Онлайн чтение книги Миссурийские разбойники Les Outlaws du Missouri
ГЛАВА XVIII. Один крайне скучный разговор между заслуженными мошенниками

Наступила долгая минута молчания, пока два человека рассматривали друг друга, как два искусных бойца, готовые вступить в битву. Лица у обоих были точно мрамор.

По безмолвному приглашению разбойника посетитель сел и решился наконец вступить в разговор со странным хозяином.

— Вы назвали меня именем…

— Вашим или которое было вашим, — ответил атаман с холодной любезностью.

— Очень может быть. Путешествуя по чужим краям, часто случается сохранять инкогнито по причинам вполне основательным.

— Но вообще инкогнито обманывает только недальновидных и простодушных. Я помню некоего графа Маса д'Азира, знатного дворянина в Лангедоке, который тоже имел эту невинную страсть.

Посетитель чуть заметно вздрогнул; в глазах его сверкнула молния.

— Но что же из этого вышло? — продолжал Том Митчелл с невозмутимым хладнокровием. — Его аристократические манеры так выдавали его, что, несмотря ни на какие самые простонародные имена, которыми он себя прозывал, не проходило и четверти часа, как необходимость заставляла его отказываться от инкогнито, насквозь фальшивого.

— Не могу понять цели этого намека.

— Я не позволю себе ни малейшего намека, Боже меня сохрани! Да и какое мне дело до того, называетесь ли вы Эбраром, графом Масом д'Азиром, Филиппом де Салиамом или Жаном Феру, или еще другим именем, каким вам угодно назвать себя? В вашей личности я вижу только человека, которого так хорошо рекомендуют, который нуждается во мне, к услугам которого я готов, если только смогу служить ему, — и ничего более. Теперь я попрошу вас объяснить мне, в чем мое содействие может быть вам полезно.

— С удовольствием вижу, что у вас тонкий, развитый и очаровательный ум, — ответил посетитель с улыбкой, — что вы именно такой человек, каким мне вас представляли.

— Тысячу раз благодарю вас, но это совершенно не объясняет мне…

— Что я за человек? — перебил его француз с притворным добродушием. — Но вы сами хорошо это знаете, потому что только сейчас перечислили по порядку все имена, какими я по необходимости называл себя…

— Стало быть, я был прав, когда…

— Абсолютно, — перебил француз поспешно, — и я вполне оправдываю вас; но во всем этом только одно обстоятельство тревожит меня — должен вам сознаться.

— Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить вас, какого рода это обстоятельство?

— Нимало; напротив, мне будет приятно знать, на что я могу рассчитывать.

— Если только это зависит от меня…

— Целиком и полностью от вас. Я считаю, что у меня хорошая память, меня считают за хорошего физиономиста, а между тем я не помню, чтобы где-нибудь встречал вас.

Атаман разбойников расхохотался.

— Это только доказывает, что я лучше вас умею сохранить свое инкогнито, когда обстоятельство принуждает меня к тому.

— Что же это значит?

— А то, что мы не только виделись с вами, но и поддерживали довольно близкие отношения в ту эпоху…

— Давно прошедшую, вероятно?

— Напротив, очень даже современную, хотя наше знакомство очень давнишнее.

— Я совсем теряюсь.

— А ведь все очень просто. Мы поддерживали с вами отношения в разные времена и под разными именами. Я назвал вам ваши имена, а вот мои: помните ли вы Луи Керчара, Франсуа Маньо, Поля Самбрена и Педро Лопеса?

— Очень хорошо помню.

— Все эти личности воплощаются в Томе Митчелле, вашем покорнейшем слуге, хотя, признаюсь, у него есть про запас еще много подобных имен, — сказал атаман с изящной, несколько иронической вежливостью.

— Сказать по чести, вы отлично исполняете вашу роль, и я ужасный дурак, что не узнал вас.

— Как можно…

— Ах, Боже мой! Гораздо лучше называть вещи своими именами. Мне много более непростительно, чем какому-либо новичку в деле, что я так попал впросак. После этого я заслуживаю, чтобы правительство, у которого я служу агентом, выгнало меня со службы за неспособность справляться со своими обязанностями, тогда как оно осыпает меня незаслуженными милостями, как человека, славящегося тонкостью своего ума. Но что делать! Надо сознаться, что я нашел наконец своего учителя. Вот вам моя рука, — продолжал он, подавая капитану руку. — Не будем поминать старое.

— Мне хотелось только доказать вам…

— Что я глупец, и вы имели полный успех, — перебил француз с добродушным смехом. — Впрочем, хоть это и могло бы уколоть мое самолюбие, однако я в восторге, что так вышло. Преграда разбита между нами, и теперь, надеюсь, мы хорошо поймем друг друга, тем более, что дела, приведшие меня к вам, совершенно в том же роде, как и первые, потребовавшие наших тесных отношений.

— В таком случае нам действительно легко будет понять друг друга.

— Не правда ли? Вот вам все дело в двух словах: революция во Франции окончилась под мощной рукой гениального человека, который силой своих способностей и патриотизма возвысился до вершин власти. Правительство опять входит в силу. Общество вздохнуло свободно, и французская нация снова заняла почетное место среди других народов, ниже которых она стоять не должна никогда. Кроме того, она имеет полное доверие к гению, который каждый свой шаг знаменует победой; она добровольно отдалась ему.

— Вероятно, вы изволите говорить о генерале Бонапарте.

— Конечно, о нем. Этот великий человек своей мощной рукой заставил якобинцев и монтаньяров скрыться во мраке и навеки сковал гидру революции… Так и до диких прерий донеслась слава нашего героя, и вы тоже слышали о нем?

— Разумеется.

— И прекрасно. Этот великий человек, такой же глубокий политик, как и искусный полководец, последовал, только с легким изменением, предначертаниям национального гнусной памяти конвента по отношению к испанским колониям.

— Вы очень жестоки к побежденному неприятелю, который, однако, как вы сами должны согласиться, если и делал ошибки и даже преступления, однако совершал и великие дела, а главное, подал сигнал к великому общественному возрождению.

— Я не стану спорить с вами на эту тему, мое убеждение непоколебимо.

— Очень хорошо; вернемся к генералу Бонапарту. Соблаговолите же объяснить мне его новые планы относительно испанских владений в Америке.

— Эти планы не новость, но несколько изменены.

— А в чем состоят эти изменения?

— Они относятся к двум главным пунктам: во-первых, к сердечному союзу с президентом Соединенных Штатов, который искренно разделяет мысли французского правительства, понимая все значение их в близком будущем, и во-вторых, относительно широкой власти, даваемой в руки надежных и многочисленных агентов, уполномоченных правительством, но пока не явных, по причине франко-испанского союза; наконец, значительные фонды, предлагаемые в распоряжение этих агентов, для того, чтобы они сами могли опрокинуть Китайскую стену, которой испанское правительство обнесло границы своих владений, так что никто не может переступить через них, не лишившись при этом жизни.

— Как вам известно, я много раз переступал их и, как видите, все еще жив и здоров.

— Вот по этой-то причине я и желаю сойтись с вами.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Том Митчелл. — Следовательно, несмотря на ваши отрицания, вы, однако, открыли мое инкогнито, как и я ваше?

— Да, признаюсь. Я давно уже знал, что вы человек с головой и сердцем; кроме того, мне известно, что по причине ваших многочисленных связей никто лучше вас не сумеет помочь нам, чтобы поднять революцию в колониях; вот почему я нарочно приехал сюда для свидания с вами. Впрочем, по всему я заключаю, что вы француз.

— Вы ошибаетесь, я не принадлежу ни к какой национальности, все мне враждебны либо безразличны.

— Но что же вы за человек?

— Только разбойник и больше ничего, — ответил капитан сухо.

— Да будет по-вашему! Слушайте же: именно такого человека я и ищу. Для выполнения моих планов или моих соображений мне нужен человек, который бы не был связан никакими узами, никакими общественными условиями — словом, мне нужен разбойник. Хотите ли вы быть этим человеком?

— Прежде я должен знать, какого рода ваши предложения, а там я подумаю и скажу, удобно ли мне принять их.

— Хорошо. Если вы согласитесь, то мы оставим в стороне дипломатию и будем вести открытую игру.

Разбойник съежился, словно настороженный тигр, и ответил многозначительной улыбкой:

— Я только что хотел предложить вам то же самое.

— Очень хорошо. Это доказывает только, что мы с вами отлично понимаем друг друга, чему я в свою очередь очень рад.

Капитан поклонился, но ничего не ответил.

— Испанские колонии, — продолжал посетитель, — уже испытали, сами того не подозревая, влияние революционных идей, которые за несколько лет несколько раз были посеяны на их границах. Несколько самоотверженных и предприимчивых людей, в числе которых я считаю и вас, не устрашились проникнуть в города и деревни Мексики и завязать тесные отношения с некоторыми усердными патриотами этой страны, к сожалению так плохо подготовленной для революции возрождения, дух которой мы стараемся разбудить в них. В числе этих патриотов есть один человек, который имеет громадное влияние на окружающие его индейские племена. Вы знаете этого человека, потому что я несколько раз давал вам поручения к нему, которые и были вами выполнены на славу.

— Вот как! Речь идет об аббате в Долоресе, Идальго.

— Да, о нем. Это единственный человек, на которого мы можем положиться. Нам необходимо привязать его к себе положительными узами, так, чтобы в любую минуту он был готов поднять знамя революции против испанского правительства, увлечь за собой народ и ниспровергнуть тиранов, так долго угнетавших эту несчастную страну…

— Все это очень хорошо, только до Долореса-то очень далеко; дорога усеяна засадами и всякого рода опасностями. Сомневаюсь, чтобы самый отважный агент успел добраться до Долореса, местопребывания аббата Идальго. Было бы гораздо лучше, если только вы позволите мне выразить смиренное мнение в столь важном вопросе…

— Говорите, пожалуйста, говорите!

— Всего лучше отправить бриг или любое легкое судно в Тихий океан; это судно пойдет около мексиканских берегов, и, улучив удобную минуту, можно будет высадить агента на берег как можно ближе к желаемой цели.

— Да, вы совершенно правы; это средство было уже раз испробовано.

— Тогда за чем же дело стало?

— Дело в том, что данная идея была выдана властям неким изменником, и теперь испанское правительство принимает меры предосторожности, так что подобное средство непременно потерпит неудачу.

— Вы так думаете?

— Я думаю, что всего лучше следовать тем предначертаниям, которые я уже объяснил вам.

— Гм! — произнес разбойник и замолчал. Молчание длилось несколько минут.

Настоящая цель этой беседы, и без того продолжительной, еще не была затронута; капитан догадывался об этом и держался настороже. Господин Эбрар тоже интуитивно отдалял минуту настоящего объяснения.

Однако всему на свете бывает конец; собеседники вполне это понимали.

Капитан первым решился поднести огня к пороху — а что делать? — хотя бы пришлось взлететь на воздух вместе с ним.

— Следовательно, надо выбирать сухопутную дорогу?

— Таковое мое убеждение.

— Так, по-вашему убеждению, необходимо пробраться в Долорес, и, исполняя ваше желание, я должен принять на себя обязанность выполнить такое трудное поручение?

— Другого человека у нас нет.

— Каковы ваши условия?

— Сто тысяч франков на дорожные расходы.

— Бумагами? — спросил капитан с насмешкой.

— Чистым золотом с портретами его королевского величества, короля испанского.

— Неплохо!

— Кроме того, сто тысяч франков для ведения переговоров.

— Этого мало.

— На первый случай можно прибавить пятьдесят тысяч франков.

— Уже лучше, но к чему это добавление «на первый случай»?

— Потому что ваше поручение разделяется на две отдельные части.

— Вот как! Рассмотрим же скорее первую, а потом перейдем ко второй.

— Сто тысяч франков по возвращении за доставленные депеши.

— Вот это еще лучше. Итак, что далее?

— Триста пятьдесят тысяч франков за первую половину вашей миссии.

— Очень хорошо. Конечно, все золотом?

— Разумеется. Вы согласны?

— А вот увидим, какого рода вторая половина, тогда можно и ответ дать.

— Воля ваша.

Дипломат замолчал, что-то обдумывая.

Том Митчелл незаметно изучал его, догадываясь, что настала минута настоящего дела и что ему надо крепко держаться против такого ловкого противника.

— Гм! — произнес Эбрар. — Триста пятьдесят тысяч франков — кругленькая цифра!

— За первую половину миссии достаточно, и в этом я с вами согласен. Задача-то очень трудная, но кто не любит рисковать, тот не может и выигрывать. Приступим ко второй половине; прошу вас, не медлите.

Дипломат принял вид добродушия, на который поддался бы всякий другой, только не хитрый атаман; он чувствовал опасность и держался настороже.

— Испанцы, как я уже объяснял вам, приняли теперь все меры предосторожности и с крайним вниманием наблюдают за своими колониями; никто не может ни войти туда, ни оттуда выйти.

— Вот как! Согласитесь, однако, что в ваших объяснениях мало утешительного для меня, — заметил атаман, расхохотавшись.

— Позвольте, я говорю откровенно; ведь мы ведем открытую игру, и я ни в коем случае не желаю скрывать от вас предстоящие опасности и делаю общий обзор в уверенности, что именно вы преодолеете все преграды.

Все это было видимым пустословием; очевидно, Эбрар искал какой-нибудь связи для того, чтобы выразить наконец свою мысль.

Атаман улыбнулся и не прерывал его.

— К несчастью, — продолжал дипломат, доведенный до крайности, — не вся опасность заключена по ту сторону границы; и на этой стороне существует опасность не менее грозная.

Он поднял голову в самодовольном убеждении, что наконец нашел эту счастливую комбинацию.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул атаман.

— Постараюсь объясниться.

— Сделайте одолжение.

— Испанцы не глупее нас.

— Я никогда и не сомневался в этом, — ответил Митчелл с улыбкой.

— Они устроили контрмину.

— Контрмину? Как же это?

— А вот увидите. Они не долго ломали голову над этим и поспешили напичкать шпионами все пограничные владения Америки.

— Смотри, пожалуйста! Как ловко!

— Очень ловко, — ответил дипломат, явно чувствуя себя не в своей тарелке, — но на их несчастье все подробности их системы шпионства попались к нам в руки.

— Ну вот еще!

— Да и кроме того, мы знаем главного руководителя их шпионской сети.

— Ого! Дело становится серьезным.

— Не правда ли?

— Клянусь честью! И вы говорите, что вам известен даже руководитель?

— Вполне известен. Это негодяй, очень ловкий и хитрый, как лисица — в этом надо отдать ему справедливость; но, к счастью, мы овладели всеми его секретами.

— Важная вещь! И теперь, по всей вероятности, вы желали бы овладеть его персоной?

— Вот именно. Вы понимаете всю важность этого заключения прежде вашего вступления в Мексику.

— Еще бы! Это само собой разумеется; однако довольно трудно напасть на след подобного бездельника в прериях, где подобных людей кишмя кишит и где, кроме того, так легко спрятаться от преследования.

— О! Это не должно вас беспокоить. Я могу сообщить вам необходимые сведения о нем и о тех местах, где он скрывается.

— Вот и прекрасно! Значит, только приди да возьми?

— Именно так.

— Хорошо. За такого пленника, вероятно, будет плата?

— Очень дорогая.

— Ага! Видно, вам очень понадобилось захватить его в свои руки?

— Живого или мертвого — нам все равно; а чтобы развязать вам руки, добавлю: скорее мертвого, чем живого.

— Прекрасно! Видно, он очень вам насолил?

— Чрезвычайно.

— А какая плата за опасного пленника?

— За живого — двадцать пять тысяч франков.

— А за мертвого?

— Пятьдесят тысяч.

— Видимо, мертвого вам приятнее видеть, чем живого.

— Вот именно.

— Хорошо. Теперь остается только узнать имя этого человека и место, где можно его найти.

— Он француз.

— Как! Француз?

— Увы, француз! Он назвался именем Оливье. По наружности он лесной охотник — или как его там еще назвать? Для большей безопасности он присоединился к индейскому племени и в настоящее время часто посещает пустынные места в верховьях Миссури.

— Однако он забрался очень далеко от мексиканских границ.

— Это правда, но в интересах его безопасности это необходимо.

— Довольно; я все понял.

— Согласны ли вы?

— Клянусь честью, даже не раздумывая… но с условием.

— Какого рода условие?

— Я передам его в ваши руки только мертвого.

— Не беда, только бы он оказался в наших руках.

— Решено. Как вы говорили, четыреста тысяч франков; половина выдается вместо задатка.

— За этим дело не станет; вся сумма в моих чемоданах. Сегодня же вечером я рассчитаюсь с вами.

— Очень хорошо… Но вы не торопитесь?

— Нисколько.

— Я почти знаю, где находится этот человек. Признаюсь вам, я даже не догадывался о той гнусной роли, которую он взял на себя; я чувствую к нему какое-то отвращение. Мы с ним уже встречались случайно несколько раз.

— Неужели?

— Известное дело, в прериях все люди поневоле перезнакомятся между собой. Но я боюсь, как бы не допустить ошибки в таком важном деле, и потому желаю, чтобы вы сами присутствовали при том, когда мы захватим его в свои руки. Притом, по правилам именно так и следует поступать.

— Гм! Опять странствовать по прериям. Я и так устал, — возразил дипломат, явно смущенный.

— Об этом не беспокойтесь; оставайтесь здесь отдыхать, а я даю слово доставить его вам живым. Но вы понимаете, что я не желаю ошибиться в таком деле.

— Хорошо, я согласен. Когда же вы вручите его мне?

— Не пройдет и недели, как он будет ваш.

— Можно надеяться на ваше слово?

— Клянусь честью, что в указанное время вы будете с ним лицом к лицу.

— Решено; заранее благодарю.

— Не за что, — ответил атаман с насмешливой улыбкой, к счастью незамеченной его собеседником.