когда они, закончив свое произведение, оправдываются и говорят: «Оно сделано по точным обмерам древних образцов и заимствовано у хороших мастеров». Ведь хороший вкус и глаз в любом случае важнее всяких циркульных измерений. И так Кронака только наполовину, но с большим искусством, вытянул вокруг дворца названный карниз вместе с его зубчиками и иониками и с двух сторон целиком его закончил, загрузив заложенные части выносных камней таким способом, что они оказались и уравновешенными, и завязанными и что вообще лучшей, более тщательной и более совершенной каменной кладки и не увидишь. Подобным же образом и все остальные камни этого дворца настолько хорошо отесаны и завязаны, что они кажутся не сложенными, а высеченными из цельного куска. И чтобы все друг другу соответствовало, им для украшения названного дворца были заказаны очень красивая скобянка и фонари, что расположены по углам; и все это было с величайшей тщательностью выполнено флорентийским слесарных дел мастером Никколо Гроссо Капаррой. В этих удивительных фонарях мы видим карнизы, колонны, капители и консоли, выкованные из железа с дивным мастерством, и ни один из новых мастеров никогда еще не вкладывал в столь крупные и трудные железные изделия столько знаний и столько опыта. Никколо Гроссо был человеком с причудами, но, зная себе цену, он был справедлив к себе и к другим и никогда не зарился на чужое. Он не доверял ни одному из своих заказчиков и всегда требовал задаток, почему Лоренцо Медичи и прозвал его Капаррой, под каким прозвищем он был известен и многим другим. Над своей мастерской он прибил вывеску, на которой были изображены горящие книги, и когда кто-нибудь просил у него отсрочить платеж, он говорил: «Не могу, так как книги мои сгорели и должников мне записывать некуда». Господа капитаны гвельфской партии заказали ему как-то пару таганов, и когда он их сделал, за ними неоднократно посылали, но всякий раз он говорил: «Я потею и тружусь у своей наковальни и хочу, чтобы и деньги мои мне на нее выкладывали». Когда же за работой прислали еще раз и просили его прийти за деньгами, которые ему будут выплачены тотчас же, он упрямо продолжал твердить: «Пусть сначала принесут деньги». Но так как капитаны желали увидеть его самого, разгневанный проведитор послал за ним снова с наказом, что, поскольку половину денег он уже получил, он получит и остальные, как только пришлет таганы. Против правды Капарре возражать было нечего, и тогда он отдал посланному один только таган с такими словами: «На, отнеси им этот, он принадлежит им. Если же он им понравится, пусть присылают все деньги и тогда отдам тебе другой, но пока что он мой». И когда должностные лица увидели, какое дивное произведение было им создано, они послали к нему в мастерскую деньги, а он прислал им второй таган.

Рассказывают также, что Лоренцо деи Медичи, чтобы показать мастерство Капарры, решил заказать ему кованые изделия для посылки их в виде подарков за рубеж. Потому он и отправился самолично в его мастерскую, где обнаружил случайно, что тот что-то делал для бедных людей, от которых уже получил часть оплаты в виде задатка. Когда же Лоренцо стал его просить, Капарра наотрез отказался обещать ему, что он его обслужит, прежде чем обслужит тех, говоря, что они пришли к нему в мастерскую раньше и что деньги их стоят столько же, сколько и деньги Лоренцо.

Пришли к нему как-то несколько молодых граждан с просьбой сделать по их рисунку орудие, сверлящее и ломающее при помощи винта железо, однако он так и не захотел на них работать, но закричал на них, сказав им: «Ни за что ничего такого я делать вам не буду, потому что с такими орудиями только и можно что воровать или похищать и бесчестить девушек. Такие вещи, говорю вам, не для меня и не для вас: вы мне кажетесь людьми порядочными». Когда же они увидели, что Капарра работать для них не хочет, они спросили его, кто бы во Флоренции мог для них это сделать. На это он рассердился так, что, крепко обругав, прогнал их. Он никогда не брал заказы у евреев и всегда говорил, что деньги их гнилые и воняют. Был он человеком добрым и набожным, но сумасбродным и упрямым, какие бы предложения ему ни делали, он никогда не выезжал из Флоренции, где он жил и где умер.

Мне хотелось привести о нем эту памятку, ибо поистине в деле своем он был своего рода единственным и равных ему не было и не будет, в чем в особенности можно убедиться по скобянке и прекраснейшим фонарям названного палаццо Строцци, достроенного Кронакой и украшенного богатейшим дворцом коринфского и дорического ордеров, с прекраснейшими колоннами, капителями, карнизами, окнами и дверями. Тем же, кому покажется, что внутренний вид этого дворца не соответствует наружному, следует знать, что виноват в этом не Кронака, ибо ему пришлось приспособляться внутри к начатой другими снаружи и в значительной степени продолжать то, что ими было уже сделано, и нелегко ему было добиться той красоты, какую мы ныне там видели. То же самое можно ответить и тем, кто стал бы утверждать, будто лестницы там не отлоги и неправильных размеров, но слишком круты и трудны для подъема, а также тем, кто находит, что залы и другие внутренние помещения не соответствуют, как говорилось, наружной пышности и великолепию. Тем не менее дворец этот всегда будет признаваться великолепным и не уступающим любому частному сооружению, воздвигнутому в наше время в Италии, и за произведение это Кронака заслуживает прославления бесконечного.

Он же построил ризницу в церкви Санто Спирито, во Флоренции: восьмигранный храм, выполненный очень тонко и в хороших пропорциях. Между прочими вещами там следует обратить внимание на капители, высеченные с высшим совершенством счастливой рукой Андреа из Монте Сансовино, а также на прекраснейше задуманный вестибюль, хотя расположение колонн, как об этом будет сказано, и неправильное.

Построил он также церковь Сан Франческо дель Оссерванца на холме Сан Миньято за Флоренцией, а также весь монастырь братьев-сервитов, заслуживающий больших похвал. Тогда же, по предложению брата Джироламо Савонаролы, знаменитейшего проповедника того времени, должны были устроить во дворце Синьории во Флоренции большую залу Совета. К обсуждению были привлечены Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонарроти, хотя был он тогда еще молодым человеком, Джулиано да Сангалло, Баччо д'Аньоло и Симоне дель Поллайоло, прозванный Кронакой, который был большим другом Савонаролы и весьма был ему предан. После долгих споров все пришли к соглашению, и зала была устроена такой, какой она оставалась и позже, пока уже в наши дни не была почти целиком перестроена заново, о чем уже говорилось и будет говориться в другом месте. Вся работа была поручена Кронаке, как человеку изобретательному и другу названного фра Джироламо, и он выполнил ее весьма быстро и добросовестно. В особенности же отличная его изобретательность проявилась при сооружении перекрытий, ибо здание это со всех сторон очень велико.

А именно прогон фермы, который от стены до стены имел тридцать восемь локтей в длину, он составил из нескольких сплоченных вместе балок, отлично связанных и сопряженных, ибо одного бревна такой длины найти было невозможно. И в то время как обычно фермы имеют только одну затяжку, в этом зале их было по три на каждом прогоне: большая затяжка посредине и по краям две меньших размеров. Соответственной длины и арочные стропила, а также и подкосы при каждой затяжке, причем я не могу умолчать и о том, что подкосы меньших затяжек упираются по бокам по направлению к середине в подкос большой затяжки. Мне хотелось рассказать, как устроены эти фермы, ибо выполнены они весьма разумно, и многие, как я видел, их зарисовывают, чтобы послать рисунки в разные города. На фермы, устроенные этим способом и расположенные на расстоянии в шесть локтей друг от друга, и было положено равным образом в кратчайшее время и перекрытие, после чего Кронака прибил и потолок, который тогда был просто деревянным и разбитым на филенки, со стороной в четыре локтя каждая.

В обоих торцах этой залы углы отклонились от прямого на восемь локтей, и вместо того чтобы, как это можно было сделать путем утолщения стен, восстановить прямые углы, они оставили стены, как были, и, доведя их до самого перекрытия, ограничились тем, что устроили по три больших окна в каждом торце. Однако когда все было закончено, зала эта из-за необычайных своих размеров получилась у них темной и при такой длине и ширине приземистой и недостаточно высокой, одним словом, лишенной соразмерности почти во всем. Они попытались, что, впрочем, мало помогло, помочь этому тем, что устроили посредине залы два окна с восточной стороны и четыре с западной. После этого для окончательной отделки они очень быстро, так как граждане торопили, сделали на полу на кирпичном основании кругом вдоль стен деревянное возвышение, шириной и высотой в три локтя с сиденьями вроде театральных и с балюстрадой перед ними. На этом возвышении размещались все должностные лица города, в середине же стены, обращенной на восток, находилось особое возвышение для гонфалоньера справедливости и членов Синьории, а по обеим сторонам этого возвышения были расположены две двери, одна из которых вела в Сегретто, другая же в Спеккьо. А с противолежащей западной стены был алтарь, перед которым служилась обедня и над которым висел упоминавшийся образ работы фра Бартоломео, рядом же с алтарем находилась небольшая молельня.

Посредине залы в поперечном и продольном направлении стояли ряды скамеек для граждан, а в середине и по углам возвышения были проходы с шестью ступенями, чтобы удобно было подниматься к столикам, где собирались записки голосующих. В этой зале, получившей тогда большое одобрение за то, что выстроена она была быстро и многое было в ней хорошо предусмотрено, со временем яснее проявились все ее недостатки, а именно то, что она была низкой, темной, мрачной и неправильной формы. Тем не менее Кронака и другие заслуживают снисхождения, если принять во внимание ту быстроту, с которой зала была выстроена по желанию граждан, спешивших украсить ее живописью, а потолок позолотить, а также и то, что больших размеров зал до него в Италии не было, несмотря на то, что огромнейшие залы были в палаццо Сан Марко в Риме, в Ватикане, сооруженные Пием II и Иннокентием VIII, в неаполитанском замке и во дворцах Милана, Урбино, Венеции и Падуи.

После этого по постановлению тех же Кронака выстроил ведущую в эту залу большую лестницу шириной в шесть локтей, с двумя маршами, богато украшенную пилястрами из мачиньо, с коринфскими капителями и двойными карнизами, а также арками из того же камня, с полуцилиндрическими сводами и окнами, с колоннами из мискьо с мраморными резными капителями. И хотя работу эту хвалили очень много, ее хвалили бы еще больше, если бы лестница эта не была такой неудачной и чересчур крутой. Ведь ее можно было сделать более отлогой, как сделал во времена герцога Козимо при такой ширине и не более новые лестницы Джорджо Вазари насупротив лестницы Кронаки: они были так удобны и отлоги, что подниматься по ним почти то же, что идти по гладкому месту.

И это было созданием названного синьора герцога Козимо, обладающего во всех своих предприятиях, как и в управлении своими народами, счастливейшим талантом и величайшей рассудительностью. Он не щадил ни расходов, ни чего-либо другого, лишь бы все его укрепления и сооружения, общественные и частные, соответствовали величию его духа и были не менее красивыми, чем полезными, не менее полезными, чем красивыми.

И вот его превосходительство обратил внимание на то, что в целом зала эта самая большая, самая богатая и самая красивая во всей Европе, и решил исправить ее недостатки, поручив составление проекта и его выполнение Джорджо Вазари, аретинцу, дабы зала стала наинаряднейшей среди всех построек Италии. И тогда стены были подняты против прежнего на двенадцать локтей, так что высота от пола до потолка составила тридцать два локтя, фермы Кронаки, несущие крышу, были обновлены и расставлены по-новому, старый потолок, слишком простой и обыкновенный и не вполне достойный такой залы, был богато расчленен резными и позолоченными карнизами так, что в круглых и восьмиугольных рамах, большая часть которых по девять локтей, а иные и побольше, размещены тридцать девять картин маслом с фигурами, самые крупные из которых имеют от семи до восьми локтей. Истории эти изображают с самого начала рост, славу, победы и все выдающиеся дела города Флоренции и флорентийского государства и в особенности войну с Пизой и Сиеной, с бесчисленным множеством других вещей, рассказывать о которых было бы слишком долго. На каждой же из боковых стен оставлена подходящая площадь длиной в шестьдесят локтей (длиной, соответствующей на потолке расстоянию, занимаемому с обеих сторон семью картинами) для трех историй, изображающих войны с Пизой и Сиеной. Эти стенные поверхности велики настолько, что большей площади для написания живописных историй не видно было ни в древности, ни в новое время, и обрамлены они огромными камнями, соприкасающимися в торцах залы, где с одной стороны, а именно с северной, по приказу синьора герцога стена была отделана многочисленными колоннами и пилястрами, а также нишами с мраморными стульями, в том же духе, как это начал и достаточно продвинул Баччо Бандинелли. Помещение это предназначается для общественных приемов, как будет рассказано в своем месте. С другой же стороны противоположная стена, которую подобным же образом отделывает скульптор и архитектор Амманати, предназначается для фонтана, который в богатом и очень красивом обрамлении из колонн и мраморных и бронзовых статуй будет в зале метать воду. Не умолчу, что после того, как перекрытие залы было поднято на двенадцать локтей, она стала не только более просторной, но и гораздо более светлой, ибо помимо других верхних окон в каждом торце устроены по три огромнейших окна на уровне галереи, образующей лоджию внутри залы и проходящей с одной стороны над стеной, отделанной Бандинелли, откуда через эти окна открывается прекраснейший вид на всю площадь. Но и об этой зале и о других усовершенствованиях, которые производились и производятся в этом дворце, более пространно будет рассказано в другом месте. Пока же скажу только, что если бы могли воскреснуть Кронака и другие талантливые художники, составлявшие проекты этой залы, они, как я полагаю, не узнали бы ни дворца, ни залы, ни чего бы то ни было, что там находится. Зала эта, а именно прямоугольная ее часть, не считая места, занятого работами Бандинелли и Амманати, имеет девяносто локтей в длину и тридцать восемь локтей в ширину.

Возвратимся, однако, к Кронаке. В последние годы жизни он так забил себе голову проповедями брата Джироламо Савонаролы, что ни о чем другом и слышать не хотел. Живя таким образом, он умер, наконец, в возрасте пятидесяти пяти лет после весьма продолжительной болезни и был с почестями погребен во флорентийской церкви Сан Амброджо в 1509 году. В скором времени была сложена Джованбаттистой Строцци нижеследующая эпитафия:

Кронаке: И проживу я много тысяч лет,

Пока живут мои дворцы и храмы,

Жив Рим и мать моя – Тосканы цвет!

Был у Кронаки брат по имени Маттео, занимавшийся скульптурой и работавший со скульптором Антонио Росселино. И хотя он обладал большими и прекрасными способностями, хорошо рисовал и приобрел большую опытность в обработке мрамора, он ни одной законченной работы не оставил, ибо смерть похитила его из мира в девятнадцатилетнем возрасте и выполнить то, чего от него ждали все, кто только знал его, он не успел.