Онлайн чтение книги Лётчики
20

Не успел ещё Хрусталёв ознакомиться с отрядом, как часть вылетела на осенние маневры. Приходилось изучать людей уже в действии. В этом году манёвры проводились в усложнённой обстановке.

По плану, тщательно разработанному штабом руководства, в восемь часов после предварительной артиллерийской подготовки намечалась лобовая атака конницы по наседавшей пехоте противника. Разведка донесла, что ночью через реку переправился неприятельский дивизион и, замаскированный, встал в лесу на правобережье. Для успешного проведения атаки требовалось уточнить место расположения дивизиона и взорвать мост, чтобы отрезать противнику отступление. Ночью в штаб авиационной группы, треща и разбрызгивая лужи, примчалась мотоциклетка с пакетом. Разбуженный, сонный Мартынов, натягивая подтяжки, прочитал бумагу и вызвал к себе Хрусталёва. Ознакомив его с содержанием пакета, он приказал:

— Задание выполнить к шести часам. Сейчас же сбросить вымпел о результатах выполнения на пункт штаба руководства. Операция требует точнейшего выполнения. Выделить самых опытных летнабов. Позывной сигнал вам известен. Можете идти!

— Слушаюсь!

Хрусталёв вышел на крыльцо. С вечера шёл проливной дождь. В темноте, устало переминаясь с ноги на ногу и громыхая кормушкой, хрустели сеном привязанные кони. В раскрытом сарае при желчном свете танцующего огонька шофёры, переругиваясь вполголоса, перебирали сломанную рессору фордика. Постояв с минуту на крыльце, Хрусталёв решительно пошагал через огород к метеорологической станции. По приказанию Мартынова сводка погоды каждые два часа доставлялась в штаб, но Хрусталёв решил дойти до палатки сам.

Серебря фарой грязь дороги, переваливаясь и громыхая железными бочками, проехал грузовик с бензином.

Освещённая изнутри, словно сделанная из промасленной бумаги, намокшая палатка стояла недалеко от дороги. Нахмуренно наклонясь над синоптической картой погоды, Вера, дежурный метеоролог, сердито хлопала ладонью то по щеке, то по шее, отбиваясь от осатаневшей мошкары. Тучи комаров ядовито трубили над ухом, грызли нос, уши, руки, лезли в глаза, заполняя палатку ноющим зудом.

Хрусталёв познакомился с Верой только на манёврах. Вылетев на три дня раньше отряда для подыскания посадочной площадки, он целый день снимал кроки. К вечеру размер и местоположение аэродрома лежали в его походной сумке. К ужину ожидался эшелон с техническим составом и имуществом. Хрусталёв в одиночестве осматривал местность. Авиационная группа располагалась в бараках постоянных кавалерийских лагерей. Кавалерийский полк, принимавший участие в манёврах, ушёл походным порядком к морю. Длинные бараки стояли в тени громадного парка. Несусветные полчища комаров пытали тело. К счастью, ударил дождь. Скрываясь от дождя и радуясь отсутствию присмиревшей мошкары, Хрусталёв забрался в выгнутую раковину оркестра. Отряхивая о колено мокрую фуражку, он в сумерках секущего дождя увидел военного и, судя по брюкам, командира. Командир бежал мелким шагом, по-женски приложив руку к груди. Ещё издали Хрусталёв рассмотрел голубые авиационные петлицы. «Кто бы это мог быть?» — натягивая фуражку, соображал он.

По ступенькам резво взбежала девушка в военной форме с техническим трафаретом на рукаве. Мокрая чёлка подрезанных волос по-ребячьи струилась из-под козырька на её загоревший лоб.

Она посмотрела на Хрусталёва суровым, нелюдимым взором.

— Вы откуда здесь?

— Я?.. Прибыла с эшелоном, — ответила она нахмуренно, по-женски выкручивая подол гимнастерки.

— А разве эшелон прибыл?

— Только что…

— Вы техник? Я в части недавно и ещё всех не знаю.

— Метеоролог.

Дождь припустил сильнее, косые сабельные удары молний полосовали небо. Тяжкими обвалами рушился над головой гром. Они стояли молча на эстраде, скрытые от посторонних плотным серебристым занавесом осеннего ливня. Стремительно падали сумерки. Хрусталёв подышал: робкий пар кисеей вылетел изо рта. «Осень».

— Вы не можете определить, надолго зарядил этот дождик? — как можно мягче обратился он к ней.

— К несчастью, надолго… нимбусы.

— Почему «к несчастью»?

— А потому, что я хотела до ливня определить место разбивки метеорологической площадки. Теперь пропали целые сутки.

— Неужели на сутки?

«Вот чёрт, не повезло», — вздохнул он и, заметив в глубине раковины пианино, подошёл и поднял крышку. Пальцы жадно легли на жёлтые, захватанные клавиши: слишком долгим было его душевное затворничество. Вера слушала музыку, припав плечом к стене, прижмуренно всматриваясь в скользящие блёстки дождя. Встреча и музыка застали её врасплох. Звуки у неё приобретали зрительное выражение.

…Жаркий июльский полдень, десятилетняя девочка-подросток несёт отцу судки с обедом. Отец — каменщик, работает по прокладке шоссе. Идти к нему нужно через весь город, мимо кладбища и берёзовой рощи. В городе жарко, кирпичные стены дышат зноем. Девочка идёт босиком, нагретый асфальт уминается под пяткой. Рука устала от напряжения: судки надо держать несколько на отлёте, чтоб не облить синенькое платьице и не обжечь горячей кастрюлькой голую ногу. В самом центре города стоит двухэтажный особняк со львами. Раньше в нём жил хозяин кожевенного завода, сейчас — она знала — председатель местной кооперации. У председателя есть дочка, её сверстница. В полдень у неё урок музыки. Девочка ставит обед на ступеньки и, поджав пыльные ноги, садится в короткую тень льва и слушает. Тут у неё привал. Окна раскрыты, на них висят серьёзные тёмно-зелёные шторы. В прохладном сумраке комнаты другая девочка на сверкающем лакированном рояле разучивает этюды. И девочке, сидящей на жарких ступеньках, кажется, что из комнаты, через окно, вылетают круглые стеклянные шарики, с чудесными колокольчиковыми голосами, вылетают и тают на солнце. Тяжёлые шары басов торжественно плывут над подоконником и, медленно покачиваясь, садятся на мостовую. Они, басы, не могут подняться вверх. Девочка сидит пятнадцать минут, положив черноволосую головенку на острые колени. Но уже пора идти: тень льва достигла края тротуара. Со вздохом она поднимается со ступенек, берёт в руку звякающие кастрюли и торопливо, словно боясь задержаться, шагает по мягкому асфальту. Через базар, мимо железнодорожной будки, она входит в прохладную аллею старого кладбища и, оглядываясь по сторонам, выходит в поле. Тут надо идти осторожно, колючки кусают босые ноги.

Светлое шоссе уходит вдаль. У самого края, разворачивая прохладный песок и прилаживая очередной камень, стоит на коленях прокопчённый махоркой отец. Мокрая выгоревшая рубаха облегает его согнутую спину. Отец вытирает фартуком потное лицо и, щурясь от солнца, встречает её с таким удивлением, словно не виделся с нею три года.

— Казак с добычей прискакал!

Девочка очень хочет быть мальчиком, и ей нравится, что отец называет ее казаком. Каждый раз он придумывает ей какие-нибудь неожиданные имена: казак, матрос, шофёр, авиатор, охотник, кавалерист. Ей не нравится имя Вера, она хочет быть Владимиром…

Упругий дождь настойчиво клевал крышу. Хрусталёв безотчетно угадывал настроение девушки и играл, не останавливаясь, боясь, чтоб не окончился дождь. Не оборачиваясь, он точно знал, что она стоит к нему спиной, облокотившись плечом о стенку. Изредка, затаив дыхание, она оглядывается и внимательно, затуманенными глазами, смотрит ему в спину. Пальцы яростней бьют по клавишам, и мужественное нагромождение звуков вызывает у неё такие же воспоминания:

…Высокие волны взрываются у борта потерянного парусника. (Девочка сидит в кино). Она видит погибающий корабль. Ночь, шторм… На корабле паника. В трюме течь. Оголтелый ураган срывает парус, мачта падает на палубу. Корабль то взлетает на вершину волны, то проваливается в бездонную пропасть. Гибель.

У руля, в штурманской фуражке, стоит девушка. Холодный дождь сечёт её лицо. Глаза тревожно всматриваются во мглу, но руки твёрдо держат колесо штурвала. Вот где-то вдали мелькнул огонёк: это на берегу развели сигнальные костры. Она поворачивает к берегу. Через два часа избитый, обескровленный корабль, с растерянными парусами, входит в бухту. Спасённая команда благодарит рулевого, но он стоит скромно, нахмурив свои тонкие брови.

Хрусталёв как-то неожиданно оборвал музыку, обернулся и поймал в её глазах блеск.

— Вы читали о новой шведской теории холодных течений? — спросил он, как ей показалось, трезвым, безучастным голосом.

— Холодных? — с улыбкой спросила она. — Читала… Но мне пора идти. У дождя маленький антракт…

Через день он подвез её на машине с аэродрома в столовую. Разговор опять струился вокруг метеорологии. Но сущность его заключалась не в теме, а в тоне. Вера, словно боясь чего-то неслужебного, выражалась односложно и так же неприветливо, как при первом знакомстве. Но он уже догадывался, что её внешняя холодность зависела от собственной неуверенности. Ему нравилась эта насупленность подростка. «В ней ещё очень много детского», — думал он, любуясь сбоку смуглостью её щеки и напряжённой нахмуренностью бровей.

Вера удивилась ночному приходу Хрусталёва. Внешне в этом не было ничего неестественного: командир отряда зашёл на метеорологическую станцию выяснить прогноз погоды, но кровь предательски бросилась в лицо; она не подняла головы и наклонилась над картой ещё ниже. Она боялась признаться в том, что ждала его прихода. Хрусталёв видел на её смуглой склоненной шее застывшего комара: при других отношениях он немедленно прихлопнул бы его ладонью, но сейчас не решился.

— Вы так занялись картой, что не слышите, как комар сосёт вашу кровь!

Она молча хлопнула ладонью — и на шее осталось алое пятнышко.

— Привыкла, — сурово буркнула она.

Хрусталёву хотелось поговорить с ней нежно, откровенно, но он деловито раскрыл сумку, достал блокнот и по-служебному спросил:

— Разрешите у вас узнать состояние погоды?

— Одну минутку, товарищ командир, сейчас я нанесу на карту последние данные и сообщу…

«Как удивительно устроен человек, — думал Хрусталёв. — Правильно сказал какой-то философ, что язык дан людям для того, чтобы скрывать свои чувства!»

Добрым взглядом он ощупывал узкие женственные плечи, трогательный в своей суровости коричневый ремень и чуть примятую, поношенную фуражку с тусклым козырьком.

— Есть! С Черноморского побережья идёт антициклон. К утру ожидается прояснение…