Онлайн чтение книги Лесник
XII

Не доѣзжая Хомяковъ, Пинна Афанасьевна увидѣла вдругъ прямо передъ собою на дорогѣ такую-же быструю лошадку, запряженную въ бѣговыя дрожки, катившія ей навстрѣчу. Она прищурилась, склонивъ на бокъ голову, и узнала черезъ мигъ, въ сидѣвшемъ верхомъ на этихъ дрожкахъ, конторщика Спиридона Ивановича, и въ конѣ его — коренника, изъ хорошо извѣстной ей тройки вятокъ Софрона Артемьича Барабаша.

Онъ тоже узналъ ее издалека и, сорвавъ картузъ съ головы, замахалъ ей, неистово кивая притомъ головою и махая локтями, словно откормленный гусь, намѣревающійся летѣть.

— "Что это за телеграфическіе знаки?" спрашивала она себя въ изумленіи.

Еще минута — до нея донесся его хриплый отъ спѣха и волненія голосъ:

— Нашлись… Живы! живы, Пинна Афанасьевна!

— Что вы говорите? Кто? растерянная залепетала она, судорожно задерживая возжи.

Онъ докатилъ до нея, остановился:

— Они-съ, баринъ, Валентинъ Алексѣичъ… Чудомъ-съ, просто чудомъ… Живы!…

— Да что вы это!… Въ самомъ дѣлѣ? Бы его видѣли?

— Не видалъ, въ городѣ они… Софронъ Артемьичъ сейчасъ къ нимъ на почтовыхъ поскакали, а мнѣ приказали немедля Ивана Николаича отыскать, передать, значитъ, ему…

— Я его сейчасъ видѣла, перебила Пинна Афанасьевна, — онъ безумствуетъ, я съ нимъ даже поссорилась и уѣхала… Она вдругъ засмѣялась подъ приливомъ какого-то, всю ее разомъ охватившаго теперь, безконечно радостнаго чувства:- вотъ мы теперь и помиримся… Ахъ, какъ-же будетъ онъ радъ… Да вы это вѣрно, вѣрно, говорите, Спиридонъ Иванычъ? заспѣшила она;- и отчего онъ это въ городѣ очутился, и какъ же два дня его искали всѣмъ селомъ и на слѣдъ не попали, и эта шляпа его тутъ надъ Логомъ, а его нѣтъ…

— Сказываю вамъ, чудомъ, Пинна Афанасьевна; дѣйствительно, что окромѣ Бога, Спаса нашего, никому того не возможно приписать.

Пинна Афанасьевна, какъ извѣстно, смотрѣла свысока на подобнаго рода "предразсудки". Но въ эту минуту она чувствовала себя такою счастливою, что готова была и въ нихъ повѣрить, да и ужь очень любопытно было ей узнать скорѣе, въ чемъ именно состояло "чудо".

— Вотъ что, Спиридонъ Иванычъ, сказала она, — привяжите вашу вятку къ задку моей телѣжки, а сами садитесь ко мнѣ. Я сейчасъ оберну. Вы мнѣ дорогой всю эту исторію и разскажете… Господи, какъ-же это хорошо, что онъ нашелся!

— Истинно такъ, Пинна Афанасьевна! А я вамъ съ моимъ удовольствіемъ, какъ слѣдуетъ, передамъ.

— Сидимъ-съ это мы съ Софрономъ Артемьичемъ, началъ онъ, когда, умѣстившись рядомъ съ нею, покатили они по направленію Лога, на берегу котораго заполчаса предъ тѣмъ оставила дѣвушка своего "безумствующаго" поклонника, — сидимъ-съ, сами изволите понимать, на подоби, можно сказать, такъ какъ у псалмопѣвца сказано: "на рѣкахъ Вавилонскихъ сѣдохомъ и плакахомъ"… И вдругъ-съ раздается колоколецъ, и къ намъ на дворъ пара, и видимъ Николай Дмитричъ, можетъ изволите знать, письмоводитель господина исправника. Сейчасъ къ Софрону Артемьичу, — письмо, а самъ ничего не говоритъ, только этакая усмѣшка лукавая подъ усами и глядитъ намъ прямо въ глаза. А Софронъ Артемьичъ какъ только вскрылъ конвертъ, да по письму повелъ глазами, такъ я, грѣшный человѣкъ, даже подумалъ, что они тутъ, не дай Богъ, ума лишатся…

— Отъ радости, разумѣется? перебила еще разъ Пинна Афанасьевна; — да разсказывайте скорѣе, голубчикъ! подгоняла она его.

Конторщикъ чуть-чуть сконфузился и продолжалъ:

— Дѣло это, собственно говоря, такъ вышло… Управляющаго графа Клейнгельма, Василья Ивановича Брауна изволите знать?

— Нѣтъ, не знаю. А слышала…

— Человѣкъ настоящій, можно сказать, правильный…. Только вотъ этотъ самый господинъ Браунъ, какъ у насъ постоянно бываетъ надобность по дѣламъ въ городъ, и вздумали они поѣхать съ винокуромъ ихнимъ, — тоже изъ нѣмцевъ, фамилія ему Клейстъ. Въ самый, то есть, это вечеръ, когда случилось это самое съ Валентиномъ Алексѣичемъ — третьяго дня значитъ… А дорога имъ отъ графскаго имѣнія мимо нашего Крусанова на Вислоухово, — а оттелева до города еще верстъ пятнадцать и подалѣе будетъ. Только у этого самаго Василья Иваныча Брауна кучеръ — мудреный этакій, знаете, нравный, твердый человѣкъ, а только ужь упрямъ очень. Занялись этто Василій Иванычъ, разговорились съ винокуромъ и не замѣтили, какъ онъ вдругъ, этотъ самый кучеръ, замѣсто какъ всегда по дорогѣ прямо, не доѣзжая Крусанова, да влѣво возьми въ объѣздъ. Только, проѣхамши такъ съ версту, оглянулись: "Ты, говоритъ, кудажь это теперь прешь?" А тотъ ему на это: "А тутъ, говоритъ, ближе много будетъ*. — "Да что ты, говорятъ ему, тутъ и дороги проѣзжей нѣтъ". — "Чего нѣтъ, бормочетъ, проѣдемъ, не извольте безпокоиться". А оно дѣйствительно, что тутъ крестьяне постоянно проѣзжаютъ зимою, а лѣтомъ избѣгаютъ, потому по-надъ самымъ Вѣдьминымъ Логомъ, — съ той его стороны, значитъ, дорога эта ведетъ, — ну, а они, особенно если вечеромъ, опасаются по своему суевѣрію… такъ и оставилъ Василій Иванычъ, только говоритъ ему: "Смотри, гроза вотъ сейчасъ, какъ бы намъ не засѣсть въ какомъ мѣстѣ". — "Ничего, говоритъ, проѣдемъ"!.. И по истинѣ, можно сказать, Пинна Афанасьевна (Спиридонъ Иванычъ снялъ картузъ и истово перекрестился), что самъ Творецъ Небесный направилъ ихъ по этой самой дорогѣ. Потому только они къ этому мѣсту по-надъ Логомъ подъѣзжать стали, какъ хлыснетъ вдругъ молнія, да съ этимъ дождище, — ну, ну изволите сами знать, что за страсть въ эту пору была!.. Взлобокъ тутъ есть одинъ, подняться надо, а оттедова спустясь, сейчасъ круто вправо принять требуется, опять на-подъемъ, лѣсомъ. Вотъ взъѣхали они, — спускаться начали… А тутъ повернуть куда — и не видать. Потому чаща, да темь эта вдругъ сдѣлалась, и сверху-то гремитъ, льетъ вода ведрами, — адъ кромѣшный, просто страхота! Ни впередъ, ни взадъ, — не дай Господи!… И Спиридонъ Иванычъ перекрестился еще разъ.

— Ахъ, Господи, какъ вы томительно разсказываете! воскликнула дѣвушка; — винокуръ какой-то, Василій Иванычъ, кучеръ, — при чемъ они тутъ? Я васъ про вашего Валентина Алексѣича просила разсказать…

— А вотъ-съ, вы извольте дослушать, благодушно усмѣхнулся на это многорѣчивый вонторщивъ, такъ и все узнаете… Въ этомъ, значитъ, находясь затрудненіи, что ни туда, ни сюда, рѣшились они переждать, пока гроза пройдетъ. Подняли верхъ, фартукъ пристегнули, — хорошая у нихъ бричка, вѣнская, по случаю, знаю, въ Витебскѣ купили отъ одного пана, — ждутъ. Кучеръ передъ лошадьми, до костей промокъ, — а все стоитъ потому опасно, отъ ударовъ этихъ, отъ грома дрожмя ажно дрожатъ кони, такъ чтобы не вскинулись вдругъ, не расшибли… Вотъ-съ такимъ манеромъ и не часъ, не два пришлось имъ тутъ простоять, будто въ колодезѣ какомъ-то, потому вода и сверху и снизу. Берегъ-то тотъ, изволите знать, гораздо возвышеннѣе супротивъ того, что отъ Хомяковъ, по которому Валентинъ Алексѣичъ, по встрѣчѣ съ вами, отправился; одначе отъ того количества воды и его затоплять стало, — до самой почти ихъ брички, повѣрите, приливала, а такъ, сказываютъ они, почитать надо, что отъ самаго этого мѣста, гдѣ стояли они, шаговъ полтораста, если и не болѣе, отъ настоящаго, въ сухое, то есть, время, берега должно быть…

— Ну, а Валентинъ Алексѣичъ гдѣ-же? даже притопнула съ досады ногою по дну своей нетычанки нетерпѣливая Пинна Афанасьевна.

— Вотъ-съ, вотъ-съ тутъ самое сейчасъ и о нихъ… такъ-съ пока они тутъ въ темнотѣ, да въ сырости и большомъ, можно сказать, страхѣ пребывали, и начало наконецъ стихать, удаляться громъ сталъ… Вдругъ слышатъ неподалеку отъ нихъ собака визжитъ, да такъ жалостно, говорятъ, будто человѣкъ стонетъ… Василій Иванычъ этто слушалъ, слушалъ:- "Вынь, говоритъ кучеру, фонарь, подь сюда!" — а у нихъ-то, докладывалъ вамъ, бричка хорошая, какъ надо быть, со всѣмъ приборомъ, съ фонарями. Взялъ онъ его себѣ подъ фартукъ, добылъ спичекъ, и хоть съ трудомъ, потому сами понимаете, мокреть вѣдь, зажегъ свѣчку въ немъ. "На, говоритъ, иди на вой, что за песъ"! — а самъ возжи въ руки взялъ. Вотъ-съ кучеръ, взямши этотъ самый фонарь, да по водѣ по-щиколку, говорю, залило все кругомъ, — и побрелъ, значитъ, на этотъ, такъ сказать, гласъ песій… Видитъ, дѣйствительно, пестрое быдто пятно къ дереву прислонилась, носомъ книзу уткнувшись, скулитъ. Онъ ближе, — охотницкая собака въ ошейникѣ, сетерокъ бѣлый съ пятнами…

— Его Джимъ! воскликнула дѣвушка.

— Точно такъ-съ! И Спиридонъ Иванычъ съ большой радостью припрыгнулъ всѣмъ тѣломъ на своемъ, сидѣньи, — самое вотъ это есть необнаковенное обстоятельство. Потому еслибъ не собаченка эта, и что этотъ самый господинъ Браунъ, Василій Иванычъ, по мягкосердью душевному обратилъ вниманіе, то такъ бы…

Онъ не договорилъ, замѣтивъ все болѣе и болѣе возрастающее нетерпѣніе въ чертахъ своей спутницы, и заспѣшилъ опять къ фактической сторонѣ своего разсказа:

— Сталъ ее кучеръ звать, — нейдетъ — визжитъ все также жалостливо, хвостомъ машетъ и носомъ будто что указываетъ. Онъ фонарь свой поднялъ, кругомъ обвелъ… да вдругъ какъ крикнетъ: "Мертвецъ!" Самъ-то чуть съ ногъ не свалился. говоритъ, такъ испужался… Услышавши это, Василій Иванычъ сейчасъ винокуру возжи передалъ, самъ выскочилъ, подбѣгаетъ… Лежитъ, дѣйствительно, нѣкій человѣкъ ничкомъ, по поясъ въ водѣ, а рука за корень дубовый уцѣпилась, да и замертвѣла на немъ…

— Это былъ Валентинъ Аіексѣичъ?

Конторщикъ таинственно и какъ бы даже съ лукавствомъ повелъ головою:

— Неизвѣстное имъ, собственно сказать, лицо-съ.

— Какъ же онъ очутился тутъ?

— А такъ понимать надо, что теченіемъ, а главное вихремъ пронесло его поверхъ Лога, да и прибило къ этому самому берегу. И даже просто удивленія достойно, какая это сила воды, что не дала его засосать трясинѣ… Василій Иванычъ, между тѣмъ, какъ человѣкъ образованный, осмотрѣвши тѣло, поняли такъ, что можетъ онъ и не померъ еще вовсе, а только отъ немощи отъ большой чувствъ своихъ лишился. "Давай, говоритъ, кучеру, сейчасъ его изъ воды вытащимъ". И тутъ, говорятъ, долго-ужасть бились они, пока пальцы-то его, главное, отъ корня отцѣпили… Перенесли на мѣсто повыше, да посуше. Василій Иванычъ растирать велѣлъ да коньякъ — потому что это ужь съ нимъ неразлучно въ дорогѣ, - влилъ ему въ горло, мокрую съ него куртку охотницкую снялъ, въ плэдъ свой обернулъ. Дождьто на ихъ счастіе въ это самое время пересталъ лить. Запустилъ онъ ему руку подъ сорочку: "Бьется, говоритъ, сердце, живъ."И тутъ, какъ тѣло, значитъ, отогрѣваться стало, — глядятъ они, а у него изъ головы и полилась кровь изъ раны; въ первой-то они не замѣтили, оттого что онъ коченѣть начиналъ, и кровь застыла. Василій Иванычъ, какъ умѣлъ, перевязалъ ее платкомъ своимъ. "Ну, говоритъ опять кучеру, безпремѣнно теперь ѣхать надо, лишь бы довести его живаго въ городъ. Ты, говоритъ, иди впередъ пѣш о й съ фонаремъ, дорогу показывай, а мы за тобой тихонько поѣдемъ". Тутъ, говоритъ тотъ, съ полверсты не болѣе низомъ вязко будетъ, а тамъ, какъ подняться только, поля пойдутъ, гладь до самаго города, верстъ пять, почитай, не болѣе. Ну, хорошо; подняли они его опять, въ бричку положили, а съ ними и этого самаго бѣдняжку пса ихняго, Джимку. Василій Иванычъ съ ними сѣлъ, а винокура посадили на козлы, поѣхали. Только хотя тотъ ихъ кучеръ говорилъ "проѣдемъ" да "проѣдемъ", а они до самаго разсвѣта бились, пока до города доползли. У Василія Иваныча тамъ своя квартира постоянная нанята. Привезъ онъ ихъ туда; сейчасъ за докторомъ, за Казиміромъ Степановичемъ, господиномъ Подгурскимъ, — изволите знать? — потому дорогою, къ нимъ, можно сказать, жизнь вернулась, дышать стали свободно, только совсѣмъ безъ сознанія, ни говорить, ни глазъ раскрыть. А доктора въ городѣ нѣтъ: уѣхалъ съ слѣдователемъ на слѣдствіе въ Коврово. Бѣда, да и только! За фельдшеромъ въ больницу, насилу добудились. Пришелъ, говоритъ: крови много потеряли, оттого… Залѣпилъ пластыремъ рану, велѣлъ въ головѣ ледъ въ пузырѣ прикладывать…

— Чего же это вашъ Василій Иванычъ нарочнаго въ Темный Кутъ не прислалъ, извѣстить объ этомъ обо всемъ?

— А чего же ему присылать, возразилъ Спиридонъ Иванычъ, — когда онъ Валентина Алексѣича и въ глаза никогда не видалъ и знать не могъ, кто они и даже совсѣмъ другое сумнѣніе у него было…

— Какое "сумнѣніе"?

Спиридонъ Иванычъ принялъ самый внушительный видъ и, наклонясь въ уху своей спутницы, прошепталъ:

— Такъ, значитъ, полагалъ, что это можетъ не убивство ли изъ политики, потому, изволите знать, въ Мглинскомъ уѣздѣ многихъ изъ этихъ самыхъ нигилистовъ недавно жандармы забрали.

— Какая глупость! такъ и фырвнула Пинна Афанасьевна:- изъ чего онъ это вздумалъ?

— Рана эта ихняя, главное, и что въ Логу найденъ… нечаевскій процессъ изволили читать? такъ по подобію. Василій Иванычъ въ скорости отказались отъ этихъ мыслей, потому разсудили такъ, что "бѣлье тонкое и руки барскія"…

— Откуда вы все это такъ подробно знаете? спросила дѣвушка.

— А какъ же, помилуйте, господинъ исправникъ нарочито для этого письмоводителя своего, Никодима Дмитрича, къ Софрону Артемьичу прислали, такъ какъ они, въ Ковровѣ будучи, отъ Софрона Артемьича донесеніе получили объ этомъ самомъ, тоись, про Валентина Алексѣича, а тутъ же, въ городъ вернувшись, отъ господина Брауна, Василія Иваныча, настоящее услышали, который, въ присутствіи этого самаго Никодима Дмитрича, господину исправнику про все это до малости разсказалъ.

— А что же самъ Валентинъ Алексѣичъ?

— Только нынѣшнимъ утромъ пришли въ себя вполнѣ. А тутъ и докторъ Казиміръ Станиславичъ изъ Боврова тоже вернулись… Слава Творцу Небесному, живы и въ здравіи останутся. А теперь пока очень слабы, только въ полномъ умѣ, но говорятъ еще съ трудомъ. Изъ ихъ непространныхъ словъ такъ понять должно, что ихъ уже (Спиридонъ Иванычъ весь вздрогнулъ при этомъ,) забирало въ самую трясину, какъ вдругъ подхватило опять теченіе, только они ничего ужь этого не помнятъ, окромя того, что почувствовали, какъ во снѣ, сильный ударъ въ голову, а тутъ свѣтъ и совсѣмъ выкатился изъ ихъ глазъ. А Казиміръ Станиславичъ объясняютъ такъ, что ударило ихъ импетомъ въ этотъ самый корень и прошибло голову, — и даже, говоритъ этотъ самый докторъ, господинъ Подгурскій, что это къ ихъ спасенью произошло, потому кровь пошла, а что иначе, говорятъ, сотрясеніе бы мозга къ самому бы худому концу могло привести. А теперича онъ за нихъ ручается и…

Пинна Афанасьевна не дала ему кончить:

— Ну, и слава Богу, пусть живетъ себѣ, а главное, что мой Иванъ Николаичъ опять цвѣткомъ-піономъ разцвѣтетъ у меня… Она расхохоталась вдругъ зазвенѣвшимъ на весь лѣсъ хохотомъ:- поздравьте его, пожалуйста, Спиридонъ Иванычъ, я наконецъ совсѣмъ обѣщала ему выйти за него замужъ.

Учтивый конторщикъ поспѣшилъ снять шляпу:

— Имѣю честь искреннѣйше поздравить, Пинна Афанасьевна!…

— Принимаю, принимаю! продолжала она смѣяться. — Ну, вотъ и доѣхали!… Капитанъ!… Иванъ Николаичъ!…

Она затпрукала, осадила лошадку, обвела взглядомъ кругомъ.

Да, это было то самое мѣсто, гдѣ за часъ передъ тѣмъ происходило ея послѣднее объясненіе съ капитаномъ. Вотъ срубленный пень у самой воды, на которомъ сидѣлъ онъ, когда она увидѣла его. Вотъ и его, потерявшая всякую форму, старая тирольская шляпа, какъ спала тогда съ его головы, такъ и лежитъ на травѣ… Но самъ онъ… Его нѣтъ… Гдѣ

— Капитанъ, Иванъ Николаичъ! съ внезапнымъ, еще смутнымъ ужасомъ повторила она и разъ, и два, и три…

Отвѣта не было…

Она выскочила, кинувъ возжи, изъ своей нетычанки, подбѣжала въ водѣ.

Подъ ея отстоявшеюся, прозрачною поверхностью шли отъ берега далѣе въ глубь слѣды, еще ясно отпечатлѣвшихся въ твердомъ глинистомъ грунтѣ, мужскихъ каблуковъ.

Дѣвушка вскрикнула и опустилась въ изнеможеніи на траву. "Зачѣмъ?" такъ и зазвенѣлъ въ ея ухѣ отвѣтъ капитана, когда она говорила ему просто, что "жить надо"…

Спиридонъ Иванычъ растерянно подбѣжалъ въ ней:

— Пинна Афанасьевна, что же это, Господи!…

Она схватилась обѣими руками за голову и залилась слезами.

— Иванъ Ниволаичъ, капитанъ! крикнулъ въ свою очередь конторщикъ прерывавшимся отъ перепуга голосомъ.

Но отвѣта не было… да и никакого отвѣта уже быть не могло. Лишь кукушка изъ пустынной чащи слала тоскливый откликъ свой на эти слезы и отчаянный зовъ, да стая вороновъ, пронзительно каркала, несясь поверхъ лѣсныхъ вершинъ, по направленію въ Вѣдьмину Логу.

КОНЕЦЪ