Онлайн чтение книги Свидетели Les témoins
8. Ламберу предстоит свидание

Часы в глубине зала показывали около пяти, когда Ломон откашлялся и, обведя взглядом публику и присяжных, начал излагать заключение по процессу. После двенадцати он снова почувствовал жар, правда меньше, чем накануне: температура, вероятно, была в пределах 38°, ум не утратил ясности, тела не сковывала слабость. Напротив, Ломоном овладела какая-то лихорадочная поспешность, его несло вперед, как бывает, когда идешь по улице под гору и невольно ускоряешь шаг: собственный вес так тянет тебя вниз, что порою кажется — остановиться уже невозможно.

На последнем заседании события, произошедшие девятнадцатого марта в квартале Буль д’Ор, были опять изложены в двух различных интерпретациях.

Сперва Армемье в обвинительной речи, а затем Жув в защитительной привели одинаковые факты, описали одно и то же место происшествия, одних и тех же его участников, но каждый нарисовал картину, отличную от той, что воссоздал его коллега и соперник.

Стиль прокурора отличался изяществом и отточенностью. В его изображении кварталы, вроде того, где жили Ламберы, являются во всех больших городах только изнанкой декорации или, точнее, неизбежной язвой. Они существуют подобно сточным ямам. Что касается Ламберов, Желино и иже с ними, то они — обитатели своего рода джунглей, существующих за пределами общества, и оно обязано защищаться от них.

Четкая картина, изображенная прокурором, была как бы выдержана в серо-стальных тонах и написана с беспощадной откровенностью, на которую у Армемье хватило, однако, такта не напирать. Слушая его, было трудно допустить, что удел Мариетты Ламбер может выпасть женщине иного социального круга.

Такие преступления совершаются за гранью добропорядочного цивилизованного мира, и некоторые аксессуары их становятся как бы символом этой отверженной черни — например, бутылка рому, из которой Мариетта выпила несколько стопок перед своим трагическим концом, бесчисленные стаканчики перно, виноградной водки, осколки стекла и пятна красного вина на полу. Всего этого уже достаточно, чтобы заклеймить Ламбера.

Поведение обвиняемого, по мнению прокурора, неотделимо от образа жизни его жены, поскольку в течение нескольких лет он ей фактически не мешал. И Армемье не преминул набросать на втором плане портрет молодого человека, еще не до конца развращенного, но чуть было не павшего окончательно в результате соприкосновения с подобной средой.

Вопреки ожиданиям Ломона, Армемье не придерживался версии умышленного убийства. Однако в его устах преступление Дьедонне Ламбера, виновность которого он не подвергал сомнению, являлось не чем-то неожиданным, случайным, в известной мере, непредвиденным, а почти фатальным завершением цепи определенных фактов.

Прокурор не требовал смертной казни. Он требовал от общества, представляемого здесь присяжными и судом, не отмщения за Мариетту, даже не наказания, а лишь одного — воспрепятствовать столь опасному субъекту снова чинить вред, для чего подсудимого следует приговорить к пожизненным каторжным работам.

Во время обвинительной речи Ламбер и бровью не повел. Он держался еще невозмутимей, чем при допросе свидетелей, ни разу не повернулся ни к адвокату, ни к кому-либо из конвойных, чтобы тихо отпустить замечание, как делал прежде.

В речи Жува, который в первые минуты дрожал от страха и заикался, говорилось не о джунглях и очагах заразы, а просто о людях, обыкновенных людях, с которыми на жизненном пути стряслась беда.

Мариетта, по мнению адвоката, была не порождением нищеты и соблазнов большого города, но неуравновешенной девушкой, а затем взбалмошной женщиной, отчаянно пытавшейся найти цель в жизни.

Не высказывая этого прямо, Жув дал понять, что такая необузданная жажда приключений свойственна не только представителям дна, и тактично намекнул на недавний бракоразводный процесс, который обнажил скандальную жизнь видных местных деятелей, скрывавшуюся за более чем благопристойным фасадом.

— Этот человек любил Мариетту, любил так, что, зная о ее поведении, дал ей свое имя, надеясь, видимо, исправить жену.

Жув, не без основания, подчеркнул, что Ламбер, с пятнадцати лет предоставленный себе и еще в молодости неоднократно имевший неприятности с полицией, устроился тем не менее на постоянную работу и за последние годы на него не поступило ни одной жалобы.

— Кто знает, не сложилась ли бы семейная жизнь Ламберов по-другому, не окажись их первый ребенок мертворожденным?

Жув взывал к чувствам присяжных: опытные адвокаты учили его, что тут можно не опасаться переборщить.

— Не под влиянием ли этих неудачных родов, не боясь ли смерти, если ей снова придется рожать, Мариетта Ламбер и прибегала к средствам, осуждаемым законом и моралью?

Адвокат описывал жизнь лишенных родительских обязанностей супругов, которым семейный очаг заменили бары, рестораны, вино и танцевальные площадки.

— В погоне за наслаждениями Мариетта встречала разных мужчин, в том числе почтенных граждан и уважаемых отцов семейства, которых избавили от стыда фигурировать на процессе в качестве свидетелей.

Ломон был удивлен этим хитроумным ходом Жува. Защитник не стал чернить Мариетту, чтобы тем самым обелить ее мужа, а призвал проявить жалость к обоим этим обломкам семейной катастрофы, связанным единой судьбой.

— Разве Ламбер помышлял о разводе? Пытался создать семейную жизнь на стороне? Нет! Нет, потому что любил Мариетту, знал, что нужен ей, верил, что когда-нибудь она вернется к нему. Признание, которое он сделал девушке, дававшей показания перед вами, господа присяжные, и в котором хотят усмотреть угрозу жизни его жены, показывает, если мы призадумаемся над ним, нечто совсем иное — тоску по чистой и нормальной жизни. Что прошептал он в те минуты, когда обычно произносят совсем другие слова? «Вот была бы ты моей женушкой, я сразу бы сделал тебе ребенка». Он добавил еще одну о многом говорящую фразу: «Да такой, как ты, сам бог велел иметь детей».

Обвиняемый порою много пил, как пьют те, кто убежден, что жизнь их безнадежно испорчена. Следует, однако, отметить, что эти выпивки никогда не мешали ему на следующий день являться на работу.

Жув говорил дрожащим прерывающимся голосом; чувствовалось, что адвокат по-настоящему взволнован.

— Каждый год, господа присяжные, в крупных городах Франции, на пустырях и в реках находят тела убитых женщин. В девяти случаях из десяти это проститутки или женщины, ведущие такой же образ жизни, как Мариетта Ламбер. У какого сорта мужчин вызывают они непреодолимое патологическое влечение, которое побуждает последних убивать свои жертвы, а нередко и уродовать труп? На этот вопрос дать ответ почти невозможно. Статистика подтвердит вам, что таких убийц задерживают крайне редко. Это наиболее таинственная глава в анналах преступности, и Мариетта Ламбер — еще один случай среди сотен ему подобных. Но если ее смерть похожа на многие аналогичные смерти и мы установили наличие всех признаков, характерных для таких преступлений, то почему же виновного на этот раз ищут среди ближайшего окружения покойной?

Квартал Буль д’Ор…

Жув населил его простыми честными людьми, напомнил о девочке, посланной за хлебом в булочную, но показал также крадущиеся вдоль стен тревожные тени — людей с расстроенной психикой, маньяков, которых влечет к себе мрачный лабиринт глухих переулков и тупиков.

Адвокат приводил цифры, почерпнутые у психиатров и социологов.

— Убийца Мариетты, господа присяжные, не обязательно выходец из низов, из простонародной и необразованной среды. Предшествующие примеры, наоборот, указывают, что такого рода преступники гораздо чаще — выходцы из состоятельных слоев общества.

Ламбер, морща лоб, словно студент на лекции, внимательно слушал. Присяжным, как Ломону показалось, было явно не по себе, но они ловили каждое слово защитника.

Сочтя доказанным, что убийство Мариетты — дело рук сумасшедшего или дегенерата, Жув указал на подсудимого и воскликнул:

— И вот сегодня обвиняют человека, который в течение шести лет…

Он попытался далее доказать, что Ламбер был не в состоянии совершить вменяемое ему преступление. Защитник, как и д’Армемье, рассмотрел, но под другим углом зрения, путь, который проделал Ламбер, переходя из бара в бар, и почти все время в одиночестве.

Соседка видела, как он, пошатываясь, переходил улицу.

Девочка, возвращавшаяся из булочной, была от него в нескольких шагах, когда он толкнул дверь, вошел в дом и выронил из рук бутылку красного вина, которая упала и разбилась.

Разве не правдоподобно утверждение обвиняемого, что он свалился затем мертвецки пьяный на первых же ступеньках лестницы?

Можно ли предполагать, что позднее, причем до одиннадцати часов вечера, он настолько протрезвел и собрался с силами, что сумел убить Мариетту и отнести ее тело на железную дорогу?

— И пусть мне, прежде всего, объяснят, для чего ему понадобилось относить ее на рельсы. Для того, чтобы труп не могли опознать? Но ведь зеленое пальто и красное платье его жены известны всему кварталу. Может быть, с целью убедить, что это несчастный случай? Но зачем Мариетта пойдет ночью одна на железную дорогу?

Жув, видимо, обрел уверенность в себе — недаром, отклонив версию убийства из ревности, которая позволила бы говорить о смягчающих обстоятельствах, он с таким же пренебрежением отметал теперь версию о несчастном случае.

Тот самый Жув, который три дня назад советовал своему подзащитному признать себя виновным, шел теперь ва-банк.

Его удачной находкой явилась параллель между смертью Мариетты Ламбер и смертью многих женщин легкого поведения, чьи трупы обнаруживают подчас за какой-нибудь изгородью и тайна гибели которых навсегда остается нераскрытой.

Этот аргумент явно произвел впечатление на присяжных. Отныне мотивов убийства искать больше не приходилось, и Ламбер меньше, чем кто-либо другой, был способен его совершить.

— Господа присяжные, обвинение не представило ни одного вещественного доказательства, в том числе орудия преступления. Что же касается разных гадательных версий…

Ломон не без досады следил, как Жув пользуется доводами, которые он ему косвенно подсказал.

— …то я могу в течение нескольких минут выдвинуть столько же подозрений против, по меньшей мере, полудюжины лиц, и, если бы ваши суждения покоились на таких случайных посылках, никто не был бы застрахован от самых тяжких обвинений. Мы даже видели здесь двух свидетелей, которые…

Конец речи своей сентиментальностью смахивал на душещипательный роман.

— …и я верю, что вы оправдаете этого человека, который в течение ряда лет тщетно силился создать достойный семейный очаг. Как знать, не станут ли завтра некоторые его слова пророческими? Разве не сказал он: «Может быть, у нас когда-нибудь будут дети?»

Жув передергивал. Он цитировал не совсем точно. К тому же, было рискованно напомнить присяжным об Элен Ардуэн, связь Ламбера с которой прокурор д’Армемье вначале хотел использовать как мотив для умышленного убийства, хотя впоследствии от этого от казался.

Наступила мертвая тишина. Лишь в глубине зала у одной женщины вырвалось рыдание.

Во время заключительной части речи Жува Ламбер, вероятно по совету адвоката, опустил голову и закрыл лицо руками, так что можно было подумать, будто он плачет или крайне взволнован.

Ломону не терпелось закончить, и он, вопреки ожиданиям, не объявил перерыв до завтра. Теперь ему казалось, что дело ускользнуло у него из рук и самостоятельно двигается в направлении, которое он задал.

Он, пожалуй, был даже растерян и встревожен тем, что все пошло быстрее и дальше, чем он предполагал.

В подготовленном им резюме он поочередно рассматривал свидетельские показания, стремясь определить доказательственную ценность каждого и вскрыть в нем противоречия. Вопрос о времени ухода и прихода замешанных в деле лиц имел решающее значение, и Ломон досконально его проанализировал.

Он даже перестал пользоваться своими заметками — это оказалось излишним; вместо того, чтобы изложить их последовательно, он лишь почерпнул там самые важные детали.

Главным ему представлялся фактор времени, и Ломон особо подчеркнул разногласия в заключениях профессора Ламуре и доктора Бени.

Следствие не смогло не только установить время преступления, но даже определить, каким орудием пользовался убийца и указать место, где Мариетта была убита.

Насколько можно судить, в восемь вечера она находилась на углу Железнодорожной улицы и высказывала намерение пойти спать. Никто, однако, не видел, как она вошла в дом, и нет никаких подтверждений, что она это сделала.

Вернулся ли к этому времени Ламбер? Это ведь вопрос минут. Девочка Жанина Риё была в булочной, когда часы пробили восемь, и несколько минут спустя видела, как обвиняемый скрылся в дверях.

Он был пьян. Встретился ли он с женой, которая могла вернуться несколькими минутами раньше? Тогда ли в порыве гнева он ударил ее?

Если да, то мало вероятно, что в состоянии опьянения он мог сразу же отнести труп на насыпь. К тому же, акушерка видела мужчину, спускающегося по каменной лестнице, лишь около одиннадцати часов.

Уснул ли Ламбер сразу после убийства и, проснувшись подле трупа, решил замести следы, для чего и отнес его на рельсы?

Такова была гипотеза, и присяжным предстояло решить, достаточно ли она подтверждена фактами и не осталось ли места для обоснованного сомнения.

Возвратилась ли Мариетта домой раньше мужа и успела ли подняться на второй этаж? Или он очнулся позже, поднялся туда и убил жену?

Чтобы принять такую версию, следовало предположить, что Мариетта легла в постель одетой, не сняв ни пальто, ни туфель, а это представлялось неправдоподобным, или что обвиняемый сам одел труп. Врачи и полицейские считали такую операцию слишком трудной, и вряд ли Ламбер был в силах ее совершить, даже проспав несколько часов на лестнице.

Ничто не доказывает, что он пролежал всю ночь на лестнице, так и не протрезвев; равным образом ничто не подтверждает, что он выходил из дома на Верхней улице.

Ничто не доказывает, что мужчина, спустившийся по каменной лестнице и замеченный акушеркой, был не он. Ничто также не подтверждает, что он не убил жену ударом молотка, а после каким-то образом избавился от орудия убийства.

— Суд напоминает присяжным, что любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. Я оглашу сейчас вопросы, на которые господа присяжные должны ответить в меру своего разумения, повинуясь лишь голосу совести и не поддаваясь соображениям, не имеющим отношения к настоящему делу.

Вопрос первый. Виновен ли обвиняемый в том, что девятнадцатого марта между восьмью часами вечера и часом ночи умышленно убил свою жену Мариетту Ламбер?

Вопрос второй. Виновен ли обвиняемый в том, что, пытаясь отвести от себя подозрения и навлечь их на одного или несколько других лиц, отнес тело на железнодорожный путь, где оно неизбежно должно было быть обезображено?

Вопрос третий. Действовал ли обвиняемый предумышленно?

Ломон чувствовал себя обессиленным, словно для того, чтобы дойти до этих трех главнейших вопросов, ему пришлось перевернуть горы.

— Присяжные и суд удаляются на совещание.

Ломон поднялся, надел шапочку и направился в совещательную комнату, куда за ним последовали заседатели, а потом поочередно зашли присяжные, не сразу осмелившиеся сесть в готические кресла вокруг большого стола.

Еще несколькими годами раньше присяжные должны были бы совещаться одни и принять на себя всю ответственность за приговор. Теперь, по новому закону, они сидели за одним столом с судьями, и каждый имел равные права при голосовании.

— Сударыня, господа, я готов ответить на вопросы, которые вам угодно будет задать.

Сперва присяжные от волнения не решались заговорить. Каждый, чтобы подбодрить себя, поглядывал на соседа. Наконец, г-жа Фальк первая робко подала знак, о чем, видимо, пожалела, едва председательствующий предоставил ей слово.

— Я не совсем поняла смысл второго вопроса и хотела бы уточнить, может ли ответ повлиять на меру наказания.

— Конечно, — ответил Ломон. — Первый вопрос касается статьи двести девяносто пятой Уголовного кодекса, которая гласит: «Умышленное лишение жизни почитается умышленным убийством».

Второй вопрос относится к статье триста четвертой, которая оговаривает: «Умышленное убийство влечет за собой равным образом смертную казнь, если оно было совершено для приготовления, облегчения или выполнения проступка либо для благоприятствования побегу или обеспечения безнаказанности виновников или соучастников этого проступка».

Наконец, статья триста четвертая четко определяет: «Во всяком другом случае виновный в умышленном убийстве карается пожизненными каторжными работами».

Страховой агент, ободренный примером г-жи Фальк, в свою очередь спросил:

— А если налицо предумышление?

— Тогда обвиняемый подпадает под статью двести девяносто шестую: «Всякое умышленное убийство, совершенное с предумышленней или из засады почитается предумышленным убийством».

— В этом случае статья триста вторая предусматривает смертную казнь, — добавил Ломон.

Лица всех посуровели. Каждый вдруг отчетливо осознал, что им, маленькой кучке людей, предстоит решить вопрос о жизни человека.

Деланн наблюдал за присяжными и живо интересовался выражением лица каждого; Фриссар сидел с недовольной миной и не поднимал глаз.

— Полиция действительно прошла по всем следам возможного убийцы? — спросил один из присяжных, архитектор по Профессии, увлекавшийся акварелью.

— Могу вас заверить, что комиссар Беле — один из самых знающих и дельных сотрудников уголовной полиции. Расследованием он руководил с предельной тщательностью.

— Есть ли во дворе у Ламберов колодец? Я немножко знаю улицы этого старого квартала и…

— Да, есть. Инспектор полиции несколько раз спускался в него, но не нашел ни молотка, ни какого либо другого орудия. Он извлек лишь проржавевшее ведро, которое, видимо, пролежало в колодце много лет.

— Была ли жизнь Мариетты Ламбер застрахована? — спросил страховой агент.

— Нет. Как говорилось на процессе, у нее нашли только платья и дешевые украшения.

Другой присяжный, шестидесятилетний торговец недвижимостью, осведомился:

— Выяснено, давал ей Желино деньги или нет?

— Он утверждает, что нет, и доказать противное невозможно. Насколько можно судить, Желино принадлежит к тому типу мужчин, которые сами берут у женщин деньги.

— А он брал?

— На этот счет мы располагаем только его заверениями. Он утверждает, что не брал.

— А Жозеф Пап?

— Вообще-то Пап отдавал весь заработок матери, а она оставляла ему очень мало на карманные расходы. В последнее время Папу случалось для выходов с Мариеттой занимать у товарищей, и за несколько дней до преступления он продал часы, доставшиеся ему от отца.

— Не мог ли Пап убить Мариетту Ламбер из ревности? Он признал, что шел за нею и Желино до дома и, стоя на тротуаре, чуть ли не присутствовал при их любовных забавах. В восемь вечера он встретился с Мариеттой на углу Железнодорожной улицы.

— Если он убил ее в это время, то должен был ждать до одиннадцати вечера, чтобы отнести труп на полотно. Тогда человек, которого его тетка заметила, когда тот спускался по каменной лестнице, никакого отношения к делу не имеет и прошел мимо тела, не заметив его.

— Если только Пап не пригласил Мариетту отправиться в ресторан «Голубой домик», который находится в квартале Женетт, и не убил ее при переходе путей.

Эту версию, которая, в конечном счете, представлялась не менее вероятной, чем остальные, предложили уже здесь, в совещательной комнате.

И опять г-жа Фальк проявила смелость, первой высказавшись по вопросу о виновности Ламбера. Она изложила свое мнение, ни на кого не глядя, — так ее смутила собственная дерзость.

— Не думаю, что такому человеку, как обвиняемый, даже если бы он убил свою жену, пришло бы в голову перенести ее на рельсы. Неоспоримо, что он ее любил. Пусть на свой лад. А тело любимого человека никто не бросит под поезд, который его искромсает.

— С таким же основанием можно сказать, что любимого человека не убивают, — сухо возразил Фриссар. — Но факты каждый день доказывают противное.

— Это не одно и то же.

Почти четверть часа шел общий спор — не столько о деле Ламбера, сколько об убийстве из ревности, как таковом.

В конце концов Ломон предложил:

— Не перейти ли нам к голосованию по первому вопросу?

Ломон заранее знал, что Фриссар ответит «да». Менее уверен был он в позиции Деланна: это человек непредсказуемый. Ломон мог держать пари, что «нет» ответят г-жа Фальк и еще двое присяжных.

Он сам распределил листки бумаги, и через несколько минут каждый, сложив листок вчетверо, опустил его в медный кувшин, много лет заменявший урну.

— Прошу судью Деланна приступить к подсчету голосов.

Голосовало десять человек — семь присяжных и трое судей. Поколебавшись, Ломон опустил в урну незаполненный листок.

Он считал, что будет несколько туров голосования, и почти уверился в этом, когда на двух первых бюллетенях, извлеченных из урны, прочел одно «нет» и одно «да». Затем последовали два бюллетеня с «да»; на всех других, кроме незаполненного, стояло слово «нет».

Лица всех сидящих за столом выразили глубокое изумление. Каждый, кто проголосовал «нет», считал, видимо, что он один принял такое решение. Возможно, этим он хотел облегчить совесть, предоставляя другим требовать осуждения.

Фриссар поджал губы, передернул плечами и бросил на Ломона взгляд, который тому не понравился.

— Попрошу кого-нибудь из присяжных проверить бюллетени, — повернувшись к г-же Фальк, сказал Деланн.

Ошибка исключалась. Шестью голосами против трех при одном воздержавшемся Дьедонне Ламбер был признан невиновным: сомнение истолковали в пользу обвиняемого.

Взволнованный не меньше остальных, Ломон встал. Публика, ожидавшая длительного обсуждения, прохаживалась большей частью по коридорам или курила в вестибюле. Ламбер вместе с конвойными и защитником ждал в отведенной ему комнате. Интересно, проявлял ли он и сейчас ту же выдержку, что при допросе свидетелей и прениях сторон?

Послушать речь Жува пришло немало адвокатов, принадлежащих к молодому поколению: сегодня в суде выступал один из них. Они с любопытством ожидали приговора.

Ломон позвал Жозефа и велел пригласить публику в зал. Несколько минут судьи и присяжные сидели молча, и трудно сказать, какое чувство преобладало в них: облегчение при мысли, что все кончилось, или страх, что они приняли неверное решение.

— Суд идет!

Скамья, где Ламбер провел два дня, ожидая решения своей участи, была пуста. Зрители стояли в зале, вытянув шеи. Жув был мертвенно бледен.

— Введите обвиняемого.

У Ламбера, как и у защитника, в лице не было ни кровинки, хотя он пытался удержать на губах какое-то подобие улыбки. Он тоже стоял.

— Ответ суда и присяжных на первый вопрос: «Нет, не виновен».

По залу прошел протяжный вздох, послышались разрозненные аплодисменты. Жув от волнения вцепился в подлокотники кресла.

Ламбер, казалось, ничего не понял и, глядя на председательствующего, силился что-то вымолвить.

— Обвиняемый свободен.

На этот раз сомнений у Ламбера не осталось. Лицо его прояснилось, на губах заиграла удивленная и радостная улыбка.

Ломон, как зачарованный, не отводил от него глаз: судье почудилось что-то иронически-сочувственное в этой улыбке, непосредственно адресованное ему. Это длилось всего несколько секунд. Уж не поблагодарил ли его Ламбер почти неуловимым и чуть насмешливым кивком?

Теперь, когда публика, двигаясь к выходу, стеснилась в центральном проходе, взгляд Ламбера обратился в зал, и его сразу же перехватила Люсьена Жирар. Она одна, не двигаясь, сидела посреди опустевшего ряда. Встречались ли прежде Люсьена и Ламбер? Вряд ли. Но это не мешало им сейчас, через разделяющее их пространство, обменяться чем-то вроде обещания и назначить друг другу встречу.

Может быть, восприняв слова председательствующего буквально и не зная, что Ламберу предстоят еще кое-какие формальности, Люсьена будет ожидать его у выхода?

Ломон понимал ее и не сердился. Его уязвило другое — то, что он, как ему показалось, прочел в устремленном на него взгляде Дьедонне Ламбера.

На мгновение он предстал в собственных глазах одним из тех простаков, которых Желино подкарауливал по вечерам на улице, чтобы соблазнить якобы краденым фальшивым бриллиантом.

В совещательной комнате Армемье задал Ломону лишь один вопрос:

— Довольны?

— Сам не знаю, — чистосердечно ответил тот.

Прокурор из вежливости поддержал:

— Я тоже.

Ломон зашел к себе в кабинет, где секретарь принял у него все атрибуты судейских полномочий. Ломон снова становился обыкновенным человеком. В тот вечер свет казался ему более тусклым, стены — более голыми, чем обычно.

— Вот теперь вы сможете отдохнуть, господин председатель. Вести такой процесс, когда ты болен, — тяжкое испытание.

Ломон, не задумываясь, согласился и пожал руку милейшему Ланди, который тоже радовался, что все кончено. Проходя по плохо освещенному коридору, Ломон заметил какую-то фигуру и, вглядевшись, узнал Шуара. Врач, похоже, кого-то поджидал. Ломон нахмурился и не стал останавливаться, но доктор заспешил к нему.

— Не знал, что вы бываете во Дворце Правосудия.

Ломону хотелось думать, что встреча их случайна.

Но Шуар промолчал, и теперь Ломон не сомневался: доктор здесь из-за него.

— Что-нибудь случилось? С женой?

Шуар кивнул.

— Приступ?

— Да.

— Серьезнее, чем обычно?

Красноречивое молчание.

— Умерла?

— После полудня. Вероятно, часа в три.

— Почему же мне только сейчас…

Ломону даже не пришло в голову вернуться в кабинет, и они одиноко стояли в полутемном коридоре.

— Кухарка, поднявшись в спальню около половины пятого, нашла ее мертвой на полу возле кровати. Она сразу же позвонила мне, но я мог лишь констатировать смерть.

Ломон не осмеливался спросить, не приняла ли Лоранс слишком сильную дозу лекарства. Эта мысль промелькнула у него не первой. Прежде всего он подумал, что наконец остался один.

— Она в самом деле была больна?

— Она запретила мне кому бы то ни было говорить об этом, вам — особенно.

— Почему?

Ломон не понимал. Поведение Лоранс уязвило его, как недавно уязвил взгляд Ламбера. Он снова чувствовал себя униженным.

— С каких пор?

— Ей было, кажется, тридцать четыре года, когда она впервые обратилась ко мне. Я определил гипертрофию сердца. Оно было у нее как у пятидесятилетней.

— А причина?

— Вероятно, это врожденное. Я сделал все, чтобы помочь ей. Консультировался со специалистом.

— Это вы рекомендовали ей постельный режим?

— Напротив, я уговаривал ее вести нормальную жизнь, только избегать излишеств.

Тронув Ломона за руку, Шуар добавил:

— Моя машина у входа.

По пути, в неосвещенной машине, Ломон спросил:

— Как она очутилась на полу?

— При ее болезни такое бывает часто.

— Агония?

Шуар не ответил.

— Она очень мучилась?

Кто-то ранее задал такой же вопрос по поводу Мариетты Ламбер.

— Думаю, все кончилось довольно быстро.

Шуар не пошел с ним наверх и остался внизу. В коридоре третьего этажа Ломон столкнулся с Леопольдиной, которая спросила:

— Доктора видели?

Она не плакала, но была взволнованна.

— Я-то думала, что болезнь…

Леопольдина замолчала. Ломон понял, что она хотела сказать. Как бы то ни было, тут он тоже ошибся. Недавно, заметив ироническую усмешку на лице Дьедонне Ламбера, он подумал, не ошибся ли в отношении его.

Ломон прикрыл за собой дверь в спальню. Лоранс положили на кровать в привычной для нее позе. Нос у нее заострился, губы поджались, и застывшая на них улыбка казалась более загадочной, чем при жизни.

Он не подошел к постели, не ощутил потребности поцеловать жену в последний раз или просто прикоснуться к ней. Не посмотрел ей в лицо, а лишь украдкой бросил на нее беглый взгляд, словно Лоранс все еще могла осудить его.

Во время их совместной жизни он нередко спрашивал себя, что думает о нем жена. Теперь он этого никогда не узнает.

Заблуждалась она на его счет или представляла себе мужа таким, каков он на самом деле? А разве он сам не видел ее в ложном свете?

Конечно, ему никогда доподлинно не установить, убил свою жену или нет Дьедонне Ламбер. Не освобожден ли им сегодня убийца, которого Люсьена Жирар обещала ждать, хотя и не обменялась с ним ни словом?

Взгляд Ломона упал на серебряный колокольчик, стоящий рядом с почти полным пузырьком лекарства. Значит, его не обвинят в отравлении. Ему не придется оправдываться.

Что-то в глубине души подсказывало Ломону: он не ошибся насчет Лоранс, и он не мог не сердиться на жену за то, что, даже умирая, она нашла способ оставить последнее слово за собой.

В его спальне забыли зажечь свет, и Ломон наощупь прошел через нее в ванную налить стакан воды — у него пересохло в горле. Он увидел в зеркале испуганные, бегающие глаза, осунувшееся лицо и вдруг ощутил воцарившуюся в дому пустоту, представил себе вечер наедине с самим собой и тишину, которую уже ничто не нарушит.

Ломон не сразу сообразил, что теперь у него нет причин проводить все вечера у себя в спальне; им овладела паника, но тут пришло спасительное решение.

О нем еще никто не знал, а та, кого оно касается, — и подавно: собираясь спуститься к Шуару, ожидавшему его в библиотеке, Ломон решил жениться на Жермене Стевенар.

Шейдоу Рок-Фарм Лейквилл, Коннектикут. 24 сентября 1954 года