Онлайн чтение книги Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна Les Trois Crimes d’Arsène Lupin
Глава 7. Человек в черном

I

В ту минуту Арсен Люпэн почувствовал, что его заманили в ловушку, пользуясь способами, которые он не мог еще разгадать, но в которых чувствовались необыкновенное искусство и ловкость. Все оказалось продуманным и подстроенным заранее: удаление его людей, исчезновение или предательство слуг, само его присутствие в доме госпожи Кессельбах. Все это, очевидно, удалось его противнику благодаря удачным для него обстоятельствам, граничившим порой с чудом; могло ведь, в конце концов, случиться, что Люпэн оказался бы здесь еще до того, как обманчивое послание достигло его друзей и заставило их уйти. В этом случае произошло бы целое сражение — сошлись бы друг против друга две банды. И, вспоминая повадки Мальрейха, — убийство Альтенгейма, отравление умалишенной девушки в Вельденце, — Люпэн думал, подстроена ли ловушка для него самого, не предусмотрел ли Мальрейх скорее общую свалку, в которой погибли бы его собственные сообщники, ставшие для него теперь лишними.

Это было скорее подсказкой интуиции, мимолетной мыслью, едва коснувшейся его. Пришло время действовать. Надо было защищать Долорес, похищение которой, по всей вероятности, было главной целью нападения.

Он приоткрыл окно на улицу и наставил револьвер. Один выстрел поднял бы тревогу во всем квартале, и бандиты обратились бы в бегство.

«Ну нет, — подумал он, — никто не скажет, что я уклонился от схватки. Повод чересчур хорош. И кто еще знает, пустятся ли они бежать! Их много, и на соседей им плевать…»

Он вернулся в комнату Долорес. Внизу раздался шум. Он прислушался; и, поскольку звуки шли со стороны лестницы, запер дверь на два оборота ключа Долорес металась и плакала на диване. Он обратился к ней с мольбой:

— У вас хватит сил? Мы на втором этаже. Я помогу вам спуститься. По оконным шторам…

— Нет, нет, не оставляйте меня… Они меня убьют… Защитите меня…

Он взял ее на руки и отнес в соседнюю комнату. И, склонившись над нею, сказал:

— Не двигайтесь и успокойтесь. Клянусь, что, пока я жив, никто к вам не прикоснется.

Дверь первой комнаты зашаталась. Долорес крикнула, цепляясь за него изо всех сил:

— Ах, они идут!.. Они вас убьют… Вы же один…

Он с жаром отозвался:

— Я не один… Вы со мною…

И пытался высвободиться. Но она, обеими руками охватив его голову, прошептала:

— Куда вы?.. Что вы хотите сделать?.. Нет… Вы не должны умереть… Я не хочу… Надо жить… Надо…

Она произнесла еще несколько слов, которые он не расслышал, — казалось приглушая их сама, чтобы они до него не донеслись. И, утратив силы, упала опять без чувств.

Он наклонился над нею, посмотрел на нее. И осторожным поцелуем коснулся ее волос.

Потом вернулся в первую из комнат, тщательно запер дверь во вторую и зажег свет.

— Минутку, ребятки! — крикнул он. — Вам так не терпится получить свое?.. Знаете ведь, что перед вами сам Люпэн?.. Погодите, сейчас получите!

Говоря это, он развернул ширму, чтобы скрыть диван, на котором перед тем лежала Долорес, и набросал на него одеяла и платья.

Дверь была готова разлететься в щепки под ударами нападающих.

— Да, да, я к вам спешу! Вы готовы? Ну, кто первый, дорогие господа?

Он быстро повернул ключ и выдернул засов.

Угрозы, крики, столпотворение злобных скотов в проеме распахнутой двери… Ни один не смел ворваться. Готовые ринуться на Люпэна, они топтались на месте, охваченные беспокойством и страхом…

Именно это он предусмотрел.

Стоя в середине комнаты, при полном свете люстры, с протянутой к ним рукой, он держал большую пачку банковских билетов, которые, пересчитывая на виду, разделил на семь равных долей. И спокойно заявил:

— Три тысячи франков премии каждому, кто отправит Люпэна к праотцам? Это вам обещали? Вот здесь — вдвое больше.

Он положил стопки купюр на столик перед бандитами.

— Сказки! — заорал Старьевщик. — Он хочет выиграть время! Стреляйте в него! Стреляйте!

Он поднял руку. Сообщники его удержали.

Люпэн тем временем продолжал:

— Разумеется, это не может изменить ваших планов. Вы пришли, во-первых, чтобы похитить госпожу Кессельбах. Во-вторых, и попутно — чтобы стибрить ее драгоценности. И я не стал бы, конечно, противиться таким благородным намерениям.

— Ну вот! Куда ты гнешь? — буркнул Старьевщик, невольно слушавший тоже.

— Ах, ах! Ты заинтересован, Старьевщик? Входи же, старина… Входите все… На вершине лестницы гуляют сквозняки, и птенчики, вроде вас, рискуют схватить насморк… Что, боитесь? Но ведь я один… Смелее, ягнятки!

Они вошли в помещение, заинтригованные и недоверчивые.

— Притвори дверь, Старьевщик, так нам будет уютнее. Спасибо, толстяк. Ага, по ходу дела, вижу, банкноты испарились… Стало быть, мы договорились. Как и полагается честным людям.

— А после?

— После? Конечно, поскольку мы теперь компаньоны…

— Компаньоны!

— Бог мой! Разве вы не взяли мои деньги? Будем работать вместе, толстяк, и вместе мы теперь сделаем намеченное дело; первое — похитим молодую особу. Второе — заберем побрякушки.

Старьевщик осклабился:

— Ты больше не нужен.

— Да нужен, толстяк.

— Для чего?

— Чтобы добраться до драгоценных побрякушек. Вы не знаете, где тайник, в котором они лежат; а мне это известно.

— Мы его найдем сами.

— Завтра. Или послезавтра. Или, скорее, никогда.

— Тогда пой. Чего тебе надо?

— Поделить драгоценности.

— Почему же ты не забрал все, если знаешь, где они?

— Не смог открыть сам. Там секретный замок. Вы должны будете мне помочь.

Старьевщик заколебался.

— Разделить… Разделить… Несколько камешков, может быть, да медяшек…

— Болван! Там больше, чем на миллион!

Банда дрогнула, услышав цифру.

— Хорошо, — сказал Старьевщик. — Но если Кессельбахша смоется? Она там, в другой комнате, не так ли?

Люпэн на мгновение отодвинул часть ширмы, приоткрыв нагромождение платьев и одеял, которое приготовил на диване.

— Она здесь. Лежит в обмороке. Но выдам ее только после раздела.

— Однако…

— Третьего не дано. Хотя и один, вы знаете, чего я стою. Итак…

Бандиты посоветовались между собой, и Старьевщик спросил:

— Где тайник?

— Под очагом в камине. Однако, поскольку мы не знаем секрета, придется снять весь камин, зеркало, мрамор, все это, видимо, сразу; работенка не из легких.

— Ба, нам не привыкать. Сейчас увидишь. За пять минут…

Он отдал приказ, и его сообщники тут же принялись за дело, проявляя завидное трудолюбие и дисциплину. Двое из них, встав на стулья, начали снимать зеркало. Четверо других взялись за самый камин. Старьевщик наблюдал за работой и командовал:

— Смелее, ребята! Дружно, взялись! Осторожно, осторожно…

Пошло, пошло!..

Стоя сзади, с руками в карманах, Люпэн глядел на них почти растроганно. И в то же время во всю меру гордости, как артист и мастер своего дела, наслаждался этим новым доказательством его силы, власти над людьми, его неодолимого влияния на людей. Как могло случиться, что эти преступники хотя бы на минуту поверили рассказанной им неправдоподобной сказке и так утратили чувство реальности, чтобы отдать ему все козыри в игре?

Он вынул из карманов два больших револьвера, массивных и мощных, протянул обе руки и спокойно, выбирая двух первых, которых должен уложить, а заодно — тех двоих, которые упадут вслед за ними, прицелился, как прицелился бы в пару мишеней на стрельбище. Два выстрела, слившихся в один… Еще два…

Раздались вопли… Четверо бандитов свалились, как подкошенные, друг за другом, словно куклы при игре в войну.

— Четверых отнять из семи — остаются трое, — хладнокровно сказал Люпэн. — Будем продолжать?

Его руки были по-прежнему подняты, оба револьвера держали на мушке кучку, в которую сбились Старьевщик и его дружки.

— Сволочь! — буркнул Старьевщик, шаря под пиджаком в поисках оружия.

— Лапы вверх, не то стреляю! — крикнул Люпэн. — Вот так! Вы, двое, быстро заберите у него пушку. Не то…

Оба бандита, дрожа от страха, разоружили своего главаря и заставили его подчиниться.

— Связать его! Связать, дьявол вас возьми! Чего боитесь? Вы свободны, как только я уйду… Снимите пояса… Свяжите его, сначала руки… Теперь — ноги… Быстрее, быстрее…

Растерянный, поверженный, Старьевщик более не противился. Пока сотоварищи его связывали, Люпэн наклонился над ними и нанес им два мощных удара рукояткой револьвера по головам. Они упали.

— Хорошая работа, — похвалил он себя, отдышавшись. — Жаль, что не было их еще с полсотни… Я был в форме… И все это — с легкостью и блеском… С улыбкой на устах… Как тебе это нравится, Старьевщик?

Бандит что-то злобно забормотал в ответ.

— Не грусти, толстяк, — посоветовал ему Люпэн. — Утешься мыслью, что способствовал доброму делу, спасению госпожи Кессельбах. Она сама поблагодарит тебя за рыцарский поступок.

Он направился к двери во вторую комнату и открыл ее.

— Ах! — воскликнул он, останавливаясь на пороге, растерянный, потрясенный.

Комната была пуста.

Он подошел к окну и увидел приставленную к нему раздвижную, стальную лестницу.

— Похищена!.. Похищена!.. — прошептал он, — Луи де Мальрейх! Ах, проклятый!

II

Поразмыслив несколько минут, стараясь в то же время подавить жестокую тревогу, он сказал себе, что, поскольку госпоже Кессельбах не грозила непосредственная опасность, не следовало, в конце концов, так волноваться. Но тут его охватила ярость. Вернувшись в первую комнату, он набросился на бандитов, пнул их несколько раз ногой, нашел и забрал свои деньги, после чего заткнул всем рты кляпами, связал всем руки, используя все, что нашел — шнуры занавесок и штор, разодранные на полоски одеяла и простыни. В конце концов он уложил плотно рядом на ковер семь живых человеческих тюков, перевязанных, словно для отправки по почте.

— Коллекция мумий, закуска для любителя! — насмешливо сказал он. — Куча идиотов, ну как вам удалось ваше дело? Лежите себе, как в морге лежат утопленники… Думали расправиться с Люпэном, с Люпэном, защитником вдов и сирот!.. Теперь дрожите? Напрасно, мои бедные котята! Люпэн никогда не обидел даже мухи… Но Люпэн — порядочный человек, который не любит подонков. И знает, в чем его долг. Разве можно спокойно жить рядом с такими негодяями, как вы? Что нас ждет? Никакого уважения к достоянию ближнего? Никаких законов? Никакого общества? Никакой совести? Куда мы идем, о Боже, куда мы идем!

Не потрудившись даже их запереть, он вышел из комнаты и добрался до все еще ждавшего его такси. Послал шофера за еще одной машиной и привел обе к особняку госпожи Кессельбах.

Щедрые чаевые, врученные авансом, помогли избежать ненужных расспросов. С помощью обоих шоферов он отнес вниз семерых пленников, погрузил их кучей в оба автомобиля. Раненые стонали, кричали. Он захлопнул дверцы и сел сам в первую машину, рядом с шофером.

— Куда едем? — спросил тот.

— На набережную Орфевр, 36. В Сюрте.

Двигатели зарокотали, и странный кортеж двинулся вниз по спускам Трокадеро. На улицах пришлось обогнать насколько телег с овощами. Вооруженные шестами служащие муниципалитета гасили фонари.

В небе еще было видно несколько звезд. Из утренних далей долетал легкий бриз.

Люпэн замурлыкал песню.

Площадь Согласия… Лувр… Вдали — темная масса собора Парижской Богоматери… Он повернулся и спросил:

— Ну, как дела, друзья? У меня тоже, спасибо. Ночь просто чудесна. Какой дивный воздух!

Машины затрясло на неровных булыжниках набережных. Вскоре появился Дворец правосудия, а за ним — Сюрте.

— Подождите здесь, — приказал Люпэн шоферам, — и позаботьтесь о моих клиентах.

Он миновал первый двор и прошел в коридор направо, ведущий к кабинетам центральной службы. Там сидели дежурные инспектора.

— Доставлена дичь, милостивые государи, доставлена дичь, причем — крупная. Господин Вебер у себя? Я — новый полицейский комиссар Отейля.

— Господин Вебер — в своей квартире. Сообщить ему?

— Минуточку. Я спешу. Оставлю ему пару слов.

Он присел к столу и написал:

Он положил письмо в конверт, который тщательно заклеил.

— Это — для господина Вебера. Срочно. Теперь дайте мне семь человек для приемки товара. Я оставил его на набережной.

У автомобилей его, однако, нагнал один из главных инспекторов.

— Ах, это вы, мсье Лебеф! — воскликнул он. — У меня хороший улов… Вся банда Альтенгейма… Они все там, в тех авто.

Главный инспектор отвел его немного в сторону и не без удивления спросил:

— Где же вы их взяли?

— С поличным — при похищении госпожи Кессельбах и ограблении ее дома. Извините, спешу; объясню все позднее.

— Но, простите, за мной послали по просьбе комиссара Отейля… И мне кажется, что… С кем имею честь?

— С человеком, который преподнес вам в подарок семерых апашей самого отменного качества.

— И еще хотелось бы узнать…

— Мое имя?

— Да.

— Арсен Люпэн.

Он быстро подставил непрошенному собеседнику подножку, добежал до улицы Риволи, вскочил в проходящее такси и попросил отвезти его к воротам Терн.

Постройки знакомого квартала на улице Восстания были рядом; он направился к номеру 3.

При всем своем хладнокровии и умении владеть собой Арсен Люпэн с трудом справлялся с охватившим его волнением. Сумеет ли он отыскать Долорес Кессельбах? Куда доставил молодую женщину Луи де Мальрейх — в свой особняк или в сарай Старьевщика? Люпэн отобрал у последнего ключ к сараю, так что смог без труда, позвонив и пройдя все дворы, открыть дверь и войти в склад старых вещей. Он включил фонарик и осмотрелся. С правой стороны было свободное пространство, где сообщники держали свой последний совет.

На диване, о котором им говорил Старьевщик, действительно были видны очертания темного предмета. Завернутая в одеяла, связанная, там лежала Долорес.

Он оказал ей помощь.

— Ах, это вы! Это вы! — еле проговорила она. — Они вам не причинили вреда?

И тут же, выпрямившись, указала на заднюю часть склада:

— Туда… Он ушел в ту сторону… Я слышала… Я уверена… Идите туда, прошу вас…

— Сначала помогу вам, — сказал он.

— Нет… Вы должны его обезвредить… Прошу вас… Прошу…

На этот раз страх не вызывал у нее подавленности; напротив, он придавал ей негаданные силы, и она повторяла в отчаянном стремлении избавиться от преследовавшего ее врага:

— Вначале — добейте его… Я не в силах больше жить, вы должны спасти меня от него… Вы должны… Я не в силах больше жить…

Он развязал ее, заботливо уложил на диван и сказал:

— Вы правы… И в этом месте бояться вам нечего… Подождите, я вернусь.

Но, едва он отвернулся, она с живостью схватила его за руку:

— А вы?

— Что вы хотите сказать?

— Если этот человек…

Казалось, она боялась за Люпэна ввиду предстоящей последней схватки, к которой сама его толкала. Казалось, в последний момент была бы счастлива удержать его.

Он прошептал:

— Спасибо, и будьте спокойны. Мне нечего бояться. Он теперь один.

Оставив ее, он направился в глубину сарая. И, как ожидал, увидел лестницу, приставленную к стене, по которой поднялся до слухового окна. Этим путем и воспользовался Мальрейх, чтобы вернуться в свое логово на улице Делезман.

Он повторил этот путь, как прошел по нему за несколько часов до того, пробрался во второй сарай и спустился в сад. Теперь перед ним был дом, в котором тот поселился. Странное дело, Люпэн ни капли не сомневался в том, что Мальрейх — у себя. Их встреча была теперь неизбежной; отчаянная борьба, которую они вели друг против друга, близилась к концу. Еще несколько минут, и все будет кончено.

Но сюрпризы не кончились. Он взялся за ручку двери — и она тут же поддалась. Особняк не был даже заперт.

Он прошел через кухню, вестибюль, поднялся по лестнице; он шел по дому свободно, не пытаясь умерить шум своих шагов. На площадке остановился. Пот стекал с его лба, кровь стучала в висках. И все-таки он сохранял спокойствие, владея собой, каждой своей мыслью. Он вынул оба револьвера и положил их на верхнюю ступеньку.

«Никакого оружия, — сказал он себе, — только руки, ничто кроме силы моих рук… Этого достаточно… так будет лучше всего…»

Перед ним были три двери. Он выбрал среднюю, нажал на ручку. Ничто не препятствовало. Он вошел.

В комнате было темно, однако через распахнутое окно проникало сияние ясной ночи. Он увидел белые занавеси и простыни на кровати.

И на ней кто-то полулежал.

Люпэн резко осветил карманным фонариком возникший перед ним человеческий силуэт.

— Мальрейх!

Перед ним было до синевы бледное лицо Мальрейха, его темные глаза, заостренные скулы мумии, его иссохшая шея. Все это — неподвижное, в пяти шагах от него. И он не мог бы сказать, что эта застывшая маска, этот лик мертвеца выражал малейший страх, хотя бы какое-то беспокойство. Люпэн сделал к нему шаг, второй, третий. Человек не дрогнул, не пошевелился.

Видел ли он? Понимал ли? Казалось, его глаза были устремлены в пустоту, и все вокруг представлялось ему более галлюцинацией, чем действительностью.

Еще шаг…

«Он будет защищаться. Должен защищаться, — подумал Люпэн. — Должен защищаться!»

И протянул к тому руку. Человек перед ним не сделал ни единого жеста, не отшатнулся, его веки не дрогнули.

И сам Люпэн, потрясенный, охваченный ужасом, потерял вдруг голову. Он опрокинул противника, повалил его на постель, обернул его в простыни, перетянул одеялами, придавил коленом, как добычу. Без того, чтобы тот попытался хоть чем-то воспротивиться.

— Ах! — крикнул Люпэн, опьяненный радостью и утоленной ненавистью, — наконец ты раздавлен, мерзкая тварь! Наконец-то я с тобой совладал!

Снаружи улицы Делезман прослушался шум, в калитку сада забарабанили чьи-то кулаки. Бросившись к окну, он закричал:

— Это ты, Вебер! В добрый час! Ты образцовый слуга! Закрой за собой решетку, мой милый, и беги сюда! Добро пожаловать!

За несколько минут он обыскал платье своего пленника, завладел его бумажником, захватил бумаги, которые обнаружил на скорую руку в ящиках секретера и бюро, бросил все на стол и просмотрел. И вскрикнул от радости: там была пачка писем, тех уже знаменитых писем, которые он обещал вернуть германскому императору. Он положил остальные бумаги на место и снова кинулся к окну.

— Дело сделано, Вебер! Можешь заходить! Ты найдешь убийцу Кессельбаха — связанного, готовенького… Прощай, Вебер!

И, скатившись с лестницы, поспешил к сараю. Пока Вебер проникал во флигель, он присоединился к Долорес Кессельбах.

Действуя в одиночку, он задержал семерых сообщников Альтенгейма!

И выдал правосудию таинственного главаря банды, омерзительное чудовище, Луи де Мальрейха!

III

На широком деревянном балконе, у небольшого стола молодой человек писал.

Время от времени он поднимал голову и окидывал туманным взором горизонт, окрестные холмы; деревья, уже тронутые осенью, роняли последние листья на красные крыши вилл и на газоны садов. Затем принимался опять писать.

В какую-то минуту он взял свой листок в руки и прочитал вслух:

— Неплохо, — сказал чей-то голос за его спиной, совсем неплохо. — Мадам Эмабль Тастю не написала бы лучше. В конце концов, не каждому дано быть Ламартином…

— Вы!.. Вы!.. — пробормотал молодой человек в полной растерянности.

— Ну да, дорогой поэт, это я, Арсен Люпэн, который явился, чтобы навестить своего друга, Пьера Ледюка.

Пьера Ледюка охватила дрожь, словно в приступе лихорадки. Он тихо проронил:

— Пришло время?

— Да, мой прекраснейший Пьер Ледюк, настал для тебя час оставить, точнее — прервать на некоторое время безмятежное существование поэта, которое ты ведешь уже несколько месяцев у ног Женевьевы Эрнемон и госпожи Кессельбах; и исполнить роль, которую я приготовил для тебя в моей пьесе… Очень милой пьесе, уверяю тебя, небольшой, но хорошо задуманной драме, поставленной по всем правилам искусства, с тремоло, с веселым смехом и горьким зубным скрежетом. Мы подошли к пятому акту, развязка близится, и именно ты, Пьер Ледюк, в главной роли. Какая слава!

Молодой человек встал:

— А если я откажусь?

— Идиот.

— Да, если я откажусь? В конце концов, что обязывает меня принять роль, которая мне неизвестна, которая заранее вызывает у меня отвращение и стыд?

— Идиот! — повторил Люпэн.

Заставив Пьера Ледюка снова сесть, он устроился рядом с ним и сказал ему самым ласковым голосом:

— Ты совершенно забыл, милый юноша, что тебя зовут вовсе не Пьер Ледюк, а Жерар Бопре. И если ты носишь прекрасное имя Пьера Ледюка, это потому, что ты, Жерар Бопре, убил Пьера Ледюка и украл его имя.

Молодой человек подскочил от негодования:

— Вы сошли с ума! Вы прекрасно знаете, что сами все это подстроили!

— Черт возьми, да, я это прекрасно знаю. Но что скажет правосудие, когда я представлю ему доказательства насильственной смерти Пьера Ледюка и того, что ты занял его место?

Окаменев, молодой человек едва пролепетал:

— Этому не поверят… Зачем бы мне это делать?.. С какой целью?

— Идиот! Эта цель настолько очевидна, что даже Вебер ясно увидел бы ее. И ты врешь, говоря о том, что не хочешь принять роль, которая тебе неизвестна. Ты знаешь эту роль. Это та, которую сыграл бы Пьер Ледюк, не будь он мертв.

— Но Пьер Ледюк для меня, для всего света — не более чем имя, пустой звук. Кем он был? Кем являюсь я?

— Какое тебе до этого дело?

— Я хочу знать. Хочу знать, к чему должен прийти.

— И если будешь знать, пойдешь, не колеблясь, к цели?

— Да, если цель, о которой вы говорите, стоит того.

— Не будь этого, как ты думаешь, я стал бы так стараться?

— Кто я такой теперь — вот что мне нужно знать. И какой бы ни оказалась моя судьба, можете быть уверены, что я буду ее достоин. Но прежде я должен знать, кем, наконец, являюсь.

Люпэн снял шляпу, поклонился и сказал:

— Германном Четвертым, великим герцогом де Де-Пон-Вельденц, князем ле Бернкастель, электором Тревским и прочая, и прочая.

Три дня спустя Люпэн усадил госпожу Кессельбах в машину и повез ее в сторону границы. Путешествие протекало в молчании. Люпэн с волнением вспоминал испуганный жест Долорес и слова, оброненные ею в доме на улице Винь в те минуты, когда он, защищая ее, двинулся навстречу сообщникам Альтенгейма. Она тоже, вероятно, об этом думала, так как испытывала в его присутствии явную неловкость и выглядела смущенной.

Вечером они прибыли в небольшой замок, весь в наряде из листвы и цветов, накрытый огромной кровлей из красной черепицы и окруженный большим парком с вековыми деревьями. Там была уже устроена Женевьева, вернувшаяся из соседнего города, где подобрала слуг из числа местных жителей.

— Вот ваше жилище, мадам, — сказал Люпэн. — Это замок Брюгген. Здесь, в полной безопасности, вы дождетесь завершения событий. Завтра вашим гостем будет Пьер Ледюк, которого я уже обо всем известил.

Он тут же снова пустился в путь, направился в Вельденц и вручил графу Вальдемару пакет с письмами, которые отвоевал.

— Вы помните условия, дорогой Вальдемар, — сказал Люпэн. — Прежде всего — восстановить в правах род де Де-Пон-Вельденц и вернуть великое герцогство великому герцогу Германну IV.

— Я сегодня же начну переговоры с регентским советом. По моим сведениям, трудностей не предвидится. Но этот великий герцог Германн…

— Его высочество в настоящее время под именем Пьера Ледюка проживает в замке Брюгген. Вы получите все необходимые доказательства по поводу подлинности его личности.

В тот же вечер Люпэн направился обратно в Париж с намерением активно способствовать ускорению процесса Мальрейха и семи его бандитов.

Как проходило это судебное дело, каким образом его вели — обо всем этом рассказывать излишне, так как еще живы в памяти современников соответствующие факты, до мельчайших подробностей. Дело стало одним из тех сенсационных событий, которые комментируют и обсуждают между собой самые малограмотные крестьяне из наиболее захолустных хуторов. Что хотелось бы напомнить — это огромное участие, принятое Люпэном как в течении процесса, так и в обеспечении расследования. В сущности, следствие вел именно он. С самого начала он сумел подменить собой соответствующие инстанции системы правосудия, указывая, где проводить обыски, какие следует принимать меры, какие вопросы задавать задержанным, имея при этом на все готовые ответы. Кто не помнит всеобщего ошеломления, когда в газетах появлялись его письма, отмеченные железной логикой и силой убеждения, письма, выходившие, друг за другом, под следующими подписями:

Он вносил в работу немалый азарт, увлеченность, некоторую даже резкость, вызывавшие удивление, поскольку проявлялась им, обычно — столь склонного к иронии, а в общем, по своему темпераменту, и к сочувствию, в известной мере — профессиональному.

На этот раз им владела ненависть.

Он ненавидел Луи де Мальрейха, кровавого бандита, низкую тварь, которого всегда боялся и который, даже взаперти, даже побежденный, вызывал в нем чувство отвращения и страха, которые испытываешь при виде ядовитого гада. Наконец, разве не Мальрейх осмелился преследовать Долорес? «Он начал игру, он проиграл. Его голова скатится», — думал Люпэн. Именно этого он желал своему мерзкому врагу. Эшафот, туманное раннее утро, в которое нож гильотины устремляется вниз и лишает жизни…

Но каким же странным оказался задержанный, тот, которого следователь месяцами допрашивал в стенах своего кабинета! Каким странным выглядел этот человек — костлявый, скелетического вида, с мертвенным взором!

Казалось, его не было в нем самом. Он был не там, но совсем в другом месте. И даже не помышлял о том, чтобы отвечать.

— Меня зовут Леон Массье.

Та единственная фраза, на которой он замкнулся.

Люпэн на это возражал:

— Ты лжешь; Леон Массье, родившийся в Периге, сирота с десятилетнего возраста, умер семь лет тому назад. Ты присвоил его документы. Но забыл, что есть свидетельство о его смерти. Вот оно.

И Люпэн послал следователю копию этой бумаги.

— Я Леон Массье, — снова утверждал задержанный.

— Ты врешь, — отвечал Люпэн, — ты — Луи де Мальрейх, последний из потомков мелкого дворянина, поселившегося в XVIII столетии в Германии. У тебя был брат, называвший себя бароном Альтенгеймом, он же — Парбери, он же — Рибейра; этого брата ты убил. У тебя была также сестра, Изильда де Мальрейх; ты ее убил.

— Я Леон Массье.

— Ты лжешь опять. Ты — Мальрейх. Вот твое свидетельство о рождении. Вот свидетельства о рождении твоего брата и твоей сестры.

И Люпэн послал в магистратуру все три документа.

Впрочем, за исключением всего, что касалось его личности, Мальрейх не защищался, подавленный, очевидно, нагромождением доказательств, свидетельствовавших против него. Что мог он сказать? В распоряжении следствия были четыре десятка написанных им распоряжений для банды сообщников, которые он по небрежности не уничтожал. И все эти приказания касались дела Кессельбах, похищения Ленормана и Гуреля, преследования старого Штейнвега, устройства подземных ходов в Гарше и так далее. Как мог он отрицать?

Одно странное обстоятельство, однако, сбивало с толку правосудие. При очных ставках с их главарем семеро бандитов в один голос твердили, что не знают его. Никогда такого не видели. Указания от него получали либо по телефону, либо в темноте, с помощью как раз тех маленьких записок, которые Мальрейх передавал им безмолвно и быстро.

Впрочем, разве сообщение, установленное между флигелем на улице Делезман и сараем Старьевщика не было доказательством их сообщничества? Оттуда Мальрейх видел их и слышал. Оттуда главарь наблюдал за своими людьми.

Противоречия? Несовместимые, казалось бы, факты? Люпэн тут же давал всему объяснение. В ставшей знаменитой статье, напечатанной в утро суда, он развернул перипетии дела с самого начала, раскрыл его подоплеку, распутал все хитросплетения, показал, как Мальрейх жил, неузнанный всеми, в комнате своего брата, мнимого майора Парбери, как он разгуливал, словно невидимка, по коридорам отеля Палас, где убил Кессельбаха, гостиничного слугу и секретаря Чемпэна.

Всем запомнились и дебаты. Они были сумрачными и жуткими; жуткими из-за той атмосферы духа ужаса, которой были подавлены присутствующие, воспоминаний о преступлениях и крови; жуткими, темными, удушающими — из-за неизменного молчания главного обвиняемого.

Ни единого признака возмущения. Ни одного движения. Ни слова. Восковая фигура, которая не слышала и не видела. Устрашающее воплощение невозмутимости и спокойствия. По залу проходили волны трепета. В охваченном страхом воображении публики вместо человека возникал образ сверхъестественного существа, злого духа восточных легенд, одного из тех индусских богов, которые вобрали в себя все, что может быть на свете свирепого, жестокого, разрушительного, кровавого.

На других бандитов никто даже не смотрел. Ничтожные подручные всецело растворялись в тени, отбрасываемой этой впечатляющей фигурой.

Самыми впечатляющими оказались показания госпожи Кессельбах. К удивлению всех, даже самого Люпэна, Долорес, не отозвавшаяся ни на одно из приглашений следователя, прибежище которой было неизвестно, Долорес явилась в суд как горестная вдова, чтобы выступить с неопровержимым свидетельством против убийцы ее мужа.

Посмотрев на него внимательным, долгим взглядом, она сказала просто:

— Он — тот, кто проник в мой дом на улице Винь, кто меня похитил, кто запер меня в сарае Старьевщика. Я его узнала.

— Вы это подтверждаете?

— Клянусь перед богом и людьми.

Через день Леон Массье, он же Луи де Мальрейх, был приговорен к смерти. И эта личность до такой степени затмевала жалкие фигуры своих сообщников, что участь последних была облегчена — за ними признали наличие смягчающих обстоятельств.

— Луи де Мальрейх, вам нечего сказать? — спросил председатель суда присяжных.

Он не ответил.

Один лишь вопрос в глазах Люпэна не получил разрешения. Зачем Мальрейх совершил все эти преступления? Чего он хотел? Какой была его цель?

Скоро ему предстояло это узнать. Близился день, в который, трепеща от ужаса, убитый отчаянием, смертельно раненный, он узнает страшную правду.

В последующее время, хотя эта мысль время от времени посещала все-таки его, он не стал более заниматься делом Мальрейха. Решившись начать новую жизнь, сменить шкуру, как выражался сам, успокоившись, с другой стороны, за судьбу госпожи Кессельбах и Женевьевы, за мирной жизнью которых наблюдал издалека, регулярно оповещаемый, наконец, Жаном Дудвилем, посланным им в Вельденц, обо всех переговорах, которые происходили между двором кайзера и регентским советом великого герцогства, он использовал свое время для того, чтобы ликвидировать прошлое и подготовить будущее.

Мысли о новой жизни, которую он будет вести на глазах у госпожи Кессельбах, вызывали у него новые честолюбивые планы и непредвиденные чувства, в которые, неощутимо для него самого, неизменно вторгался образ Долорес.

За несколько недель Люпэн ликвидировал все улики, которые когда-нибудь могли бы его выдать, все следы, которые были способны к нему привести. Каждому из прежних сотоварищей он выдал денежную сумму, достаточную для того, чтобы надолго их обеспечить, и простился со всеми, объявив, что уезжает в Южную Америку. И как-то утром, после целой ночи основательных раздумий, после углубленного анализа своего положения, он воскликнул:

— Кончено! Бояться более нечего. Старый Люпэн умер. Место молодому Люпэну!

Принесли депешу из Германии. Ожидаемая развязка наступила. Регентский совет, по настояниям берлинского двора, вынес вопрос на рассмотрение избирателей великого герцогства, и избиратели, по настояниям регентского совета, подтвердили их непоколебимую преданность старинной династии Вельденца. Граф Вальдемар, а с ним трое делегатов от дворянства, армии и администрации были уполномочены отправиться в замок Брюгген, установить подлинность личности великого герцога Германна IV и получить у его высочества распоряжения о порядке его торжественного возвращения в княжество предков, возвращения, которое должно состояться в начале следующего месяца.

«На этот раз дело сделано, — подумал Люпэн. — Великий проект Кессельбаха — накануне осуществления. Остается только помочь Вальдемару проглотить моего Пьера Ледюка. Но это будет детской игрой. Завтра помолвка Женевьевы и Пьера будет обнародована. И Вальдемару будет уже представлена невеста великого герцога!»

Отправляясь в автомобиле в замок Брюгген, Люпэн был счастлив. В машине он насвистывал, напевал, то и дело вступал в разговор с шофером: «Знаешь ли ты, Октав, кого имеешь честь возить? Владыку мира… Да, старина! Это вызывает у тебя трепет, не так ли? Так вот, это правда. Я — владыка мира». Он потирал руки и продолжал свой монолог: «Конечно, до этого пришлось пройти долгий путь. Борьба началась целый год тому назад. И была самой страшной из всех, какие мне приходилось выдерживать… Черт возьми, какая схватка титанов!.. Теперь дело сделано, — повторил он, — враги устранены. Между мною и целью препятствий больше нет. Место свободно, будем на нем строить. Материалы у меня под рукой, рабочие есть, будем строить, Люпэн! И да будет достоин тебя построенный дворец!»

Он приказал остановить машину в нескольких сотнях метров от замка, чтобы его прибытие не было так заметно, и сказал Октаву:

— Въедешь через двадцать минут, в четыре часа, и отвезешь мои чемоданы в садовый домик, на краю парка. Я буду жить там.

На первом повороте дороги, в конце тополиной аллеи ему открылся вид замка. Издали, у подъезда он заметил Женевьеву, которая проходила мимо главного входа. Сердце растроганно забилось.

«Женевьева, Женевьева… — подумал он с нежностью. — Женевьева… Обещание, данное мною твоей умирающей матери, сбывается. Женевьева — великая герцогиня!.. И я, в тени близ нее, в заботах о ее счастье… Продолжая при том великие комбинации Люпэна!..»

Он рассмеялся, одним прыжком добрался до купы деревьев, встававшей на обочине аллеи, и поспешил вдоль густых зарослей. Так можно было добраться до замка незамеченным из окон гостиной или главных комнат. Он хотел увидеть Долорес прежде, чем она увидит его, и, как только что имя Женевьевы, несколько раз произнес ее имя, теперь уже — с волнением, которое удивило его самого:

— Долорес… Долорес…

Крадучись, он прошел по кулуарам и пересек столовую. Из этой комнаты, через большое зеркало, перед ним открывалась половина гостиной. Он подошел ближе.

Долорес лежала вытянувшись в шезлонге. Пьер Ледюк, стоя перед нею на коленях, с обожанием смотрел на нее.