Онлайн чтение книги Тунеядцы Нового Моста Les Vauriens du Pont-Neuf
ГЛАВА XI. Капитан Ватан беспрестанно натыкается на неожиданности, одна другой необыкновеннее

Вернемся теперь к капитану Ватану, которого оставили на веревочной лестнице над водой Сены, в совершенной темноте.

Капитан Ватан был из числа решительных, смелых людей, которые находят особенную прелесть во всем неизвестном и неожиданном, потому что вполне самоуверены и чувствуют себя всегда в состоянии все одолеть.

Авантюрист совершенно спокойно спускался по веревочной лестнице, которой в темноте не видно было конца.

Не прошло, однако, идвух минут, как он почувствовал под ногами какую-то твердую точку опоры; это было дно довольно большой лодки.

Когда он выпустил из рук лестницу, Клер-де-Люнь взял его за руку.

— Позвольте, я вас поведу, капитан, — сказал он, — и главное, не бойтесь!

— А? Ты что это говоришь, дуралей? — резко воскликнул капитан. — Не смеяться ли вздумал надо мной?

— Виноват, капитан, обмолвился. Пожалуйте!

—Ладно, да смотри у меня, чтобы больше не обмолвиться!

— Слушаю, капитан. Черт возьми! Вы не изменились, надо вам отдать справедливость, все такой же терпеливый.

Капитан засмеялся.

— Я тебе пошучу! — пригрозил он. — Ну, когда же конец? Где мы теперь?

— Под аркой Нового моста, капитан.

— Ты тут живешь?

— Не совсем тут, вот увидите; поднимитесь по этой лестнице.

— Опять?

— Это последняя.

— Не стоило спускаться, чтобы сейчас же опять подниматься.

— Может быть, капитан, но поднимитесь все-таки.

— Да я тут ни зги не вижу, morbleu!

— Не обращайте на это внимание.

— Ну, ладно, коли нужно! Только черт бы побрал этакую прогулку!

Клер-де-Люнь засмеялся и тихонько свистнул. В ту же минуту на расстоянии футов двенадцати над ними заблестела, как звезда, светлая точка.

— А! Вот теперь вижу, куда идти, — произнес капитан и стал взбираться по лестнице.

Клер-де-Люнь следовал за ним, по-видимому забавляясь колебаниями своего бывшего командира.

В лестнице было всего перекладин десять; взобравшись наверх, капитан, к своему величайшему изумлению, очутился перед отверстием, сделанным в самом своде арки.

— Проходите! — ободрил его Клер-де-Люнь.

— Прошел! — отвечал капитан.

Клер-де-Люнь последовал за ним и нажал какую-то невидимую пружину.

В отверстие без шума вдвинулась каменная масса и герметически закрыла его.

— Ну, вот мы и дома! — довольно сказал Клер-де-Люнь. — Теперь, капитан, позвольте указать вам дорогу.

— Показывай, мой любезный, не церемонься; ты ведь здесь у себя дома. Странное только помещение ты выбрал.

— Надежное, по крайней мере.

— Конечно; но я не понимаю, как ты мог устроить это, не возбудив ничьего внимания?

— Это не я устроил, капитан; это подземелье существовало раньше меня; и я его только дополнил.

Говоря таким образом, авантюристы шли при неясном свете чадившей лампы, достаточно, однако же, освещавшей подземелье, чтобы можно было его рассмотреть.

Оно имело шесть футов вышины и четыре — ширины, образуя множество галерей с выходом в разные стороны, запертых в некоторых местах толстыми железными решетками с зубьями наверху; такие же решетки шли местами и по главному коридору, где проходили авантюристы.

— Да это, брат, настоящая крепость!

— Parbleu, капитан! И неприступная крепость.

— А разве ты не знаешь, что крепости для того и сделаны, чтобы их брать?

— Только не эта, капитан. Ведь тут совершенно свободно могут спрятаться пятьсот человек так, что их и не найдешь!

— Даже если бы нашли вход, через который мы сейчас прошли?

— Parbleu! Да таких входов целых шесть.

— Черт возьми!

— Да; чтобы захватить нас, надо было бы взорвать мост, да и то не удалось бы, пожалуй.

— Послушай, а что же это за шум над нами?

— Это мы идем теперь под Самаритянкой.

— А! Но куда же мы идем?

— В одну из моих квартир.

— Как! Да их разве несколько у тебя?

— Точно так, капитан.

— Скажите, пожалуйста! Сколько же именно?

— Три главные, не считая той, которую я занимаю в самом подземелье.

— Черт тебя подери! Да ты, точно сам его величество Людовик Тринадцатый, можешь выбирать резиденцию!

— Да, капитан; только меня все здесь слушаются по одному знаку; мои подданные слепо повинуются мне.

— А про нашего бедного короля этого нельзя сказать, а? И много у тебя подданных?

— Ну, каких-нибудь несколько тысяч человек, не больше.

— Неплохо! Да ты, значит, король всех парижских оборванцев?

— К вашим услугам, капитан.

— Не отказываюсь. Все может случиться; не надо никем пренебрегать.

— Справедливо сказали, капитан.

— Но где же твоя квартира, в которую ты меня ведешь?

— На набережной Сольнери, в доме банщика Дубль-Эпе.

— Известного банщика, у которого собирается вся знать?

— Того самого, капитан; это один из моих адъютантов. Ватан остановился, снял шляпу и с иронической важностью поклонился.

— Что это вы, капитан?

— Кланяюсь тебе, morbleu! Клер-де-Люнь, друг мой, ты великий человек! Предсказываю тебе, что, если не будешь повешен, далеко пойдешь.

— Или высоко поднимусь! Аминь и благодарю вас, капитан. Но вот мы и пришли. Потрудитесь войти.

Клер-де-Люнь прижал пружину; отворилась невидимая дверь, и они очутились в светлой, богато убранной комнате.

Капитан оглянулся; дверь исчезла.

— Вы что-нибудь ищете? — лукаво спросил Клер-де-Люнь.

— Нет, ничего; право, ты великий человек! Так мы в доме банщика?

— Да, капитан; на первом этаже. Взгляните, в окно виден Новый мост.

— Чудесно! Ты ведь расскажешь мне, надеюсь, историю этого подземелья?

— Вам интересно знать?

— Я очень любопытен.

— Извольте! Я расскажу за ужином, если вам угодно.

— С удовольствием; дорога придала мне аппетиту.

— Так пожалуйте в столовую.

— А это какая же комната?

— Мой будуар! — с гордой самоуверенностью отвечал Клер-де-Люнь.

Капитан посмотрел на него во все глаза. Его совсем сбило с толку.

— Там, позади будуара, моя спальня и уборная; затем у меня есть еще столовая и передняя. Видите, как скромно?

— Peste! Хороша скромность! Ты говоришь, у тебя три такие квартиры?

— Точно такие; немножко лучше, может быть, устроенные.

— Но ведь это тебе, должно быть, стоит громадных денег?

— Да нет же, капитан! Ведь это моя собственность.

— Так у тебя свой дом?

— И не один, капитан.

— Послушай, Клер-де-Люнь, это ведь дерзкие шутки!

— Да я нисколько не шучу, капитан. Вы спрашиваете, я только отвечаю.

— И правду говоришь?

— Честное слово!

— Ну ладно! Пойдем в столовую, друг мой.

— Идемте, капитан, — сказал Клер-де-Люнь, приподнимая тяжелую портьеру.

Столовая была большая комната, уставленная буфетами, полными золота, серебра и хрусталя.

С потолка спускалась громадная люстра на золотой цепи. Посредине стояли треугольником три стула, и возле каждого

служанка с корзинкой, в которой лежали тарелки, ножи вилки, ложки и хлеб.

Только стола не было.

Напрасно искал его глазами капитан.

— А я вам приготовил сюрприз, капитан, — объявил Клер-де-Люнь.

— Еще? Да я и так на каждом шагу вижу сюрпризы.

— Этот вам доставит удовольствие, капитан.

— Не сомневаюсь. Не ужин ли, который ты мне обещал и которого я все еще не вижу?

— Нет, капитан; ужин явится в свое время.

— Так что же это?

— Гость… приглашенный.

— Когда же ты успел его пригласить? Ты ни на секунду не отходил от меня.

— Я послал за ним.

— Кто же этот гость?

— Дубль-Эпе, капитан.

— Твой адъютант?

— Он самый; славный малый; вы будете им довольны.

— Гм! Странное у него имя.

— Он очень недурно владеет шпагой15Do uble ерее (фр.) — двойная шпага. — Примеч. перев.. Впрочем, сами увидите.

— Как знаешь, друг; я в настоящую минуту хочу только поскорей поужинать.

— Вот и наш гость, — произнес Клер-де-Люнь, — войди, сын мой! Очень тебе рады!

Отворилась дверь, и вошел красивый молодой человек лет двадцати двух, с тонкими, благородными чертами лица, живым взглядом и насмешливым выражением рта.

— Милый Дубль-Эпе, — обратился к нему Клер-де-Люнь, — рекомендую тебе капитана Ватана; капитан, это мой друг и товарищ Дубль-Эпе.

Живая радость выразилась на лице молодого человека; он с распростертыми объятиями бросился к капитану, неподвижно стоявшему посреди комнаты.

— Крестный, обнимите же вашего крестника Стефана! — взволнованно воскликнул он.

Капитан не успел опомниться, как очутился в объятиях Дубль-Эпе.

— Черт тебя возьми, шалопай! — вскричал капитан, обрадованный в душе. — Ну, я рад тебя видеть… но объясни, пожалуйста…

— Все, что угодно, крестный! — весело заявил Дубль-Эпе.

— Что скажете о сюрпризе, капитан?

— Скажу… скажу… Э, к черту ложный стыд! От души спасибо, Клер-де-Люнь! Ведь хоть этот чертенок и сделался дрянью, но все-таки он мой крестник, и я люблю его.

— И я, крестный, люблю вас, как родного отца.

— Ну, довольно об этом. Уметь помолчать никогда не бывает худо.

— Справедливо, крестный.

— Да, Стефан, но от разговора ведь в горле пересыхает и есть начинает хотеться.

— А вот мы сейчас будем и есть, и пить, крестный.

— Но до сих пор я что-то ничего еще не вижу.

— Постойте, крестный; садитесь!

— Да где? Ведь стола нет!

— За столом дело не станет; сядьте на один вот из этих стульев.

Капитан неохотно сел.

— Что ж дальше-то? — проворчал он.

Молодой человек топнул; одна половица отодвинулась, и из открывшегося отверстия поднялся стол, уставленный кушаньями.

— Это что такое? — изумился капитан, поспешно отодвинувшись.

— Обещанный ужин, капитан.

— Ну, признаю себя побежденным, — добродушно произнес он. — Я старею, вы слишком хитры для меня, детки, не злоупотребляйте своим преимуществом!

— Как вы можете так говорить, крестный! Вы такой храбрый солдат!

— Да, — проговорил он, покачав головой, — я старый, храбрый солдат, я это доказал; но столько мне пришлось видеть необыкновенных вещей с тех пор, как я приехал в Париж, что, ей-Богу, не знаю уж, что и делать; я совсем точно в каком-то чужом городе.

— Ба! Это пустяки! Ведь в появлении стола, например, нет ничего необыкновенного, это уже старая вещь. Вспомните, что вы у банщика, то есть в таком месте, где особенно соблюдается тайна.

— Так; ну, а подземелье, которым я сюда пришел?

— Это, капитан, еще проще. Впрочем, я ведь обещал рассказать вам его историю.

— Так, так, братец! Говори же, я слушаю; за твое здоровье!

— За ваше, капитан! Как вам нравится это кипрское?

— Чудесно!

— Вам известно, капитан, что Новый мост начат при Генрихе Третьем, а докончен после многих остановок только при Генрихе Четвертом. В смутные времена Лиги было не до него.

— Так! За твое здоровье! Право, какое чудесное вино!

— За ваше здоровье, капитан! Толпа ирландцев и разных мошенников завладела тогда некоторыми оконченными арками моста и поселилась там.

— А! Так это они устроили подземелье с его ходами и переходами?

— Именно, капитан. Они воспользовались смутами гражданской войны и особенно горячо работали во время осады Парижа, этой страшной осады, когда за разными бедствиями никто и не замечал даже их работ.

— Да, бедственное это было время; столько людей погибло от голода… Ну, подальше это воспоминание! За твое здоровье! И за твое, крестник!

Они чокнулись.

— Наконец король вступил в Париж, проданный ему Бриссаком и компанией. Заключили мир. Новый мост стали достраивать; между рабочими было много оборванцев, и я в том числе.

— А! И ты был?

— Да, после всех наших бед! Эти рабочие стакнулись с ирландцами, и под моим надзором подземные галереи были проведены по всем направлениям, как вы сегодня видели. Никто этого и не подозревал.

В один прекрасный день дозорный накрыл ирландцев, и всех их сейчас же отправили на родину. Вот и все, капитан. Дело, как видите, простое.

— Очень простое, братец; но уверен ли ты, что ни полиция, ни купеческий старшина ничего не подозревают?

— Parbleu! Да ведь у нас шпионы между ними же!

— А! Да у тебя, как видно, и своя полиция, Клер-де-Люнь?

— Надо всегда быть настороже.

— Конечно, я тебя и не порицаю за это. Ты защищаешь самого себя, и ты прав; однако ж…

— Что, капитан?

— Ведь тот, кто продаст такой драгоценный секрет купеческому старшине или кому-нибудь из полиции, сделает выгодное дело?

— Нисколько, капитан.

— Отчего же?

— Оттого что через час он не будет существовать.

— А! Ты действуешь быстро, братец.

— У нас нельзя иначе; впрочем, между нами изменников нет.

— Смотри, не говори больше такого слова! Ну, а предположим, что кто-нибудь посторонний знает вашу тайну и выдаст ее?

— Никто ее не знает, кроме вас, а так как уж вы-то, конечно, не выдадите, я спокоен.

— Спасибо за хорошее мнение, Клер-де-Люнь. Ну, а вот это ты знаешь? — спросил капитан, вынимая из кармана бумагу и показывая ее tire — laine .

— Что это такое?

— Утверждение в должности полицейского чиновника.

— На ваше имя?

— Посмотри подпись! Видишь?

— Да! — озадаченно произнес tire — laine .

— За твое здоровье, Клер-де-Люнь! Но тот не имел сил ответить ему.

Капитан медленно допил стакан, как-то нехорошо улыбаясь. Долго собеседники молчали. Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе искоса переглядывались, и их взгляды говорили не в пользу капитана.

Тот, не показывая вида, что замечает, и потягивая маленькими глотками вино, следил за ними.

— Что ж вы вдруг так примолкли, детки? — полюбопытствовал он через минуту. — Жаль! Вы так славно говорите!

— О, капитан! — пробормотал Клер-де-Люнь. — Кто бы этого мог ожидать?

— Чего, дитя мое?

— Чтоб такой человек, как вы, стал помогать полиции?

— Что? Как ты это говоришь, малец?

— Вы, капитан, человек таких редких достоинств, вдруг сделались простым полицейским чиновником!

— А почему бы и нет, куманек? Ведь должность честная!

— Преследовать бедняков!

— Да я их очень жалею, — сказал капитан, обводя ироническим взглядом комнату.

— Все равно, капитан, я этого от вас не ожидал.

— Чего, скажи, пожалуйста, дитя мое?

— Чтобы вы нам изменили.

— Да кой черт тебе сказал это?

— Dame! А я так доверял вам, ничего от вас не скрывал!

— Берегись, Клер-де-Люнь! Ты плохо выбираешь выражения, любезный!

— Как так, капитан?

— Ты говоришь, что я изменяю тебе?

— Да оно так ведь, кажется?

— Тебе худо кажется. Рассуди сам. Разве я принадлежу к вашей шайке? Нет ведь. Я поймал тебя, когда ты залез в мой карман; вместо того чтобы убить, я тебя пощадил. Где тут измена?

— Так, капитан, но потом?

— Что потом? Я хотел поговорить с тобой и звал тебя к себе; ты отказался, находя более удобным, чтоб я шел к тебе; я согласился исполнить твое желание. Ты начал сыпать передо мной сюрпризами. Я ведь ни слова не говорил. Наконец и мне захотелось доставить тебе сюрприз. Ты вдруг рассердился, надулся, стал сурово на меня поглядывать и обвинять в измене. Ну, скажи, разве ты был прав? Не думаю.

— Да, капитан, я виноват, простите; я не подумал, что вы способны…

— Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.

— А? Что вы хотите сказать, капитан?

— Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю — выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.

— Заранее принимаю, капитан; уговор, во всяком случае, будет мне выгоден.

— Не торопись, подумай!

— Я уже обдумал и соглашаюсь, закрыв глаза. Вы такой человек, с которым ничего не выиграешь, тягаясь в хитрости, а которому лучше отдаться в руки.

— Ты, может быть, прав, братец!

— Parbleu! Конечно, прав, капитан.

— Заметь, однако ж, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.

— Об этом и говорить нечего; я знал это заранее, капитан.

— И все-таки согласен?

— Больше, чем когда-нибудь.

— Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.

— Благодарю вас, капитан, и я даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.

— Я тебя знаю; будь спокоен; а ты, крестник, что скажешь?

— Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы благодетель моей семьи.

— Об этом не будем говорить, дитя мое.

— Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.

— Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца; не скрою, он сильно жалуется на тебя. Я не хотел ничего сказать ни за, ни против. Расскажи мне, что такое у вас было, чтоб я мог рассудить.

— Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего; дело очень обыкновенное.

— Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе свое мнение!

— Виноват, я вас перебью, капитан; не лучше ли нам прежде переговорить окончательно насчет нашего уговора?

— Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь; время еще не ушло. Мы ведь не торопимся по домам?

— Конечно, нет.

— Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и поступай, как я: пей, слушай его.

— Как угодно, капитан, я ведь сказал…

— Чтоб знать, чего держаться; успокойся, кум, скоро все узнаешь, обещаю тебе.

— Так за ваше здоровье, капитан.

— За твое, Клер-де-Люнь. Говори, Стефан, мы тебя слушаем, сын мой.

— Если уж вы требуете, крестный…

— Нет, я прошу тебя.

— Это для меня одинаково значит. Видите ли, крестный, у меня с самого детства отвращение ко всему, что сколько-нибудь пахнет лакейством.

— Понимаю.

— Первое удовольствие для меня составляло убежать из дому и бегать с товарищами по полям и лугам; я вечно дрался, бил и был бит, орудовал и ножами, и кинжалами, и всем, что только под руку попало. С летами эта наклонность страшно во мне развилась; я никогда не мог понять искусства сварить соус или суп, но оружием владел с редким умением; мне наконец мало стало одной шпаги, я непременно должен был держать две — в обеих руках по шпаге.

— Morbleu! Какой чертенок!

— Я это не из хвастовства говорю, крестный, а потому что это правда.

— А что же говорил отец?

— Он был в отчаянии.

— И было от чего.

— Наш приезд в Париж довершил дело. Сначала я изредка только приходил домой, а вскоре и совсем перестал. Мать бросилась искать меня, умоляла вернуться; все было напрасно: я решил свою участь. Завелись у меня дурные товарищи, я ходил по кабакам, дрался на дуэли несколько раз со шпагой в каждой руке и выходил победителем; одним словом, был потерян для семьи. Меня так и прозвали — Дубль-Эпе; я был из первых щеголей Нового моста и с каждым днем все глубже и глубже погрязал. Наступил день наконец, когда я увидел, что не только проиграл свое немногое, но и еще большую сумму на честное слово; я был пьян. Придя в себя, я понял, в какую бездну упал, и, решив покончить с жизнью, побежал на Новый мост.

— Отличное средство спасаться из одной бездны, бросаясь в другую! — заметил с улыбкой капитан.

— Я совсем обезумел; забыл и семью, и друзей, и все на свете; была уже ночь; на мосту — никого; я посмотрел вниз: подо мной шумно рокотали грязные волны Сены; я невольно вздрогнул, но сейчас же оправился, перекрестился и бросился в воду, прошептав имя матери; в эту самую минуту кто-то сильно схватил меня за платье и отдернул назад.

— И вовремя, крестник! Кто же это тебе помог?

— Вот кто, крестный! — отвечал Дубль-Эпе, протягивая руку tire — laine .

— Клер-де-Люнь?

— Он. Он не только спас мне жизнь, но спас меня и от нищеты, дав средства на устройство моего заведения, без всяких процентов, без условий, без всякой задней мысли.

— Однако ты ведь его адъютант?

— Против его желания, крестный; он всеми силами старался не дать мне войти в его шайку, но я настоял на своем. Я ему всем обязан, но не справедливо ли было бы, чтобы посреди окружающих его разбойников, готовых продать самого Бога, около него был хоть один друг, на которого он мог бы рассчитывать!

— Хорошо! Я доволен всем, что слышал, и помирю тебя с отцом, крестник.

— О, крестный, если б это вам удалось!

— Да ведь говорю же тебе, morbleu! Что я, ребенок, что ли? Я очень рад, Клер-де-Люнь, что у тебя в душе еще остались добрые чувства. Спасибо тебе за добро, которое ты сделал этому малому.

— За что же, капитан? Ведь это было совершенно натурально. Мальчуган чуть не при мне родился, как мне было не спасти его!

— Не старайся уменьшить достоинство твоего поступка. Ты ведь послушался голоса сердца; ты не знал человека, которого спасал.

— Только после, капитан; я только после…

— Да, с удовольствием увидел, что спас не чужого; еще раз спасибо!

— Право, капитан; вы так всегда ставите дело, что не знаешь, что вам отвечать; но вы довольны, а это главное.

— И тем более я рад слышать все это, что, значит, могу положиться на вас обоих.

— В этом случае, капитан…

— Постой, друг Клер-де-Люнь; если у тебя в жизни есть две-три черты, которыми ты можешь гордиться, так есть множество других, которые, к несчастью, должны тяжело лежать на твоей совести.

— Что? — проговорил Клер-де-Люнь, смущенно отвернувшись.

— Да, так ведь, старый товарищ? — продолжал капитан с грустным добродушием. — И между этими и дурными поступками — будем говорить прямо, между этими преступлениями есть одно дело, в которое и меня запутала судьба, в

котором я сделался твоим невинным, почти бессознательным сообщником. Помнишь ты это? Клер-де-Люнь молча опустил голову.

— Помнишь ты, — спросил авантюрист, — ту ночь, когда был взят Гурдон? Это одно из самых отдаленных твоих воспоминаний, правда…

— Довольно, капитан! — глухим голосом перебил его tire — laine . — Это дело вечно будет лежать на моей совести. Бедное дитя! Такая прекрасная, благородная, чистая, невинная! А я, подлец, дикий зверь, не пожалел ее слез и просьб и отдал ее, лишившуюся чувств, в руки человека, которому вино отуманило рассудок. Сжальтесь, капитан, не напоминайте мне об этом преступлении!

— Ты его помнишь, раскаиваешься?

— О да! Если б вы могли читать в моем сердце!..

— Я верю твоему раскаянию, Клер-де-Люнь.

— А что же стало с ней, бедняжкой? Простила ли она меня?

— Она умерла.

— Умерла! — повторил ошеломленный Клер-де-Люнь.

— Да, умерла, дав жизнь ребенку, плоду гнусного преступления, которое над ней совершили. Умирая, она простила того, кто злоупотребил ее слабостью, и его сообщников.

— Благодарю вас за эти слова, капитан, — сказал с мрачной энергией Клер-де-Люнь. — Но если этот ангел простил мне, так я сам себе никогда не прощу. Ах, капитан, что угодно, но у меня есть сердце, черт возьми! В этом деле я был подлецом!

— Хорошо, Клер-де-Люнь!

— Если б я мог, — произнес он, — не исправить зло — оно непоправимо, а отдать свою жизнь за…

— Ты можешь это сделать, — поспешно предложил капитан.

— Неужели!

— Да; выслушай. Дитя живо; оно сделалось женщиной, увы! Такой же прекрасной и чистой, как была ее мать, и, боюсь, такой же несчастной.

— О! Вы знаете ее?

— Нет. И она не знает о моем существовании и никогда не узнает, какие узы нас связывают. Знаю только, что она богатая, знатная дама, замужем за любимым человеком и мать прелестного, как говорят, ребенка.

— Так вы дедушка, капитан?

— Послушай, Клер-де-Люнь, — холодно проговорил капитан, — на этот раз я прощаю тебя, но если ты еще позволишь себе сказать на этот счет хоть одно двусмысленное слово, я тебе череп раскрою, понял?

— Совершенно, капитан; я вас ведь хорошо знаю.

— Так теперь эта дама счастлива? — поинтересовался Дубль-Эпе, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.

— Да, но боюсь, что это счастье скоро смутится или даже разрушится. Я решил оберегать ее и спасти от горя во что бы то ни стало. Она считает себя дочерью воспитавшего ее человека и никогда намека даже не слыхала насчет своего настоящего происхождения; граф, ее муж, тоже ничего не подозревает. Я один все знаю. Мне уже раз удалось спасти жизнь ее мужу, следовательно, я спокойно могу явиться к нему, меня хорошо примут; я выжидаю удобного случая, который, наверное, не замедлит явиться.

— Так вы что же хотите сделать?

— Стать другом графа, его собакой, его рабом, если нужно, и иметь таким образом возможность защищать его жену против всех на свете, против него самого в случае необходимости. Говорю тебе, я хочу, чтобы она была счастлива!

Он помолчал с минуту, как бы обдумывая, и продолжал:

— Теперь слушайте, дети, вот уговор, который я вам предлагаю и который ты, Клер-де-Люнь, должен подписать. Ведь на твоей совести самая тяжелая часть преступления.

— Подписываю от всей души, капитан, к каким бы результатам это не привело меня самого!

— И я тоже, крестный; не только потому, что люблю вас, как отца, но и потому, что хотел бы кинуться за вас в огонь и воду и отплатить за покровительство, которое вы постоянно оказываете моей семье! Говорите же, я каждую минуту готов повиноваться малейшему вашему знаку, клянусь вам!

— Хорошо, детки! Я был уверен в вас, — сказал глубоко тронутый капитан, пожав им руки, — три таких верных, самоотверженных сердца, как наши, непременно должны одолеть все препятствия, единодушно идя к одной цели, особенно если это добрая цель. Сам Бог будет за нас. Итак, решено! Мы втроем станем действовать, как один человек.

— Да, да, капитан!

— Непременно, крестный!

— Теперь я могу сказать вам все и назову графа; это будет вашей первой наградой; это имя веками уважается в нашей старом добром Лимузене. Люди, которым мы собираемся служить, — граф Оливье и графиня Жанна дю Люк.

— Граф дю Люк! — вскричал Дубль-Эпе. — Сын человека, который был так добр к моей семье!

— Он самый.

— Ах, parbleu! Нам везет! — воскликнул Клер-де-Люнь. — Семья дю Люк всегда была провидением несчастных.

— Да, детки! Вот кого нам придется оберегать от всего дурного.

— Клянемся, капитан!

— Что же касается назначения меня в полицию, так это условно; я богат, мне ничего не нужно. Обер-полицмейстер в хороших отношениях со мной, я ему много раз услуживал, и он по моей просьбе дал мне эту бумагу больше для моей же безопасности в случае нужды; но это ни к чему меня не обязывает. И вам нечего тут бояться; эта бумага даст мне возможность предупредить вас, если бы полиция что-нибудь против вас задумала; только, ради Бога, будьте осторожны, детки. Слушайте, ищите, высматривайте, но ни словом, ни делом не давайте никому заметить. Сам граф даже не должен ничего подозревать. Поняли вы меня?

— Совершенно! — в один голос отвечали они.

— У вас, капитан, верно, есть какие-нибудь подозрения, — спросил Клер-де-Люнь, — иначе вы не принялись бы за дело так горячо?

— Да, есть, это правда; но беда в том, что я все-таки ничего не знаю верного! Граф дю Люк, до сих пор уединенно живший в замке с женой, вдруг почему-то изменился, сошелся опять с гугенотами и сделался одним из их вождей. Говорят даже, что он выбран идти с депутацией для представления объяснений королеве-матери.

— Слышал я об этих объяснениях; господа, посещающие мое заведение, говорили о них при мне. Дело-то, как видно, запутанное.

— И очень, но это бы все равно, если б тут не был замешан граф. К черту политику и политиков!

— А вы все еще исповедуете протестантскую веру, капитан?

— Я? — переспросил он, иронически улыбнувшись и пожав плечами. — Есть мне время этим заниматься! Я никакой веры не исповедую. Сегодня вечером, когда ты так некстати залез в мой карман, я следил за двумя молодчиками; они несколько раз упоминали имя графа; наверное, что-нибудь затевают против него. Но что именно? Вот что бы мне нужно знать!

— Я ведь обещал отыскать вам их, капитан.

— Знаю, и это меня немножко утешает; только бы не опоздать!

— Да хоть сейчас найду, капитан; я знаю, где они.

— Пока еще торопиться незачем; графа нет в Париже. В заключение вот что я вам скажу: вам может иногда случиться надобность передать что-нибудь друг другу через посланного, так тот, к кому посланный явится, должен так предлагать ему вопросы, чтоб в ответе пришлось употребить три слова: Париж, горе, удовольствие.

— Хорошо, будем помнить!

— И у посланного должно быть красное с черным перо на шляпе.

— Хорошо!

— А теперь, детки, пора и уходить; уже поздно становится. Если что-нибудь случится, вы знаете, где меня найти.

— Во всем будем давать вам отчет, капитан.

— Ладно, пойдем же!

Они надели плащи, шляпы и ушли.