Онлайн чтение книги Центавры Les Centaures
ЧАСТЬ I

Наступила весна. На сверкающем небе солнце склонялось. Его косые лучи, проглядывая сквозь зеленеющий купол дубов-великанов и огромных буков, оживляли все. Сероватые и коричневые стволы деревьев искрятся.

Мхи и папоротники блестят и переливаются розовыми и голубыми тонами, благодаря покрывающей их массе всевозможных цветов.

Воздух наполнен благоуханием фиалок. В переплетающейся листве чирикают птицы. Кусты трещат. Четвероногие, пробираясь сквозь чащу, вдыхают спустившуюся свежесть.

Над лесом стоит звон от наполняющей его жизни… Подобно широкой реке, потоки солнца проникают в лес.

Давным-давно здесь был пожар; молния ударила в дерево и зажгла его, ветер раздул пламя.

И вот на почве, удобренной золой, благодаря солнцу и воде, появилась эта роскошная растительность.

Акзор и Пильта пасутся рядом. По временам олень останавливается и поднимает свой лоб, украшенный великолепными рогами, чтобы полюбоваться на подругу.

Нежный, он трется влажной мордочкой об ее изящный загривок. Она же охотно отдается его ласке. Но вот он снова вытягивает свою шею и принимается усердно жевать душистый мох.

Вдруг Пильта вздрогнула. В ту же минуту Акзор выпрямился. В десяти шагах, среди колючего кустарника, сверкнула пара желтых глаз. Убедившись, что его заметили, ягуар Рарам появляется из-за куста и зевает, потягиваясь, щурится, бьет хвостом по своим широким бокам, снова зевает потягиваясь и делает шаг вперед.

Акзор и Пильта недоверчиво поглядывают на него, готовясь к бегству.

Давно уже никто не видал Рарама. Многие говорили, что он переселился в более жаркие страны. Однажды он поклялся, что не будет убивать никого без разрешения Клеворака.

Но – увы! – его память коротка, а нрав так же скрытен, как когти, которые он прячет в своей бархатистой лапке.

Он кровожаден, может быть, забывая законы, он и предпочитает свежую пищу? Опять Акзор и Пильта погружают свои мордочки в траву и снова пугливо поднимают их, в тот момент, когда их губы касаются душистых веток.

Рарам опустил уши по сторонам своей плоской морды. Он прислушивается, глухо рычит. От бешенства пена появилась на его губах. Акзор весело играет своими бархатными рогами о ствол ясеня.

Весь народ, населяющий лес, прислушивается так же, как Рарам, Пильта и Акзор.

Целое стадо зайцев, подпрыгивая, несется к опушке леса.

Впереди их бежит вечно пугливый кролик Люль; он зовет свою самку, и лани толкают друг друга, пробуя свои молодые рога. Огромное стадо белых быков поднимается; они двигаются медленно, останавливаясь по временам, чтобы согнать муху или сорвать кустик душистой травы.

Их рассеянные взоры наблюдают за Коннионкой, дикой свиньей, которая собирает своих разбежавшихся поросят, осыпая их жестокой бранью.

Одним словом, все живущее удаляется, чтобы очистить дорогу тем, кто скоро придет.

Солнце склонилось еще ниже, тени удлиняются, красноватый отблеск делает зеленый ковер более ярким. Кое-где он пылает… Проворная лань мчится и исчезает вдали. Быки перестают мычать.

Делая длинные прыжки, Герта со своими волчатами перебегает опушку. Сначала слышался только смутный ропот леса. Затем стал доноситься шум, похожий на отдаленный гром, точно приближалась какая-то орда. Потом послышался стук копыт, ропот голосов и треск ветвей. Теперь же ясно был слышен размеренный топот галопа и воздух наполнился криками и ржанием животных королей.

Хозяева леса остановились вдоль триумфальной аллеи. Глаза их не выражают тревоги. Даже козлята стоят спокойно и не прижимаются к своей матери. Маленькие Тютюли храбро обнюхивают Вольна-лисицу, которая делает вид, что их не замечает.

Если бы не ужасный запах, то Пильта бы спокойно стояла перед волчицей, не боясь ее влажных клыков.

Кто осмелился бы преступить законы повелителей в тот момент, когда они приближаются? Галоп слышится сильнее. От него земля дрожит.

Доверчивое любопытство отражается во взглядах…

Сомнения нет – это они! В начале лесной просеки появилась торжествующая орда центавров, народа с шестью конечностями, народа-вождя, который происходит от солнца.

При виде их носы поднимаются кверху и морды вытягиваются; с двух сторон аллеи слышатся приветствия и крики…

Впереди своего народа несется король Клеворак. Он гордо держит свою славную голову. Годы посеребрили ее не согнув. Благодаря быстрому бегу, ветер растрепал его волосы и они развеваются густыми прядями вокруг его лба. Подобная белоснежным крыльям борода его лежит по обе стороны шеи. Покрытое глубокими морщинами лицо его сделалось смуглым от палящих лучей солнца. Под расширенным носом блуждает горделивая улыбка, открывающая безукоризненные зубы. Его торс, угло-

ватый и твердый, походит на ствол каштана. Смуглая кожа покрывает его мускулы. В широких руках с огромными пальцами он вертит целое дерево, молодой ясень.

Несмотря на солидные года, шерсть, покрывающая нижнюю часть тела, блестит. Четыре конечности, украшенные сильными копытами, носят вождя размеренным шагом. Густой хвост нервно бьет его по гладким бокам.

Его проницательные взоры оборачиваются то вправо, то влево, широкие губы полуоткрыты. Дружеским свистом он приветствует стада животных, преклоняющихся перед колоссальной силой центавров.

Позади вождя с радостным криком кинулась вся орда.

По обыкновению половина осталась с Генемом у красного грота, остальные здесь. Из их толпы выделяется лицо Харка, покрытое рубцами, его ослепительная борода и грудь такая же широкая, как у молодого трехлетнего быка. Недавно пантера Спирра, забыв запрещение, задушила козленка. Харк поймал ее в тот момент, когда она раздирала свою жертву, забравшись в чащу розового лавра.

Опьяненная кровью, Спирра бросилась на горло центавра. Она исцарапала все его лицо своими острыми когтями. Одной рукой Харк схватил ее за хвост и одним взмахом раскроил ей череп о ствол дуба.

Мяуканье Спирры не потревожит больше козлят, живущих в лесу.

Брошенное в общую яму тело ее напомнит любителям свежего мяса о законе Клеворака. Соперник Харка – это Кольпитру. Хотя он ростом и ниже рыжего Харка, зато превосходит его необыкновенной силой нижнего туловища, шириной груди и быстротой рук, таких же толстых, как его ляжки.

Когда Мум, горбатый бизон, мчится во весь опор, Кольпитру спокойно останавливает его за рога. Между Харком и Кольпитру существует страшная ревность. Много раз у них были схватки из-за любви. Харк всегда оказывался ловчей, хотя Кольпитру был, конечно, сильнее. Вокруг них, обмениваясь замечаниями, то летя, то топчась на одном месте, то наклоняясь, чтобы поднять ветку, то обернувшись вполоборота и ударяя друг

друга по загривку, серый Трепгорак, Новкарь и другие вызывают друг друга на состязание в беге.

Безволосый Сакарбатуль свирепым взором осматривает кусты. Как-то Треп рассказал ему, что несколько фавнов, опьяненных от вишен, смеялись над его гладким подбородком, хвастаясь своими бородами.

Сакарбатуль поклялся выщипать все волосы у первого попавшегося козлоногого. Вся орда знает об этом задуманном мщении и предвкушает потешное сражение.

Между самцами Хайдар самый красивый. Его торс прям и строен, как ствол молодой пальмы. Четыре белых пятна украшают его блестящие ноги, и кончик его хвоста, черный, как ночь, волочится по земле, подметая засохшие листья.

Во время их причудливого бега центаврихи часто приближались к нему и охотно терлись своими боками об его бока, и их нежные взоры старались встретиться с его темными зрачками.

Бесстыдница Мимит щекочет его плечи веткой вереска, когда же он, наконец, оглядывается, она разражается неистовым хохотом и закрывается волосами. Негодующий Хайдар встряхивает своими черными локонами и шелковистой бородой, падающей блестящими кольцами, Ему нет никакого дела до Мимит, Багальды и всех остальных! Может быть, в прошлом году они и нравились ему…

Солнечный зной еще не зажег в сердцах самцов жажды любви, но в жилах Хайдара горит одно желание.

Брыкнув хорошенько, он разом отделался от Мимит.

Толкнув плечом запаленного Полтико, Багальда пробралась поближе к той, которая ежедневно привлекает взоры Хайдара. То белая Кадильда с глазами газели.

Она так хороша, эта прекрасная белокурая невинная Кадильда! Кто может остаться нечувствительным к ее грации?

Сам могущественный Клеворак, когда любуется ею, чувствует, как гордость наполняет его сердце. Никто, даже старики не помнят такого чуда, как совершенно белая центавриха, начиная со лба и кончая пальцами и кончиком хвоста.

Кожа на ее лице, на тонком торсе и руках так нежна,

что можно видеть, как кровь переливается в жилах и окрашивает щеки, кончики грудей и внутренности ладоней в розовый цвет. Когда Кадильда несется по долине, ее белокурые волосы развеваются, как кусок белой пены, отнятой у волн. Вот уже два сезона при приближении зноя, во время солнцестояния, самцы собираются около нее, созерцают ее жадными глазами и вдыхают тонкий аромат ее молодого тела. Из всех тех, кто был молод и мог любить, не было ни одного, который взглядом или жестом не выразил бы ей своего безумного желания!

Еще в прошлом году некоторые предпочитали рыжее платье и сумасшедший нрав Мимит. Но в этом году мнения всех сходились – Кадильда прекраснее всех, поэтому задолго до жаркого времени каждый старался получить ее и поэтому преследовал настойчивыми взорами.

Неужели и в этом году Кадильда откажет? Ни Харк, ни Карак, ни Кольпитру не получили от нее желанных обещаний. Когда же Хайдар старался приблизиться к ней, она ускоряла шаги. Раздвигая рукой похудевшие крупы, они присоединялись к старухам. Чтобы поддержать колеблющийся шаг Сихадды, они обхватывали одной рукой ее талию, а другой упрямо закрывали лицо в знак отказа.

Громким хохотом приветствуют те, которым она отказала, неудачу Хайдара. Все поздравляют девушку, а он гневно хмурит свой лоб. Она умолкает, недовольная тем, что видит новые ищущие взгляды; но так как Папа- каль шутя раздвигает ее волосы, она сердится, поднимает руку и дает ему здоровенную пощечину. Тогда восторг центавров разражается снова, и они радостно аплодируют новой неудаче Папакаля.

На полдороге между Красным Гротом и рощей, где растет рэки, есть рощица, ее называют «Рощей жажды». Здесь-то и останавливаются на отдых центавры, чтобы почерпнуть из темного папоротника ту силу, которая находится в их костях.

Каждые два дня, когда Клеворак приводит сюда весь свой народ, он непременно останавливается в роще. Делает он это не потому, что его собственные мускулы нуждаются в отдыхе; несмотря на преклонные года, он мог бы прогалопировать половину пути и ни одна капля пота не появилась бы на его смуглом лбу, но как вождь он знает, что молодые устают и сделать такой переход без отдыха выше их сил. Особенно жалко ему старух! Бедняжки, им так тяжело! Только все минуют большие дубы, высокий редкий лесок и вечная зелень дубов начнет мешаться с темной зеленью сосен. Сихадда хромает сильнее и страдает от своей старой раны, да и высохшая грудь Хурико дышит тяжело и трудно; несмотря на то, что пот струится по их телам, пена появляется на боках и кровь у ноздрей, они все будут скакать и скорее упадут замертво, чем сознаются в том, что устали.

Клеворак вспомнил старую центавриху, свою мать, которая была еще жива в те времена, когда они жили на Востоке, за горами. Хромая была ему сродни. Оберегая ее старые кости, он распорядился об отдыхе. Центаврихи разбрелись по лужайке. Хурико растянулась во всю длину своего тела. Язык висит из ее раскрытого беззубого рта, бока ее то подымаются, то опускаются с громким хрипом. Перед ней присела Сихадда, она поддерживает себя, опираясь руками о ствол маленького дуба: ее глаза закрыты, губы сжаты, точно она хочет удержать сердце, готовое выпрыгнуть из ее груди. Она не в силах отвечать на сарказмы Харка, который выразил сожаление насчет того, что волки скоро сломают свои острые зубы об их спины. Центавры тоже рассыпались по опушке. У источника они немного отдохнули и теперь лакомились ягодами с кустарников. Маленькие сливы еще кислы, но черные вишни и земляника уже были душисты.

Харк наметил куст, плоды которого висели над головами. Он отодвигается, делает прыжок и падает обратно с пустыми руками. Вслед за ним Хайдар, измерив взглядом пространство, бросается в свою очередь. Слышится треск. И он уже держит ветку, покрытую рдеющими ягодами. Все приветствуют его. Женщины хохочут, поднимая насмех рыжего центавра. Он сжимает кулаки и ворчит.

Старухи отдохнули, они следят глазами за

спорящими, печально вспоминая о тех далеких временах, когда молодые самцы сделали их матерями. Они с завистью смотрят на блестящие плоды и на ручеек, журчащий в двух шагах. Их члены разбиты усталостью.

Довольствуясь сладкими желудями, наполовину испорченными, они медленно подносят их ко рту. Эти желуди – остатки прежней осени, ими пренебрег вепрь, но их прогорклый вкус обманывает жажду.

Чей-то голос заставил их повернуть головы. Белая Кадильда стоит около них. Она наклоняется над ними, протягивая пять или шесть веток, усеянных красными ягодами.

– Возьмите, матери, – говорит она.

Те хватают ветки и с жадностью едят. В то время как кисловатый вкус ягод ласкает их высохшие десны, они потихоньку удивляются поступкам Кадильды. Гордясь своей молодостью и силой, юные центаврихи совсем не думают о том, что и они будут когда-нибудь стары, поэтому они охотно оскорбляют старших насмешками и заставляют тех завидовать их играм. В отместку за это, старухи часто хулят их и предостерегают самцов от их коварства. Таково правило. Кадильда была исключением. Так как ее поступки великодушны, то они и следят за ней благосклонными взорами в то время, как она переходит от одного дерева к другому.

Вдруг над ухом старух раздается взрыв смеха. Они приподнимаются на руках и осматривают кусты. Их нос выдает им насмешника. Легкий ветерок доносит до них запах козьего меха. Из чащи, где он притаился, выскочил фавн Пирип. Его широкое лицо с толстым плоским носом распустилось в улыбку, которая растянула его рот от одного остроконечного уха до другого. Под пушистыми бровями комично, сверкают маленькие глазки. Очень коротенькие рожки едва выглядывают из-за парика, который точно кустарник покрывает голову. В своих смуглых руках он держит целую горсть вишен. Время от времени он их кусает великолепными зубами и жадно глотает косточки. Красный сок течет по подбородку, по бороде, телу и, наконец, по покрытым шерстью ногам. Он перестал жевать, разинул рот и смотрит на что-то такое, что находится перед ним; наконец он делает два шага и смеется во все горло своим отрывистым смехом, который так походит на блеянье коз. Положив еще одну ягоду в рот и снова присев, он устремляет свои взоры вперед. Центавры стараются определить его направление. Фигура Кадильды, вся белая, выделяется среди темной зелени вереска. Пирип следит за каждым ее жестом. Его взор загорается и дрожь пробегает по его спине, и временами жадный язык лижет толстые губы.

Старухи толкают друг друга, пожимая плечами, как весь их народ. Пирип неисправим. Будучи голодным или находясь на отдыхе он всегда ленив, мечтателен и мягок. Он проводит целые часы, сидя на корточках, наблюдая за тем, как течет вода, как бегут облака по небу и как движутся насекомые во мху. Целые часы он неподвижен и дует в дудочку из тростника с обыкновенными дырочками, которые издают пронзительные звуки. Их обычное равнодушие не может сравниться с тем безумием, которое овладевает им под влиянием времени и сока ягод. Они опьяняют их и возбуждают их умы.

Осенью, когда в послеполуденное время фавны насыщаются виноградом, страсти зажигают их кровь. С сладострастной икотой они гоняются друг за другом и потом самцы и самки в бешенных объятиях валяются в чаще. Центавры презрительно отворачивают свои головы, чтобы не видеть их грязных дебошей. В это время Пирипа ничто не может обуздать. Тогда бывает отвратительно смотреть, в какие чудовищные связи он вступает, но центавры никогда не останавливаются на подобных мыслях – они недостойны животных-царей.

Когда сознание возвращается к нему, Пирип первый оплакивает свое безумие. Он стонет, вспоминая о своих заблуждениях и обвиняя считает себя опозоренным; он охотно наказал бы себя сам, если бы только умел; его изменившееся лицо вымаливает прощение за свои ошибки, и нрав снова делается добрым и мягким; он маленький добрый братец и его отрывистый смех оживляет леса.

Зная его сердечную доброту, центаврихи с сожалением смотрят на него, когда он дрожит при виде Кадильды. В порыве безумного желания, он способен

забыть всякую осторожность и может броситься на ту, за которой он наблюдает.

Гнев центавров не пощадил бы его.

Из сочувствия Сихадда громко позвала его:

– Пирип, Пирип, Пирип!

При последнем возгласе, более громком, Пирип вздрогнул.

Точно пробуждаясь от глубокого сна, он замечает старух, которые лежат, опираясь на локоть, и смотрят на него. Он трет свой лоб, обтирает руки об волосатые ляжки и спрашивает:

– Привет вам, госпожи, что угодно?

– Братец, прогони скверные мысли. Чем смотреть на белую центавриху, взгляни лучше на Клеворака, – сказала ему ласково Сихадда.

С нерешительным взглядом он меряет советницу, потом его взоры ищут Клеворака. Неподвижный на своих четырех ногах с твердыми копытами, вождь стоит с высоко поднятой головой и, казалось, изучает таинственную силу ветра по бегущим облакам. В своей руке он небрежно вертит дубинку, которой свободно можно было бы убить быка.

В таком виде он кажется олицетворением силы.

Лоб Пирипа хмурится, углы его губ опускаются, улыбка исчезает с его лица, и глубокий вздох поднимает грудь. Обе старухи разражаются неистовым хохотом.

Сконфуженный тем, что его разгадали, фавн садится на корточки и скребет руками землю, в смущении шепча:

– Твои слова действуют как освежающие струи потока. Благодарю.

Стряхнув с себя листья, ветки и ядрышки, он подымается на свои раздвоенные ноги. Сначала он шатается и постоянно спотыкается, но вот два-три шага, и он исчезает подпрыгивая. Хурико кричит ему вслед:

– Иди к своей Ситте. Возле нее ты позабудешь белую центравриху.

От нее Пирип имеет восемь больших ребят. Но он уже не слышит старух.

В нескольких шагах от него в траве поднимается целый букет ирисов. Яркий солнечный луч, проникая сквозь листву, освещает бархатные лепестки.

Волшебные венчики отливают фиолетовыми огнями.

Пораженый Пирип подходит к цветку, становится рядом с ним на колени, и из его полуоткрытых губ вырывается нежный свист, прославляющий божественную красоту природы. Центаврихи издали наблюдают за ним.

Ради ничтожного цветка Кадильда забыта.

Но вот вся орда на ногах Клеворак громовым голосом приказывает собираться в путь На склоне, лишенном травы, понемногу собирались центавры. Теперь улыбающаяся растительность разом сменила величественные дубы, клены и каштаны. Непроницаемы купола зелени и яркие лучи солнца беспрепятственно согревают ее Под их чарующей лаской цветет миндаль, его светлая зелень усеяна белыми и розовыми цветами. Распускаются апельсиновые, мастиковые и фисташковые деревья, спеет толокнянка, но ее плоды еще зелены, хотя оливки покрыты уже золотистым налетом.

Несколько высоких сосен и каменных дубов возвышаются тут и там. На каменистой почве растут яркие дроки, молочайник и вереск.

На тех пространствах, где солнце греет сильнее, распускается прекрасный кактус, там же зеленеют фиги – роскошь осени. В тех же местах, где земля кажется более мягкой, расстилаются целые лужайки фиалок и дикой петрушки.

По беловатым стволам вязов ползут спутанные ветви винограда. Каждое дуновение ветерка приносит все новые и новые ароматы весны Опьяненные этими запахами центавры замедляют шаг, собирая по дороге поспевающие фрукты.

Утомленное солнце понемногу спускается все ниже и ниже, и небо принимает розоватый оттенок. Клеворак дает всем знак: нужно ускорить шаг Под их ногами почва теперь становится песчаной. Оливки, виноград, миндаль попадаются редко. Над целым ковром из желтого дрока возвышаются теперь сосны с их темной зеленью. Ветерок посвежел: если бы орда производила меньше шума, то сюда донеслось бы уже могущественное дыхание моря.

Сихадда начала задыхаться снова. Сегодня ее нога болит сильнее. Такие ее годы, не то что прежде, когда она могла перегнать четырех самцов. Кадильда ободряет ее. Скоро они уже достигнут реки, там старуха может освежить свою больную ногу. А затем до морского берега рукой подать.

Центавры идут теперь по песчаной дюне, приветствуя ее радостными криками. Подбодряя себя, они скачут галопом. Копыта глубоко уходят в песок и скользят по сосновым иглам. Даже силач Кольпитру чувствует, что его живот покрыт потом. Мускулы старух слабеют и ка- кой-то туман застилает их глаза. Ноги Хурико запутываются в корнях. Она тяжело спотыкается и падает на колени. Ворчание молодых заставляют ее разом подняться. Пот смочил ее похудевшие бока и прилепил к вискам редкие пряди ее волос. Но сам Клеворак замедляет шаг. Все напрягают последние силы.

На вершине холма среди необитаемой пустыни вождь останавливается. Один за другим центавры обтирают свои потные лбы, их волосатые груди вдыхают нежный морской ветерок. Еще раз их широко раскрытые глаза с восхищением устремляются вдаль, созерцая дивный горизонт.

У их ног дюна круто спускается вниз. Между темными стволами сосен тут и там блестит вода. Река совсем близко. Направо она делает поворот и устья ее не видно, так оно скрывается за зеленью деревьев. Но напротив, поверх этой последней завесы, центавры видят роскошную сверкающую поверхность волн. Налево воз- вышаются красные скалы: там ожидают их братья.

Странный рассказ, относящийся к доисторическим временам, говорит, что скалы эти вышли из моря и опустились на песок подобно гигантскому стаду. А может быть дымящаяся гора бросила их сюда? Вдали над морем, в атмосфере из золота, пурпура и лазури исчезает умирающее солнце, бросая молнии, ночь уже раскинула свой темный хвост и покрыла берега. Когда животные- цари оборачивались, то они видели склоны, покрытые лесом, которые они только что прошли. Несмотря на окружающую их ночь, они могли еще различить розовые очертания гор, из-за которых когда-то они появились, следуя за солнцем в поисках благодетельных небес. Но вот Клеворак испускает крик, хлопает в Ладоши своими могучими руками и устремляется к крутому склону; за ним в беспорядке следует вся его орда. По спуску они мчатся так же быстро, как камни скатываются с гор. Из самолюбия даже Хурико забывает о своих болезнях. Все катятся на задних ногах, затем снова пускаются вскачь. Сосновые ветки трещат под напором их грудей, дрок и вереск хрустят под их копытам и песок расходится. Между некоторыми стволами виден блеск воды; она совсем близко, ноздри вдыхают влажный воздух. Еще последнее усилие!.. Завеса из зелени исчезает. Небольшой берег, тенистый и пологий, окаймляет поворот реки, которая выпрямляясь впадает в море.

В несколько прыжков центавры перейдут ее, чтобы достигнуть последнего леса, который отделяет их от желанного убежища, носящего название «грот».

Только успели они достигнуть плоского песчаного берега, как из реки до них донеслись жалобные крики.

Сначала вода закипела и на поверхности волн появилось мокрое тело тритона Гургунда. Позади него вылезают фигуры его братьев. В одну минуту вся река покрыта плоскими лицами с аквамариновыми глазами и зеленоватыми волосами, клейкими телами, мягкими брюхами, которые оканчиваются сверкающими хвостами. Их широкие руки с пальцами, соединенными тонкой перепонкой, машут Клевораку, делая ему знаки остановиться. Они зовут его. Центавр колеблется. Каждое утро Гургунд увлекается какой-нибудь новой ложью и верит ей только до вечера. Язык его так же неутомим и болтлив, как волны, в которых он родился.

Но сегодня гримаса, полная скорби, опустила углы его всегда смеющегося рта: около него, испуская жалобные крики, бьется Глоглея, его сирена. Видя, что вождь еще колеблется, она протягивает к нему своего последнего сына, маленького Пощакса, который испуган и кричит во все горло. Он бьется и вертит своим хвостом, не выпуская, однако же, из перепончатых рук селедку, которую он только что сосал ртом, лишенным зубов.

Клеворак приближается к реке. Пахнущая рыбой Глоглея, которая обычно возбуждает желания Пирипа, когда тот видит ее иногда сквозь тростник, сейчас не прельщает его. Ни одно живое существо, дети которого питаются молоком, не получат отказа, если обратятся за помощью к животным-царям. Особенно фавны и тритоны имеют наибольшее право на дружбу своих братьев. Между этими тремя племенами кровное родство неразрушимо.

Клеворак погружается по колено в воду, так как Гур- гунд, такой гибкий и ловкий в воде, так же . проворен на земле, как улитка В то время как часть центавров присела на песок, другая принялась мыть ноги, тритоны и сирены собрались вокруг вождя: они энергично жестикулируют и обращаются к нему с речью; визг сирен покрывал голоса самцов, которые так же звучны, как морской прибой.

Маленькие тритонята собрались вокруг ног центавра, испуская резкие крики, похожие на крик чаек. В нетерпении Клеворак фыркает и топает ногой. Вокруг него течет вода: маленькие кувыркаются в ней друг на дружке и удирают толкаясь.

На минуту воцаряется молчание, и центавр обращается к Гургунду: он просит его говорить от имени всех. Жалобным голосом тритон рассказывает о том несчастье, которое обрушилось на их племя; Небум, прекрасный Небум, родной брат Глоглеи, обгонявший форель и лосося, обладавший телом еще более гибким, чем тело угря, с хвостом таким же сверкающим как золотая рыбка, с перепонками на пальцах, лучшими чем у баклана. Прекрасный Небум, ловец барвен, умер пав жертвою ужасной судьбы. В то время как он отдыхал на валунах, два кровожадных заговорщика бросились на него. В воде он мог бы победить крокодила и обращать в бегство акулу, но застигнутый на земле Небум не мог защищаться. На глазах его подруги Пуцулы он был задушен и она сама видела, как убийцы досыта упивались его кровью и разрывали его бессильное тело.

Мычание вырывается из грудей центавров, их ноздри раздуваются, кулаки сжаты и копыта роют песок. Они бьют хвостами по своим дымящимся бокам. Но Клеворак водворяет тишину. Гнев душит его, но он сдерживается и спрашивает имя убийцы. Будь-то ягуар Рарам или толпа хищных волков, или гиена, кто бы то ни был, он заплатит жизнью за нарушение установленного закона.

Но Гургунд печально трясет своей головой с аквамариновыми глазами.

Нет, виновного нет между зверями, которые питаются мясом. Самые смелые не решились бы коснуться своими зубами брата зверя-царя.

Глаза Клеворака мечут пламя: неужели это?… Его губы отказываются произнести имя Иль-Кур. Но Гургунд понял, и его успокаивает.

Нет, убийцы были другие. Конечно, центавры еще помнят тех, которые не хотели встать под миролюбивое иго властителей. Их рост был колоссален и породы разнообразны. В старину их огромные стада блуждали по горам и лесам. Еще несколько лет тому назад можно было иногда встретить мамонта или сагона. Теперь же их следы почти никогда не бывают видны на влажной земле. Что случилось с этими древними чудовищами? Благодаря их необузданному нраву, центавры уничтожили многих; та же судьба постигла и львов, которых они выгнали из Красных Гротов.

Они сами убивали себя во время яростных схваток, а затем удалились, уступив место народу с шестью конечностями. Если время от времени какой-нибудь фавн, ищущий приключений, и встречался с ними в лесу, то ему бросалось в глаза, с каким трудом великаны передвигали свои усталые члены.

Их груди дышать тяжело, точно воздух сушит их; они лениво обнюхивают фрукты и пищу. Часто между сухими листьями или густыми кустарниками блестели их огромные скелеты с гигантскими костями, похожими на старые березы.

Их бывшая свирепость вернулась к ним и двое диких зверей убили Небума. Гургунд подробно описал их коричневую масть, их влажную пасть, ужасную силу членов и высокий рост, превосходящий рост центавров…

Убийство было совершено на берегу Голышей, на последнем повороте реки, как раз на том месте, где ее воды смешиваются с солеными водами моря. Может быть они еще не покинули свою жертву…

Этого было достаточно. Довольно говорить, лучше действовать. В два прыжка Клеворак очутился на берегу. Он встряхнулся и крикнул Гургунду:

– Скорей плывите, братья! Пусть те, кто желает видеть кровь Небума, облитую кровью его убийц, спустятся по реке во весь дух!

Радостные крики народа смешались с воинственным криком столетнего вождя, убеленного сединами. Крик этот предсказал смерть рыкающим львам. В одну минуту берег опустел. Стук копыт поглощался массой хвои, разбросанной по земле. Вниз по течению спешили тритоны, чтобы быть свидетелями страшного наказания. Только тритонята остались дома под наблюдением двух старых сирен. В мелкой воде, согретой лучами солнца, они гоняются друг за другом, валяются с громким хохотом, хлопая своими перепончатыми руками, и спорят из- за маленьких крабов.

Несущие смерть центавры летят. Если кто-нибудь из них останавливается на минуту, то только для того, чтобы вырвать с корнем молодое дерево; затем он сейчас же спешит догнать своих братьев, обламывая по дороге лишние сучья с сорванного дерева и придавая ему вид палицы. Хайдар вспомнил, что в чаще терновника он видел скелет мастодонта. Он отделяется от толпы, и, порывшись в костях, возвращается, потрясая бедровой костью. Многие завидуют его ужасному оружию. Бег Кольпитру делается все тяжелее, он тащит кусок скалы, которым способен раздавить носорога. Смелый Харк пренебрегает всяким оружием. С громким смехом он протягивает свои грубые руки и растягивает сильную грудь; он верит только в могущество своих мускулов.

Почва мелькает под их копытами. Им осталось пройти еще одну тропу, и они достигнут того места, которое указал им Гургунд.

Повинуясь команде Клеворака, центавры готовятся к битве. Невзирая на преклонный возраст, вождь впереди вместе с Харком, Кольпитру, Папакалем, Капламом и Хайдаром, они самые сильные из всех. За ними следуют дургие и, наконец, те, у которых члены ослабли от старости, и молодые, не достигшие полного расцвета своих сил. В отдалении двигаются самки, серые Треп, Поколо и Палькаваль назначены их охранять. У самых юных вздрагивают ноздри, и дрожь пробегает по волосатым бокам.

После победы над львами, центаврам не приходилось вести больше войн, так сильно было их могущество. Когда народ овладел Красными Гротами, Кадильде было только четыре года. В то время, как старухи стискивали зубы и груди их вздрагивали от воинственного пыла, столь свойственного их племени, она боялась сражений, избегала запаха крови. Все это смутно заставляло ее желать, чтобы ночная тьма спасла убийц от ужасной мести их преследователей.

Вдруг Хайдар испускает крик и пальцем указывает на что-то валяющееся на земле. Центавры разом останавливаются, наклоняются, обнюхивают и спорят. На песке они видят два огромные оттиска чьей-то лапы с когтями. Копыто Клеворака разом исчезло в самом меньшем. Бросив один взгляд, он сейчас же узнал, к какому племени принадлежит враг. Судя по следу, они гонятся за парой медведей-великанов. Сейчас они минуют дюну и спустятся к берегу Голышей. Ветви сосен не мешают им видеть. Скоро настанет момент, когда мстители увидят своего врага.

Если бы они взяли немножко влево и спрятались бы за лесом, то им удалось бы внезапно напасть на врага, но народ с шестью конечностями презирает хитрость. Он сражается только лицом к лицу. Глаза их всматриваются в спускающийся мрак.

Протяжный свист останавливает стук копыт. Вся толпа говорит шепотом согласно приказанию Клеворака. Теперь они видели своих врагов и приготовились к встрече с ними. Впереди на некотором расстоянии на берегу моря виднеются две колоссальные фигуры. У их ног валяются ужасные, бесформенные останки. Приближение мстителей настораживает их. Но они и не думают бежать. Вытянув свои огромные лапы, они присели и покачивают своими головами с открытой пастью, из которой вырывается угрожающий рев. Может быть, не зная своего врага, они хотят его напугать. Голос Клеворака прерывает молчание. Убийцам он предвещает смерть. Таков закон центавров. Народ громовым

голосом повторяет неизменный закон, благодаря которому мир царствует на земле:

– Да погибнут те, которые убивают!

В этот торжественный момент дикие звери, может быть, поняли, какая опасность грозит им, и желали бы удрать. Но слишком поздно.

– Харре!

Клеворак подал военный сигнал.

Орда кинулась в бой подобно лавине, катящейся с горы. Теперь в них жила одна душа. Ураган, вырывающий деревья с корнями, менее ужасен, чем эта толпа народа-короля.

Воющая, с торчащими кулаками, дубинами и палицами вся волна центавров обрушилась на обидчиков. Слышится треск, похожий на треск пораженного молнией дерева. Несутся сдержанные крики, делаются огромные прыжки…

Челюсти медведей конвульсивно двигаются. Их огромные лапы то выпрямляются, то падают, поражая, кого попало. Но все напрасно.

Первый удар и самый слабый катится на землю, жалобно защищаясь от топчущих его копыт. Его хрипение слышится все слабее и слабее и, наконец, замолкает Другой защищается лучше. Вцепившись изо всей силы в землю, он вынес первый натиск, затем вдруг, выпрямившись, он обрушивается всей своей тяжестью на Папакаля, слишком медлительного, чтобы высвободиться. С быстротою молнии Харк бросается ему на горло и душит своими твердыми руками, тем временем Хайдар, Клеворак, Сакарбатуль и Каплам висят уже на его членах, парализуя таким образом его движения. Изо всей силы Кольпитру колотил его по черепу своей каменной палицей, которая уже окрасилась в красный цвет Под этими ударами чудовище, шатаясь, склоняется… Оно собирает последние силы и освобождается из мощных объятий Харка… Но затем с ужасным рычанием оно валится снова. Старуха Бабидам пробралась сзади и ловким жестом всадила острый камень в его глаза. Черная кровь струилась… В одну секунду ослепленный медведь колеблется – эта минута докончила его поражение. В последний раз Кольпитру пускает ему в лоб кусок скалы. Кости трещат. Жалобно застонав, животное падает. Лягнув, Хайдар раздробил ему челюсть. Орда испускает крики торжества, сбрасывает еще трепещущую массу и топчет ее. Ее члены конвульсивно сжимаются и, наконец, раздавленное останки остаются неподвижно на песке. Между тем солнце уже исчезло на горизонте. Ночь спустилась на землю. Только над далекой страной за фиолетовым морем, благодаря страшным красным полоскам, кажется что небо пылает, бросая кровавые отблески. С реки, усеянной головами, несутся крики, празднующие победу. С возгласами, напоминающими шум волн, тритоны толкаются в воде.

Тела медведей валяются среди потоков черной крови, которую медленно впитывает в себя песок. Несмотря на ее сильный запах, сирены с любопытством хватают их тяжелые лапы, приподнимают их мягкие губы, показывают друг другу их длинные желтоватые клыки. Центавры разбрелись по берегу, чтобы прохладить свои потные тела и поговорить друг с другом. Один удар ужасных когтей распорол плечо Харку до самой спины, задняя левая ляжка Палькаваля ужасно ободрана; много дней ему придется хромать. Кольпитру внимательно наблюдает, как кровь из его раненого бока по капле стекает в реку и расплывается. Гордясь своим подвигом, он смеется. У многих еще сохранились на теле следы ужасных когтей.

Неподалеку от останков Небума и огромных трупов медведей безжизненно валяется еще тело. Это тело – несчастного веселого Папакаля. Во время атаки он потерял равновесие. Одним ударом лапы медведь раздробил ему хребет. Лежа на боку, он ужасно стонет; его руки роют песок, он стискивает зубы, чтобы удержать крик. Его окружили старухи, жалобно плача. Они приносят раковины, наполненные водой, и омывают его раны. Из самой глубокой Сихадда сосет кровь и выплевыет ее на землю, чтобы выгнать злого духа.

Глаза Папакаля приоткрылись. Кадильда опустилась около него на колени, она поднимает его мохнатую голову, кладет ее на свои белые руки и подносит к его губам раковину, полную чистой воды, которую она принесла с соседнего ручейка. Папакаль пьет большими глотками, затем, с облегчением вздохнув, он снова ложится на песок, но его лихорадочная рука все держит руку центаврихи, которая не смея оттолкнуть его, продолжает сидеть рядом. Вдруг раздается голос Клеворака:

– А что, Папакаль, ты верно принял дикое животное за центавриху, что так охотно бросился в его обьятия?

Папакаль с трудом поднимает отяжелевшие веки и старается улыбнуться. Но вместо этого страдальческая гримаса морщит его щеки. Лицо вождя вдруг делается серьезным. Он касается руками его боков и ощупывает их несколько раз. Под его толстыми пальцами члены Па- пакаля стучат и, несмотря на все его мужество, раздирающие стоны вырываются из его груди. Взгляд Клеворака вопрошает старух, которые отлично понимают его немой вопрос: вздыхая, они склоняют свои головы на похудевшие груди. Тогда вождь поднимается и издает призывный клич. Центавры молча окружают своего пораженного брата. Торжественным голосом старик произносит приговор:

– Папакаль, народ с шестью членами не боится ничего живого, но смерть могущественнее центавров. Приготовься же, Папакаль, возвратить ту силу, которую ты получил от своих предков.

Папакаль моргнул. Он понял. На берегу тритоны извлекают меланхолические звуки из особенных вогнутых раковин. Воздух неподвижен. Настала ночь. Летучие мыши носятся всюду. Клеворак вопрошает:

– Скажи, что ты желаешь?

Со страшным усилием Папакаль произносит:

– Дай мне три дня.

У всех вырывается возглас удивления.

Как, он хочет страдать три дня, вместо того, чтобы вкусить покой сейчас же. Закон существует, Папакаль требует то, на что он имеет право.

– Ты получишь эти три дня, считая от восхода солнца.

По знаку вождя Харк, Кольпитру и еще двое

поднимают тело побежденного, взваливают его себе на спины и пускаются в путь. Благодаря их ноше, дорога будет длинна. Прежде, чем центавры покинули берег, сотни глаз сверкнули вокруг них. С радостным ворчанием хищники бросились на трупы. Этим праздником они обязаны народу-королю. Завтра утром кости мертвых будут старательно обчищены. Под темными ветвями сосен центавры медленно продвигаются вперед. Ночь уже опустилась и в полной темноте приходилось нести тяжелое тело Папакаля. Несмотря на все предосторожности, они не в силах избежать некоторых толчков, возникающих от касания веток деревьев. Тогда стон вырывается из губ раненого и его рука крепче сжимает руку Кадильды. Полная сострадания центавриха отвечает ему дружеским пожатием. Она уже забыла дикие выходки и насмешки самца. Мысли о будущей смерти осаждают ее ум: она с удивлением слышит веселый смех своих братьев и болтовню старух. На минуту носильщики останавливаются, чтобы передохнуть. Тогда белая девушка чувствует, что влажная рука Папакаля привлекает ее к себе. Послушная, она приближает свое ухо к его рту и слышит его прерывающиеся слова: «О Кадильда, чтобы видеть еще раз твой образ, Папакаль решился страдать эти три дня». Но это усилие было выше его сил. Пальцы центавра скользят, выпускают руку девушки и безжизненно виснут вдоль его тела. Он лишился сознания. Его стоны не будут больше раздаваться среди вечерней тишины. На Востоке взошла круглая луна. Лес осветился. Стволы бросают на землю удлиненные тени. Листья сосен светлеют. Бледная зелень оливков сверкает. Центавры ускоряют шаг. Последняя дюна пройдена. Морской ветер подгоняет разгоряченные тела. Залитые лунным светом ленивые волны покрываются белой пеной. В двух шагах блестит масса красного грота. Далеко-далеко на другой стороне дымящаяся гора покрыта красноватым отблеском.

Едва только центавры успели пересечь опушку леса, как послышались приветствия и призывные крики их братьев, которые выползли им навстречу. Гургунд уже сообщил им новость. Крепс, Перик, Кион, Хадда наперебой вопрошают победителей, рассматривают их раны, заставляют рассказывать эпизоды недавней битвы. Каждый из победителей с жаром прославляется в сердцах тех, кто не участвовал в сражении.

Тело Папакаля поместили внутри грота; в то время как старуха принялась хлопотать около него, подклады- вая под его члены подушку из мягкого мха, самцы, растянувшись на песке, ведут громкие разговоры. Запах крови пробудил в них все воинственные инстинкты их племени. Харк с негодованием рычит на Кольпитру, который приписывает своей храбрости победу. С угрожающим видом оба великана наступают друг на друга. Громовой голос Клеворака останавливает их. Не смея ослушаться приказаниям вождя, они расходятся, скрежеща от злости зубами. Усевшись на песке в нескольких шагах, они меряют друг друга взглядом. Но Клеворак хорошо умеет успокаивать их возбужденный ум, пробуждая в них гордость их расы.

– Ну-ка, Питтина, спой нам гимн нашего племени! – приказывает он.

Центавры садятся в кружок. Старая Питтина поднимается. Никто не помнит сколько раз дождливое время обмывало выцветшую шерсть на ее худой спине. Вожди знали ее всегда старой. Она же знавала всех их предков и помнила все, что произошло когда-то и что переходило в виде рассказов из уст в уста. Дрожащие члены не в силах больше носить ее за пределы гротов, поэтому молодежь каждый день приносит ей плоды и питательные коренья. Питтина поднимается, луна освещает ее волосы, они блестят серебром, и обозначает тощие ляжки, выпирающие ребра и всю ужасную худобу ее тонкого тела.

В своих руках она держит волшебную раковину: подарок тритонов; когда она дует в раковину, из нее выходит голос еще более зычный, чем голос Клеворака. Питтина надувает грудь и подносит раковину к своим губам. Через несколько мгновений раздается протяжный вой, покрывающий шум морского прибоя. В то время как центавры лижут свои раны, сердца их трепещут от восторга.

Вот понемногу звуки становятся звучнее, богаче и, наконец, стройная песня Питтины медленно поднимается к звездам среди ночной тишины. Сначала она поет о том, как солнце породило на свет сильное племя центавров, подарило им землю для того, чтобы они уничтожили на ней кровавые убийства. Прежде чем народ о шести членах покинул Восток, свою таинственную колыбель, убийства не прекращались в лесах и долинах. Уныние царствовало среди животных. Центавры напомнили им об их забытом родстве, под угрозой строгого наказания. Народ-царь запретил убийства любителям мяса. Он отдавал в их распоряжение только трупы больных и стариков. Таким образом было установлено родство между млекопитающими. Теперь они составляли одну семью, главными в которой были центавры, сыны солнца. Соединившись с фавнами, сынами земли, и с тритонами, сынами океана, они образовали тройственное племя благородных животных. Эти три племени были сестрами и правительницами. Конечно, не легко было восстановить мир сразу. Поэтому он еще часто нарушался. Иногда хищные звери возмущались и только суровое наказание поддерживало закон. Даже между народами о шести членах бывали страшные междоусобия из-за господства: тогда кровь лилась рекой, леса и луга покрывались трупами. Новый закон не запрещал войну. Он касался только мрачных и бесполезных убийств, уничтожал печаль слабых и укрощал чересчур разыгравшиеся аппетиты. Годы безжалостных убийств сменились годами мира, который иногда прерывался только честными битвами. Такое доброе дело было сделано на Земле центаврами. На минуту Питтина останавливается, чтобы перевести дух. Одобрительный ропот носится над белым берегом. Не одни центавры благодарят ее за пение. При первых звуках, издаваемых волшебной раковиной, понемногу показывается из воды народ с клейким телом и чешуйчатой спиной. Из леса, где они ночью резвятся, при фантастическом блике луны, появляются козлоногие. Они бесшумно опускаются на песок рядом со своими братьями. Все с восхищением внимают могучему голосу старухи, дивясь ее замечательной памяти и знанию слов и дел. Души их соединяются воедино, прославляя славу их расы.

Между тем старуха поднимается снова и начинает петь вторую песню.

Описав происхождение центавров, их величие и их труды, она поет теперь об их судьбе.

Очень давно, в незапамятные времена благодарные животные составляли одно племя и жили в далеких странах Востока, откуда появляется солнце, совершающее свой ежедневный путь по небу. Там текли реки, расстилались необозримые луга, где в изобилии центавры находили папоротник со съедобным корнем. Это таинственное растение во все времена года служило им пищей и поддерживало их силы. Затем вот что случилось. С гор, окружающих колыбель солнца, скатились целые массы снега и погребли все, что было живого кругом. Холодный ветер и лед уничтожили деревца, богатые плодами, луга, покрытые цветущими питательными травами, и реки, насыщенные рыбой.

Тогда гонимый холодом народ с шестью членами покинул замерзшие пустыни и, следуя за движением солнца уже под другими небесами, он снова нашел роскошную растительность, живительное тепло и питательные коренья. Через горы и долины фавны последовали за своими старшими братьями. С ними же и тритоны спустились по реке. Такова была судьба благородных животных, которые с незапамятных времен постепенно переселились. Проходя по земле из года в год, их царствование знаменовалось миром: их присутствие было залогом братства среди животных; оно всегда совпадало с теплым временем года. Когда же они уходили, мрачные убийства снова вступали в свои права.

Питтина замолкла. Вспоминая свою старинную дружбу, фавны и тритоны подвигаются ближе друг к другу. Под бледным небом, вокруг худой фигуры певицы, виднелась страшная смесь строгих торсов, жирных крупов, чешуйчатых спин и козлиной шерсти. Внимая пению Питтины, души наполняются сознанием величия прошлого и углубляются в мысли о таинственном будущем: каждый горит желанием коснуться своего брата и дыхания их смешиваются. Угадывая последние слова старухи, они теснее прижимаются друг к другу и трепет разом пробегает по их телам.

Питтина все поет.

Когда, следуя за солнцем в поисках питатьельных растений, центавры покинули холодные страны, позади их воцарился не толькол холод, но убийство и насилие. Почему же это? Разве потому, что после ухода правителей кровожадность проснулась снова. Нет, хищники приняли установленный закон и утратили всякую охоту к убийству. В лесах обитают более мрачные хозяева, чем дикие звери. Всюду, где центавры водворяли свое господство, они вынуждены были изгонять это племя «душителей». Со всех покинутых ими стран «душители» следуют за ними по пятам. Между тремя племенами есть разница. Центавры первые, благодаря их несравненной силе: они одни обладают шестью членами. Фавны отличаются тем, что их туловища покрыты козьей шерстью. Тритоны живут в водах, они имеют хвост, снабженный плавниками. Лицом все похожи между собой, имеют почти одинаковый торс и руки. Все они обладают умом, который помогает им думать и действовать заодно.

Из животных-царей «душитель» высок ростом. Но бледный цвет его лица, слабость торса и худоба его рук внушают жалость. Он настолько слаб, что его тело не покрыватся ничем.

Оно оканчивается такими же безобразными и грубыми членами, как тело макаки Фуля. Голый неспособный к быстрому бегу, не умеющий лазить, «душитель» имеет нрав еще более отвратительный, чем его наружность. Невозможно на них положиться ни в чем. Сегодня они обещают, а завтра уже нарушают данное слово. Подобно кабану Крубну, они наедаются доотвала всякими плодами и кореньями. Их страсть – это кровь Хотя они трусливы, убийство им доставляет удовольствие. Они пожирают еще трепещущее мясо, а насытившись, убивают снова. С радостью покрывают они свои члены кожей, содранной со своих жертв. Одетые таким образом, они легко переносят холод. Эгоисты и глупцы, они зарывают в землю своих мертвых, лишая хищников того, что им принадлежит по праву. Страдание вырывает крики из их грудей и нечистая вода струится из их глаз. Во все времена года они предаются любви, поэтому их раса быстро размножается. Ум их возмущается против ласки так же, как и против угроз. Злоба их невероятна, они часто бывают хитры и вероломны: поступки же их непонятны. Закон животных-царей неумолим. Он разрешает щадить диких зверей, когда они безобидны. Но между проклятыми и млекопитающими дружба невозможна.

У «душителя» только два брата: холод и смерть. Он не может жить там, где существуют центавры, он сам исключил себя из общего мира.

Со сверхъестественным усилием голос Питтины затягивает песню народа о шести членах:

– Среди тех, кто живет, центавры первенствуют, фавны и тритоны их братья. Им принадлежит солнце, земля и вода. Благодаря им царствует радость среди млекопитающих. Да будет проклят страх и смерть убийц. Убивай того, кто сам убивает! Пусть царствует мир среди всех!

Со страшным шумом все приподнимаются. Целый лес рук протягивается к бледным небесам и все в один голос повторяют священный закон:

– Убивай того, кто сам убивает! Пусть мир царствует среди всех!

Утомленная, с разбитыми членами певица опускается на песок. Вокруг нее волнуются тела. К сиренам, растянувшимся на песке, Сирикс и Пиулекс приближаются с любопытством. Клеворак, Пирип и Гургунд клянутся друг другу в вечной дружбе. Но вдруг огромная туча заволокла луну. Тени сделались темнее. Ветерок свежеет, наступает час сна. Гургунд хватает свою раковину и подносит ее к губам. Рог рычанием возвещает что час отъезда настал. Тритоны и сирены погружаются в пенистые волны: они снова появляются на поверхности, их звучные голоса произносят последний раз свой прощальный привет, затем все исчезают в ночной темноте. Последние фавны пробираются к опушке соснового леса.

Центавры медленно направляются к красным гротам. Они только сейчас почувствовали страшное утомление. Их члены двигаются тяжело, а глаза слипаются от сна. С наслаждением проникают они в свое убежище, которое защищает их от дождей и ветров, и бросаются на кучи душистых трав, которые служат им постелью. Скоро послышалось их ровное дыхание и вслед за тем храп более громкий, чем бесконечные вздохи моря.

Белая центавриха Кадильда улеглась на своем обычном месте. Она не переносит сильного запаха, идущего от распростертых здесь тел, поэтому каждую ночь ложится поближе к выходу, предпочитая переносить холод, чем спать рядом с остальными самками. Но сегодня ей не спится. Всевозможные чувства волнуют ее, в ушах еще раздаются воинственные крики. Острый запах крови наполняет ее ноздри. Под ее ногами еще трепещет живая масса. Треск костей еще стоит в ушах. Она видит свои до колен окровавленные ноги. Можно ли отмыть соленой водой всю эту кровь? Ей так хотелось бы, чтобы кто-нибудь ее успокоил и приласкал, как раньше, когда ей было только два года и она не покидала матери. Много дождей упало уже на землю с тех пор, как она лишилась Паддиахи, которая выкормила ее своей грудью. Кто приласкает теперь пугливую Кадильду? Сегодня произошло что-то такое, что польстило ее самолюбию. Слова Папакаля падали на ее душу, как роса на душистый мох.

«Чтобы видеть тебя, я готов страдать эти три дня!» – который раз Кадильда шепчет эти слова. Они имееют для нее какую-то неизъяснимую прелесть. Почему такие фразы редко произносятся центаврами? Она жаждет нежных слов, так же ласкающих слух, как мелодичные гимны… Пение Питтины прекрасно. При звуках ее голоса мертвые пробуждаются, далекие страны кажутся близкими, а прошедшее – настоящим. Слушая ее, Кадильда снова переживает далекие дни своего детства. В ее уме проносятся длинные переходы, горы и пропасти, пройденные ее племенем, пока они нашли приют у красных гротов. Все это дремало в ней.

Сегодня при звуках Питтининого голоса воспоминания просыпаются снова так же, как и страх перед проклятой расой.

Кадильда никогда не видала убийц, но она благословляла. певицу за то, что та не произнесла их настоящего имени: оно – символ смерти.

Никто из центавров не осмелится громко произнести это имя – человек. И сейчас еще Кадильда дрожит. Но сон, овладевший уже ею, тушит мысли и расправляет члены.

Луна выплывает снова из-за туч и медленно катится между бледнеющими звездами. Одна за другой волны бьются о серебристый берег, напевая свою однообразную песенку, возвращаясь в объятия безбрежного моря. Вдали виднеется розоватый купол дымящейся горы.

Все живое спит крепким сном.