Онлайн чтение книги Легко!
Глава 5

С их первой ночи Виктор понял, что с ним происходит что-то новое, ранее неизвестное. Выросший в академической семье интеллигентов, отгораживающихся от реальности, он унаследовал внешность отца, который и подсемьдесят всё еще был красив, а открытость миру и людям – от матери. Но он взял от родителей и все их академические условности. Безграничная смелость мышления и жесткие рамки действий – это был его крест по жизни. Типичный образец Весов, он взвешивал все «за» и «против», каждый шаг так, что это мешало действовать. Он рано женился, быстро поднялся до какого-то приемлемого уровня и скоро превратился для жены просто в пиджак, который всегда висит в шкафу на месте. Вернее, даже в карман пиджака, куда надо сунуть руку перед походом в магазин. Об этом он не думал, его это устраивало, ибо не требовало действий. В мыслях он проживал много разных сценариев, но менять что-то – это было за пределами лимитов, которые Виктор сам себе установил. Он не считал себя несчастливым. Его Марина – неплохая жена и мать, в доме порядок. Правда, сына она воспитывала не так, как Виктор считал бы правильным, да лень было спорить. Марина легко взрывалась время от времени упреками, но он отключался. Знал: он – главный хотя бы потому, что сам решает, что слушать, а что нет, и верил, что свободен. В других семьях всё точно так же, только Виктор свободен, а другие – нет. Он никогда не вступал в пререкания с женой.

Когда он впервые увидел Анну в рабочей обстановке, она произвела на него сильное впечатление. Он никогда не встречал настолько профессионально состоявшуюся женщину, которая при этом была беспредельно, вроде бы, помимо своей воли, женственна. Она была естественно грациозна и, казалось, даже не понимала, какую власть дает ей ее женственность. Виктор наблюдал за Анной месяц за месяцем почти год, прежде чем решился на тот первый поцелуй воскресным днем. Но и тогда он не был уверен, есть ли у него шансы.

Их роману не было и месяца, когда он утвердился в мысли, что Анна – та самая, его женщина. Ему было некомфортно чувствовать себя стоящим чуть ниже ее на социальной лестнице, но он видел, что она о таких вещах не думает. Подобное не имело для нее значения, она обращалась со всеми – со своими помощниками, госчиновниками, олигархами – совершенно одинаково: прямо, весело и слегка отстраненно. Это шокировало, потому что Анна ежеминутно нарушала все установленные правила. Виктор не был уверен, в чем именно ее глубинная сущность, естество, и эту загадку разгадать было непросто. Она легко зарабатывала деньги и так же легко их тратила, отдавала просто так друзьям. Шла по жизни с улыбкой и беспечностью – или так ему казалось? Сопротивляться этой магии было невозможно. Легкость, с которой он завоевал ее, его не разочаровала и не разрушила интригу. Потому что, отдавшись ему легко, она при всей своей неординарности тут же признала его собственную уникальность. Ей не нужно было от него ничего, кроме его любви, и ее доверие оказалось безграничным доверием женщины, которая сама источала успех и гламур.

Она называла Виктора «мой бронзовый Цезарь» частью из-за его классического профиля, частью потому, что считала его сильным и покорилась его власти над ней. Когда Анна произносила это, у Виктора ёкало сердце в страхе, что однажды она может увидеть его по-иному – обычным, умным, иногда нахальным, но часто не уверенным в себе человеком. И посмеется над осколками разбитой статуи.

В этом и таилась интрига. Сначала завоевать, потом заставить поверить, что именно он – ее бог. В ее обожании он черпал силы и компенсировал всё, чего никогда не получал ни от жены, ни от других женщин. Он испытывал ее на подлинность день за днем и не слышал фальши.

Поездка в Сент-Мориц была сказочной. Они лениво катались по средней трудности трассам, хотя он видел, как ей хочется чего-то более вызывающего. Но она растворилась в его ритмике и просто каталась легко… Не напрягаясь и не напрягая его. Она восхищалась, как Виктор выглядит, сидя на солнце раздетым до пояса, с сигаретой в руке, говорила, что он открыл ей новый мир – горнопляжный, а не горнолыжный. Они возвращались с горы рано в «Сювретта Хаус» и наслаждались покоем в своем сьюте, принимая вместе ванну и попивая розовое шампанское.

Виктор блаженствовал. Он расхаживал по номеру, рассказывая свои «военные истории» и рассматривая Анну, которая лежала на диване в белом махровом халате, открывавшем кружевное белье и стройные, великолепные ноги. Он кормил ее яблоками с руки, кусочек за кусочком, не спеша, и так же неспешно и нежно прижимал к себе, раздавливая ее своим весом и наслаждаясь ее открытостью всему, что он хотел с ней делать.

Это было удивительным даром Анны – так суметь раствориться в нем, что он уже не понимал, где кончается его тело и начинается ее. Это было больше, чем секс, полное слияние. «Почему? – был единственный вопрос, который не давал ему покоя. – Почему она так меня любит?»

В последнюю ночь перед отъездом они пили шампанское в комнате после ужина. Было около полуночи, Виктор сидел в кресле и чувствовал, как это беспокойство перерастает вудушающий страх. Он схватил ее грубо за плечо, посадил к себе на колени и стал трясти:

– Скажи мне, что ты никогда не уйдешь от меня.

– Ты сам знаешь, что не уйду. Откуда у тебя такие мысли?

– Мне страшно. Мне, правда, страшно, я боюсь тебя потерять. Молчи. Я знаю, что потеряю тебя. Я не хочу этого, но это случится. И тогда моя жизнь кончится.

– Виктор, мой единственный, мой Цезарь, пожалуйста, не говори так. Ты знаешь, что я только твоя, и всё сделаю, лишь бы ты был счастлив. Ты мне не веришь?

– Нет. Я знаю, что ты меня любишь. Но я также знаю, что ты бросишь меня. И мне от этого не спастись. Не бросай меня, пожалуйста, на этом моя жизнь кончится.

Виктор не осознавал, что плачет. Он рыдал впервые со времен раннего детства. Понимал, что это жалкое зрелище, но не мог остановиться, зарываясь головой в ее плечи и грудь. Он сжимал ее, как будто хотел раздавить. Он знал, что Анне больно, но она никогда не остановит его. Знал, что в этот момент она думает только о том, как дать ему сил и уверенности. Знал, что никакой он не Цезарь и даже не Джеймс Бонд, а просто мальчик, который вцепился в маму, чтобы не пустить ее на работу и не оставаться одному.

– Я потеряю тебя. Рано или поздно это случится. Ты понимаешь, что ты – всё для меня? – повторял Виктор опять и опять, не в силах выразить, что именно его мучает.

Ему нужно было ее сострадание, но не меньше – ее признание: да, она понимает, что он ее не заслужил, но любит всё равно. Анна же прижималась к нему всем телом, грациознее и красивее, чем когда-либо, и сострадала. Но это приносило ему лишь новую боль: рано или поздно она поймет, как он не заслуживает ее.

Наутро Виктора охватил стыд, он не знал, что сказать Анне, как посмотреть на нее после ночной истерики. Но она чистила зубы в ванной и что-то напевала. Повернулась к нему и улыбнулась: «Как я тебя обожаю, ты как раз проснулся вовремя, к завтраку».

После завтрака они сели в лобби с чемоданами, ожидая машину.

– Почему мне так легко с тобой?

– Потому что я просто люблю тебя.

– Эта поездка была сказкой. Я наслаждался каждой минутой. Я так благодарен тебе за нее. Ты редкое создание. Получаешь радость просто от того, что ты есть.

И вдруг на подъезде к аэропорту все прошло. Не было прошлой ночи, этого наваждения. Он просто устал. Он хотел домой, в свою скорлупу. К своей жене, сыну, собаке, в свою трехкомнатную квартиру с диваном в кабинете, к двум компьютерам и тремстам CD. Все это он ненавидел. Но еще сильнее он ненавидел себя и Анну. Он не мог простить ей, что она чуть было не разрушила его мир, что заставила его плакать этой ночью, что так добра к нему. Он знал, что ночью говорил правду и что, не признаваясь ему в этом, она понимала его страх. И за это понимание он ее тоже ненавидел. В самолете они молчали.

Виктор нашел свою машину на парковке, молча отвез Анну домой, занес в квартиру ее вещи, поцеловал и ушел. Он не знал, что ему делать с ней, со своей жизнью, со своим будущим. С женой, сыном, родителями, квартирами, дачей, двумя машинами и собакой. С тех пор он просто очень медленно закрывал за собой дверь…

Прошло полтора года, и сейчас он двигался по грязному снегу в потоке машин.

Анне становилось не по себе. Напряжение Виктора не спадало. Они говорили о том о сём, она уверяла себя, что всё нормально. Он приехал за ней в аэропорт, что было редким подарком само по себе, сейчас они доедут до «дома с львами», поднимутся, поужинают, он прижмет её к себе, и всё станет на свои места. Главное – думать о хорошем. Но она чувствовала, глядя в окно на унылый пейзаж Варшавского шоссе, что устала от трехлетней битвы за Виктора.

Они поднялись в квартиру, Анна зажгла свет, притушила его диммером, а Виктор, как обычно, уселся за барную стойку с сигаретой.

– Мы что выпьем, шампанского или виски?

– Ничего.

Это было так же ясно, как розы в их первый раз. Но она не хотела еще сдаваться. Она поцеловала его.

– Ты не хочешь выпить, не хочешь меня поцеловать. Ты как будто меня разлюбил.

– Ты знаешь… – он помедлил, – боюсь, что так и есть.

«Слово сказано, кувшин разбит». Анна чувствовала странное спокойствие, и ей только хотелось доиграть эту мизансцену до конца. Она налила себе виски и села за стойку напротив него, лицом к окну. Посмотрела в окно, потом на Виктора, прямо ему в глаза с улыбкой и неверием:

– Я не поняла тебя.

– Я сказал, что не люблю тебя, что мы не поженимся и не будем вместе, о чём мечтали три года.

Анна понимала, что это сказано под дулом пистолета, который она навела на него две недели назад. Она улыбалась тому, как, в сущности, всё незатейливо. Смотрела в окно и улыбалась тому, что он всё еще рядом с ней, и вспоминала день за днем все три года…

Виктор чувствовал себя кошмарно. Он готовился к слезам, упрекам, даже к истерике. Анна улыбалась, это казалось безумным, а он себе казался скотом. Эта женщина так и останется загадкой. Он не мог молчать и стал произносить слова, которые говорить не собирался:

– Моя хорошая, прости меня. Я плохо к тебе относился в последнее время. Ты всё терпела, и я знал, что ты всегда будешь довольствоваться тем, что я могу тебе дать. Но я ничего уже больше не могу тебе дать. Прости меня за это.

Анна молчала и смотрела на него с еще большим неверием, с невозможностью поверить в то, что он говорит. Всё еще продолжая улыбаться с сожалением. Виктор встал, обогнул барную стойку, подошел к Анне со спины, чтобы не видеть ее глаз, обнял, стал гладить по волосам. Она застыла, не отстраняясь и не делая движения навстречу.

– Виктор, мне так тебя жаль. У меня сердце разрывается от боли за тебя. Что ты делаешь со своей жизнью? Ты раз в жизни нашел, что искал, и испугался просто поднять это с земли. Я не знаю, как тебе помочь. Я хочу, но не знаю как.

Это было уже за пределами того, что он мог вынести. Она скорбела о разрушенной жизни. Его жизни, а не своей.

– Я пойду, наверное.

Она сидела, уставившись в окно. Пепел вот-вот должен был упасть с сигареты. Анна улыбалась, глядя на белые крыши Нового Арбата. «Вот оно, белое одиночество». Но он еще был рядом, и она улыбалась этим последним минутам счастья с ним.

Виктор направился к двери. Анна встала, ей было нехорошо, подступила тошнота, закружилась голова. Но надо было держать себя в руках. Она добрела до софы. Виктор еще раз взглянул на нее, взял дубленку и тихо прикрыл за собой дверь. Анна вцепилась в софу и потеряла сознание.

Через полчаса, придя в себя, она подумала, как было бы хорошо пролежать в обмороке сутки. Или лучше месяц. Чтобы не чувствовать боли. Она набрала номер Жени – автоответчик. Потом Лильку:

– Он ушел от меня, – прорыдала она в трубку.

Но Лилька принимала гостей на даче, и они уже выпили, а на улице гололед.

Через полчаса приехала Наташа с дочерью. Анна опять сидела на барном стуле и пила виски. Они проговорили до ночи, а Анна все смотрела в окно. Наташа осталась ночевать, а дочь уехала.

Наташа заставила Анну раздеться: та все еще была в наряде для самолетов – белоснежном топе, красном свитере Burberry и джинсах, заправленных в узенькие сапоги Chanel. Наташа натянула на Анну пижаму, затолкала в нее две таблетки транквилизаторов и погасила в спальне свет. Она прилегла на диван в гостевой спальне и всю ночь вставала к Анне, которая то и дело кричала.

На следующее утро к Анне приехала Таня и пробыла у нее весь день. Было воскресенье. Анна чувствовала вокруг только холодное море боли. За воскресеньем пришел понедельник, и надо было идти на работу.

Это был день святого Валентина, как нельзя кстати. Андрей, ее добрый приятель, позвонил и пригласил в ресторан.

– А ты что, не пойдешь с Олей? – спросила она.

– Я тебе сегодня нужней, чем Оле.

За ужином Анна говорила без умолку. Ей хотелось выплеснуть всю боль, казалось, что, если она произнесет тысячу раз, как ей больно, боль отойдет.

Во вторник она не смогла пойти на работу. Приехал Павел, личный врач, заставил ее что-то приготовить. Они вместе поели.

Две недели то чуть отпускало, то снова скручивало. Она знала наверняка только две вещи. Первое, что больше не может жить, и второе, что не может убить себя. И ничего в промежутке. Это было странно – неужели действительно ничего между этими двумя опциями не существует? Анна думала об этом часами. «Как, в сущности, в мире мало выбора! Агде же безграничность мира? Вот только две возможности: либо жить, либо не жить. И обе – мнимые сущности».

Она ослабела, стала кашлять, и почему-то всё время болел живот, как будто там сидела пуля. Бродила целыми днями по пентхаусу в пижаме и свитере. Смотрела в окно. Девчонки приезжали каждый день, пытались кормить, привозили фильмы. Она ела, не прекословя им, смотрела с ними кино, смеялась.

Каждое утро, просыпаясь в спальне и глядя на лепной карниз за окном, на голубей на балконе, она не могла понять, что делать дальше. Так прошел месяц, потом стало легче, она начала ходить на работу, снова проводить совещания, рассказывала про страшный вирусный грипп, сваливший ее. Стала снова посещать салон, причесываться и делать маникюр. Она верила, что все проходит, что она справилась, и была горда этим.

Филипп повез ее в горы. Он прекрасно понимал, что произошло, и, если она хотела об этом говорить, он ее слушал. А если нет – просто катались. Они достигли известного мастерства за эту поездку: катались исключительно off-piste. Летали по ледяным вертикалям – там только одно такое место. Однажды Анна упала в реку и ушиблась головой о камень. Хорошо, что была в шлеме. Филипп вытащил ее всю мокрую, они смеялись, что все обошлось. Они вместе снова и снова бросались вниз с горы, Анна всё раздвигала границы и с каждым днем каталась всё рискованней. Она чувствовала, как к ней возвращается разум.

Через два месяца Анна получила предложение работать в Лондоне. Это было спасением. Не только от Виктора. Ее босс занялся вливанием в банк «свежей крови». «Свежая кровь» была невежественной и провинциально настырной. Атмосфера в банке менялась с каждым днем. По совокупности… Анна приняла новое предложение не колеблясь.

Ее прощальная вечеринка прошла с успехом. Пришли все, и было весело. Анна сидела с разбитым сердцем и видела, что жизнь сломана. Почему? Она никогда не была близка с коллегами, чтобы грустить о разлуке с ними, у нее были все причины уехать из Москвы. Впереди маячили новые задачи, новые вершины, которые предстояло покорять. Она будет ближе к сыну – всего семь часов лёта. Почему ей так грустно? Она плакала всю ночь после своей вечеринки. Она плакала в аэропорту, куда внезапно приехали – с мужьями и детьми – обе ее помощницы, и Филипп всех поил шампанским. Она плакала всю первую неделю в Лондоне, пока понемногу не втянулась в работу. Она всё еще была очень больна.

Закатный час на террасе «Ля Дюре» подходил к концу. Анна очнулась от мыслей и испугалась, как далеко позволила себе зайти. Ни к чему разрывать могилы. У нее был Виктор. Он был ее единственной любовью. Потом он умер. Нет иного возможного способа смотреть на всю эту ситуацию. Теперь надо жить. По крайней мере, никто уже не сможет разбить ей сердце. Сердце не разбивается дважды.

Стало холодно, солнце село. Она с досадой подумала, что пора домой. Как было бы здорово сейчас в Москве – они с Женькой, Софией и всей шайкой наверняка сидели бы в ночном клубе. Суббота же.

Анна прошла пару кварталов до «Харви Николс» и решила еще выпить бокал шампанского, чтобы не идти домой. «Странно, почему бриты называют розовое шампанское «пинк», а не «розе», как будто это поросенок, а не шампанское. У Лондона есть, по крайней мере, одно бесспорное достоинство – тут женщина может одна сидеть в баре сколько захочет, и никому это не покажется странным».

На следующий день у нее была первая встреча тет-а-тет с президентом банка. Тот был сдержан на грани неприязни. Он чувствовал угрозу, исходящую от этой женщины, одетой как модель, с острым язычком и гибким умом. Он видел, что она не побоится отстаивать свои позиции. Не конформистка. Это было примерно правильное прочтение. Ее новая работа являлась политической по своей сути. Анна помнила, что политика – это всегда игра. В ней нельзя проиграть, если не принимать ее всерьез и не считать поражение окончательным. Игра требует усилий и профессионализма, но это всё равно понарошку. Тут на кону нет ни настоящих денег, ни людских судеб. Она вспомнила Виктора, который всю жизнь играл в эту игру. Но в какой-то момент забыл, что это – понарошку, и игра стала для него важней реальности. О боже, она же дала себе слово больше не рефлексировать! Она будет играть в эту игру. Легко… Теперь главное – найти постоянную квартиру. Где-нибудь в Найтсбридже. Дорого, конечно, но зачем ей зарабатывать столько денег, если их нельзя тратить со вкусом? Хватит депрессий и рефлексий! «Я должна научиться быть счастливой в Лондоне».